...Тридцать лет назад, когда мы ходили в "молодых поэтах", писали плохие стихи и были переполнены самомнением, судьба свела меня с Георгием Буравчуком. Недавно созданное литературное объединение "Дон" притягивало многих пишущих, после занятий шли к кому-то домой, и там продолжалось литературное действо. Трое талантливых "танаитов" "Заозёрной школы" держались на особицу, но задавали высокий уровень стихов.
Как-то незаметно сложилась и наша троица – Георгий Буравчук, Виктор Пожидаев, и я. По прошествии лет ясно вижу, что инициатором этого союза был Георгий – он обладал замечательной способностью сплачивать такие мини-группы на основе духовного родства и, самое главное, поддерживать их целостность, а это, в общем-то, не так просто в среде пишущих. (Забегая вперед, замечу, что позже он сцементировал ещё одну, но уже "четвёрку", в которую мне тоже посчастливилось войти).
Нам было хорошо вместе, удачам друзей мы радовались больше, чем своим, нашу совместную книжку "Перевал" мы собирали по принципу – остаться вместе и тогда, когда нас уже не станет. Когда обсуждали идею книги, я был уверен, что у меня-то проблем с выбором текстов не будет. Достал уже порядком подзабытые юношеские рукописи и ужаснулся качеству стихов. Вместо мысли в них была риторика, чувство подменялось декларативностью. Была, правда, и юношеская энергетика, каковая очевидно и привлекала некогда изрядную часть молодёжной аудитории. Тем не менее, надо было что-то делать. Отреставрировав несколько стишков, я на запале отчаяния написал сколько-то новых. Они показались (оказались?) лучше. Книжка получилась вполне достойной.

Смотрю на обложку – какие светлые лица были тогда у тех троих, собравшихся у пожидаевского камина. Ныне от былого содружества остался один я, и хаос окружающего мира захлёстывает мою душу.
...Когда знакомство наше уже стало дружбой, но ещё не переросло в братство, случилось как-то нам с Жорой договориться о встрече. Время позволяло – и я решил попутно сдать макулатуру – тогда как раз проводилась давно забытая акция: 20 кг макулатуры обменивались на талоны для приобретения книг. В приёмном пункте началась обычная советская история – то не было приёмщика, то не подвезли талоны, то сломались весы – я бесился, но был прикован к очереди рюкзаком, набитым драгоценным утилем. В довершении всего долго не было трамвая, и в назначенное место на книжном базаре я прибыл с опозданием на два часа, утешая себя, что Жора, конечно, давно уехал домой, а я потом перед ним как-нибудь оправдаюсь. Сердце дрогнуло, когда в безлюдном парке – книжников давно разогнала милиция – я увидел его, замёрзшего до синевы в своем лёгком пальтишке, – "Жора, да что же ты не ушёл, ведь утром минус двадцать было?!" – "Я не мог, мы же договаривались..." Больше я никогда так не подводил его. Погода была ни при чём, погода могла быть любой.

Много позже я брёл на встречу по колено в воде – только что пролился какой-то шальной дождь, и убогая ливневая канализация города панически пускала пузыри сквозь грохочущие грязные потоки. Переждать, пока схлынет, было невозможно – мобильников тогда не водилось, а время поджимало – Жора придёт и будет ждать. Конечно же, он пришёл. Я думаю, он пришёл бы, даже если бы с неба падали камни. Надёжность и верность слову были его натурой. И ещё бесконечная доброта и то, что теперь называется толерантностью. Было и то, что теперь почти не встречается – какая-то экстрасенсорная способность: быть рядом, когда тебе плохо и нужна поддержка. Он всегда был готов поддержать – деньгами, нужным словом, молчаливым сочувствием. Чужая добавочная боль, перегружающая сердце.

Не изменив ничего в окружающей жизни, мы всё же дожили до своих стихов. Он первым стал издавать свои книги, первым вступил в Союз российских писателей и, в конце концов, убедил и меня, что ещё не поздно разбрасывать зёрна. (Помню своё замешательство, когда направленный обкомом ВЛКСМ в командировку на Атоммаш, в командировочном удостоверении в графе "профессия" я прочитал – "поэт"). Думаю, что очень немногие имеют право так называть себя. Да и не профессия это. Страсть, крест, "гетто избранничеств", наконец. Конечно, писать надо на профессиональном уровне. Но как только пишущий зачисляет себя в профессионалы, он кончается, как поэт. Примеров тому несть числа.
Я вернулся к стихослагательству после почти десятилетнего перерыва исключительно из ревности к собрату, из-за ставшего неодолимым желания не отстать от него. И ещё десять лет мы шли вместе по этому пути, взаимно подпитываясь от энергетики друг друга.

Сам он честно прошел свой, к великому сожалению, столь недолгий путь российского поэта – от светлой печали первой книги до неизбывной тоски последней. Хорошо, что он успел увидеть вышедший незадолго до того ещё один совместный сборник, который сперва задумывался, как точка встречи, отпущенная в пространство и время после нас. Но уже на открытии в Ростове буккроссинга в 2006 году я представил эту книгу как лучший поэтический сборник, изданный членами Союза за последние 30 лет. Насколько мне известно, такой мини-антологии не было не только в городе, но и в стране. Что даёт нам основание считать её представительской книгой Союза – первой и теперь, наверное, единственной. Для начала мы, как составители, остановились на семи авторах. Число это заполняет все сферы нашей жизни – быт, музыку, живопись, кино. К тому же Жора где-то раскопал, что и оперативная человеческая память воспринимает раздельно не более семи понятий. А нам было очень важно, чтобы в общности сборника каждый принимался отдельно. Долго мучились с поиском названия. Как это и бывает обычно, всё решил случай. Какая-то совершенно посторонняя книга открылась на высказывании Будды, который говорил своим ученикам: "Вы идёте к истине разными путями, а я стою на перекрёстке и встречаю вас всех..." Что ж, встречайте нас на "Перекрёстке".

...Назначение поэта – переосмысливать окружающую реальность и создавать свой мир. Не всем это удаётся. Георгию удалось. Это достаточно неуютный мир. С дождливой погодой, брызгами электросварки, торчащими обломками арматуры. Мир, где воздух перемешан с пылью цемента, и цементная почва проваливается под ногами. Чтобы войти в этот мир надо выворотить немало камней. Того, кто не поленится это сделать, ждут оазисы со столбами солнечного света, водомерками на поверхности пруда и такими дивными отцветающими жердёлами и вишнями. В одном из давних стихотворений Жора обмолвился: "А есть или нет у меня душа, узнаю, когда умру". Время настало – и светлая душа поэта Георгия Буравчука по-доброму встретит вас в сотворённом им мире.

...В последние годы как-то постепенно, встречаясь или созваниваясь с Жорой, мы начали приветствовать друг друга известным "серапионовским": "Здравствуй, брат! Писать трудно". Ничего от амбициозности или глупого подражания. Просто писать действительно трудно, когда это не вышивание словесным бисером, а вкладывание в строчки кусков собственной, раздираемой годами и невзгодами души. Да и Жора с течением времени стал для меня больше, чем брат по крови – братом по духу, человеком, который знал обо мне больше, чем кто-либо другой. Надеюсь, что я для него тоже. Такого друга-брата у меня больше не будет. Нет в запасе 30-ти необходимых лет, да, скорее всего, и не выделывают уже таких. Последний раз мы встретились 28 декабря 2005 года. Я был должен ему некоторую сумму после издания "Перекрёстка" и не хотел, чтобы долг переходил на будущий год. Когда он, наконец, добрёл до меня, как позже выяснилось, с уже разорванным митральным клапаном, я ужаснулся его виду: "Жора, зачем ты шёл, есть же мобильник, позвонил бы и всё!" – "Но мы же договорились..."
Следующий раз мы увиделись уже в больнице, где он (на всякий случай... да мало ли что...) завещал мне довести до конца издание последней его книги. Книга избранного "Самая длинная ночь" вышла, когда Жоры уже не было. Никогда больше нам не встретиться. Разве что там – за чертой...

До свидания, брат. Писать трудно...
___________________________
© Рыльцов Валерий Александрович