Беседуя с Сергеем Тимофеевичем Конёнковым за чашкой чая, Рахманинов заговорил о своём швейцарском имении Сенар – и скоро мысли его перенеслись к Ильмень-озеру, что в Новгородских краях. Это было в 1925 году, в Нью-Йорке, когда скульптор работал над портретом знаменитого композитора... «Сергей Васильевич восторженно говорил о родной его сердцу природе, как тончайший художник, которому известны все её малые и великие тайны, – вспоминал Конёнков. – Не эта ли поэтическая увлечённость и чуткость великого и композитора дала нам прекрасные образцы музыкальных пейзажей дорогой его сердцу России!..» [1]

О том, что пейзажи новгородской земли отразились в музыке Рахманинова, говорить не принято: на своей малой родине Сергей Васильевич прожил лишь первые девять лет. В глубокой, взволнованной рахманиновской музыке прекрасно узнаётся Ивановка – его любимый уголок среди бескрайних тамбовских степей, где до отъезда из России он проводил почти каждое лето. В Ивановке, кажется, для Рахманинова сосредоточилась вся Россия... Однако стоит увидеть Онег – с его суровой, сдержанной природой, в которой всё спокойно, гармонично, уравновешенно, где неоглядный Волхов опоясывает монотонно-волнистые бугорки пологого противоположного берега, где небо низко наклоняется над одичавшим настороженным парком, всё ещё фантастически красивым, где находишься словно один на один с природой – по Пушкину, «равнодушной» и всё же – внимательно наблюдающей за тобою, – и тут-то по-особенному чувствуется дыхание рахманиновской музыки. Под гипнозом онежских картин думаешь: ни один край так не созвучен ей, как эти волхов-ские просторы... Гипноз проходит – но убеждение, что главное в музыке Рахманинова – не только Ивановка, остаётся.
Конёнков, может быть, невзначай соединил эти оба понятия: новгородская земля и музыка Рахманинова... Впечатления детства свежи и остры. Новгородская земля, всегда остававшаяся дорогой сердцу Сергея Васильевича, не могла не влиять на эмоционально-живописную, психологическую окраску его произведений. Северная природа, «новгородские дебри» (выражение Игоря Северянина) так же, как и пение городских колоколов, оставила в сердце Рахманинова глубокий след.

Как известно, Сергей Рахманинов родился в семье генеральской дочери Любови Петровны Бутаковой и отставного гусарского офицера Гродненского полка Василия Аркадьевича Рахманинова. Любовь Петровна получила в приданое пять имений с большими зе-мельными угодьями (одно имение было родовое, другие – получены в награду за службу в кадетском корпусе отцом Петром Ивановичем Бутаковым), которые её муж – «вертопрах», по выражению матери Любови Петровны, Софьи Александровны Бутаковой, менее чем за десять лет промотал. С продажей последнего – Онега, в котором прошло ранее детство Сергея, семья переехала в Петербург, где Сергея отдали в консерваторию; там же, по взаимному согласию, супруги разошлись.
О месте своего рождения сообщал сам Рахманинов. «Позабыл ещё сказать, что родился в Новгородской Губернии в одном из наших имений, – писал Сергей Васильевич в 1896 году своему другу, музыковеду, фольклористу и композитору Александру Затаевичу. – Если Вам нужно знать название этого имения, в чём я сомневаюсь, то название его «Онег» [2]. Спустя много десятков лет с этим утверждением Рахманинова однако, пришлось серьёзно поспорить. Новгородский архивист-краевед Марианна Фёдоровна Трунина первой в 1973 году открыла в областном архиве метрическую книгу Старо-дегтярёвской церкви (до этого знали лишь копию), в которой было записано:
«Месяц и день: рождение – март, 20, крещения – апреля 2. Имя родившегося – Сергий. Звание, имя, отчество и фамилия родителей: Старорусского уезда усадьбы Семёново помещик, отставной лейб-гвардии гусарского полка штаб-ротмистр Василий Аркадиев сын Рахманинов и законная жена его Любовь Петровна Рахманинова».

Воспреемниками выступили мировой судья 3-го участка Старорусского уезда А.Н. Васьков и С.А. Бутакова из усадьбы Онег Новгородского уезда. Крестили священник Платон Васильевич Савицкий и псаломщик Пётр Николаевич Любочский.
То есть – Сергей Васильевич Рахманинов был крещён в Старо-Дегтярёвской церкви, что в двух верстах от усадьбы Семёново, вместе с имением Новые Дегтяри и усадьбой Кошели полученной В.А. Рахманиновым по дарственной записи П.И. Бутакова. Забавно, что и до сих пор на Новгородчине ведутся споры: Семёново или Онег родина композитора? Защитники Онега утверждают, что «лихому гусару ничего не стоило только что появившегося младенца вместе с далеко не оправившейся супругой увезти в экипаже за 180 вёрст» [3], в то время как, новорождённому требуется пеленание, отдых, сон... Говорят, что надо, «по меньшей мере, доказать, что отцу весной именно 1873 года было абсолютно невозможно за две недели доставить на лошадях жену с новорождённым сыном в сопровождении её матери из родительского дома в собственный» [4]. «Онежскую» версию поддерживает и Михаил Викторович Вишняков, учитель школы деревни Захарьино, присматривающий за Онегом; решающий аргумент – у Семёнова нет перспектив восстановления, в Онеге же – есть что восстанавливать...

Строки Рахманинова из письма к Затаевичу предопределили забвение Семёнова на десятки лет. Версию, что будущий композитор родился в Онеге, подхватили многие биографы. В газете «Новгородская правда» от 17 ноября 1968 года был помещён интересный материал Тамары Александровны Самсоновой, много лет жизни по-святившей изучению жизни и творчества Рахманинова. Самсонова рассказывала, как разыскала в Ленинграде «много помнящего» Якова Нетлау. Яков Фёдорович (родился в Онеге в 1909 году) был сыном управляющего имением и его супруги Паулины Яновны Авик, которая в 1873 году была «девочкой для услуг». В четвёртом часу утра 20 марта Паулина открыла «левое от парадного входа» окно дома в Онеге. «Когда она вошла в комнату, где находилась Любовь Петровна, ребёнок уже был. Увидел свет Сергей Рахманинов, представитель десятого поколения Рахманиновых». Подобные свиде-тельства до сих пор милы сердцам местных журналистов, продолжающих задаваться – впрочем, весьма логическими – вопросами: в метрической книге есть запись о крещении ребёнка в Старых Дегтя-рях близ усадьбы Семёново, есть и дата его рождения; но м е с т о м рождения Семёново не названо! Ладно, место рождения и крещения, как правило, совпадали; ну а если не к а к правило, если случилось что-то необычное? «Кто исследовал все обстоятельства пер-вых двух недель жизни Рахманинова, поинтересовался, какой была ранняя весна 1873 года? Вопрос о месте рождения Рахманинова по-прежнему открыт?» [5]

Однако пока новгородские журналисты спорили по поводу места рождения Рахманинова, старший научный сотрудник Старо-русского краеведческого музея Нина Сергеевна Сергеева основательно изучила архивные данные и установила, что ранняя весна 1873 года выдалась холодной, дождливой и снежной. Проделать в распутицу 178 вёрст в карете – специально, чтобы крестить ребёнка в Старых Дегтярях – более чем странно, особенно если учесть, что от Онега до Новгорода – грунтовка, от Старой Руссы до Залучья – булыжная мостовая, от Залучья до Семёнова – просёлок [6].
Рождённый в Семёнове, Сергей Васильевич, конечно, не мог помнить этого завораживающего лесного царства, разбросанного по холмам к югу от Старой Руссы, ибо совсем скоро семья переехала в Онег: в 1877 году были заложены имение в Новых Дегтярях и усадьба в Кошелях, а в 1878 году – и усадьба Семёново. Почему же Сергей Васильевич не знал об истинном месте своего рождения? По мнению Сергеевой, в Семёнове Сергей пробыл «столь недолго, что эту биографическую подробность впоследствии не удосужился ему разъяснить никто из родных, отвлечённых трудными семейными об-стоятельствами». [7] В воспоминаниях о своём отце, композиторе Николае Стрельникове, Борис Стрельников писал: «В.А. Рахманинов был человеком лёгкого отношения и к собственной судьбе и к судьбам других, человеком импульсивных настроений, решений, свободных поступков, весельчаком и балагуром, и неудивительно, что появление такой личности в семье Бутаковых должно было стать и стало резким жизненным диссонансом» [8]. Вот и причина «трудных семейных обстоятельств...» Обаятельный, добрый, отзывчивый, жизнерадостный, Василий Аркадьевич после женитьбы не пожелал изменить своего образа жизни. «Талантливый бездельник», по словам З.А. Прибытковой, он продолжал кутить, картёжничать, покорять женщин, подолгу пропадать в столицах и делать долги, благо можно было опереться на новых состоятельных родственников...

«Послужной список» В.А.Рахманинова, вкратце таков. 28 января 1865 года корнет Рахманинов был прикомандирован к лейб-гвардии Гродненскому гусарскому полку, расквартированному в Селищенских казармах под Новгородом; а в ноябре 1866 года – переведён в запасной эскадрон Гродненского полка, в Муравьёвские казармы, на должность адъютанта. К этому времени Рахманинов имел медали за покорение Чечни и Дагестана (1857, 1859 гг.), Западного Кавказа (1859, 1864 гг.), крест за покорение Кавказа (1864 г.), медаль за усмирение польского мятежа (1863 г.). С 1874-го по 1878 год он прослужил посредником полюбовного размежевания земель Новгородского, Старорусского, Демянского, Крестецкого и Валдайского уездов; с должности в чине Титулярного советника был уволен по собственному желанию.
По предположению И.Г. Демидовой, к периоду службы В.А. Рахманинова в Муравьёвских казармах и относится его знакомство с генералом Петром Ивановичем Бутаковым.
Возможно и то, что Василий Аркадьевич, живший в селе Поддорье (близ усадьбы Семёново), мог встречаться с Бутаковыми в домах их общих знакомых. [9]

Получилось так, что жизнь Сергея Рахманинова была больше связана с его родственниками по отцовской линии. Его «новгородские истоки», его родственники по материнской линии всегда остаются как-то в тени. Вряд ли это справедливо.
Род Бутаковых владел обширными поместьями в Новгородской, Вологодской и Ярославской губерниях. Новгородский рахманиновед Валерий Васильевич Демидов упоминает об известной ещё в допетровское время когорте Бутаковых, преимущественно моряков. [10] Имеют ли они отношение к новгородским Бутаковым? Дальше прапрадеда Рахманинова, прапорщика Дмитрия Кандеевича Бутакова, заглянуть пока не удалось, да и сведений о нём почти нет... История, фактически, начинается с прадеда, Ивана Дмитриевича, мелкопоместного дворянина. Энергичный хозяйственник с крепким здоровьем и минимальными житейскими запросами, помещик-чудак, лично принимавший участие во всех полевых работах, Иван Дмитриевич значительно увеличил количество своих земель и крепостных работников – и смог передать сыну достойное наследство и определить его в петербургский кадетский корпус.

Строевой офицер, участник польской кампании, штабс-капитан Пётр Иванович Бутаков из гренадерского Наследного Принца Прусского полка был переведён в корпус для воспитания детей дворян Новгородской и Тверской губерний, открытый в марте 1833 года в Новгороде на дворянские пожертвования, из которых значительную сумму составлял взнос графа А.А. Аракчеева, чьим именем спустя год и стал называться корпус. Попечителем корпуса, который находился в 28 верстах от Новгорода, на правом берегу реки Мсты, близ крупного селения Бронницы, был великий князь Ми-хаил Павлович. Здесь Пётр Иванович почти 30 лет преподавал строевую службу, которую впоследствии совмещал с преподаванием истории, пока не вышел в 1866 году в отставку генералом – имея значительные награды: Кавалерийский Орден св. Георгия 4-й степе-ни за выслугу в офицерских чинах 25 лет, Ордена св. Анны 2-й и 4-й степеней за храбрость и св. Станислава 2-й степени с Император-ской короной.
О Петре Ивановиче Бутакове можно узнать много интересного из записок его ученика, историка, автора трёхтомного труда «Генералиссимус князь Суворов» и других книг по русской истории Алек-сандра Фомича Петрушевского, бывавшего в доме у Бутакова, где хозяин угощал его чаем с пряниками... Сближали их увлечённость историей, любовь к чтению и, конечно, взаимная симпатия. По вос-поминанию Петрушевского, Бутаков был фигурой колоритной: «наружность имел он невзрачную, рост небольшой, лицо как бы изрытое оспой, усы, торчащие, как у кота, голову большую, с выпуклыми висками, которые придавали ей не совсем красивую шарообразность. Говорил Пётр Иванович не красно, спотыкался чуть не на каждом слове и свою шероховатую речь беспрестанно уснащал вставкой слова "это", произнося его "йэто". Будучи человеком добрым, он однако же был порядочно груб в обращении с кадетами, имел вид суровый, ходил твёрдо, размашистыми большими шагами и раскачивал руками с таким видом, как будто ежеминутно готов был вступить в бой на кулачках. Кадеты всё это подметили, Бутакова передразнивали на разные манеры, особенно копировали, в карикатурном виде, его походку, нахмуренные брови и суровые взгляды, но подметили в нём и другие качества, которые окончательно привлекли к нему наши симпатии. – В курсе кадетского образования едва ли не первое место занимала строевая служба, вернее сказать, фронтовая служба, распадавшаяся на две отрасли, которые получили название «ружистики» и «шагистики». В этой службе Бутаков был штатным профессором, учил фронту уверенно не только рассказом, но и показом, в строю был зорок, малейшую деталь замечал, как будто был одарён двойным зрением, обиходным и фронтовым; сам, находясь в ротном или батальоном строю, каждое движение, каждый приём производил безукоризненно, никогда не ошибаясь». [11]

Обучая истории, «он вдохновлялся подвигами былых героев до смешного. Тогда он ходил по классу крупными шагами, размахивал руками, кидал грозные взгляды и уже тут слово "йэто" не навёртывалось. За то выходило другое неудобство: Бутаков не отличался светской ловкостью и, случалось, в азарте зацеплял рукою или ногою стул, стол, классную доску; одно при этом трещало, другое шумно сдвигалось с места. Несколько лет спустя, когда я в Петербурге, в Дворянском полку впервые познакомился с «Ревизором» Гоголя, я расхохотался над внешним сходством Бутакова с учителем, ломавшим казённые стулья во славу Александра Македонского.
Однако же Бутаков, как человек честный и добросовестный, не стоял на одном месте в своей учительской деятельности, а постепенно двигался. Он усердно занимался над приобретением недостававших ему познаний, выписывал книги и с трудом, за большие деньги, достал литографированные записки не помню какого профессора Петербургского университета. Но так как он не знал ни одного языка и не имел сколько-нибудь серьёзной научной подготовки, то всё его учительское совершенствование шло в ширину, а не в глубину, т.е. приобреталось количество сведений, а дух, смысл – оставались прежние. Когда несколько лет спустя Бутаков «дослужился» до звания наставника-наблюдателя по предмету истории и потребовалось от него, по существовавшему правилу, что-то в роде диссертации, - он не в состоянии был исполнить этого требования собственными силами. Тему ему соорудил один из бывших кадетов корпуса, Макшеев, и сделал это настолько хорошо, что Бутаков получил искомое звание, при чём было, однако, ему замечено, что взгляды его слишком либеральны. Можно представить себе его изумление, при таковом реприманде неожиданном!» [12]

Характеристику Бутакова Петрушевский заканчивает характерным, видно, для Петра Ивановича эпизодом: «Когда класс наш кончил корпусной курс и отправился в Петебург, в Дворянский полк, Бутаков находился в числе провожавших. Он незаметно отвёл меня к сторонке, благословил широким крестом, обнял, поцеловал, сунул в руку какую-то бумажку, круто повернулся и отошёл, вытирая скатившуюся слезу. Когда мы уселись в повозки и тронулись в путь, я вынул из кулака бумажку и развернул: это была 5-рублёвая ассигнация». [13]
Выйдя в отставку, Пётр Иванович продолжал бывать в Аракчеевских казармах; во время одного из своих посещений, в 1877 году, он и умер. Сергей Васильевич дяди своего почти не помнил: в ту пору ему не было и четырёх...
Похоронили Бутакова – как его отца и деда – в полверсты от Онега, у церкви Антоньевского погоста, на околице деревни Лобково, где был перевоз и два раза в день отправлялся пароход. Лобково кладбище – так до сих пор называют это место, несмотря на то, что деревня в годы Великой Отечественной Войны была полностью уничтожена. Кладбище давно заброшено, а бутаковские могилы раз в году навещают лишь М.В. Вишняков да преподаватель музыкальной гармонии в Новгородском училище искусств Валерий Демидов...
Несколько лет назад об этих могилах ещё не было ничего известно. О месте захоронения Бутакова знала лишь ленинградка Т.А. Самсонова. К тому времени, когда её навестил Демидов, ей было за восемьдесят, память уже не приходила ей на помощь, и толково объяснить о расположении могилы она не смогла. Две летние поездки в Онег с учащимися училища и с женой Идеей Гавриловной Демидо-вой, также исследователем творчества Рахманинова, с целью найти где-либо поблизости могилы Бутаковых – к успеху не привели. Третья поездка – вдвоём с Демидовой – которая состоялась в конце сентября, принесла встречу с захарьевским учителем Михаилом Викто-ровичем Вишняковым, помнившим о «могиле с гранитной плитой», на которой была обозначена фамилия Бутакова. В сумерки и отвёз Вишняков на лодке по Волхову Демидовых на Лобково кладбище. Место было установлено...

В августе 1992 года Демидов с журналистом и фотографом А.А. Орловым отыскали надгробную плиту. Очистив её от земли, мха и прелых листьев, прочли: «Здесь погребено тело прапорщика Дмитрия Ка...... Бутакова, скончавшегося 9 сентября 1796 года, пожившего в сем мире 45 лет и три месяца». (С расшифровкой непонятного отчества помогла специалист по ономастике из Ленинграда А.В. Суслова, разъяснив, что отчество следует читать «Кандеич» – простонародная форма от Кандеевич, которая, в свою очередь, про-исходит от редкого имени Кандей – производное от церковного Кандид).
Старший научный сотрудник Музея музыкальной культуры имени М.И. Глинки в Москве Алексей Александрович Наумов установил, что на этом кладбище похоронен и прадед Сергея Васильевича И.Д. Бутаков; могилу его, однако, обнаружить так и не удалось.

13 мая 1993 года Демидов с Орловым вновь поехали на Лоб-ково кладбище. После долгих обследований щупом наткнулись, наконец, на гранитный куб, на котором разобрали: «Упокой, Господи, душу раба твоего Петра». Об этом гранитном кубе с «генеральским столбом» и рассказывала Самсонова; о нём упоминал и Вишняков («генеральские столбы» устанавливались в те давние времена на мо-гилах высших воинских чинов и содержали информацию о погре-бённом). Столб, по их словам, был круглый, из красного гранита, высотой около 120 см, а диаметром – около 20-ти, что подтверждал круглый след на кубе. Несмотря на долгие упорные поиски, столба не нашли... В следующем году в новгородской газете «Звезда» Демидов поместил обращение к трактористам и полевым работникам близ Лобкова погоста: кто обнаружит столб – «немедленно дайте знать М.В. Вишнякову (деревня Захарьино) или в редакцию газеты “Звезда”. Вознаграждение гарантирую». Вознаграждать некого до сих пор... Кладбище по сей день в запустении. Мемориалу Бутаковых, о создани которого мечтал Демидов, придётся подождать...

Роль бабушки, Софьи Ивановны Бутаковой, в жизни Сергея Рахманинова хорошо известна. Всё самое хорошее в его детстве было связано с ней: бабушка любила внука, заботилась о нём, баловала его, будучи, в сущности, женщиной властной, строгой, «правильной», которая «превыше всего в жизни ставила дисциплину, порядок, обязанности». [14] Она увозила Сергея из Онега от постоянно ссорящихся родителей в Новгород, водила его в кремль, где Сергей подолгу слушал колокола, после чего изображал их голоса на рояле, и хоровую музыку на службах в Софийском соборе. В церковном пении бабушка толк понимала: её родители – новгородский поме-щик, представитель старинного дворянского рода Литвиновых Александр Васильевич, и Вера Яковлевна, из рода Пущиных – регулярно устраивали концерты своего домашнего хора, в котором участвовали не только их дети (а детей было, не считая Софьи, одиннадцать), но и крепостные; хором дирижировал сам Александр Васильевич, а зрителями были соседние помещики с их семьями... Троюродный брат Сергея Рахманинова, композитор Николай Стрельников, вспоминал, что с мнением Софьи Александровны считалось всё новгородское церковное начальство; а в доме её бывал любимец – «православный виртуоз церковных колоколов» Егорка-звонарь, которого она уважительно называла Егор. [15] Егорку-звонаря знал Сергей и, возможно, любил его, как и бабушка.

...Весной 1883 года, когда Сергей уже поселился в Петербурге, Софья Ивановна приобрела дачу в семи верстах от Новгорода – Борисово, или Борисовская мыза, специально для Сергея, который проводил там с нею летние месяцы в течение трёх лет. Река, леса, поля – всё напоминало ему Онег; только жизнь здесь была спокойней, безмятежней. Купание в реке, плавание на лодке, рыбалка, звон колоколов, долетавших с ближнего Деревянницкого монастыря, куда Сергей на повозке отвозил бабушку на службу, игра на рояле гостям-соседям, первые опыты импровизаций, – таковы основные приметы жизни в Борисове...

Оставив родные края, Сергей Васильевич не раз приезжал в Новгород к бабушке. Более близкого ему человека не было. Только в её доме он мог встретить понимание, безмерную заботу, сердечность, отдых и покой.
Жила Бутакова на Варваринской (Десятинской) улице, напротив Десятинного женского монастыря, куда часто ходила с внуком, неизменно останавливаясь у иконы св. Пантелеймона... До последних дней она содержала семью своей дочери после переезда Любови Петровны в Петербург; дочери же и завещала всё своё имущество. Завещание с её слов записал протоиерей Десятинного монастыря Александр Устинский: «Я, нижеподписавшаяся, вдова генерал-майора Софья Александровна, на случай моей смерти, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, завещаю всё моё приобретённое имущество, находящееся в городе Новгороде по Десятинской (или Варваринской), и состоящего из деревянного двухэтажного дома, земли и сада, пространствий сколько окажется в действительности, и равно и все вещи, какие окажутся в доме, как то иконы, серебро, деньги и мебель, и прочее, в полную собственность дочери моей, жене отставного гвардии штабс-ротмистра Любови Петровне Рахманиновой, урождённой Бутаковой». (Любовь Петровна, вернувшись в Новгород, недолго владела этим домом: не будучи в состоянии оплачивать коммунальные услуги, она продала его и переселилась на Московскую улицу, где сняла комнату). Умерла Софья Александровна в 1904 году на 82-м году жизни; тот же протоиерей отпевал её в Десятинном монастыре; здесь же, на монастырском кладбище, она и была похоронена. [16]
О Софье Александровне Бутаковой напоминают теперь лишь руины Десятинного монастыря вблизи древнего городского вала. То, что осталось после войны от церкви, в которую ходили Софья Александровна с внуком, горожане разобрали на кирпичи. Вряд ли это было сделано по злому умыслу: в разрушенном городе надо было возводить себе жильё, надо было где-то жить... Давно не существует дома Бутаковой, а могила Софьи Ивановны заасфальтирована...

О Бутаковой напоминают и ноты, которые хранятся в музее Новгородского училища. Честь их находки принадлежит Демидову.
В сентябре 1993 года Валерий Васильевич благодаря старшему научному сотруднику Новгородского музея-заповедника С.В. Моисееву познакомился с 95-летним новгородцем В.И. Хахилевым, которому в послереволюционные годы довелось (разумеется, нелегально) служить регентом в новгородских церквях. Хахилеву посчастливилось знать Любовь Петровну Рахманинову.
В одной из бесед старожил упомянул о хористе-теноре Петре Александровиче Зенгловиче, который в своё время дал ему адрес Любови Петровны. Зенглович был в двадцатые годы хозяином мага-зина фруктов на Московской, доставшимся ему по наследству от матери. Постоянной покупательнице в этом магазине была Любовь Петровна (несмотря на то, что рядом находился другой магазин – хозяина Малова, мимо которого приходилось ей проходить). О судьбе Зенгловича Хахилев ничего не знал, и посоветовал разыскать Валентину Петровну Барышникову, дочь Зенгловича, которая и по-ныне живёт в Петербурге.
Демидову удалось в адресном бюро узнать адрес семьи Барышниковых и побеседовать с Валентиной Петровной. «В конце двухчасового разговора об общих новгородских знакомых, – рассказывал потом Демидов в газете “Новгород” за 10-17 августа 1993 года, о жизни и судьбе, о Зенгловиче Валентина Петровна вдруг и говорит:
– Вы знаете, что Любовь Петровна Рахманинова подарила папе ноты, два таких больших и толстых нотных сборника в переплёте?
Спрашиваю с трепетом:
– И где же они?
– Да лет тридцать назад подарили их одному хорошему юноше, Коле Иванову, окончившему музыкальную школу. С его матерью мы были подругами.
– И что же, этот юноша стал музыкантом?
– Да нет, – отвечает Валентина Петровна, – он работает в финансово-экономическом институте».
От волнения у Валерия Васильевича пересохло в горле. Встреча с Николаем Николаевичем Ивановым, который оказался доцентом университета экономики и финансов, состоялась через несколько дней в одной из университетских аудиторий. «Он заводит со мной обстоятельный разговор о Сергее Рахманинове, – продолжал Демидов рассказ, – о причинах моей заинтересованности и, очевидно, удовлетворившись проведённой ”проверкой”, вручает мне два тёмных тома большого формата». Один из томов имел оглавление, написанное женской рукой, это объяснялось тем, что переплёт объединял несколько нотных сборников разных лет. В нотах были собраны романсы как известных авторов – А. Гурилёва, П. Булахова, А. Варламова, А. Дюбюка, А. Львова, так и забытых ныне – Н. Леонтьева, Н. Дмитриева и других. В сборнике была представлена и «цыганская» тематика – произведениями «Ехали ребята», «Слышишь ли, разумеешь ли» в обработке П.П. Булахова и «Цыганка» А.Варламова. Кроме того, был и знаменитый «Хор девушек» из «Аскольдовой могилы» А.Н. Верстовского.

Проведённая в экспертно-криминалистическом отделе УВД Новгорода экспертиза на основании сверки почерки автора автографа и образца почерка С.А. Бутаковой и Л.П. Рахманиновой установила: рукописное оглавление сборника выполнено рукой Софьи Александровны Бутаковой! [17]
Значит, можно доподлинно знать, какие произведения исполнялись в семье Бутаковых-Рахманиновых, какие произведения мог слушать Серёжа Рахманинов... Петь в семье любили. У бабушки, по воспоминаниям Николая Стрельникова, был «низкий голос бархатистого тембра, проникновенная манера пения», [18] «хорошо пела» мать [19]. У старшей сестры Елены сам Рахманинов отмечал «поразительное контральто», «великолепный голос, – вспоминал Сергей Васильевич, - красивее которого я не слышал за всю жизнь». [20] Вероятно, цыганская тема уже в Онеге привлекла внимание Сергея, будущего автора «Алеко», «Каприччио на цыганские темы», «жестокого» романса «О нет, молю, не уходи», посвящённого А.А. Лодыженской, цыганке по происхождению...
А что касается бабушки – по мнению Стрельникова, «в характере Сергея Васильевича отразились многие черты характера Софьи Александровны Бутаковой – волевые начала, любовь к чёткому, размеренному жизненному укладу, к дисциплине труда, суровая сдержанность внешней манеры поведения, как и сердечность, щедрость, умение сочувствовать людям и словом, и делом, бескрайняя любовь к России и ко всему русскому, народному и вместе с тем, несомненно унаследованная от матери Любови Петровны нежная привязанность ко всем своим близким». [21]

О Рахманиновой её внучатая племянница З.А. Прибыткова вспоминала: «Умная, замкнутая, малоразговорчивая, тихая, необщительная и холодноватая». Иное говорила Н.С. Стрельникова, жена Николая Стрельникова, близко знавшая Любовь Петровну: «Никогда не встречала человека такой глубокой задушевности, доброты и мудрой доброжелательности ко всем людям... Весь её кроткий облик, казалось, говорил об одной-единственной жизненной потребности: чтобы другим было хорошо...» [22] А Сергей Васильевич признавался, что был несправедлив к матери, любя её меньше, нежели отца; ведь именно мать приучила его к чёткому распорядку дня, которого он придерживался всю жизнь». [23] Образованная, эрудированная, музыкально одарённая, Любовь Петровна первой давала сыну уроки: уже позже, в 1879 или 1880 году, в Онег была приглашена учительницей выпускница петербургской консерватории Анна Орнатская. [24] Именно Любовь Петровна решительно повлияла на творческую судьбу сына: после неудачного обучения Сергея в младших классах Санкт-Петербургской консерватории она обратилась за помощью к двоюродному брату Сергея по отцовской линии, известному пианисту Александру Ильичу Зилоти, благодаря которому Рахманинова рекомендовали именитому московскому педагогу Н.С. Звереву.
Рахманинов не забывал о матери. С появлением заработка он регулярно посылал ей деньги; позже – помогал и отцу...
В Новгород Любовь Петровна вернулась после смерти матери и поселилась в её доме. В Новгородском архиве искусствовед Л.А. Секретарь обнаружила прошение Рахманиновой в городскую управу на разрешение ремонта служб при доме на Десятинской, с приложением плана усадьбы. В 1912 году, продав дом, Любовь Петровна снимала квартиру на Московской улице в доме №115, у коллежского советника в губернском правлении Н. Бахтина. А после революции переселилась в дом на Молотковской, близ городской заставы.
В июле 1980 года на даче в Соснове под Ленинградом с дочерьми Бахтина – Татьяной Николаевной и Софьей Николаевной – встретилась Идея Гавриловна Демидова. Она записала их воспоминания о Любови Петровне (они частично опубликованы в 11-м номере Новгородской газеты «Провинциал» за 1993 год).

«Любовь Петровна поселилась в доме нашего отца в кабинете, комнатке небольшой, метров пятнадцати квадратных по площади, выходившей окнами на улицу. Она производила впечатление человека сухого и неприветливого, хотя с нами, детьми, она обращалась очень хорошо. Наблюдая за нами, за нашей игрой на фортепиано, Любовь Петровна определила у нас способности и дала нам обеим рекомендательные письма в Московскую и Петербургскую консерватории. Сама она к инструменту не подходила никогда, – и нам, к сожалению, услышать ее игры не удалось. Была у Любови Петровны подруга Любарская, с которой они изредка встречались, но в основном жила мать известного композитора очень замкнуто, не допуска-ла к своему духовному миру людей случайных. Она получала от Сергея Васильевича письма, открытки и иногда читала их нам. Сына называла «Серёженька», интересовалась его творчеством и его концертами, много с нами об этом говорила. Была очень скромна, избегала ярких и светлых красок в одежде, предпочитала блузки, и обнаружила чрезвычайно неприхотливый вкус к еде, обходилась картошкой и очень любила её в сале или печеную.

Любовь Петровна была щепетильна до болезненности и очень чистоплотна. Мы подметили такую характерную ее деталь – она открывала дверь, держась за ручку подолом платья. Л.П. Рахманинова была мала ростом, причёску носила гладкую, длинные косы, уже с проседью, укладывала в валик. Фигура у неё была деформирована, очевидно, из-за мучившей её грыжи. Временами она очень страдала от болей, которые переносила мужественно, обращаясь к нам с просьбой ставить свечи в церкви, а сама при этом непрерывно молилась. В общем, она была очень набожной, часто ходила в Десятинный монастырь, к своему духовнику. По всему её облику чувствовалось, что она несчастлива. Прошлое было настолько болезненно, что она старалась о нем не вспоминать, Временами нам казалось, что она прячет в душе трагедию. Похоже, что мужа своего она любила самозабвенно, до самой смерти, как любят русские жёны.
…По замечанию Любови Петровны, её сын отправился в эмиграцию из-за того, что очень боялся призыва в армию. Убьют – это не страшно, – говорил он. – А если искалечат руки?»
     Бахтины упомянули о подруге Любови Петровны Мелании Исидоровне Любарской. К счастью, Любарская вела дневник, кото-рый через много лет попал в руки к Демидову, копия с дневника хранится в музее-усадьбе Рахманинова в Ивановке. Вот выписки из него за 1914 год:
     «6 января, понедельник. Только что вернулась от Рахманиновой. Пили чай с маковыми булочками. Принесла ей конфет. Долго говорили о ея сыне Сергее. Люба все молится за него. Пока пили чай остыла. Комнатка мала, да сыра. Кровать, да шкап, стол, да три стула. Из-под пола разит сыростью. ...Оконце-то в комнате махонькое. Из родительского дома только иконки при Любе и есть... Всё жаловалась, что на ноги слаба стала и в церковь ныне дойти не смогла. Праздник-то нынче велик – Богоявление Господне...

      29 января, среда. ...Послала с Агафьей Рахманиновой пирог рыбный. Сама пойти не решилась, холодно. Как там она в уголке своем? Мерзнет, поди, моя касатушка. Окромя меня и повидать-то её некому. 2 февраля, воскресенье. ...Дала ей «Новгородские губернские ведомости». В газете про успех ея сына Сергея написано. Любушке в радость об этом прочесть. У сына другом успех, а мать по сырым углам... Прости Господи. Ибо не суди, да не судим будешь.
     15 февраля, суббота. Люба, оказывается, перстенёчек мамень-кин заложила, а денег Аркадию послала.
     6 августа, среда. На Преображение Господне службу стояли с Рахманиновой. У нее радость нечаянная. Сергей 25 рублей прислал. Так она вместо того, чтобы что из одёжи прикупить, тотчас же их Аркадию сослала...
     8 сентября, пятница. Сергей прислал ей 30 рублей. Оставила себе 5 рублей, а остальные велела послать Аркадию...»
     «У Сергея Васильевича есть один неотмоленный грех – это его мать», – сказал мне под впечатлением этих записок директор музея-усадьбы Рахманинова в Ивановке Александр Иванович Ермаков...
Двоюродная сестра Любови Петровны, Мария Александровна Литвинова в письме к Сергею Рахманинову, написанном осенью 1929 года, рассказывала: «Последний месяц она, бедная, очень страдала, у неё сделались сильные отёки и постоянно мучило её удушье. Она уже говорить не могла, а объяснялась знаками. Последний месяц с нею уже не делалось больше нервных припадков, она не раздражалась и была совсем покойна, а за неделю до кончины больше дремала в кресле, на кровать она не хотела ложиться до конца... Отпевали её архиерей (по его собственному желанию) и три священника, пел полный хор, как хотела покойная, похоронили её на Рождественском кладбище на высоком чудном месте, между двух церквей... В последнее время, когда ещё Люба была в памяти, она часто вспоминала Вас и очень грустила, что не было долго никакого известия от Вас. О Ваших успехах она всегда знала через одну знакомую, которая в Москве, и она всегда плакала, когда читала всё то, что ей сообщалось о Вас, и очень грустила, что приходится её умирать, на повидав Вас...» [25]
В Новгородском архиве есть и такой документ:

«Записка М.А.Литвиновой
Любовь Петровна Рахманинова скончалась 19го Сентября (по новому) 1929 г
Хоронили её 22го Сентября
Погребена на Рождественском кладбище у правой стороны (южной) древнего храма
Новгород
19 29                              
Верно:     П.М.Устимович»

Не сохранились ни дом на Московской, ни дом на Молотковской, где жила Любовь Петровна, зато по-прежнему стоит церковь Рождества на Михалице (построена в 1379 году), где Любовь Петровну отпевали. В годы Великой Отечественной войны на Рождественское кладбище упала авиационная бомба; вместе со многими захоронениями была разрушена и Никольская церковь (1739 год). Уцелел храм Рождества Христова, возведённый в 1382 году – тот самый «древний храм», у правой стороны которого похоронена Любовь Петровна. Расположение могилы вычислили приблизительно; стараниями Тамары Самсоновой было сооружено символическое надгробье. Из года в год за надгробьем ухаживали почитатели Рахманинова, к могилке приходил сам Иван Семёнович Козловский, посадил здесь куст сирени... Однажды смотрительница, встретив у могилы Любови Петровны посетителей, рассказала несколько озадачившую её историю. На днях мужу, гробовщику, поручили расчис-тить от мусора место на небольшом возвышении, чтобы упокоить там городского партийного деятеля Ф. Чашева. Разгребая участок, гробовщик вдруг напоролся на могильную плиту и жестяной венок с надписью: «Л.П.Рахманинова». Прибежал, растерянный и взбудора-женный: «Там похоронена мать Рахманинова!» – «А кто это?» – не поняла смотрительница. «Композитор знаменитый!» – «Так что же теперь? Что сказали, то и делай!» – решила смотрительница...

В 1989 году, когда в Новгороде ожидали приезда из США правнуков Рахманинова и был заказан новый крест на надгробье, супруги Демидовы вновь пришли на Рождественское кладбище прибрать могилку. И вдруг увидели: на могиле Чашева – всё изрыто, надгробье исчезло. Значит, настало время «вернуть» могилу? Гробовщик упирался: место занято! Оказалось, какая-то старуха дала ему бу-тылку спирта – чтоб сохранил за нею «дивное место». Пришлось обратиться за разрешением в городское коммунальное хозяйство. Новое надгробье – на истинной могиле Рахманиновой – было поставлено на средства, собранные благотворительными концертами городских музыкантов. На нём – надпись: «Матери, подарившей миру гения».
А что можно сказать о других рахманиновских местах в Новгороде? Кремль с Софийским собором, звучанием колоколов которого заслушивался Сергей, Десятинный монастырь, в который он ходил с бабушкой на богослужения, – вот, пожалуй, и всё... В 1994 году, казалось, следовало ожидать памятника Рахманинову. Скульптор Михаил Аникушин занялся изучением иконографии Сергея Васильевича; но творческий процесс надолго затянулся – может быть, в ожидании согласия новгородской администрации на значительную сумму денег, которую запросил Аникушин, а может быть – в долгой и мучительной работе над образом композитора: ведь известно, что, например, над образом Чехова Михаил Константинович работал 23 года. [26] А проект памятника существует, автор – известный скульптор Александр Рукавишников. Поставлен памятник будет в 2009 году.

Но есть в городе народный музей С.В. Рахманинова, созданный неутомимым Валерием Демидовым 18 марта 1973 года. Занимает он просторную комнату на 2-м этаже училища искусств, расположенного на территории кремля (до 1993 года музей помещался в детской музыкальной школе №1) и содержит различные фотоматериалы и документы, которые в хронологическом порядке рассказывают о жизни и творчестве Сергея Васильевича. Среди собраний музея – прижизненное издание сочинений композитора, программы концертов, письма из США от Софьи Александровны Сатиной (его двоюродной сестры) и Владимира Сатина (племянника), книги, грампластинки, ксерокопии интересных документов из Библиотеки Конгресса в Нью-Йорке, касающихся Рахманинова и его семьи (подарок музею пианиста Владимира Троппа), среди которых, например – перевод на 200 рублей от Сергея Васильевича матери в Новгород, с росписью Любови Петровны, выведенной её дрожащей рукой 31 августа 1929 года. Музей хранит часы из дома в Новгороде, который снимала Бутакова для внука на лето для занятия музыкой – в то время, когда Сергей учился в Московской консерватории (этот деревянный дом сгорел); фотографию Сергея Васильевича, принадлежавшую Любови Петровне и переданную сёстрами Бахтиными; карманные часы Любови Петровны, подаренные ей предположи-тельно Сергеем Васильевичем; два тома нот с автографом С.И. Бутаковой; тарелка из кузнецовского фарфора и сахарница из прессованного стекла, переданные внучатой племянницей горничной усадьбы Онег Лидией Александровной Сермович, утверждавшей, что эта посуда принадлежала семье Рахманиновых; копии документов, написанных рукой Любови Петровны и хранящихся в Государственном архиве Новгородской области. Кроме того, в музее есть и документы, имеющие отношение к А.К. Лядову и А.С. Аренскому; предполагается создать экспозицию, посвящённую Н.А. Римскому-Корсакову; жизнь этих композиторов также связана с Новгородом.
О Рахманинове напоминают и усадьбы, добраться до которых нынче порой непросто. Напрасно искать эти места на карте. Мало шансов найти их самому: можно заплутать, пройти мимо, не догадываясь, что за лесной гущей как раз и прячется заросшая, заглохшая усадьба. Вообще, хозяйство, доставшееся Любови Петровне и Василию Аркадьевичу от Бутаковых, было немалое: около четырёх тысяч десятин земли в Новгородском, Старорусском и Крестецком уездах Новгородской губернии. Более или менее известно лишь о двух имениях – Семёнове и Онеге. Семёново было заложено уже в 1878 году (годом раньше – Новые Дегтяри и Кошели) и ныне представляет интерес лишь как место рождения будущего композитора. Находится оно на юге Старорусского района, на территории бывшего Ляховичского сельсовета.

В нехоженных глухоманях под Старой Руссой давно уже не осталось ни Семёнова, ни окрестных деревень; чащобами задавлен усадебный парк, до которого от ближайшего села Пинаевы Горки двенадцать километров, и единственные живые существа, заглядывающие сюда – кабаны да медведи. К бывшей усадьбе можно проехать лишь на тракторе в сопровождении кого-нибудь из осведомлённых местных жителей; вряд ли приемлем иной способ передвижения: уж больно скверная дорога ведёт в Семёново (в дождливые месяцы колея становится совершенно непроходимой); кроме того, только местные и знают на глаз точный адрес усадьбы, в которой доживают свой срок лишь несколько древних деревьев. Перспектив восстановления семеновской усадьбы нет; к счастью, в 1999 году решён многолетний и, казалось, безнадёжный вопрос – поставлен, наконец, памятный знак о рождении здесь С.В. Рахманинова. Знак освятил архиепископ Новгородский и Старорусский Лев. В самих Пинаевых Горках, в библиотеке при Доме культуры, есть мемориальная комната Рахманинова. Пинаевогорский Дом культуры с 1987 года проводит Рахманиновские чтения, – как сообщала районная пресса, «в честь своего земляка», что в то время вызывало раздражение и недоумение тех, кто родиной Рахманинова по-прежнему считал Онег...

О музее-усадьбе Рахманинова в деревне Ивановка Тамбовской области известно многим. В литературе о Рахманинове Онег везде упоминается в прошедшем времени. Между тем онежский усадебный парк – пусть и в сильно пострадавшем виде – сохранился. Что собою представляло некогда богатое имение, можно узнать благодаря рукописному его описанию Якова Фёдоровича Нетлау, имевшего об усадьбе представление со слов матери, Паулины Авик, горничной дома Рахманиновых, и архивным изысканиям в Москве и Новгороде преподавательницы Новгородского училища искусств Идеи Демидовой.
Первоначально усадьба Онег принадлежала семейству генерала Абельянинова, участника Отечественной войны 1812 года. В 1854 году Онег приобрёл генерал П.И. Бутаков, после смерти которого оно перешло в полную собственность семейства Рахманиновых.
В «Новгородских губернских ведомостях» за 1879 год уже появляется объявление о продаже в Онеге движимого имущества. Через шесть лет пойдёт с торгов и само имение... Всего 10 лет понадобилось Василию Аркадьевичу Рахманинову, чтобы промотать такое богатое наследство! Имение было обширное, 664 десятины земли, из которых 400 десятин занимали еловый, берёзовый и осиновый леса (четыре эстонских семьи с ухоженными семейными наделами по окраинам имения охраняли эти леса от пожаров и хищений), 130 – пахотная земля, 50 – лесные полосы, 40 – заливные луга, 24 – выгон, 12 – усадебные строения, в числе которых – главный дом с флигелем, скотный двор с избой для рабочих, амбар для зерна, рига и гумно, сараи, прачечная, погреб, запасная изба; наконец, 4 десятины приходились на фруктовый сад и огород, и 4 – на моховое болото. Основной рабочий люд жил в соседних деревнях Горки, Старая и Новая Быстрица.

Деревянный барский дом был возведён в начале XIX века на сплошном булыжном фундаменте с отапливаемым подвалом. В его десяти комнатах с низкими потолками было просторно и удобно. Одноэтажный, с мезонином, обшитый тёсом, крытый толем, выкрашенный светло-коричневой охрой, он фасадом обращался к Волхову – туда, где находилась пристань с лодкой для встречи гостей. В этом доме прошло раннее детство Рахманинова... Зал, столовая, детская, комната родителей, двухстворчатая застеклённая дверь в сад... И дом, и сад с танцплощадкой и тремя прудами окружали плотные посадки елей и лип. Парк расходился во все стороны, в нём прятались колодцы и быстрый ручей, к реке выводила столетняя липовая аллея. Прекрасны были окрестности, благоприятные для пчеловодства и охоты; правда, самые лучшие для охоты земли лежали на правом берегу Волхова, напротив Онега; назывались они Острова и арендовались великим князем Николаем Николаевичем. [27]

В «рахманиновский» период в усадьбе проживали Любовь Петровна и Василий Аркадьевич Рахманиновы, шестеро их детей (Елена, Софья, Варвара, Владимир, Аркадий и Сергей), учительница музыки А.Д. Орнатская, управляющий с женой, кучер, кухарка, горничная Паулина, садовник, няньки и скотники с детьми. Рахманиновы покинули Онег, вероятнее всего, в 1881 году. В день отъезда семьи из Онега была спилена любимая ель Сергея. Возможно, память об этом грустном событии впоследствии отразилась в одном из лучших его романсов:
          И у меня был край родной;
          Прекрасен он!
          Там ель склонялась надо мной...
          Но то был сон!

... В 1885-м году имение приобрёл доктор медицины, действительный статский советник Антон Антонович Рохель, автор книжек о старорусских минеральных водах (вышли в 1880 и 1881 годах, одна в Санкт-Петербурге, другая в Новгороде); вместе с отцом, садовником А.А. Рохелем, арендатором курорта Старая Русса в 1868-1890 годах, он занимался улучшением условий лечения в знаменитой здравнице (при Рохелях в Старой Руссе лечились жена и дети Достоевского, и возможно, сам Фёдор Михайлович; а также композитор и дирижёр Э.Ф. Направник. [28]) В 1895 году имение перешло к го-сударственному прокурору и министру юстиции, автору многих работ по уголовному праву и судопроизводству Николаю Валериано-вичу Муравьёву.
Последней хозяйкой Онега, по рассказам старожилов, была властная, деловая помещица, которую называли Катя Яниха. В тридцатые годы в здании барского дома уже располагался пионерский лагерь на двести детей.
Война едва ли не полностью уничтожила одну из красивейших усадеб... Немцы, по одним данным, разместили здесь школу лётчиков; по другим – дом отдыха для них; чтобы уничтожить этот объект, воины 305-й стрелковой дивизии 52-й армии Волховского фронта, занимавшие позиции по ту сторону Волхова, сбросили на Онег бомбу. [29] Дом взорвали; значительно пострадал парк.
Теперь о доме напоминает лишь булыжный фундамент; в новгородском архиве сохранился план дома, есть и запись устного описания его экстерьера. Может быть, наступит время, когда он будет восстановлен...

От рахманиновкого парка осталось больше, чем от парка в Ивановке, - по существу, восстановленного заново благодаря усилиям Александра Ивановича Ермакова, замечательного подвижника. В 60-70-е годы жил в Ленинграде единственный человек, которого беспокоила судьба Онега – Тамара Александровна Самсонова, выпускница Ленинградской консерватории, певица Мариинского театра, впоследствии преподавательница в музыкальной школе. Каждое лето она приезжала в деревню Захарьино, что в шести километрах от Онега, ухаживала за парком, привозила туда саженцы и молодые деревца, приобретённые на свою скромную пенсию. Однажды провела в парке новогоднюю ночь...[30] Самостоятельный уход за парком – пожалуй, единственное, что она могла делать, пока силы её не оставили...[31] Обращалась она и в Дом Советов, и в Министерство культуры, и в редакцию газеты «Известия» – с единственной прось-бой: обратить внимание на Онег, помочь ему. Правда, в Ленинграде ей выдали инспекторскую книжечку для борьбы с браконьерами зелёной и водной природы. Когда Самсонова подарила Новгородскому государственному музею-заповеднику приобретённую ею за свои деньги плиту к обелиску в честь Рахманинова, который предполага-ла установить в Онеге, у тогдашнего директора музея это радости не вызвало. «Никто её не просил ничего приобретать», – был ответ. Плиту отправили в подвал. «В Новгороде у меня нет ни одной по-настоящему дружеской руки, лишь выжидают любопытные, чем кончится поединок», – писала Тамара Александровна своей знакомой, журналистке Л. Хановой-Горичевой. Поединок всё-таки оказался небесполезен: в 1968 году в Онеге установили обелиск работы Кудашевского с высеченной надписью: «Здесь 20 марта 1873 года родился композитор Рахманинов Сергей Васильевич»; а вскоре после этого решением исполкома территория бывшего усадебного парка в 3 гектара получила статус заповедника областного значения.
Время от времени в Онеге проводятся фестивали местного значения; например, в 1993 году прошёл детский фестиваль фольклорных коллективов, а в 1998 – международный детский фестиваль. О восстановлении усадьбы впервые задумались ещё в 1989-1990 годах в связи с предстоящим юбилеем композитора. Администрация проложила часть дороги от села Захарьино; Новгородский музей-заповедник дал задание бригаде московских архитекторов под руководством Яновича составить проект восстановления лесопарковой части – что и было сделано. Однако на том дело окончилось: на большее не было денег... Вопрос о восстановлении усадьбы стоит до сих пор, хотя для будущего музея-филиала Новгородского музея-заповедника – подлинников пока недостаточно (например, рояль Рахманиновых, по данным Самсоновой, один из последующих владельцев Онега увёз в Могилёв). Но единственное, что сделано пока на онежской земле, – в ближайшем селе Чечулино местными силами открыт скромный музей композитора.

Ныне до Онега добраться несложно: от пригородной новго-родской автостанции около часа – до Красного Ударника (так до сих пор называют рейс Новгород – Захарьино по имени несуществую-щего уже колхоза), и от Захарьина – по грунтовке пешком. Есть и другой подъезд с автотрассы к Онегу – от деревни Подберезье.
Осенью 1997 года мне довелось разыскать Онег – благодаря Валерию Васильевичу Демидову. На мой вопрос о точном адресе Онега он предложил съездить туда в ближайший выходной. Валерию Васильевичу важно всё, что имеет отношение к Рахманинову, к людям, им занимающимся; несмотря на занятость, он каждый год находит время, чтобы, вооружась ножовкой, лопатой, в сапогах отправляться в Онег, расчищать дорожки, поляны, убирать сухостой и буреломы.

Дорога в усадьбу шла вдоль жёлтых бугристых полей, перелесков, густых тёмных чащ; время от времени внезапно появлялся рыхлой серой полосой Волхов; если не мешали прибрежные рощицы – он раскатывался от одного края земли в другой, то сужаясь, то разливаясь среди пологих берегов.
Усадьбу от реки отделяла широкая рель (заболоченный берег); травы там были настолько высоки, что пробирающиеся по невидимой тропинке три-четыре человека обнаруживали себя лишь движущимися кепками. А в парке, словно декорации к сказочному спектаклю, ярусами собирались роскошные композиции деревьев и кустарников: по одиночке, парами, группами, хороводами, процес-сиями. Чего только не было: липы, дубы, орешник, ольха, вязы, ивы, фруктовые... Чудом сохранились фундамент барского дома, очертания танцплощадки, пейзажные поляны; на бывшие пруды указывали розовые джунгли иван-чая, доверху был наполнен холодной водой колодец; к которому сползали скрытые в сырых травах ступеньки...[32] И как полновластные хозяева, превращая старинный парк в заросли, опутывали его крапива, боярышник, бузина, громоздились завалы сушняка... Люди забыли об Онеге. По родовому гнезду великого композитора давно уже бегают пугливые зайцы, да заедет кто-нибудь из местных нарвать сочных диких яблок...
Малая родина оказалась неблагодарной к памяти своего знаменитого земляка.

Литература:

1. Воспоминания о Рахманинове. – Изд. 5-е, доп. – М., 1988. - Т.2. – с.225
2. С.Рахманинов. Литературное наследие. – М., 1978. – Т.1. – с.255
3. Вязинин И. Старая Русса в истории России. – Новгород, 1994. – с.262
4. Семёново или Онег? // Новгород, 1993. – 19-26 марта. – с.10
5. Там же
6. Вязинин И. Указ. соч., с.262
7. Н.Сергеева. Многогранный талант // Старая Русса, 1993. – 20 марта
8. С.Рахманинов. Литературное наследие. – М., 1980. – Т.3. – с.429
9. Ковалёва-Огороднова Л. Рахманинов в Санкт-Петербурге. – СПб., 1997. – с.49
10. Демидов В. Генеральский столб, или Как звали прапрадеда Рахманинова // Звеэда. – Новгород. – 1994. – 20 сент. – с.4
11. Петрушевский А. Из моих воспоминаний // Рус. старина. – 1907. – янв. – с.147-148
12. Там же, с.156-157
13. Там же, с.158
14. С.Рахманинов. Литературное наследие. – М., 1980. – Т.3. – с.425
15. Там же, с.426
16. Новгородские корни // Провинциал. – Новгород. – 1993. - №10. –с.10
17. Демидов В. Цыганская музыка из сборника бабушки // Новгород. – 1995. - №34. – с.9
18. Воспоминания о Рахманинове. С.426
19. Там же, с.428
20. Сергей Рахманинов. Воспоминания. – М., 1992. – с.21
21. Воспоминания о Рахманинове. С.429
22. Там же, с.429-430
23. Сергей Рахманинов. Воспоминания. С.16
24. В воспоминаниях А.Ф.Петрушевского упоминается Дмитрий Николаевич Орнатский, “едва ли не лучший представитель наставнического персонала Новгородского корпуса”, преподаватель истории, географии, русского языка, позже – пения, причём пение преподавал безвозмездно и “даже собственноручно переписывал ноты для кадет”. Можно предположить, что Д.Н. Орнатский был отцом А.Д. Орнатской, однако доказательств этому нет. В.В. Демидовым установлено, что в Новгороде в то время проживала семья Орнатских – церковных служителей, к коллеге П.И. Бутакова не имевших отношения.
25. С.Рахманинов. Литературное наследие. – М., 1980. – Т.2. – с.502-503
26. Мыльников А. Он любил и солнце и людей // Аврора.-1999. - №1. – с.21
27. Новгородские корни // Провинциал. – Новгород, 1993. - №12. – с.10
28. Вязинин И. С.250-251
29. Орлов А. Живая вода и мёртвая // Торг. Сторона. – 1997. - №2. – с.24
30. См. этюд Т.Самсоновой “Голоса новогодней ночи” в газете “Новгород” за 19 марта 1993 года.
31. Т.А. Самсонова умерла в 1990 году в возрасте 85 лет.
32. Анализ, проведённый в химической лаборатории ПО “Азот” (Новгород), обнаружил в воде высокое содержание серебра.
_________________
© Сокольский Эмиль