Способы деятельности людей по созданию условий, необходимых им для жизни – от объема минимального до размеров, которые явно выходят за рамки очевидной умеренности, в науке именуются по-разному. Практикуется использование следующих понятий: экономический менталитет [1]; экономические представления [3]; экономическое поведение [2] и другие, но очевидно, что речь идет об одном и том же феномене. Второе и третье являют собой две ипостаси первого, ведь менталитет – это установка и мировоззрение, т.е., с одной стороны, «привычки», «автоматизмы» восприятия, проявляющиеся в поведении, а, с другой стороны, мировоззрение вследствие своей системности устанавливает взаимозависимость составляющих единое целое компонентов в определенной, хотя и подвижной, иерархии.
Статья преследует цель выяснить, было ли хозяйственное мышление и поведение казачества патриархально натуральным, или оно восприняло специфические нормы экономики товарно-денежного типа, причем, вероятно, раньше, чем население центральных губерний России. Казалось бы, достаточно было бы сослаться на существование Торгового общества донских казаков, чтобы говорить о наличии соответствующих традиций в среде казачества. Но оно, получившее название Пятисотского, не могло быть многочисленным по составу. Мы же поведем речь о наиболее массовом слое донского казачества – о служилом казачестве, преимущественно об офицерстве, и отчасти о рядовых из-за недостаточной освещенности быта простых казаков в источниках.
Если нам удастся найти признаки капиталистического поведения в глухих хуторах на казачьих наделах не только в пореформенный период, но и до него, то мы попрощаемся со стереотипами и еще раз поблагодарим архивные фонды, которые не перестают нас удивлять. В качестве источников использованы документы из личных фондов дворян из казаков Яновых, Ульяновых и Денисовых. Эти материалы демонстрируют особенности облика казачества как хозяйствующего субъекта. Мышление дворян-казаков довольно рано и быстро приобрело товарный характер. Старые дворянские казачьи семьи по документам второй половины XVIII века уже хорошо понимают значение крепостных и хозяйства в целом в деле их благосостоянии. Новое дворянство из числа выслужившихся в войнах с Наполеоном и с турками в начале XIX века тоже стало рассматривать в качестве главного источника дохода не жалование и военную добычу, а хозяйственную деятельность на войском наделе, но это проявилось у них с отсрочкой на соответствующее число десятилетий.
Старинный казачий род Яновых уже в 1800-е гг. демонстрирует явное предпочтение жизни в своей слободе участию в походах. Два брата Яновых никак не поделят немалое отцовское имущество. Ссора настолько сильна, что наследники организовывают нападения на усадьбы друг друга. Особо примечательна дата одного из событий этой многолетней внутрисемейной склоки: сентябрь 1812 г. Оба брата – есаул Василий и сотник Алексей – все еще не выступили в поход против Наполеона [4].
Яновы – это элита Войска: их предок дьяк Иван Янов был депутатом Уложенной комиссии 1767 г. Как известно, при ней работало несколько сословных комиссий для «сочинения проэкта Нового уложенья». Янов должен был бы более интересоваться тем, что касалось правового положения казачества, но в семейном архиве сохранился «Проект законов о правах среднего рода государственных жителей» [5] со следами внимательного чтения, корректив и правки ряда статей, сделанных его рукой. Наибольшее число пометок и внесенных изменений содержит глава VIII «Права купцов». Правке подвергнуты статьи о категориях торговых людей, их правах, о правилах «записи договорных писем» и оформления поручительства, об ответственности приказчиков перед хозяевами и пр. Примечательно, что депутат Янов привез из столицы и сохранил этот документ, как и то, что наибольший интерес у него вызвала именно восьмая глава проекта. Рудиментарная память о торгово-разбойничьих дружинах тысячелетней давности, о которых писал В.О. Ключевский, заглохшая в центральных русских землях, видимо, не иссякла в жителях Дона и живо откликнулась на изменяющиеся условия.
Зафиксированные свидетельства интереса донцов к вопросам ведения хозяйства становятся особенно многочисленными в 1830-е гг. До этого времени ведение хозяйства было женским занятием, поскольку сам казак за год-два пребывания на «льготе», как правило, не успевал войти в курс домашних дел. Вот, что писал об этом служивший в 1880-1890-е гг. представителем РОПИТа в г. Ростове-на-Дону Н.Е. Врангель: «Обрабатывать сам свои земли станичник не был приспособлен… Казак даже в своем доме не хозяин, а временный гость. Хозяин – его жена» [6]. Как не поверить очевидцу, но здесь он описывает жизнь рядового казачества. До первой трети XIX в. разница в быте офицеров и простых казаков была не слишком велика, но после 1835 г. она стала все значительней. Личный фонд дворян Ульяновых сохранил переписку офицеров, находившихся в походе, и их домашних. Если самое раннее письмо датировано 1803 г., то тема хозяйства впервые появляется в 1825 г. [7]. В прежние годы главным воплощением материальных интересов семьи является получение гостинцев с «кордона»: ситцев, бричек, шалей; то ли конфискованных, то ли полученных от контрабандистов в качестве отступного. Второе не редкость, что подтверждают архивные документы [8].
Навыки финансового учета казачьи офицеры приобретали во время службы, поскольку казачьи полки в отличие от регулярной армии находились на самоснабжении. Командиры сотни вели так называемые памятные книжки [9], куда заносили расходы – затраты на постой, покупку продовольствия и фуража, срочные ремонтные работы. Отслеживались рыночные цены на фураж по уездам Бессарабской области [10]. Экономия средств полка осуществлялась по всем направлениям. Ответственным за расходование войсковых средств был командир полка; текущий контроль осуществлял его адъютант, он же ведал полковой кассой и выдавал сотникам деньги за закупки, хранил полковые финансовые документы.
Офицерству, не принадлежащему к поместному дворянству, тяжело давались и служба, и домашний быт, поскольку везде его преследовала нужда. Причинами были низкое по сравнению с «русскими офицерами» жалование, и большие расходы по ведению хозяйства из-за того, что для работы в нем они нанимали сезонных работников. Конечно, такое положение со временем активизировало различные механизмы приспособления: кто впадал в порок казнокрадства, кто гиб от «страсти к чарке» [11], кто начинал активно заниматься собственным хозяйством, не упуская его из своего внимания даже во время полковой службы. Служащий в Варшаве штаб-ротмистр Иван Самойлович Ульянов (1803-1874) мечтал разбогатеть и вернуться на Дон к хозяйству; вместе со своим товарищем он составляет проект многопрофильного хозяйства с заводами, «разными рукодельнями», ветряными мельницами. Правда, что все это пока в фантазиях, но как это не похоже на сонное мелкопоместное бытие многих великорусских помещиков. «Однако я твердо стою на своем, – пишет офицер, – что если бог приведет приняться за домоводство, тогда или разбогатею… или… в пух разорюсь» [12].
«Уже я командую дивизией, а так себе, почти частный человек», признается И.И. Краснов в 1835 г. [13]. Мыслями он весь дома: «Нет… надо служить, надо там заложить фундамент, на основании которого строить и собирать домашность» [14]. Находясь в отпуску (1838), он полностью отдается сельскому хозяйству: «Я… право готов променять свой… мундир на серый бешметишко и все поля чести и славы променять на мое поле[,] занятое пшеницей и расчерченное десятинами. Непостижимое дело, как это судьба вертит человеком самодержавно и дает ему назначения, вопреки призванию! Мне бы хотелось быть экономом, пахать землю и разводить свиней, а тута своенравница втирает в руку то саблю, то перо». Далее он сообщает однополчанину, что «завел у себя… борону с железными зубьями, а в прошлом году экстерпатер [15], …молотилку[,] …выписал травных семян: эспарцет и клевер». Конец письма показывает, что между офицерами происходит постоянный обмен передовыми идеями и достижениями: «Посылаю тебе аглицкий плужок на пару быков… Что же касается до почтенной сивоколоски [16], то похвалы твои ей так вскружили мою голову, что я тоже [хочу попробовать]» [17]. Более того, Краснов предлагает Ульянову «тиснуть статейку» об этих новшествах. Делиться новаторскими идеями и слыть за прогрессивного хозяина было модно. В свете традиции, пустившей на Дону корни еще в 1830-е гг., письма «Из деревни» А.Н. Энгельгардта, выходившие в «Отечественных записках» в 1870-е гг., выглядят просто примером, получившим наибольшую известность. Небезынтересно сравнить мотивы того, что побудило донских офицеров и петербургского профессора-химика начать вникать в искусство ведения сельского хозяйства. Для первых это был способ латать дыры в семейном бюджете, для второго – желание скрыться в родовом поместье от скандальной истории ухода из семьи его жены. Для Энгельгардта отъезд в смоленскую глушь – поступок. Для Ульянова, Краснова, Ежова, Шурупова, Денисова и сотен, таких как они, – образ жизни.
Далеко не все чиновники и офицеры бедны. Многие унаследовали отцовские земли и состояния, другие приумножали свое достояние собственными усилиями. Такие фигуранты дореформенной жизни Дона как смотритель Задонских степей войсковой старшина Калашников совмещали исполнение казенной должности и собственную предпринимательскую деятельность. Как чиновник Калашников, пользуясь своим положением, осложняет жизнь «конкурентам», то есть другим конезаводчикам: то требует разломать уже построенную запруду, то распоряжается перенести зимовник подальше от реки, если земля приглянулась кому-то из его протеже. Его винят в произволе, связанном с удовлетворением собственных коммерческих интересов.
Жизнь обер-офицера, прослужившего более тридцати лет на военной и гражданской войсковой службе, все так же скудна, как и в молодости. Когда один из сыновей просит прислать ненужное отцу, находящемуся в отставке, военное платье, И.С. Ульянов отвечает: «…У меня весь гардероб состоит из потертого мундира и двух чекменей, из которых один совестно бы и надевать, да нечего делать» [18]. Чем старше становится офицер, тем тяжелее его мысли, тем тяжелее ему дается служба – болезни, непролазная нищета. Примерно с середины 1830-х гг. Ульянов пытается купить в полную собственность хуторок [19]. Ведь срочный надел в юрте родной станицы Усть-Медведицкой на р. Цуцкан его не устраивает именно своей временностью: в близкий срок после его смерти семье нужно будет покинуть этот уже обжитой уголок степи, уступив его другой офицерской семье. Потому-то он просто требует от сыновей, чтобы они продолжили его дело. У полковника Ульянова подрастают три сына. Он внушает им то же, что исповедовал сам в их возрасте: надо служить Государю и служить верно и честно. Но сыновья то ли не унаследовали отцовского тщеславия, то ли на них оказался поучительным опыт отца, который, слывя за человека влиятельного, был живым воплощением поговорки о том, что за труды праведные не наживешь палат каменных. В итоге служили они мало и карьерных успехов Ивана Самойловича не повторили. Должно быть, и сам Ульянов-старший был не убедителен в наставлениях, потому что в 1848 г. он написал одному из друзей: «…На свете нет благороднее[,] возвышеннее цели как быть полезным самому себе» [20].
Наиболее интересна фигура старшего из сыновей – Павла. В 1847 г. он вновь был стараниями отца определен в гвардейскую артиллерийскую школу за счет войсковых сумм, но учился, не проявляя усердия [21]. Отец крайне недоволен сыном, пишет ему: скорбим, похоронили надежду, что станешь опорой семьи [22]. В его адрес отец отпускает самые страшные проклятья за то, что из того не получается успешный артиллерийский офицер, как мечталось ему. После жестокой выволочки Павел взялся за ум и окончил училище. Он храбро воевал в Крымскую кампанию. К тридцати годам вышел в отставку [23], и причина не только в ревматизме, который он получил в промозглых казармах кадетского училища в Санкт-Петербурге. В письме от 1843 г. четырнадцатилетний подросток, пятый год как уехавший из дома, интересуется хозяйством. С детства жизнь на хуторе в родной степи была для него наиболее желанной: «Я век не забуду[,] как весело и приятно проводил я время на своей Родине или Цуцкане. Как бывало[,] поедем на покос и бахчи[,] или с батенькой поедем за утками дикими… то-то было весело. Я вспоминаю… и проливаю свои слезы» [24]. В каждом письме одни только воспоминания о родных степях. В конце одного из них мальчик даже нарисовал на фоне милого его сердцу Цуцкана самого себя, отправляющегося на рыбалку [25].




Оказавшись в отставке, Павел Ульянов занялся ведением дел в имении под Таганрогом, приобретенном в 1847 г. [26] В этом имении на р. Еланчик не было ничего, поэтому за известную эфемерность хозяйства Ульяновы иронично назвали его Миражем [27]. Дело стало меняться к лучшему, когда Павел взял дело в свои руки. К 1858 г. он добился первых существенных результатов, – в этот год продано пшеницы более чем на 7 тыс. руб. асс. Причем новый урожай Павел решил попридержать, потому что узнал известие, что в связи с возможным неурожаем в Испании, Южной Франции, части Италии ожидается повышения цен на хлеб. Молодой помещик быстро почувствовал себя частью мирового зернового рынка. Когда он приглашает отца в имение, то пишет так: «Выздоравливайте скорее, да и в Мираж, где ожидает вас сад, урожай хлеба, и с ними деньги – самое лучшее достояние мира сего…» [28].
Товарный характер хозяйства ясно вырисовывается в письмах молодого помещика. «…Жду санного пути, чтоб возить сено в Таганрог и на вырученные деньги купить лес, бечевы и деготь… Какой славный выходит лошадь известный вам Великан. Надеюсь заработать на нем хорошо» [29]. Павел гордится, что бюджет Миража возрастает, и что в нем самом горит «дух коммерции» [30]. Как почти каждый дворянин XIX в. Павел Ульянов задумывается над своим назначением и так формулирует свое жизненное credo: «В последнее время из Петербурга запели: религия, прогресс, человечность… Я перевел эти три великие идеи… на свой личный катехизис: пшеница, овцы и удачи в предприятиях» [31].
Молодой Ульянов не уникален в среде донских дворян, многие из них имеют хозяйства, славящиеся своими стадами, в которых проводится селекционная работа. В письмах упоминаются имена владельцев процветающих экономий явно капиталистического типа генерала В.Д. Иловайского и помещика Мерцалова [32]. Зять И.С. Ульянова, муж его дочери Калисты – полковник Павел Епифанов, покоритель мятежных поляков и любимчик Муравьева-вешателя – вступив в наследство в 1865 г., стал владельцем части отцовского имущества: пивного завода и базарной гостиницы в Новочеркасске, шахт, литейного и известкового завода в Грушевске и в нем же постоялого двора и деревянной лавки с погребом [33]. Облик Предводителя донского дворянства в 1880-е гг. А.К. Кривошеина дает один из современников: за тем числились не только такие понятные «мелочи», как подтасовки на выборах, но и участие в нечистоплотных коммерческих сделках, таких как продажа пароходов с неисправными топками, – тряпками, смоченными в керосине, разводили пары, и покупателям казалось, пароход готов к отплытию [34].
У Ульяновых были крепостные, но это дворовые, а сельскохозяйственные работы выполнялись наемными работниками [35]. Если до 1861 г. даровой рабский труд, которым пользовались их более состоятельные соседи – поместные дворяне, вызывал у Ульяновых понятную зависть, ведь им приходилось нанимать «посторонних» людей «со значительной платою денег и содержанием» [36]. То позже это обстоятельство пошло на благо Миражу. Как оценил это сам Ульянов-старший: так как оно с самого начала было основано не на даровой, а на наемной работе, то «крестьянский переворот» не застал их врасплох, им не пришлось привыкать к новым порядкам [37]. В целом же ситуация на Дону не похожа на ту пореформенную деревню, характеристику которой дал А.Н. Энгельгардт в письмах «Из деревни». Он отмечал хозяйственную беспомощность своих смоленских соседей-помещиков, чье хозяйство велось плохо, «даже хуже, …чем в крепостное время, когда были хорошие старосты-хозяева…». В великорусских стареньких усадьбах «остались по преимуществу барыни, которые и ведут хозяйство», с которыми говорить «о хозяйстве совершенно бесполезно, потому что они большею частью очень мало в этом деле смыслят» [38].
Постепенно происходит формирование унифицированного типа аристократа по происхождению и предпринимателя по убеждению независимо от того, из какой ветви разветвленного древа российской аристократии происходит сей продукт модернизации. Из переписки начала ХХ в. мы можем узнать, что два столичных сановника – граф Лихтенштейн и шталмейстер Двора, член Госсовета донской дворянин Василий Ильич Денисов [39] – в частной беседе обсуждают преимущества различных схем откорма скота! [40] Можно было бы воскликнуть: землевладелец наконец-то стал вплотную заниматься эффективным использованием своей земли. Но донские архивы свидетельствуют, что многие местные помещики ставили перед собой эту задачу в гораздо более ранний период, имея две веские причины для этого: малое число крепостных и гораздо более низкий уровень содержания за военную службу. Уровень понимания экономических вопросов был у них куда выше, чем у великорусских землевладельцев. Оказалось, что самим предшествующим развитием характер экономического мышления населения Дона был подготовлен к восприятию законов нового товарного хозяйствования.
Личный фонд Василия Ильича Денисова, относящийся к периоду 1905-1914 гг., и в особенности его переписка с управляющим дают представление об облике донской дворянской элиты. Экономия Ильевка представляла собой большое, 3000 дес. земли, многоотраслевое хозяйство. В среднем оно приносило до 90 тыс. руб. годового дохода [41]. Среди перечня выпускаемых товаров были дроги, виноградное вино, молочные продукты, мясо, разводились элитные породы скота – сементальские и ангельнские коровы, йоркширские свиньи и пр.; выращивались пшеница, виноград, кормовые культуры; имелся винокуренный завод. До 1904 г. В.И. Денисов сам вел хозяйство в экономии и показал себя как знающий хозяин. В дальнейшем, когда он был избран областным предводителем дворянства (1901-1907 гг.), а затем когда, став членом Госсовета, постоянно проживал в Петербурге, он вынужден был нанять управляющего из прибалтийских немцев И.Ф. Бреде. Переписка, состоящая из писем хозяина к управляющему, дает достаточно полное представление о приемах ведения дел, коммерческой этике, контактах и даже системе ценностей активно хозяйствующих субъектов начала XX в.
Уровень специальных сельскохозяйственных знаний шталмейстера Двора В.И. Денисова поражает. После обхода полей внезапно нагрянувший из столицы владелец оставляет Бреде такую записку: «Осматривал люцерну… Ее давно пора косить... В 17 и 16 лану много осота, который если сейчас не скосить, то он будет такой твердый, что его косы не возьмут» [42]. Вскоре его не устраивает способ доставки туш баранов для ресторанов Петербурга, и он дает подробную инструкцию управляющему по этому вопросу [43]. Одно из писем представляет целое исследование о годовых колебаниях цен на различные сорта мяса, с учетом которых надо планировать численность стада, чтобы не передерживать поголовье. Так, он рекомендует своему немцу планировать главный забой овец к апрелю-маю, а свиней – к началу лета и, особенно, к августу-сентябрю, что противоречит всем крестьянским традициям, но с точки зрения коммерческого расчета совершенно обоснованно [44]. Помещик Денисов знает поименно всех работников и их трудовые качества. Уважает за старательность «хохлов», а вот «казаков нам за свой счет нанимать не стоит» пишет потомок атамана Денисова, потому что теперь он рачительный хозяин.
Несмотря на то, что Ильевка его не единственное имение и не единственный источник дохода, Денисов близко к сердцу принимает все, что касается экономии. Он пишет управляющему Бреде, «быть за 2000 верст от имения очень тяжело. Меня волнует и завод, и поставка спирта, и уплата векселей, и результаты кормления [скота]… а сами вы[,] пока я не надоедаю, не пишите ничего» [45]. Немецкий управляющий год от года все более заставлял нервничать своего нанимателя. Он капризничал, грозился уходом, требовал денег на «оборотный капитал», «забывал» своевременно производить расчеты с владельцем экономии и с поставщиками и пр. Тон писем со временем крепчал, но из документов не ясно, решился ли граф расстаться со своевольным управляющим. Видимо, столь многолетнее сотрудничество нельзя объяснить лишь попустительством хозяина; значит, что в целом методы хозяйствования Бреде устраивали Денисова. И эти методы стоят особого разговора. В архивах экономии сохранилось изрядное количество писем-жалоб от получателей и покупателей различного рода продукции этого хозяйства. Но со стороны хозяина лишь однажды поступила вялая реакция на рекламации в форме совета, что надо бы самому следить за качеством товара. Похоже, что в «погоне за чистоганом» они были в одной упряжке, но Бреде явно был за коренного.
Денисов хорошо разбирался в финансовых вопросах: умел читать финансовые отчеты, получаемые от управляющего, при этом ловил его на подтасовках, платежные документы из банков, в которых имел счета. Давал подробные инструкции по погашению векселей по разным кредитным операциям, следил за поступлением средств из Акцизного ведомства, из Министерства путей сообщения за проданный под строительство железнодорожной ветки участок и пр. и пр. Таким образом, мы имеем перед собой новый типа дворянина, являющийся неким гибридом «слуг государевых», от которых унаследованы государственническое чувство и радение об общественной пользе, и новой генерации капиталистических дельцов, обладающих необходимыми знаниями и навыками, умеющих работать, с расчетом рисковать и знающих счет деньгам. В переписке с людьми своего круга и в деловой переписке предстает человек разных миров, но все же делец не победил до конца дворянина, в любом амплуа Денисов желает сохранить лицо, не опускаться до низостей, брани по адресу людей, действительно доставивших ему неприятности.
Денисов – элита, Ульянов – средний слой, а что же рядовое казачество? Было ли оно столь патриархальным, как мы думаем? Н.Е Врангель, наблюдавший донскую жизнь в 1880-1890-е гг., рисует его именно таким. Чем занимается станичник-казак, когда он на льготе? «Существование казака и без всякой работы обеспечено. Станица владеет многочисленными землями, которые… в аренде у хохлов, …каждый казак на свой пай ежегодно получает сумму, вполне обеспечивающую ему безбедное существование… Дом ведет хозяйка, а станичник сам околачивается без определенных занятий… а затем снова садится на коня и отправляется на службу» [46]. Откуда берется молоко в его пшенной каше, казак не задумывался ни в походе, ни в родной хате. Неучастие казака в хозяйстве связано не с крепким материальным достатком его семьи, в этом Врангель ошибался: как мы убедились, и у казачьего полковника была пара старых мундиров, а долги выплачивались годами.
Главный экономист в семье казака – его мать или жена; она и с арендаторами воюет, и на базаре торгует, и невест с хорошим приданым сынам подыскивает. Компетентность почти поголовно неграмотных казачек в вопросах торговли, арендных отношений и понимание собственных прав демонстрирует следующий пример. Казачья вдова ясно себе представляла разницу между арендой и субарендой, когда протестовала по случаю того, что ее квартирант, купец-иногородний, съехав из снимаемого у нее дома, сдал его третьим лицам за бóльшую цену, чем платил ей. Приезжий купец пытался ее убедить, что дом снят бессрочно, а если он разрывать контракт не намерен, то она как инициатор расторжения договора должна ему уплатить неустойку. Но казачка грамотно выдвигала контраргументы: дескать, сдавала дом под жилье, а не под склад, что прав на сдачу недвижимости в наем ему не передавала, и требовала освобождения куреня [47]. А конфликт-то происходил в 1840-е гг.! В письмах, надиктованных неграмотными казаками, отражены особенности их экономического мышления. Из них можно сделать вывод, что и низы казачества в целом так же хорошо разбирались в товарно-денежных отношениях, как и дворянство.
Наступившее в последней трети XIX в. бурное экономическое развитие Юга страны можно объяснить не только природными богатствами края, слабостью традиций крепостничества (что само по себе является сомнительным аргументом), близостью портов незамерзающего моря, но и тем, что люди, населявшие Дон и соседние регионы, никогда не жили в экономическом отношении замкнуто, не вели в чистом виде натуральное хозяйство, знали достоинства денежного обращения, толк в торговле и выгодных промыслах. По типу менталитета они были ближе к средиземноморской («левантийской») культуре, имевшей тысячелетние традиции межнационального товарооборота.

Литература:

1. Марьяновский В. Российский экономический менталитет: Истоки противоречия // Вопросы экономики. 1996. № 9. С. 158-160; Его же. А. Российский экономический менталитет // Государство и право. 1999. № 6. С. 11 – 16.
2. Диттмар X. Экономические представления подростков // Иностранная психология. 1997. № 9.
3. Александрова Т.Л. Экономическое поведение и профессия: методологические исследования. Дисс. ... докт. социол. наук. Екатеринбург, 2000; Громова Л.А. Этические модели экономического поведения. Дисс. ... докт. филос. наук. СПб., 1994.
4. Государственный архив Ростовской области (ГАРО). Ф. 82. Оп. 1. Д. 1. Л. 37.
5. Там же. Д. 12.
6. Врангель Н.Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков / Вступ. статья, коммент. и подгот. текста Аллы Зейде. М., 2003. С. 244.
7. ГА РО. Ф. 243. Оп. 1. Д. 40. Л. 45.
8. Там же. Ф. 55 (73). Оп. 1. Д. 7. Л. 7.
9. См. напр.: ГА РО. Ф. 243. Оп. 1. Д. 11. Л. 2-5.
10. Там же. Л. 29, 142.
11. Там же. Д. 33. Л. 465.
12. Там же. Д. 40. Л. 108.
13. Там же. Д. 34. Л. 370 об.
14. Там же. Л. 252.
15. Может быть «транспортер»?
16. Старинный сорт твердой яровой пшеницы, остья которой имели серый оттенок.
17. ГА РО. Ф. 243. Оп. 1. Д. 34. Л. 325.
18. Там же. Д. 40. Л. 380.
19. Там же. Д. 33. Л. 67.
20. Там же. Д. 34. Л. 383.
21. Там же. Д. 40. Л. 300.
22. Там же. Л. 298.
23. Там же. Д. 37. Л. 5, 6, 11.
24. Там же. Д. 40. Л. 229.
25. Там же. Л. 230.
26. Там же. Д. 35. Л. 295.
27. Там же. Д. 40. Л. 313 об.
28. Там же. Л. 406.
29. Там же. Д. 37. Л. 48.
30. Там же. Л. 35, 53 об.
31. Там же. Л 45 об., 46.
32. Там же. Л. 46.
33. Там же. Д. 40. Л. 447.
34. Врангель Н.Е. Указ. соч. С. 240-241.
35. Там же. Д. 37. Л. 26 об., 38.
36. Там же. Д. 34. Л. 162.
37. Там же. Д. 35. Л. 372 об.
38. Энгельгардт А.Н. Из деревни. 12 писем. 1872-1887. М., 1956. С. 27, 55.
39. Денисов В.И. (1863 – умер после 1915 г. за границей); окончил Пажеский корпус; с 1883 г. – в казачьих и регулярных войсках. С 1898 г. – на гражданской службе: камергер Двора, затем – шталмейстер Двора. Областной предводитель дворянства. Имущество – 776 десятин собственных в Ростовском округе; 6834 дес. унаследовано от отца; 400 дес. приобретено // Корягин С.В. Денисовы и другие. Серия «Генеалогия и семейная история Донского казачества». Вып. 20. М., 2001. С. 38.
40. ГА РО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 11. Л. 58 об.
41. Там же. Л. 42.
42. Там же. Д. 14. Л. 7.
43. Там же. Л. 9 об.
44. Там же. Л. 12-13.
45. Там же. Л. 59 об.
46. Врангель Н.Е. Указ. соч. С. 245-246.
47. ГА РО. Ф. 243. Оп. 1. Д. 40. Л. 288, 289.

_______________________
©Морозова Ольга Михайловна

Первая публикация: Морозова О.М. Экономический менталитет донских казаков (по материалам личных фондов ГА РО) //     Известия высших учебных заведений. Северо-кавказский регион. Общественные науки. 2007. № 4 (140).