Смотрел по телевизору, как звезды эстрады исполняют советские песни тридцатых-шестидесятых годов. Бодрое, комсомольски-задорное еще можно было воспринимать. Но лирику… И дело не в весьма посредственных вокальных данных (разве у Шульженко, Утесова, Бернеса, Трошина было оперное бельканто?!).
Нынешним звездам, за некоторыми исключениями, Бог отказал в искренности, задушевности, умении тронуть сердце без крика и пафоса, говорить о грустном без надрыва…
Написал предыдущее предложение и понял, что это все лишь внешние признаки чего-то другого. Ну да: те, прежние певцы стремились показать, как хороша песня. А нынешние хотят показать, как хороши они сами: «Любуйтесь мною, я молод, красив, изящен и пластичен, на мне дивный элегантный костюм!»
Прежних звезд было мало, их количество искусственно сдерживалось, они друг другу «не мешали» - занимали разные ниши. Нынешних звезд так много, то есть так много артистов, объявленных звездами, что пришлось даже придумать специальный термин «мегазвезда». Звездам, просто и мега, приходится драться на место на эстраде. Они вынуждены демонстрировать самих себя, всеми средствами напоминать о своем существовании, обращать на себя внимание. В числе «всех средств» – собственно песня, но средство не главное…

Телесериалы. Всё глупо, примитивно, фальшиво, все сюжетные ходы предсказуемы, диалоги бессовестно растянуты.
Но… Смотришь, и трудно оторваться.
Создатели «мыльных опер» умеют вызвать интерес и сочувствие к судьбам героев на основе уверенно-безошибочной эксплуатации зрительской психологии.
И эти простые и древние, времен античности, приемы: подмененные дети, злодей, обманывающий наивную девушку, фальшивые улики, которые настоящий преступник подбрасывает, чтобы обвинить невиновного...
Если это пользуется успехом, значит, человечество за последние десять-двадцать веков почти не изменилось.
Не изменилось к худшему - уже хорошо!

Кто не знает изречения Ницше: «Падающего – подтолкни».
- Вот он каков, ваш немец: мракобес и человеконенавистник!
Но обратимся к первоисточнику и с удивлением убедимся: в контексте эти слова звучат совсем не злобно-сатанински. А примерно так, как «прынцып» Базарова: надо отрицать всё, ведь жизнеспособное - выдержит, а гнилье пусть себе рушится ко всем чертям.
Или вот еще знаменитое и вроде бы убийственно-саморазоблачительное из Ницше: "Идешь к женщине - не забудь плетку". Но у того же автора находим: "Сострадание к женщине никогда не может быть чрезмерным".
Не прост он был, создатель «Заратустры», и совсем не однозначен!
Вырывать фразы из контекста, дабы подкрепить этой подтасовкой некий миф – самая обычная практика. Вот так первую строчку старой песни «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес» используют для обличения германского шовинизма, его извечных претензий на мировое господство и т. д. Между тем, в оригинале всего лишь выражена мечта о едином, общем для всех немцев отечестве (ведь до 1871 г. его не существовало). "Родина - Германия, как единое целое, превыше всех этих крохотных германских герцогств и курфюршеств" - много ли тут агрессивного, гегемонистского, шовинистического?

Еще о мифах и ходячих мнениях. «Туманный Альбион», «вечно дождливый Лондон»… Трудно поверить, но в Риме, Лиссабоне, Брюсселе, Белграде осадков выпадает больше, чем в британской столице!

Знаменитый дирижер Шарль Мюнш писал, что ему больно видеть, как талантливые молодые музыканты, не найдя работы во Франции, едут в другие страны.
Но что ж поделать, если родине не нужно столько гобоистов, или контрабасистов, или тубистов высшей квалификации. А нужны они где-нибудь в Австралии или Южной Африке. Так пусть уж прекрасный французский музыкант играет где-нибудь далеко от Франции, но в хорошем оркестре, чем в захудалом парижском ресторане. Пусть разносит по всему свету высочайшую французскую культуру и духовность, укрепляет престиж любимой родины за рубежом, готовит местные кадры в лучших традициях французской школы исполнительства...
В XVIII веке из немецких королевств-герцогств шла массовая утечка мозгов в Россию. Ну и что же, сильно ли это подорвало интеллектуальный и творческий потенциал Германии?
В свою очередь, Россия сделала царский подарок Соединенным Штатам, всячески содействуя утечке за океан еврейских мозгов. Посмотрите-ка биографии многих видных американских изобретателей и ученых, писателей, деятелей кино, промышленников и т.д. – сколько среди них выходцев из России и их потомков!
А если бы инородцы, их деды-отцы не уехали бы в Штаты, остались в России? Способствовало бы это небывалому расцвету российской экономики, наук и искусств? Что-то сомнительно…
Мозги утекают оттуда, где они не нужны или мало ценимы, туда, где они востребованы и желанны – туда, где им будет лучше. Не надо драматизировать.
Если мозги утекают, значит, они есть. Уже хорошо. Значит, они высокого качества, иначе они никому не были бы нужны…
Предыдущий абзац – цитата из В.В.Путина. Как, однако, приятно - быть одного мнения с Президентом!

В фильме "Судьба человека" Андрей Соколов пьет водку стаканами без закуски - бросая вызов гитлеровцам. Те потрясены и испуганы, видя несгибаемость, высоту духа русского солдата перед лицом смерти. Соколова отпускают, как бы отдавая, даже против воли, дань его мужеству.
У Шолохова все гораздо проще, жестче, без пафоса. И в то же время сложнее: «Надул он щеки, фыркнул, а потом как захохочет и сквозь смех что-то быстро говорит по-немецки: видно, переводит мои слова друзьям. Те тоже рассмеялись... и уже... как-то иначе на меня поглядывают, вроде помягче.»
Комендант, на поверхностный взгляд, восторжествовал: проявил великодушие, подарил человеку жизнь, притом не столько из уважения, сколько потому, что тот развлек, позабавил общество. Но сам Соколов знает и читатель обязан догадаться, что моральная победа - за ним. Он таки показал врагам, что у него «есть свое русское достоинство и гордость».
Как часто бывает у Шолохова, трагическое сплетено с комическим, с анекдотом («вот так русская доблесть и гордость - пить водку стаканами без закуски!»)
Я думаю, что Бондарчук, трактуя эту сцену однозначно, возвышенно-символически, все-таки был прав. Кино - более грубое искусство (во всяком случае, советское кино было таковым тогда, в 50-х годах). И советский зритель, скорее всего, просто не понял бы нюансов, глубинных смыслов. В качестве читателя тот же зритель был гораздо более чутким, эстетически подготовленным.

Помню, когда я впервые смотрел «Судьбу человека», был неприятно поражен тем, что Соколов носит гитлеровскую форму. Шолохов деликатно обошел некоторые «не лезущие в привычные рамки» моменты, но кино – искусство более грубое, наглядное. В фильме при всем желании нельзя было одеть служащего вермахта в какой-нибудь неопределенный нейтральный наряд.
Используя немецкие источники, попробуем раскрыть некоторые подробности, которыми Андрей Соколов (его прототип) предпочел бы не делиться ни со СМЕРШем, ни с Михаилом Шолоховым, ни с приемным сыном, когда тот повзрослеет.
Начнем с того, что в шоферы к немецкому майору Андрей Соколов мог попасть, только дав присягу на верность Гитлеру. Иное исключалось. Естественно, форму вермахта он надел добровольно.
К весне 1943 года таких Андреев Соколовых было около миллиона, или 15 процентов общей численности немецких частей. По признанию некоторых немецких генералов, без «хиви» - хильфсвиллиге, добровольных помощников из числа военнопленных (конюхов, водителей, разнорабочих, сапожников, поваров, строителей, санитаров),- вермахт не мог бы решать проблемы снабжения и транспорта.
Все «хиви» носили на рукаве униформы (без знаков различия) белые повязки с надписью «На службе немецкой армии», получали обычный солдатский паек и денежное содержание.
На руках Андрея Соколова нет крови соотечественников. Он выживал, как мог. Осуждать его как труса и предателя, на мой взгляд, имеет право только тот, кто побывал в подобных обстоятельствах – и не сломался, не пошел на службу к врагам.
Такая вот, странная и типичная, судьба человека, судьба сотен тысяч советских людей…

Андрею Соколову и в голову не приходит винить в своих бедах и муках кого-то, кроме самого себя и фашистов. Он не спрашивает, например, почему с польскими, французскими, английскими военнопленными в гитлеровском лагере (да и с русскими военнопленными в Первую Мировую) немцы обходились все-таки лучше: разрешалось получать письма и посылки из дому, охранники не избивали «просто так», от скуки…
Как известно, СССР, в отличие от царской России и почти всех европейских стран, не участвовал в международных соглашениях о военнопленных, поэтому на Андрея Соколова и таких, как он, не распространялась хоть слабенькая и ненадежная, но все же защита международных законов.
Кстати, судя по немецким источникам, с гитлеровцами и муссолиниевцами, румынами и венграми, взятыми в плен Красной Армией, обращение было ненамного лучше. Ненамного лучше обходились в советских лагерях и с бывшими своими же согражданами. Об этом мне много рассказывал И.Г., имевший горькую возможность сравнивать.

Приказ Ставки Верховного Главнокомандующего № 270 от 16 августа 1941 г. предписывал, не принимая в расчет никакие обстоятельства пленения, рассматривать всех пленных как преднамеренно сдавшихся. То есть как изменников Родины, с соответствующими последствиями для них и членов их семей. Это часто приводится как пример чудовищной и бессмысленной сталинской жестокости.
Да, это была крайняя жестокость, возможно, излишняя, но отнюдь не бессмысленная и не бесполезная.
Надо проникнуться атмосферой первых месяцев войны. К концу 1941 г. Красная Армия потеряла пленными почти четыре (!) млн. человек, в том числе 106 генералов. (Для сравнения: за всю Первую мировую войну Россия потеряла пленными 3,7 млн. солдат и офицеров). Сдавались целыми подразделениями, даже когда положение не было безнадежным и возможности сопротивления далеко не были исчерпаны. Так, 22 августа 1941 г. (знаменитый приказ уже вышел!) под Смоленском целый полк (436-й 155-й стрелковой дивизии) во главе с командиром под марш военного оркестра перешел на сторону врага.
Как могла власть прекратить этот ужас, этот позор? И какие тут годились средства, кроме самых жестоких?

Массовые репрессии накануне войны проводились, как нас уверяют, именно для того, чтобы «очистить» армию и все общество от сомнительных-подозрительных. Надо сказать, весьма сомнительным оказался результат этой «огромной работы» карательных органов. Масштабы предательства, коллаборационизма советских людей вряд ли имеют аналоги в других странах Европы, не говоря уже об отечественной истории. Одних полицаев насчитывалось около 300 тысяч – с их помощью были разгромлены многие партизанские отряды. В Сталинградской битве в трех немецких дивизиях (71-й, 76-й и 297-й) русских перебежчиков было около половины личного состава, и дрались они – со своими! – отчаянно.
Можно сказать: если бы не массовые репрессии, предательство никогда не достигло бы таких размеров.
Можно сказать: если бы не «чистки» 1937-1941 годов, было бы еще хуже.
Можно сказать почти наверняка: не попади генерал Власов в плен, прошел бы он войну с честью и почитался наравне с Коневым, Еременко, Ватутиным.
Одного нельзя сказать наверняка: как повели бы себя героические полководцы, прославленные сталинские маршалы, окажись они в немецком плену.

Юрий Карлович Олеша заметил, что пенсне переезжает переносицу, как велосипед («Зависть»). Это сравнение позаимствовал Маяковский (поэма «Во весь голос»).
В 1924 году Олеша пишет: «Я могу быть инженером человеческого материала». Восемь лет спустя сам товарищ Сталин, слегка изменив, использует это выражение, так родилось знаменитое «инженеры человеческих душ».
Правда, Сталин сослался на Олешу, не приписал авторства себе. Он, по-видимому, не приложил усилий, чтобы это выражение пошло гулять как слова вождя.
Да, но сам Олеша (видимо, бессознательно) перефразировал Ипполита Тэна, назвавшего Шекспира - величайшим мастером человеческих чувств.

На наших глазах родилось и трансформировалось понятие «новые русские». Появилось оно в иностранной печати в начале перестройки и употреблялось в позитивном значении. В противоположность «старым» русским, дипломатам и внешторговцам, - упертым, туповатым, скованным,- появились бойкие, лощеные, хорошо образованные ребята, с которыми можно найти общий язык.
Постепенно «новые русские» стало обозначать нувориша-бандита. Возник эстрадный образ фантастически тупого, невежественного и упертого героя нашего времени. Т.е. в «новых русских» стали проступать классические черты «старых русских», какими их видели иностранные дипломаты, журналисты и деловые люди.

Принято сетовать на то, что искусство не исправляет (или недостаточно исправляет) нравы. В одном американском фильме бандит Аль Капоне рыдает на представлении оперы «Паяцы». Это лишний раз подтверждает, что эстетическое начало сильнее этического. Сидя в зрительном зале, Яго будет сочувствовать, конечно же, мавру, а не своему двойнику. Чтобы произвести впечатление и оставить след в душе, этика призывает себе на помощь эстетику (недаром же Иисус так охотно использовал классический жанр притч). А если искусство не всегда способно смягчить сердца, так еще хуже с этой задачей справляется прямая проповедь.

Давно подмечено, что злодей «по жизни» в качестве театрального зрителя горячо одобряет посрамление злодея на сцене. Но «по жизни» остается злодеем, не перевоспитывается, не перестает вести себя плохо.
Морально-воспитательный эффект отсутствует при наличии эффекта морально-эстетического? Нравственно-эстетический идеал даже у злодея есть, и идеал совсем не злодейский.
Добро обладает огромной силой, оно торжествует в силу высших законов: оно должно победить – вот чего требует нравственно-эстетический идеал. Даже идеал злодея. Добро побеждает потому, что в принципе не может потерпеть поражения.
Но вот беда, нравственно-эстетическое требование очень часто вступает в противоречие с жизненной правдой. Поэтому для разрешения конфликта (чтобы, значит, последнее слово не оставалось за Злом) драматургам приходится прибегать к вмешательству высших и внешних, за пределами действия находящихся, сил.
У античных авторов в самом финале появлялось божество («деус экс махина»), все расставляющее по своим местам. У драматургов Возрождения эту функцию иногда выполняет король или другое начальство, у советских – секретарь парткома (горкома, обкома). В современных кинобоевиках и детективах действует случайность - которая ведь тоже есть одно из проявлений Высшей Силы: вдруг всплывает важная улика либо персонаж, который считался убитым, счастливым образом воскресает. Либо оказывается, что главный злодей на самом деле хороший парень, агент ФБР.

Считается, что зло притягательнее, соблазнительнее добра, что человек по естеству своему склоняется к дурному и только общество обуздывает эти наклонности. Так ли это? Поиск добра может вызывать огромный прилив энергии, добрые примеры тоже заразительны. Злу удается побеждать, только выдавая себя за добро.
В одном интервью Фазиль Искандер упомянул об «азарте поиска добра». Неожиданная и очень точная формула.
Новые религии, секты, течения, партии привлекают к себе именно тем, что азартно предлагают более высокие, жесткие нормы поведения (а главное реализуют их, показывая благой пример), чем официальная религия, которая, если и не полностью погрязла во грехе, то примиренчески вяло к греху относятся.
Проходит время, и новые религии, секты, партии, движения становятся господствующими, утрачивают азарт поиска добра и постепенно погрязают в грехах. Во всяком случае всё более примиренчески к ним относятся.

В эпоху Возрождения отнюдь не считалось зазорным переделывать чужие сюжеты и сочинять продолжение чужих романов.
Потом эта традиция как-то забылась.
И вот теперь снова наступило время римейков, пишутся продолжения «Анны Карениной», «Унесенных ветром» и т.д. Ничего не поделаешь - рынок: «Анне Карениной-2» обеспечена не только узнаваемость, но и читательский интерес, можно меньше потратить на рекламу.

Недавно (июль 2007 г.) в различных странах провели опрос жителей – как они относятся к России. Результаты несколько неожиданны.
Неприязнь россиянина к Америке основывается на предположении: «они не любят нас», отсюда следует, что и нам любить их не за что. Но оказывается, хорошо относятся к России 44% американцев, а плохо – только 35%.
Поляков россияне считают враждебным народом, а немцев и французов – скорее дружественными. Но среди поляков негативно относятся к нашей стране «только» 58%, а среди «старых» европейцев несколько больше, почти две трети.
Полностью опровергает пословицу «как аукнется, так и откликнется» отношение к России в исламском мире. Как известно, Советский Союз несколько раз спасал Египет от полного разгрома, щедрой душой снабжал оружием, построил гигантскую ГЭС. Благодарные египтяне лидируют - по части русофобских настроений. Наверное, мало помогали, надо было больше. Урок на будущее: нельзя скупиться на помощь арабским странам!
Возьмем других наших пассионарных друзей-антиамериканцев. Среди мужественных палестинцев положительно оценивают Путина аж 16 процентов. В Израиле, который считается русофобским по определению, этот показатель и то выше!

Не могу понять, на чем основана уверенность товарища Зюганова в том, что извечное и неизбывное стремление народов к социальной справедливости непременно должно привести к победе коммунистических партий. Представления о социальной справедливости меняются по мере того, как общество становится культурнее и богаче. Как отмечал еще Н.Г.Чернышевский, обитателю нищей каморки мечтается о хрустальных дворцах, которые надо отнять у тиранов-вампиров и передать обездоленным. Если же переселить такого романтика в приличную, хотя отнюдь не роскошную, квартирку, его идеалы справедливости в большинстве случаев становятся не такими радикальными.
Мне кажется, более или менее справедливым имеет право считаться такое устройство общества, при котором богатые не воруют, не наглеют, не зарываются, а бедные тоже не воруют, не голодают и не попрошайничают.
«Отнять и разделить по справедливости» - эта идея пользуется успехом у бедных людей в бедных странах. Роскошь богачей на фоне общей нищеты выглядит особенно вызывающей, оскорбительной.
Несправедливо, что у одного земли много, а у другого мало. Ну вот, помещичьи земли после революции делили по-честному, по числу едоков. И все-таки через несколько лет появились новые богачи, а бедняки в большинстве случаев остались бедняками.
Несправедливо, что три человека занимают шестикомнатную квартиру, когда семья из шести человек теснится в одной комнате. Ну вот, уплотнили буржуев, распределили их жилплощадь среди пролетариев. Теперь в той квартире коммуналка, а семья из шести человек живет не в одной комнате, а в двух. Все равно тесно!

Давайте разделим все миллиарды ходорковских-березовских между всеми русскими людьми поровну. Сколько получит каждый? Несколько десятков, самое большее несколько сотен долларов. Сумма во всяком случае не спасительная. Да эти миллиарды и не лежат у олигархов в банке на счету, это оценка того, СКОЛЬКО МОЖЕТ СТОИТЬ их собственность. Значит, делить придется не деньги так таковые, а здания, оборудование, земельные участки и т.д.
Но это уже было, и называлось приватизацией. Допустим, она была грабительской. А если бы была честной? Получили бы все понемногу. И все равно бедные не стали бы богатыми.
Где беднякам действительно имело бы смысл пограбить награбленное, провести всеобщую экспроприацию с последующим справедливым разделом поровну, так это в США или в Швейцарии. Там накоплено столько богатств, что хватило бы на всех, и бедняки враз стали бы «середняками».
Почему же в США и в Швейцарии идея всеобщей честной дележки не овладела народными массами? Может, потому, что там слишком много «середняков» и маловато бедных? Может, бедные недостаточно бедны?

«Его без любви выбранное лицо, с жирными желтыми щеками и несколько устарелой системой морщин, было условно оживлено двумя, и только двумя, выкаченными глазами».
Владимир Набоков, «Приглашение на казнь.

Это великолепно, лучше не напишешь.
Читаешь с восторгом и замиранием сердца. Примерно так же в концертном зале следишь безупречным исполнением невероятно трудных пассажей. Или в цирке – за немыслимыми антраша гимнастов.
А «для души» ищешь все же чего-то другого…

Представим себе, что некий китайский драматург совсем недавно написал пьесу, в которой действуют Роберт Рождественский и Владимир Высоцкий. Оба персонажа выведены под своими именами. Оба произносят не сообразные ни с собственными биографиями, ни с историческими реалиями сентенции, делают нелепые признания…
Рождественский в длинном монологе признается, что завидует таланту барда. Потом они встречаются в ресторане, Рождественский незаметно подсыпает Высоцкому яду в рюмку с водкой, и тот уходит умирать. Высоцкий выведен молодым человеком, почти юношей, а Роберт Рождественский – почти стариком (хотя на самом деле они были почти ровесниками).
И тому подобные нелепости и развесистая клюква на каждом шагу.
Как можно обвинять одного знаменитого человека, не так давно умершего, в уголовном преступлении, да еще каком - убийстве другого известного человека! Не имея, по сути, никаких оснований, не говоря уже о доказательствах! Это не только неэтично, но и почти преступно! Неужели автор надеялся на то, что Китай далеко от Москвы и в России о его творении никто ничего не узнает?

Теперь обратимся в маленькой трагедии «Моцарт и Сальери». Пушкин выводит Сальери мрачным и старым. Сальери якобы мало дорожит жизнью, не раз помышлял о самоубийстве и на протяжении целых 18 лет носит при себе яд – последний подарок какой-то из своих возлюбленных. На самом деле, по свидетельствам современников, был композитор человеком веселым и общительным, а что касается возраста, он родился лишь на шесть лет раньше Моцарта и к моменту инкриминируемого деяния ему исполнилось всего 43 года.
То, что Сальери приятельствовал с Бомарше, автор знает, а вот уточнить год его рождения, не удосужился! Не придал, видите ли, значения! Следовал, видите ли, не историческим фактам, а логике художественного образа! Да разве допустимо на основании каких-то темных слухов, каких-то газетных заметок обвинять знаменитого музыканта (учителя Бетховена и Шуберта, между прочим!) в ужаснейшем преступлении?! Кто дал право сочинять монологи и признания от имени реального человека, умершего всего за шесть лет назад? Понадеялся на то, что Россия от Вены далеко, никто не узнает, не призовет к ответственности?
… Вот как разительно менее чем за два века изменились понятия о том, что может и чего не может позволить себе писатель. Ведь в «Моцарте и Сальери» моральных норм и правил СВОЕГО ВРЕМЕНИ Пушкин нисколько не нарушил.
Маленькая трагедия прошла не только журнальную, но и театральную, еще более чуткую, цензуру, которая следила за нравственностью текста и его пристойностью в самом широком смысле.

Бертран Рассел говорил, что еще никому не удавалось создать философию одновременно и правдоподобную, и внутренне последовательную. Рассел советовал каждому мыслителю решить, логике ли он будет следовать либо здравому смыслу. Философы тем и отличаются от обычных людей, что придерживаются логики.
Если взять достаточно толстую книгу, то в ней почти непременно найдутся либо отступления от жизненной правды, либо внутренние противоречия. А чаще и то, и другое, ибо сама жизнь противоречива, значит, и ее правдивое отражение неизбежно будет непоследовательным.
Карл Маркс сам писал свои труды, доказывал свою теорию с помощью логики и разъяснял ее в многочисленных письмах ученикам и соратникам. После смерти Маркса его учение растолковывал ближайший друг и сотрудник Энгельс.
Потом умер и Энгельс. И оказалось, что жизнь ставит вопросы, на которые основоположники не успели дать ответы. Можно найти ответ «по аналогии», но что делать, если он не очень подходит к данному конкретному случаю? Надо решать, следовать ли Единственно Верному Учению либо здравому смыслу. Часто выяснялось также, что у Маркса-Энгельса в разных томах собрания сочинений содержатся разные ответы на сходные вопросы. Соответственно, прямо противоположные решения могут с равным успехом обосновываться ссылками на авторитет основоположников.
Стоит ли удивляться тому, что вскоре единомышленники и последователи Маркса начали расходиться в толковании Учения. Каутский спорит с Бернштейном, Ленин с Каутским, Роза Люксембург с Лениным, Троцкий со Сталиным.
Председатель Мао и Роже Гароди, Броз Тито и Че Гевара, Вилли Брандт и Геннадий Зюганов – все называют себя марксистами, хотя нужно очень внимательно присматриваться, чтобы обнаружить у них общие черты.
Итак, не прожив и ста лет, теория, объяснявшая основные законы бытия, овладевшая массами и ставшая материальной силой и практическим пособием по переустройству мира,- распалась на два-три главных течения и десяток ответвлений. Каждое из которых объявляет себя ортодоксией, а все прочие – ересями.

Тот же Бертран Рассел иронически сравнивал марксизм с христианством (пролетариат как избранный народ, коммунизм как Царство Божие и т.д.). Но христианство, если рассматривать его как историю борьбы ортодоксии с ересями, находилось в гораздо худшем положении, чем марксизм. Иисус не оставил собственных трудов – его учение дошло до нас со слов учеников и их учеников. Многие свои идеи Иисус излагал в форме притч, допускающих неоднозначное толкование. Объем всего Нового Завета значительно уступает любому тому собрания сочинений Маркса-Энгельса.
Так надо ли удивляться тому, что Новый Завет содержит плохо совместимые друг с другом императивы и там можно найти обоснования для прямо противоположных решений? Потому дьявол и может цитировать Священное Писание, что оно, как всякое глубокое и «жизненное» произведение, непоследовательно и противоречиво.

Я не могу отказать себе в удовольствии сопоставить два высказывания. Они явно перекликаются, хотя принадлежат таким диаметрально противоположным мыслителям, как Достоевский и Ленин:
«Тупые последователи идеи... никак не допускают соображения, что если идея верна, то она способна к развитию, а если она способна к развитию, то непременно должна со временем уступить другой идее, из нее же вышедшей, ее же дополняющей, но уже соответствующей новым потребностям нового поколения».
«Самое верное средство дискредитировать новую политическую (и не только политическую) идею и повредить ей состоит в том, чтобы, во имя защиты ее, довести ее до абсурда. Ибо всякую истину можно довести до абсурда, если преувеличить, распространить за пределы ее действительной применимости».
А где, собственно, пределы действительной применимости? Об этом, собственно, и спор. До какой черты можно идти в ревизии Учения? С какого момента правильное и даже необходимое приспособление к новым условиям переходит в отступничество? От какой части идейного наследства можно отказаться, а чему необходимо хранить неукоснительную верность? Какими буквами дозволено пожертвовать ради Духа?

Понятно, что вполне авторитетно ответить на эти вопросы мог бы только сам Основоположник. А если кто-то отвечает за Него, то к его словам следует относиться с известной долей осторожности. Даже (особенно?) если эти слова произносятся очень громко и уверенно. Скепсис может сыграть злую шутку: не распознаешь истинного пророка, не пойдешь за ним – ошибка колоссальная, непростительная! Но истинные пророки встречаются гораздо реже, чем лжепророки, шарлатаны, ловцы душ. Поверить им – ошибка, которая может привести к еще более трагическим последствиям. Так что в большинстве случаев тактика Фомы Неверующего себя оправдывает.
Наверное, это имел в виду Александр Галич, написавший: «А бойтесь единственно того, кто скажет: «Я знаю, как надо!»
За эту строчку поэта одернул сам А.И.Солженицын, напомнив: «Как надо – и учил нас Христос». Один из тех случаев, когда испытываешь неловкость за великого писателя, который ведет себя как пророк, будучи и.о. пророка (что, впрочем, тоже очень почетно и ответственно).
Ну да, Иисус учил, как надо. Но если его учение обладает силой «прямого действия» и может служить непосредственным руководством безо всяких дополнительных разъяснений, то зачем нужны посредники - священники, богословы, комментаторы, толкователи? Если же нам не дано без посторонней помощи и руководства понять Священное Писание, то где гарантия, что поп (ксендз, пресвитер) адекватно толкует Учение Иисуса и в самом деле «знает, как надо»? Где гарантия, что в целом православная (католическая, англиканская, лютеранская и т.д.) церковь знает истину, а баптисты, адвентисты седьмого дня, реформаты, духоборы, толстовцы т.д. – (в лучшем случае) заблуждаются?
Да нет и быть не может здесь никаких гарантий! Это вопрос веры, а веру формируют традиции, привычки, воспитание и т.д.

Ну да, конечно, моральный релятивизм – это очень плохо. Но если бы истинность той или иной религии можно было доказать логически, это уже давно было бы сделано. На уровне обыденного сознания действует аргументация Тараса Бульбы и лесковского Левши: «Все знают, что наша вера правильная, а ваша - еретическая, потому что наши богослужебные книги против ваших толще».
Может ли свидетельствовать об истинности религии число ее приверженцев? Тогда преимущество за католиками: их больше, чем христиан всех других конфессий вместе взятых.
Судить об истинности по влиянию на нравственность? Но тогда вне конкуренции окажутся некоторые секты: их приверженцы (возможно, именно благодаря своей сравнительной немногочисленности) показывают образцы добродетельной жизни. Они не лгут, не желают ни вола, ни осла ближнего своего, почитают отцов своих и матерей своих, не прелюбодействуют, не совершают преступлений (если не считать преступлением принадлежность к секте).
«Способность пострадать за истину и есть самое полное доказательство нравственного отношения к истине, - утверждает Фазиль Искандер. - Без этого истина - еще один интеллектуальный узор, плетение этого узора». Надо только уточнить: способность и готовность пострадать подтверждает нравственное отношение к истине – но не обладание истиной. Разве мало жертв было принесено идолам, притом нередко злым идолам? Едва ли не у каждой религии, в том числе и у сатанистов, есть свой мартиролог. Свидетели Иеговы и при коммунистах, и при нацистах были обречены пострадать за свою веру больше, чем представители традиционных конфессий. Вряд ли это может быть принято как аргумент в пользу истинности данного вероучения.
Чудо в качестве доказательства? Но чудесные исцеления являют народам и шаманы…
…«Я знаю, как надо»,- может сказать автомеханик, врач, корректор – человек, знающий свое дело, т.е. в широком смысле технолог. Если же проблема относится не к технологии, а к сферам религии, морали, эстетики, политики, но некто слишком уверенно и командно скажет: «Я знаю, как надо»… Разве это не будет уже попахивать духовной агрессией, попыткой подавить нашу волю? Галич прав! Зачем же Солженицын с такой странной мелочностью придирается к его строчке? Словно возможность упрекнуть, т.е. показать свое нравственное превосходство, важнее существа дела...

Илья Мечников в «Этюдах оптимизма» доказывал, что человек не доживает до того возраста, когда в нем должен проснуться инстинкт умирания. Когда близкая смерть воспринимается совершенно спокойно и даже с некоторой радостью, с некоторым облегчением.
Действительно, если пятидесятилетний мужик, полный сил и талантов, не дай Бог, сгорает от рака или инфаркт-инсульт его в полете сбивает, - какой уж тут инстинкт умирания? Тут хочется выть от сознания дикой несправедливости происходящего.
А в шестьдесят лет – что, разве человек готов к смерти? Да у него в голове еще планов громадье, он еще и роман великий напишет, и киноленту гениальную снимет, и полотно на века сотворит…
Да и семьдесят лет, между нами говоря, еще не тот возраст, когда кончину следует воспринимать безропотно, с готовностью.
Восемьдесят лет в Библии названы «верхней границей». Но я знавал людей, которые и в этом почтенном возрасте удивляли и радовали окружающих остротой и мудростью суждений, свежестью чувств…Умирать им рановато, у них есть дела на этой земле, они нужны, они не исчерпали свой ресурс!
Я просматриваю страничку некрологов в немецкой городской газете: девяносто плюс-минус несколько лет – обычная продолжительность жизни здешних женщин. Почти все они страдали болезнью Альцгеймера. Раньше и болезни такой никто не знал, или, может, ее не считали особой болезнью, говорили грубо: старческий маразм, пациент впал в детство.
Отмирают нейроны в нашем мозгу, чем дальше, тем больше. И вместе с ними уходит память, угасают желания, деградирует интеллект… Страха смерти у больного уже нет, как еще нет его у младенца.

Не до определенного возраста дожить, а до определенного состояния – вот о чем надо мечтать! И чтобы не какой-то там особенный «инстинкт умирания» проснулся, а чтобы все инстинкты, все чувства, все мысли одни за другими уснули!
И для самого старика это, мне кажется, высшее благо. И для близких, на которых смерть дорогого человека не обрушивается неожиданно, - подсознательно они свыкаются с мыслью об уходе. Смерть впавшего в детство, исчерпавшегося, ставшего почти растением - уже не воспринимается как чудовищная несправедливость.
Да, хорошо умереть в том возрасте, когда твои дети уже не молоды, и впечатлительность у них не та, и свои взрослые дети.
Не дай Бог пережить смерть матери в двадцать лет! А в шестьдесят – считай, повезло.
__________________________
© Хавчин Александр Викторович