Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Общество
«Социализм несет смерть искусству». Листки из рабочей тетради. Часть 16
(№7 [170] 20.05.2008)
Автор: Александр Хавчин
Александр Хавчин
Интересно бы узнать: во времена феодализма, когда принято было обращаться к королям-герцогам за материальной помощью,- в эти мрачные времена были ли театральные и музыкальные деятели более склонны к подхалимству и лизоблюдству, чем поэты, художники и скульпторы? Поэмы, картины, статуи оставались навеки – спектакли и концерты пропадали, не оставляя физических следов. Зависит ли более или менее подобострастное отношение к власти от того, рассчитывает ли творец на бессмертие своих произведений?
Подумать только, всего сто лет назад люди научились более или менее удовлетворительно сохранять в веках искусство актеров, музыкантов, вокалистов… Да нет, меньше ста лет! Можно предположить, что изобретение кинематографа и звукозаписи прибавило гордости и уверенности в себе представителям тех видов искусства, достижениям которых веками суждено было гибнуть без следа.
Вот знаменитый скульптор Церетели. Он должен верить в то, что его творения будут украшать русскую столицу и тогда, когда изгладятся из памяти рода человеческого имена не только мэра Лужкова, но и страшно вымолвить кого.
А вот еще более знаменитый кинорежиссер и актер Никита Михалков. У него ничуть не меньше оснований верить в то, что его фильмы будут волновать и трогать сердца и тогда, когда люди забудут, кто такие Горбачев, Ельцин и страшно вымолвить кто еще.
Тем не менее, ваятель и кинорежиссер подписали документ, где значится:
«Проводимая Вами мудрая государственная политика позволила российской культуре обрести новую жизнь… Для нас жизненно важно, чтобы вы продолжали осуществлять свою политику… что позволит сохранить направление политики, гарантирующее процветание отечественной культуры, лучших традиций нашего искусства…»
Глупость, причем подлая глупость этого текста слишком очевидна, чтобы предположить, будто два не первой молодости творческих работника этого не понимали. Трудно также предположить, чтобы потомок бояр и хранитель Русской Духовности Н.С. Михалков (ударение, как недавно выяснилось, следует ставить на втором слоге) вдруг забыл совет Пушкина льстецам насчет желательности в любой ситуации сохранять оттенок благородства.
Откуда же эта беззаветность подхалимства? Эта отважная решимость лизать Национальному Лидеру пикантные места? Ведь времена лучшего друга советских ваятелей и кинематографистов давно прошли, отказ подписаться ничем особенным не грозил…
Достоевский с брезгливым удивлением отмечал видимую бесполезность, своего рода самоотверженность унижения парижских журналистов перед императором Наполеоном Третьим - и охарактеризовал такую модель поведения польской фразой: «Падам до ног!»
Но что же могло заставить создателя «Неоконченной пьесы…» и «Пяти вечеров» бескорыстно «падать до ног»? Может быть, как раз чувство олимпийского превосходства над властителями любого ранга и звания? Всеобъемлющее презрение художника, который так твердо рассчитывает на бессмертие, что легкое унижение перед президентами-министрами и прочими ничтожествами грехом не считает.
Не лесть, не лизоблюдство, а так – незначащая мимолетность…
Кстати, о бескорыстии. Никита Михалков в одной телепередаче заявил: «За все время нашего общения с президентом я никогда и ничего для себя у него не попросил. А на то, что обо мне думают, мне плевать».
Простодушие, достойное большого артиста! Простодушие, которое проявляется и в том, что большой артист считает аудиторию такой же простодушной, как он сам. Такой простодушной, что ей и в голову не придет задать Великому Художнику несколько вопросов. Ну, например:
Что, собственно, большой артист мог бы попросить у президента ДЛЯ СЕБЯ ЛИЧНО? Дачу, квартиру, почетное звание, орден?
Смешно…
И зачем ему что-то просить у президента, когда все, что нужно, без всяких просьб дадут чиновники рангом пониже, знающие, как благосклонно президент относится к большому артисту?
А репутация человека, который просит президента не для себя, а ЗА ДРУГИХ, то есть человека не только благородного, но и сильного, влиятельного, - разве она не стоит дорогого?
Прошу обратить внимание на фразу: «На то, что обо мне думают, мне плевать». Это слова не просто большого артиста, но Великого Художника, и не просто великого, но величественного и величавого, уже не дорожащего своей земной репутацией, но ощущающего себя сущим на небесах, причисленным к сонму, лику, пантеону…

Почему меня охватывает раздражение, когда слышу или читаю словосочетания (как назло, весьма распространенные) «уникальная культура», «высочайшая духовность»? Пытаюсь объяснить себе самому…
Есть на свете особенные слова, журналисты их знают. Например, «изысканность», «утонченность», «прихотливая изощренность», «неоднозначность», «эстетизация». Если вы в своем газетном материале (допустим, театральной рецензии) умело применяете эти слова, то у читателя само собой создается впечатление, что и ваша рецензия полна прихотливой изощренности, эстетизации, неоднозначности, да и сами вы человек неоднозначный и, несомненно, прихотливо-утонченный эстет.
Если автор постоянно употребляет обороты вроде «безупречность моральных принципов», «нравственная чистота», «напряженный религиозно-этический поиск», читатель невольно начинает думать, что и сам пишущий обладает безупречной нравственностью, находится в непрерывном религиозно-этическом поиске и т.д.
Так почему я раздражаюсь, когда слышу или читаю «уникальная культура», «высочайшая духовность»? Может быть, потому, что эти слова тоже обладают некоторыми удивительными, даже магическими свойствами. Тот, кто их произносит и пишет, дает понять слушателям и читателям, что сам он принадлежит к Священному Ордену Носителей и Хранителей чего-то уникально-высочайшего.
Литератор- ведущий телевизионной передачи обращается к гостю-писателю: «Вы, Юрий Васильевич, как продолжатель уникальной духовной и культурной традиции…» Тот благосклонно слушает, кивает и начинает вещать нечто в подтверждение того, духовность высочайшая, а культура – уникальная. С большим трудом могу вообразить нечто подобное в устах Пушкина, Толстого, Чехова: «Мы, русские писатели, хранители уникальной… носители высочайшей…»

Глеб Успенский и Леонид Андреев пили от тоски, ибо их угнетала окружающая российская действительность.
Сергей Есенин, Юрий Олеша и Владимир Высоцкий пили от тоски, ибо их угнетала окружающая советская социалистическая действительность.
Эдгар По, Уильям Фолкнер и Эрнст Хемингуэй пили от тоски, ибо их угнетала капиталистическая американская действительность.
Максим Горький пил… Александр Фадеев пил… Михаил Шолохов пил… Надо ли объяснять, что именно их угнетало!..
Но почему пил Анакреон?! Угнетала ли его окружающая античная действительность? Или он просто любил выпить?

Нестор Махно оставил любопытные воспоминания. Своеобразный литературный памятник эпохи, пример того, как выражает свои мысли человек очень неглупый и довольно начитанный, но совсем не имеющий собственно писательского опыта.
Махно как будто не слышит, как говорят люди в обыденной жизни. По меньшей мере, не знает, как принято в литературе передавать живую речь. Кстати, и у других малообразованных людей заметна эта парадоксальная привычка - не упрощать, а неправдоподобно, до невозможной канцелярщины усложнять стиль и лексику своих собеседников.
Вот как воспроизводит Нестор Иванович реплику одного из участников революционного митинга: «Мы поэтому-то будем стараться у себя на местах обезличивать общественные комитеты в области их правительственных замашек до тех пор, пока не преобразуем их в нашем духе и понимании нашего права на свободу и независимость в деле отобрания у помещиков земли».
И эдакую длинную и сложную конструкцию, как запомнилось автору, «выкрикнул кто-то из крестьян»!
Махно встречался с Лениным и Свердловым. Он убежден, что изложение политических споров читателям будет интереснее, чем портреты, описание привычек, поведения и т.д.:
«-Анархизм, - сказал я ему (Свердлову), - идеал слишком реальный, чтобы не понимать современности и тех событий, в которых так или иначе участие его носителей заметно, чтобы не учесть того, куда ему нужно направить свои действия и с помощью каких средств...»
Несмотря на косноязычие или благодаря ему, у Махно много живых выразительных штрихов: «Ленин… со свойственным организатору и руководителю умением старался так обставлять свои вопросы, чтобы я как можно подробнее на них останавливался…
… Видя, что я немного разнервничался, (он) старался по-отцовски успокаивать меня, с утонченным мастерством переводя разговор на другую тему...
…Я лично почувствовал, что начинаю благоговеть перед Лениным, которого недавно убежденно считал виновником разгрома анархических организаций… И я глубоко в душе начал стыдиться самого себя, быстро ища подходящего ответа ему.»
Махно из советских книг и кинофильмов - полубандит, полубезумец - имеет очень мало общего с Махно, каким он предстает в своих воспоминаниях. Вот он оказывается в штабе Екатеринославской федерации анархистов – бывшем Английском клубе:
«Я спросил себя: для чего они отняли у буржуазии такое роскошное по обстановке и большое здание? Для чего оно им, когда здесь, среди этой кричащей толпы, нет никакого порядка даже в криках, которыми они разрешают ряд важнейших проблем революции, когда зал не подметен, во многих местах стулья опрокинуты, на большом столе, покрытом роскошным бархатом, валяются куски хлеба, головки селедок, обглоданные кости? Я смотрел на все это и болел душой».
Вот вам и анархист-погромщик! Душа-то у него, оказывается, нежная!
Впрочем, беспринципный, продажный Талейран в своих мемуарах предстает благороднейшим человеком…

Графоманы убеждены в том, что, если бы над их романами стояли имена известных писателей, издательства оторвали бы рукописи с руками. И наоборот: если бы знаменитый писатель прислал в издательство свой текст под «глухим» псевдонимом, никто не обратил бы на него внимания.
Приятно думать, что тебя не печатают вовсе не потому, что ты плохо пишешь, а потому, что писатели-ловкачи, приятели владельцев и главных редакторов издательств, уже разобрали все места вокруг кормушки и никого из чужих к ней не пропустят.
Так есть, и так было всегда. Говорят, сам Лев Толстой, когда представил в редакцию свой рассказ от имени какого-то крестьянина, нарвался на пренебрежительный отказ.
В советские времена любой автор, пославший любую рукопись, получал вежливый ответ от литконсультанта: «Ваш рассказ (роман, очерк, венок сонетов) не может быть опубликован потому-то и потому-то». Обычай вежливо отвечать авторам, почему их рукописи не могут быть опубликованы, не Советская власть ввела. Изучая, например, биографию Чехова, можно узнать, как отвечали юному юмористу из журналов «Будильник» и «Осколки». Отвечали иногда остроумно, иногда грубо, но всегда по существу, давали полезные советы. По крайней мере, не могло возникнуть подозрения, что сотрудники редакции не читают присылаемого, а всего лишь вписывают имя автора и название произведения в готовый бланк.

Пользуюсь случаем, чтобы наябедничать на литконсультантов 16-й страницы «Литературной газеты», отвечавших мне в семидесятые годы стереотипно: «Ваш рассказ неплохо задуман, однако решен напрашивающимися средствами».
Так продолжалось до тех пор, пока опытные люди не посоветовали мне через голову литконсультантов обратиться к замзавотделом - человеку, принимавшему решения. Тот оставил два-три моих рассказа для публикации, сдержанно похвалив. Тут-то я и отвел душу, отомстил ненавистным литконсультантам:
- Вот, вам понравилось, а ваши сотрудники Т. и Д. писали мне об этих рассказах, что они решены напрашивающимися средствами…
- Что ж вы хотите, если за один ответ редакция платит 50 копеек!? - замзавотделом взял своих коллег под защиту. - Кто ж будет за такие деньги читать рукописи из «самотека»? Зная, что в портфеле отдела материала на двадцать выпусков вперед? Ясно, ребята стараются всех отшить, и вы сами виноваты, что встали в общую очередь. Профессиональные авторы так не поступают.
…Среди литконсультантов попадались толковые люди, опытные и добросовестные литераторы. Вынужденные отказывать, почти независимо от качества рукописи (такова была установка заказчика), они очень умело обнаруживали и анализировали недостатки. Если автора интересовал не только результат (публикация, гонорар, слава), но и процесс (творческий рост, самосовершенствование), рекомендации могли оказаться очень ценными. Не все же обращавшиеся в советские журналы были графоманами. Кто-то начинал что-то понимать. Одни – что необходимо пройти «литучебу», по Горькому. Другие – что сочинительство есть не самый быстрый и верный путь к славе и богатству…

Сегодня каждое уважающее себя издательство предупреждает, что в переписку с авторами не вступает, т.е. не считает себя обязанным хотя бы очень кратко объяснить причины отказа. Им так удобнее. Считается, что эта практика заимствована у Запада, хотя многие европейские издательства как раз наоборот - отвечают каждому автору.
Конечно, сейчас не советские времена, если автор уверен, что написал хорошую и нужную людям книгу, у него есть возможность издать ее за свой счет. Продать письменный стол, залезть в долги, но издать Свою Книгу и выйти с ней к Читателю.
…Все же интересно, сколько (какой процент) талантливых молодых и не очень молодых писателей не смогли и никогда не смогут пробиться к аудитории из-за равнодушия издательств, отсутствия связей, невезения, безденежья, гипертрофированного чувства ответственности перед семьей и прочего? И много ли модных писателей добились бы успеха, если бы попытались, следуя японской традиции, начать все с нуля и завоевать известность под новым именем?
Кстати, один французский писатель написал книгу под псевдонимом и получил за нее Гонкуровскую премию. А потом взял себе новый псевдоним и под ним получил еще одну Гонкуровскую премию.
А один знаменитый режиссер, тоже французский (Клод Лелюш?), представил на конкурс свой фильм под чужим именем и тоже получил престижную премию.
Но Франция нам не указ. Акунин, Маринина, Незнанский – это не имена или псевдонимы авторов, а «раскрученные бренды». Не для того столько времени и денег было затрачено на их рекламу, чтобы издательство одобрило решение той же Марининой или Донцовой заново отправиться в поход за славой.

Вадим Кожинов: «Представление о прогрессе как о некоем принципиальном «улучшении», «совершенствовании» и т.п. – это только миф новейшего времени… Кто, в самом деле, решится утверждать, что Платон и Фидий, Христовы апостолы и император Марк Аврелий, Сергий Радонежский и Андрей Рублев менее «совершенны», чем самые «совершенные» люди нашего времени, которому предшествовал столь длительный человеческий «прогресс»?»
С чего взял известный литературовед и публицист, будто общественный прогресс миф НОВЕЙШЕГО времени? Представления о возможности, реальности улучшения общества, о том, что человечество движется к какому-то более совершенному состоянию, возникли задолго до Ельцина с Чубайсом и Гайдаром, задолго до Вольтера и Бенджамина Франклина с Томасом Джефферсоном заодно.
Впрочем, и о том, что никакого прогресса нет, это одни выдумки, задолго до Вадима Кожинова писал царь Соломон или другой автор, укрывшийся под псевдонимом Екклесиаст.
Кожинов очень искусно подменяет вопрос о человеческом (в смысле общественном) прогрессе вопросом о моральном прогрессе составляющих общество личностей. По той же методологии, если физиологические характеристики человека почти не изменились за последние несколько тысяч лет, не изменились и возможности общества в смысле преобразования природы.
Но, как говорил мудрец, карлики, становясь на плечи гигантов, видят дальше и больше их. Если так будут поступать сотни карликов, результаты получатся очень впечатляющие. Хотя карлики, нельзя не согласиться, встречаются среди людей гораздо чаще великанов.
Император-стоик Марк Аврелий, которого В.Кожинов, очевидно, считает непревзойденным образцом человеческого совершенства, чтобы утвердить свою власть над Римом, приказал казнить близкого родственника. В XIX веке такое вряд ли было возможно: нравы изменились. Можно сказать, стали более совершенными.
Далее, о Фидии, об Андрее Рублеве как о личностях мы судим преимущественно по их художественному наследию. Предполагается, что такие шедевры могли создать только люди высочайшего нравственного совершенства. Но разве и здесь понятия морали не подменяются понятиями эстетики, то есть сравнивается несравнимое?
А в искусстве какой-никакой прогресс заметен. Кто решится утверждать, что Шекспир как художник и как личность стоит ниже Данте, а тот – ниже Гомера, Моцарт – ниже Орландо Лассо, Микеланджело – ниже Фидия?

Каждый пишущий человек подтвердит, что сочинять по две машинописные страницы каждый день,- это обычный, не слишком напряженный ритм писательской работы.
Ну, давайте снизим норму: пусть будет одна страница в день. Сделаем скидку на то, что писатель не все время творит, ему нужно время на подготовку, сбор материала, на чтение корректур, споры с редактором и прочие неизбежные издательские хлопоты, не говоря уже о просто отдыхе. Кроме того, переписка, публицистика, дневники…
Допустим, реальная годовая норма - только 160 машинописных страниц в год, менее чем одна страничка за два дня… Нет, и это слишком много, ведь у большинства писателей бывают недели, месяцы, иногда годы, когда «просто не пишется». Берем самый минимум: в среднем 100 страниц в год. Это около 5 печатных листов – книжка, скорее даже брошюра в 80 стандартных страниц. За 30 лет работы в литературе получается, стало быть, 150 печатных листов. Сделаем еще скидку на периоды творческой депрессии, болезни, на занятия общественными делами. Пусть будет только сто печатных листов. Это пять-шесть томов среднего объема.
(Гораздо более интенсивно трудились Диккенс, Бальзак, Жорж Санд, Золя, Мопассан, не говоря уже о Дюма-отце). Из наших классиков – Лев Толстой, Достоевский, Горький, Алексей Толстой, Владимир Набоков. Как говорил крестьянин в «Войне и мире»: «Писали - не гуляли!»)
Но у многих советских писателей продуктивность была еще более низкой. Бабель, Олеша, Евгений Шварц - если разделить объем написанного на продолжительность творческого периода (и если не знать особенностей творческих индивидуальностей и особенностей эпохи) могут быть названы ленивцами.
Советские драматурги, самые популярные и усердные написали за всю творческую жизнь по два, самое большее три десятка пьес. Большинство советских сценаристов – примерно такое же количество киноповестей (если я ошибаюсь, прошу меня извинить).
В сущности, это очень мало!
Не было внешнего стимула? Может быть. На безбедную жизнь и так хватало. Таких соблазнов, как личный самолет, яхта, дворцы и виллы, не было и быть не могло. То есть потребности были поневоле ограниченными.
А может быть, мало писали потому, что не хотелось врать?
А работать год, несколько лет без надежды на публикацию – на такое далеко не каждый способен…

Все ли равно поэту, зависеть от царя или от народа?
Народ - это безличное множество потенциальных покупателей поэтической продукции. Царь - это лицо, которое может оказать покровительство поэту либо запретить публикацию его творений. Кажется, нечего спорить, какого рода зависимость более унизительна. Унижения, заискивания, оглядка на цензуру - при отсутствии или недостаточном развитии бойцовских качеств – способствуют вдохновенному творчеству еще меньше, чем необходимость считаться с запросами рынка.
Несвобода – она и есть несвобода. Но зависеть «от содержания, подкупа, от денежного мешка» (по В.И.Ленину), от произвола продюсера или спонсора, как мне кажется, все-таки лучше, чем зависеть от произвола редактора, управления культуры, партийного босса. Еще и потому, что продюсера и спонсора можно (есть шанс) найти другого, а за чиновниками стоит вездесущее и всемогущее Государство, бороться с которым почти безнадежно. По меньшей мере, требует огромной хитрости, воли, упорства, спортивной злости, веры в себя,- всего того, что присуще далеко не каждому талантливому писателю.
Народ, самое страшное, может проявить к поэту полное равнодушие. Царь (авторитарный строй) может запретить крамольные стихи и даже бросить их автора в тюрьму, отдать в солдаты, отправить на каторгу. Советская власть умела ВЫДАВИТЬ из поэта нужные ей стихи. Для этого имелось много методов.
Запрещать, закрывать, не допускать публикации испокон веков было законным правом власти. Заставлять сочинять и публиковать то, что требовалось,- это изобретение нового времени. «До сих пор нам запрещали говорить. Теперь нам запрещают молчать», – жаловался в 1920-е годы Константин Федин.
Исходя из всех этих обстоятельств, наверное, и надо понимать слова Николая Заболоцкого: «Я только поэт, и только о поэзии могу судить. Я не знаю, может быть, социализм и в самом деле полезен для техники. Но искусству он несет смерть».
- А как же Маяковский?
Маяковский был поэтом не социализма, а революции. Это совсем разные вещи. У Шопена и Скрябина есть этюды, называемые революционными. Можно вообразить, что Рахманинов и Стравинский сочинили этюды «контрреволюционные», «великодержавные», «белогвардейские». Нельзя вообразить, чтобы кто-то сочинил нечто «конституционно-демократическое», «зрело-социалистическое», «консервативное», «тоталитарное». На развитие искусства влияет энергетика общества, а не форма его организации. Революционная смена общественной системы может способствовать расцвету искусства, а сама система, заменившая прежнюю, может искусство убивать. Такое в истории бывало.
Кстати, Заболоцкий допускал, что социализм может быть полезен для техники. Как выяснилось, в исторической перспективе социализм и для техники не так уж полезен, разве что речь идет о военной технике - об орудиях убийства.

«Пусть миру этот день запомнится навеки,
Пусть будет вечности завещан этот час.
Легенда говорит о мудром человеке,
Что каждого из нас от страшной смерти спас.
Ликует вся страна в лучах зари янтарной,
И радости чистейшей нет преград, —
И древний Самарканд,
И Мурманск заполярный,
И дважды Сталиным спасенный Ленинград...»

Некто из бывших литературных начальников хочет нас уверить в том, что пером поэта двигала горячая любовь к Сталину, достигшая крайней степени в связи с празднованием во вселенском масштабе 70-летия последнего. Насколько искренна была Анна Ахматова, слагая в 1949 г. эту оду, догадаться нетрудно, зная некоторые обстоятельства ее биографии, ее «Реквием».
Николай Алексеевич Некрасов однажды был вынужден сочинить панегирик Муравьеву-Вешателю (стыдился этого до конца жизни!). Но что, собственно значит «был вынужден»? Речь шла о сохранении или закрытии журнала. В тюрьму Некрасова сажать не собирались, не лишали возможности печататься или другими способами добывать средства к существованию. Примечательно, что сам граф Муравьев, которому поэт предварительно прочитал это стихотворение, не рекомендовал его публиковать. Явно лицемерные похвалы ему были не нужны.
Советской власти было неважно, что ее хвалят скрытые враги, и хвалят лицемерно. Лишь бы публично хвалили!
Эта власть даже получала удовольствие, когда добивалась насквозь фальшивой похвалы. Прямо-таки выдавливала, вырывала, выбивала у скрытых врагов панегирики!

«Образец отвратительного морального релятивизма!» Одна фраза А. Галича привела в негодование Солженицына, а вслед за ним и Дмитрия Быкова, который пишет: «Конечно, это ужасные слова - "А бойтесь единственно только того, кто скажет: "Я знаю, как надо!" Ужасная смесь пионерского вольнолюбия и незрелого агностицизма. Надо знать, как надо, иначе и жить незачем».
При этом оба мудреца, старый и помоложе, не видят (или делают вид, будто не видят) разницы между «знать, как надо» и «сказать: «я знаю, как надо!» Между личным и общественно-политическим.
Каждый из нас может, если и не обязан, знать, как надо. Каждый из нас может прийти к этому знанию, как пишут в биографиях, «трудным и долгим путем напряженных духовных поисков». И ответить за истинность своего знания и своей веры перед Высшими Инстанциями.
Если же некто говорит, что знает, как надо (предполагается, что слушатели в это время мечутся в растерянности), он фактически призывает массы следовать своему примеру, следовать за ним. Тут ответственность перед Высшими Инстанциями неизмеримо больше: не только за себя, но и за всех, кто поверил и последовал, и за всё, что эти последователи совершат.
«Как надо» - учил не только Иисус, но и (пусть их имена в таком соседстве прозвучат кощунственно) Ленин и Мао, Муссолини и Гитлер.
Меньшевики и эсеры, либералы и социал-демократы сомневались - не знали, «как надо». А если и знали, говорили об этом недостаточно громко, просто и убедительно. Тогда как вожди и пророки новых религий говорили очень уверенно. Обзывая тех, кто колебался и сомневался (даже не протестовал, только сомневался!),- дурачками, мягкотелыми хлюпиками и незрелыми агностиками.

Глоссарий-ру, российский электронный словарь по общественным наукам, так определяет признаки религиозной секты:
1. Оппозиционность господствующей церкви.
2. Претензия на исключительность собственных доктрин, ценностей и роли;
3. Настроения избранничества.
4. Стремление к нравственному самосовершенствованию.
5. Строгое соблюдение предписанных норм и установок
6. Подчеркивание равенства своих членов.
7. Отрицание института священства.
Пункты 1 и 7 вытекают из определения «религиозная секта», а вот пункты 2 и 3 – да, вызывают настороженность. Но разве не свойственны претензии на исключительность и настроения избранничества (пусть в смягченном виде) и официальным, «господствующим» религиям?
Пункты 4, 5, 6 характеризуют сектантов с безусловно положительной стороны. Это очень привлекательные качества. Спрашивается, что мешает «правящим», «господствующим», «ведущим» поставить во главу угла нравственное самосовершенствование, строгое соблюдение предписанных норм и установок, обеспечение равенства своих членов?! Вырвали бы почву из-под ног всяческих сектантов, лишили бы их всякой притягательной силы!
Ан нет: не может, по природе своей не может господствующая церковь предъявлять завышенные моральные требования к своей пастве, т.е. к большинству, к широким народным массам. Требования заведомо не будут выполнены - только оттолкнешь паству.
«Строгое соблюдение» чего бы то ни было, «нравственное самосовершенствование» - лозунги, способные увлечь лишь меньшинство, «жалкую кучку отщепенцев», секту.

Я думаю, лишь немногие современные прозаики отважились бы написать, что в таком-то городе протоиерей берет взятки с подчиненных. В бульварной газете еще можно: подать как сенсацию - как единичный или редкостный, необычный факт. Но в художественной прозе…
Не подумают ли читатели, что автор считает протоиерея-взяточника ТИПИЧНЫМ ПРЕДСТАВИТЕЛЕМ современного православного духовенства? Надо полагать, влиятельные круги были бы очень недовольны изображением духовного лица в неприглядном свете. Автору напомнили бы о годах гонений, о государственном атеизме, о том, что возрождение России невозможно без возрождения религиозного, без утверждения ведущей роли православия в жизни общества и т.д. Неужели и сегодня кто-то хочет внести свое имя в позорный перечень демьянов бедных, ярославских-губельманов и прочих воинствующих безбожников, залихватских фельетонистов-клеветников, глумливых лекторов-антирелигиозников и т.п.?!
Нельзя исключить, что активисты соответствующей молодежной организации, не ограничиваясь словесным осуждением, предприняли бы энергичные акции…
В общем, лучше не связываться!
Мгновенно совершив исторический поворот на 180 градусов, Россия вновь демонстрирует свой знаменитый максимализм: по части благоговения перед православной церковью, недопущению и намека на непочтительность наше общество превосходит дореволюционное.
«Благочинные брали с подчиненных причтов и церковных старост»,- это было написано больше ста лет назад, когда «свирепствовала царская цензура», а церковь была частью государства и ее авторитет охранялся неукоснительно (в том числе суровостью Уложения об уголовных наказаниях) . Но свирепые цензоры эту фразу пропустили, а Святейший Синод не обвинил автора, Антона Павловича Чехова, в попытке подорвать и опорочить.
Другими словами, взяточничество в среде духовенства было настолько обычным явлением, что отрицать было бы просто глупо.
Вот и Федор Протасов у Льва Толстого говорит о взятках в духовной консистории (чтобы получить разрешение на развод) как о чем-то общеизвестном.
Разумеется, недостойное поведение отдельных иереев столь же мало компрометирует православную веру, как пороки партийного секретаря – светлый идеал бесклассового общества. Можно спорить о том, много ли способствует торжеству общественной добродетели священник-взяточник или партийный руководитель-алкоголик и развратник. Но, мне кажется, ясно, что оба стража духовного пространства ВЫНУЖДЕНЫ, в силу занимаемого положения, противостоять пороку и не допускать его полной победы. Они организуют общественное мнение, в их силах опозорить человека – стало быть, греховность человеческая не может окончательно распоясаться, ей приходится держать себя в неких границах, действовать с оглядкой на батюшку или на партбюро.
В нормальных условиях этого более или менее достаточно. А во времена критические?..
Православие не смогло удержать Россию от катастрофы 1917 года. Почему же возрождение православия (если современные процессы можно так охарактеризовать) должно непременно и автоматически привести к небывалому подъему нравственности?
Сегодня не до массового стяжания Духа Святаго. Сегодня, как мне кажется, речь может идти о том, чтобы затормозить падение, умерить разгул пьянства, казнокрадства, мздоимства, начальственного произвола. Под силу ли это РПЦ?
США, одна из самых набожных стран Запада, оказывается и самой преступной (Проханов и Дугин подтвердят). В Латинской Америке и Италии области с наибольшим влиянием католической церкви часто отличаются и наибольшим влиянием мафии и других нехороших организаций. Кунцевские или солнцевские братки, приняв обряд святого крещения и пожертвовав часть награбленного на строительство храмов Божьих, продолжают грабить с прежним энтузиазмом.
Словом, на повседневную жизнь большинства людей, называющих себя христианами, евангельские заповеди оказывают не большее воздействие, чем Моральный кодекс строителя коммунизма – на повседневную жизнь членов КПСС.
Православными христианами называют себя, по разным источникам, от двух третей до трех четвертей россиян. Но, по-моему, такого рода «православные» являют собой яркий образец веры без дел, то есть мертвой веры. Веры необременительной, налагающей минимум нравственных ограничений, ни в чем себя не проявляющей, если не считать крестика на шее. Веры, не дотягивающей хотя бы до язычества (оно все же требовало жертвоприношений), не говоря уже о фарисеях. Те, по крайней мере, свято соблюдали обряды и формальные предписания, а нынешних «новообращенных» и на это не хватает. Ну-ка, многие ли из ваших знакомых отказываются в новогоднюю ночь от салатика с колбаской и фужера шампанского, словно не знают, что это запрещено - идет самая строгая неделя православного поста?
В безнравственной и атеистической Англии регулярно посещают храмы лишь 14% населения, в развратной и безбожной Франции – и подавно 8%. То ли дело Святая Русь, днесь переживающая возрождение своей христианской культуры: в ней этот показатель составляет целых два процента!
Корней Чуковский отмечал, что в первые годы Советской власти начали демонстративно креститься, проходя мимо церкви, те самые интеллигенты, которые до революции демонстративно не крестились. Раньше НАЗЛО не крестились, потом НАЗЛО принялись креститься. И то, и другое было своеобразной модой, соблюдением правил хорошего тона, принятых в определенных кругах общества.
Нынешняя бурная религиозность россиян не столько «возвращение к истокам духовности», сколько поведение кому-то назло. Назло коммунякам, так долго обманывавшим нас. Назло беспределу переходного периода. Назло космополитичному Западу, который мечтает отнять у русских первородство, национальную идентичность. Назло «новым русским», которые, если мы в это твердо уверуем, будут гореть в адском пламени.
Лучший способ лишить православие прелести новообретения – сделать его казенным, обязательным, неизбежным (этим путем, похоже, и собираются идти иереи и госчиновники).

Юрий Нагибин писал об Андроне Михалкове-Кончаловском как о большом цинике.
Андрон Михалков-Кончаловский прочитал этот пассаж и обиделся: «Я-то не циник, а вот сам он, Нагибин, большой циник!»
Может быть, оба правы. И может быть, оба проявляют странный ригоризм, придирчивость. Известно ведь, что люди особенно зорки и нетерпимы к собственным порокам в других: лицемеры – к лицемерию, тщеславные – к тщеславию, хвастуны – к хвастовству, циники – к цинизму.
То есть система нравственных ориентиров у нас правильна, гармонична, устойчива. Просто наше поведение не всегда соответствует нашей собственной системе нравственных ориентиров.
То есть нравственность лежит в природе вещей.
Что и требовалось доказать.
__________________________________
© Хавчин Александр Викторович
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum