Мещанин – в русском обществе не старый: менее двухсот лет, но сложившийся культурный стереотип, далекий, правда, от «фактического положения вещей» [1]. В.И. Даль определил значение слова «мещане» как горожане низшего разряда [2], и только. В дальнейшем это понятие приобретало меняющийся по сути, но всегда в равной степени негативный окрас, который оно имеет и по сию пору. Действительные же исторические судьбы мещанства и его роль в обществе сильно отличаются от устоявшихся представлений об этом.

В отечественной литературе мещанин появился, согретый симпатией своего первого бытописателя Н.Г. Помяловского. «Я люблю свою квартиру… Ты увидишь в ней […] что-то семейное, домовитость, порядок и приют. […] Я понемногу свивал свое холостое гнездо и десять лет копил усидчиво собственность. […] Я одел себя, обул, поместил в тепло, среди красивой обстановки, […] и не стоит теперь передо мной каждый день, каждый час неотразимый, мучительный, иссушающий мозги вопрос: “Хлеба, денег, тепла, отдыху!” […] Меня судьба бросила нищим; я копил, потому что жить хотел, и вот добился же того, что сам себе владыка» [3]. Этот гимн мещанству Егора Ивановича Молотова, человека не примитивного, думающего, трудолюбивого и «с принципами», поднявшегося своим трудом из самых низов и ценящего достаток, уют и свободу, стал первой декларацией позиции мещанства, не получившей однако никакого продолжения в отечественной литературе.
Хотя, чего же дурного в этом мещанстве? «…Миллионы живут с единственным призванием – честно наслаждаться жизнью… Мы простые люди, люди толпы…», без самоуничижения говорит Егор Молотов. Помяловский, сам из мещан, на стороне своего героя, и его жизнь он считает достойной и успешной. Название одной из повестей дилогии о Молотове так и звучит: «Мещанское счастье» (1861), причем без всякой иронии.

Но вскоре после выхода этих повестей, в 1862-1864 г. частями стала появляться статья А.И. Герцена «Концы и начала», в которой он писал о появлении в результате европеизации новой городской цивилизации «местных» – мещан, лишенных индивидуальности, духовности, немного вульгарных, но сытых, благополучных и весьма довольных собой [4]. Симпатии «властителя дум» были не на их стороне. Мещанам Герцен противопоставлял интеллигентов, живущих активной духовной жизнью.
С этого момента и началось хуление этих новых «отверженных». «Презрение к мещанству в высшей степени черта русского общества, именно презрение к буржуазной сосредоточенности на собственности, на земных благах, на том, чтобы “жить как все”, иметь хорошую обстановку, платье, квартиру», - писал Н.О. Лосский [5]. Мещанство и купечество стали самыми презираемыми слоями русского общества. Дворян раздражало стремление этих «людишек» вырваться из бедности, устроиться в жизни, пробиться наверх, и, самое главное, что это у них получалось подчас лучше, чем у беднеющих «благородных». Не будем закрывать глаза на то, что классическая линия русской литературы – дворянская по происхождению; она-то и сформировала культурный стереотип вульгарной «обывательщины» и «стяжательства». Но действительную мощь он приобрел у символистов – Д.С. Мережковского, К.Д. Бальмонта, А. Белого, у которых мещанство возведено в ранг мирового зла: «мироправитель тьмы века сего и есть грядущий на царство мещанин» [6]. Тема мещанства и его осуждения вошла в резонанс с возбужденным сознанием образованной России. Стремящаяся к социальному прогрессу интеллигенция зачислила в бездуховные мещане не только обывателей, приверженцев традиционной морали, но и всех, кто в отличие от скучающих интеллектуалов не хотел играть «в русскую рулетку с историей» [7], считают В.М. Бухарев и Б.С. Аккуратов.

Для М. Горького тема борьбы с мещанством стала центральной в творчестве; кроме известнейших «Песен», ей посвящены «Варвары», «Мещане», «Жизнь ненужного человека». Кстати, само определение «мещанство», «мещанин» в особом расширительно-этическом значении – «мещанство как известный строй души» – получило распространение именно через произведения Горького. Его нередко обвиняли в том, что он имеет в виду не столько определенную сословную группу, сколько целый мировоззренческий комплекс, носителями которого могут быть представители самых различных групп населения. Мещанин осуществляет себя в кругу ужайшего выбора жизненных проблем, исчерпывающихся потребностями сытости, покоя, наслаждения, при равнении на «золотую посредственность».
Среди современников, которые видели в первом пролетарском писателе мещаноборца, были и такие, которые распознали в нем самом неистребимые мещанские черты. Если, к примеру, авторскую позицию Горького все видели в словах Сокола («безумству храбрых…» и т. п.), то К.И. Чуковский в критической статье о нем доказывал его кровное родство с Ужом [8]. А Куприн увидел нечто общее между автором и героем его романа «Трое» – мещанином Грачевым, а именно – любовь к птицам в клетках [9].
В дальнейшем, говоря опять же о Горьком, В.В. Набоков дал определение мещанской культурной среды как промежуточной, занимающей положение между крестьянством и нижней ступенью среднебуржуазного класса. «Утратив прочную связь с землей, этот класс людей не приобрел взамен ничего, что могло бы заполнить образовавшуюся пустоту, и перенял худшие пороки среднего слоя без искупающих их добродетелей»[10]. Но так ли прав классик?

Мещанство многое унаследовало от своей подосновы, крестьянской общины: взаимопомощь, оказание взаимных неоплачиваемых услуг в рамках «сохозяйствования» субъектов, приверженность традиционной культуре, патриархальные порядки в семье, ожидание опеки со стороны государства [11]. Все это делало мещанина в бóльшей степени городским «крестьянством», чем буржуазным слоем; в его «моральной» экономике не было предпринимательских практик.
Много истины во мнении Д.И. Мережковского: «У голодного пролетария и у сытого мещанина разные экономические выгоды, но метафизика и религия одинаковые – метафизика умеренного здравого смысла, религия умеренной мещанской сытости» [12]. Мещанами были мелкие торговцы и ремесленники, служащие и чиновники небольшого ранга. По менталитету и образу жизни к ним примыкали кадровые рабочие из тех, кто давно осел в городе, имел тут семью и жилье.
Мещане были, пожалуй, тем слоем, представители которого в наименьшей степени призывали революцию. Им не нужна была земля; контроль над фабриками и заводами их волновал в малой степени, ведь опытные служащие и рабочие со стажем и так не были обделены уважением администрации; торговцы и ремесленники дорожили своим скромным имуществом, а эгалитаристские лозунги у них рождали тревогу. Лишь война была той общей бедой, которая делала желание перемен всеобщим.
Вовлеченные в революцию не по своей воле мещанские слои стали кадрами для низшего и среднего звена нарождающейся советской бюрократии. В ходе национализации они лишились собственности, до предела обнищали, но опыт выживания прежних поколений городских низов позволил им приспособиться и в новых условиях.
А Чуковский и Куприн оказались провидцами: в революционном Петрограде Горький повел себя как настоящий мещанин, страстно коллекционировал антиквариат, был очень скуп, торгуясь, с умирающими от голода «буржуями». На обед он имел котлеты, свежие огурцы и черничный кисель, у остальных горожан – суп из сорной крупы [13].
Новая власть была заинтересована в притоке новых кадров, ведь большевиков с дореволюционным стажем было около 10 тыс. на все страну. В годы «военного коммунизма» заметной оказалась роль принуждения к труду по принципу «кто не работает, тот не ест». А чтобы действительно нечего было есть, устраивались специальные рейды с реквизицией «излишков» продуктов, ценностей, денег, белья, одежды и пр., после которых уже не на что было выменивать еду. Так обыватель вынуждался идти служить новой власти.

Конечно, в соответствии с доктриной мещан вместе с остатками буржуазии следовало бы отправить рыть траншеи в прифронтовой полосе, но необходимость поддерживать жизнеспособность государственного аппарата диктовала необходимость привлечения в него грамотных горожан сомнительного социального происхождения и даже устанавливать им определенные преференции. Так, Украинский ЦИК в мае 1919 г. предоставил освобождение от призыва податным инспекторам, делопроизводителям канцелярий, сборщикам налогов из Министерства финансов, чего не имели даже военнообязанные милиционеры. Но идеология так просто не отпускала, большевики хотя и нуждались в «спецах», но постоянно держали их в напряжении, периодически проводили чистки, просили население доносить о прошлом нынешних советских чиновников. Заявления в отношении работников советских учреждений о том, что вначале они саботировали Советскую власть, теперь же ее дискредитируют, имели цель установить «рабоче-крестьянский контроль» над аппаратом, вынужденно составленным из непролетарских элементов [14].
Новый госаппарат задыхался от недостатка грамотных людей, и вот во главе какого-либо промышленного комитета ставили недоучившегося студента-медика, что было еще самым худшим вариантом, так как другим учреждением командовал бывший шарманщик [15]. Комиссарами становятся, например, двадцатилетние приказчики галантерейных магазинов. Власть вынуждена считать главным не социальное происхождение, а «стойкость большевистского мировоззрения» [16]. В Екатеринославе капельдинер из кинематографа возглавлял губернский отдел народного образования, но впоследствии он был заменен студентом-первокурсником, который тут же ввел широчайшую демократию в школах и вузах, парализовавшую учебный процесс [17].

Бывшие царские полицейские, околоточные надзиратели, унтер-офицеры, оставшись без работы при Временном правительстве, быстро нашли вакансии и превратились в советских карательных чиновников; ведь суть их профессии – подавление, осталась та же, просто раньше были революционеры, теперь – контрреволюционеры, отмечал один из юристов, наблюдавших их работу [18].
Низший слой советской бюрократии составляли так называемые «советские барышни». Их отличали низкая степень грамотности и «абсолютное нежелание хоть сколько-нибудь вникнуть даже в ту механическую бумажную работу, которую они выполняют». Рабоче-крестьянская инспекция (Рабкрин) стремилась поднять производственную дисциплину, боролась с опозданиями в системе главков и наркоматов. Но это было бы эффективно, иронизировал один из бывших советских служащих, если бы «к каждой барышне приставить на все время по коммунисту» [19]. Условия же жизни канцелярских служащих были тяжелы: мизерное жалование, паек также невелик, но зато «совслужащих» не привлекали на принудительные работы, и они имели право обедать в дешевых «комиссариатских» столовых [20].

На национализированных предприятиях вместо скрывшегося владельца директором становился его бывший управляющий. Постепенно из бывших служащих и приказчиков, частных собственников, людей свободных профессий, чиновников всех ведомств, вплоть до полиции, сложилась категория «ответственных» работников. Жалование этой категории служащих было невелико, но в их распоряжении находились огромные материальные ценности, и многие из них злоупотребляли служебным положением.
Мещанская инициатива и приспособляемость, идеологическая индифферентность слоя, составившего основу хозяйственных и советских (муниципальных) структур, привели к тому, что «перерождение» [21] нового аппарата началось с первых же месяцев Советской власти параллельно с процессом его становления. Длительное время бытовало мнение о том, что именно мелкобуржуазное перерождение, поразившее в годы НЭПа Советскую власть и партию, стало причиной многих негативных процессов в нашей стране, вплоть до культа личности.

Не возражая в принципе против этой точки зрения, привлечем для полноты картины мнение работника одного советского хозяйственного учреждения о том, что только благодаря присутствию мещанской компоненты хозяйственный механизм хоть как-то работал. Большевики упразднили личную заинтересованность в результатах производства, связанную с принципом частной собственности; «казалось бы, кто и за что станет давать взятки, когда частной промышленности нет, и в результате работы никто не заинтересован, тем не менее, и дающих, и берущих еще очень много», писал в 1921 г. работник одного из главков периода Гражданской войны, эмигрировавший к тому времени из РСФСР. «Вездесущий и неискоренимый» личный интерес перешел в нелегальное русло. «Никакие премии […] не в состоянии угнаться за стоимостью жизни и за опасными, но крупными незаконными заработками. Нет ни одной сметы, ни одного проекта, ни одной сколько-нибудь существенной бумаги, за которой не скрывался бы чей-нибудь движущий ее частный интерес, не имеющий ничего общего с предполагаемым интересом социалистического производства…». В сметы закладывались расходы на совершенно ненужные работы или в объемах, существенно превосходящих реальные. «Сэкономленные» таким образом средства, о которых центр ничего не знал и знать не мог, распределялись между заинтересованными лицами от самых высоких чиновников до рядовых «производителей» работ. Брали за предоставление подряда, брали за подписание договора, за отпуск товара, брали за выдачу авансов и т. д. Давали взятки не только частные лица, но и учреждения – друг другу, точнее «ответственным лицам» для усиления заинтересованности в деле. Вывод участника «схемы», сделанный в январе 1921 г. (!), таков: эта стихийно развиваемая «производственная инициатива» играет колоссальную роль в социалистической экономике, только благодаря этому в стране что-то делается, и хозяйственная жизнь еще не остановилась совсем! [22]

Как правило, выходцы из мещан обживали тыл, но среди них были и те, кто оказался в Красной армии и ЧК. Один екатеринославский юрист, оказавшись в городском ЧК, встретил там следователя тов. Ральфа, старого знакомого. До революции тот был театральным парикмахером, уволенным из театра по подозрению в краже. Теперь, прежде «запуганный и всегда полуголодный», он «превратился в изящно одетого комиссара, с золотой браслеткой на руке, с маникюром», имел золотой портсигар, наполненный папиросами, и маленький почти дамский браунинг для расстрелов прямо в кабинете. Чекист помог адвокату, благодаря которому сам избежал когда-то тюрьмы, выбраться на свободу [23]. В 1920 г. в Киеве некто Агеев, комиссар по артиллерии XII армии, а до революции карточный шулер, обвинялся во взяточничестве, содержании игорных домов, разглашении за деньги приказов советской власти экономического характера. На суде подсудимый напирал на свои заслуги перед революцией, однако был приговорен к смертной казни [24].
Так что ошибался В.В. Маяковский, когда писал: «Утихомирились бури революционных лон. / Подернулась тиной советская мешанина. / И вылезло из-за спины РСФСР / мурло мещанина»[25]. Это случилось гораздо раньше.
Мещанство дало революции и новой власти не только перерожденцев. Среди профессиональных революционеров, идейных большевиков были выходцы из городских низов, не связанных с промышленным производством, например, Н.В. Фрунзе, С.М. Киров, А.С. Бубнов, Л.М. Карахан, В.М. Молотов, Н.И. Муралов, Ф.Ф. Раскольников, Я.М. Свердлов. Особенно много мещанок среди женщин-революционерок – некоторое образование и близость к очагам политической культуры делали из них «активных борцов за светлое будущее». Так, В.Н. Яковлева, в эмиграции она близко знала В.И. Ленина и Н.К. Крупскую, после революции с одинаковым успехом выполняла «различную советскую и партийную работу в Москве, Ленинграде и Сибири» [26] во многих сферах – как в промышленности, так и в народном просвещении.
После окончания Гражданской войны писатели, «революцией призванные», взяли на себя миссию продолжения «не штыком, а пером» борьбы с контрреволюцией, к которой было отнесено и мещанство, как мелкобуржуазная культура, страшная своей серостью и массовостью, угроза «революционным завоеваниям». Продолжая традиции русской классической литературы и соединяя их с большевистской идеологией, М.А. Светлов, В.В. Маяковский, М.М. Зощенко, И. Ильф, Е. Петров высмеивали новых советских мещан. Они, дескать, и «желудки в панаме» [27], и «механические граждане» [28], одетые «не по-советски: добротно и солидно» [29].

Но, преодолев все анкетные рогатки, именно горожане составили численное большинство служащих новых советских управленческих структур. Кто-то вступал в РКП (б) в расчете на дивиденды, кто-то по идейным соображениям, но все они в одинаковой степени стремились вырваться из нищенского существования, улучшить свои «бытовые условия». Благодаря их культурному влиянию советский бюрократический аппарат приобрел многие черты, позже обруганные как чуждые, но сыгравшие известную роль в преодолении сложных ситуаций 1930-40-х гг. Внутренняя сплоченность группы «сработавшихся» чиновников, невыдача «своих», взаимовыручка вплоть до «рука руку моет», высокая работоспособность и личная преданность начальнику-покровителю, как ни оценивай, но это черты советской командно-административной системы.
С годами многое изменилось в СССР, но барды-шестидесятники все равно продолжали прославлять бессеребряничество, а советские поэты-песенники – «беспокойные сердца». С борьбы против «мещанства и равнодушия» начинались многие реформы и общественные движения.
«Мещанство – реальная угроза для любого государства». Это уже совсем свежее суждение одного из борцов за восстановление морально-нравственных традиций [30]. «Осквернение духовных высот русской культуры, открытое глумление над дорогими истинно русскому человеку святынями, разрушение националь­ных традиций, складывавшихся веками» – вот что сейчас считается мещанством, толкающим народ к вырождению, а Россию – к про­пасти. «Нас неуклонно теснят сплошные торговые ряды – чужие, самодовольные лица, с трудом выговаривающие русские слова, нагло цокающие языком и щелкающие пальцами», продолжает полемист, и мы понимаем, что это уже совсем другая тема. Цепь символов: погоня за наживой и достатком – рынок – торгующие на рынке лица нерусской национальности, таков логический прорыв из старого образа к задачам и лозунгам сегодняшнего дня. Социальный мираж живет и все дальше мигрирует от жизни.
Итак, вглядевшись не в мифы, а в реальное бытие, придем к суждению: существование слоя индивидуалистического, довольствующегося весьма малым, уберегало (когда могло) страну от сильных встрясок. То, что называют мещанством, выполняло в обществе роль балласта – тормозило, но не давало перевернуться, когда слои с широким социальным зрением стремились, не считаясь с реальностью, к лучшему будущему.

Литература:

1. Пятигорский А. Избранные труды. - М., 1996. - С. 124.
2. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. - М., 1956. - С. 373.
3. Помяловский Н.Г. Повести. - М., 1981. - С. 237-238.
4. Герцен А.И. Собр. соч. Т. 16. - М., 1959. - С. 136-138.
5. Цит. по: Аккуратов Б.С., Бухарев В.М. От неприятия скопидомства до борьбы с «контрреволюцией быта» // Отечественная история. 2002. № 1. - С. 163.
6. Мережковский Д. Собрание сочинений. Грядущий Хам / Сост. и коммент. А. Н. Николюкина. - М., 2004. - С. 43.
7. Аккуратов Б.С., Бухарев В.М. Указ. соч. - С. 163.
8. Иванова Е. Неизвестный Чуковский // Чуковский К.И. Собр. соч.: в 15 т. Т. 6. Литературная Критика (1901-1907). - М., 2002.
9. Куприн А.И. Голос оттуда: 1919-1934: Рассказы. Очерки. Воспоминания. Фельетоны. Статьи. Литературные портреты. Некрологи. Заметки. - М., 1999. - С. 306.
10. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. - М., 1966. - С. 373.
11. Аккуратов Б.С., Бухарев В.М. Указ. соч. - С. 164.
12. Мережковский Д.С. Указ. соч. - С. 19.
13. Гиппиус З. Петербургские дневники // Литература русского зарубежья: Антология. Т.1. Ч.2. - М., 1990. - С. 193.
14. Большевик (Киев). 1919. № 18; № 28.
15. Рапопорт И. Полтора года в советском главке. // АРР. II. - М., 1991. - С. 103.
16. Воронов С. Петроград – Вятка в 1919 – 1920 гг. // APP. I. - С. 241.
17. Арбатов З.Ю. Екатеринослав 1917-1922 гг. // Литература русского зарубежья. Т.1. Ч.2. - С. 93.
18. Смилга-Бенарио М. На советской службе. // APP. III. - С. 159.
19. Рапопорт И. Указ. соч. - С. 102.
20. Донской Р. От Москвы до Берлина в 1920 г. //APP. I. - С. 205-206.
21. Под перерождением партийно-государственного аппарата в СССР было принято понимать численное увеличение в его составе мелкобуржуазных элементов и складывание специфических традиций его функционирования – патернализма, своячества, клановости.
22. Рапопорт И. Указ. соч. - С. 103-105.
23. Арбатов З.Ю. Указ. соч. - С. 105.
24. Л-ская Л. Очерки жизни в Киеве в 1919-1920 гг. // APP. III. - С. 226-233.
25. Маяковский В.В. Соч.: в 2 т. - Т. 1. - М., 1987. - С. 144.
26. Деятели СССР и революционного движения России: Энциклопедический словарь Гранат. Репринтное изд. - М., 1989. - С. 784.
27. Маяковский В.В. Указ. соч. С 65.
28. Горький М. О литературе. - М., 1980. - С. 251-252.
29. Нароков Н. Мнимые величины. В 2 ч. Ч. 1. Нью-Йорк, 1952. - С. 4.
30.Столяров О. Пришедший хам (Ответ Д. - С. Мережковскому из XXI в.) // www.white-guard.ru/dobr/stat_stoliarov.htm
_______________________________
© Морозова Ольга Михайловна

Ранее опубликовано: Социально-экономические и гуманитарные проблемы общественного развития: Сб. ст. - Вып. 2. - Ростов н/Д., 2006.