Шел второй год моей жизни в Ростове, но почему-то никак не привыкалось к садам за окнами с их ранним цветением, к местному говору, столь отличному от сибирского, к местным "законам" улиц и переулков. Мне было восемь, и мои противоречия с новым миром не ограничивались почти ежедневными драками с мальчишками и наказаниями в школе, трудно сказать за что. Я считала себя безоговорочно правой и предпочитала синяки, шишки и ссадины рабской покорности благовоспитанной девочки из интеллигентской семьи. Впрочем, семьи как таковой не было, мать и бабка были не в счет, ибо одну я смертельно боялась за крутой нрав и частые порки, а другую ни во что ни ставила. Я была "чудом в перьях", ненавистным и ненавидящим, находящим покой только в книгах, дружбе с татарской девочкой Галей Губайдуллиной и втыкании семян в землю: после тайги местная флора казалась мне пустыней.
Мы жили на квартире у мясистой бабки Ханихи, страстно балдеющей в те минуты, когда материнский ремень доходчиво объяснял мне, что такое “хорошо”, и что такое “плохо". Хозяйке сладострастно подвывала похожая на нее собака, и мне казалось тогда, что весь мир на стороне инквизиции, вплоть до плюющихся с крыши сарая индюков и норовящих клюнуть в голые ноги цесарок, которых жадная Ханиха разводила только на продажу, но отнюдь не для прокорма ближних родичей. Остальные квартиранты делали вид, что моя мать лупцует пустое место, хотя их дети, куда более шкодливые, ремня не знали.

Но однажды забрезжил свет и в конце моего тоннеля. За соседским забором, в пустовавшем с осени до весны недостроенном доме появилась хозяйка, тетя Тая. Глядя сквозь заборные щели, как она возится с вешней землей на своем крохотном участке, я изнывала от желания соучастия до такой степени, что однажды не выдержала и вперлась к ней во двор без спроса, но не с пустыми руками.
Еще в январе я посадила в цветочные горшочки семечки от необыкновенно вкусных яблок, они проросли, и теперь мне не терпелось воткнуть их в более подходящее место. Кроме горшков с будущими яблонями я вывалила перед примагнитившей меня соседкой все свои остальные сокровища: семена редких цветов, украденные прошлым летом из сочинского дендрария и хранимые пуще глаза в аптечных коробочках.
Таисия отнеслась к моему визиту более чем благосклонно, и с тех пор я с головой ушла "в землю". Вскоре все воткнутое мной зазеленело и лихо потянулось к солнцу, и Таисия не скрывала удовлетворения моими успехами на поприще землетворчества.
– Тебе сажать сам Бог велел, – приговаривала она под руку, – растения тебя любят, они твои пальцы чувствуют, а это дар божий...
Однако, несмотря на мой "божий дар", пороть меня не переставали. Я не жаловалась, но Таисия, сведя в очередной раз синие полосы с моей кожи при помощи своих ладоней и какой-то воды без вкуса и запаха, решила воздействовать на мою мать по-своему.
– Как возьмется за ремень, сразу выскакивай во двор, поняла? – напутствовала она меня, предчувствуя близость порки.
Так оно и вышло. Дальше все было необъяснимо, но очень приятно. Каждый взмах ремня заканчивался тем, что он наматывался на бьющую руку, захлестывался вокруг нее, сворачивался кольцом, но меня не касался. Правда, радость была недолгой, я получала положенное голой рукой, а это намного больнее.
Не знаю, имела ли Таисия к этому отношение, но к вечеру "карающая десница" матери распухла и она помчалась в поликлинику. Лечили ее что-то около месяца, ничего не помогало, и она сама пришла за помощью к Таисии. Та прочитала ей проповедь на тему любви к ближнему, то бишь ко мне, и сняла опухоль в одночасье. После этого случая ремень исчез из обихода, система наказания заметно смягчилась, и если мне доставались тычки и оплеухи, то уже не в таком объеме и только кулаком или чем-нибудь не слишком тяжелым.

Впрочем, со дня знакомства с Таисией моя ненависть к миру улетучилась, и житейские неприятности отодвинулись на задний план. На переднем была она, исцеляющая растения, животных, детей и женщин. Мужиков она в упор не замечала, хотя внешностью удалась, и по молодости была вообще красавицей. Высокая, прямая, с резкими правильными чертами лица и глубокими до бездонности глазами, она как бы парила над суетой бытия, опускаясь только тогда, когда от нее требовалась помощь. В Бога Таисия верила, посты блюла, народные приметы знала назубок, но в церковь не ходила: крепко обидели ее в детстве, еще при царе, монахи, платившие за обработку монастырской земли пятак за десятину. Чем конкретно обидели – не говорила, но снос церкви у Колхозного рынка она даже приветствовала:
– Правильно сделали, еще одного обдиралу теплого места лишили! И никакой там не храм был, а воровское гнездо, прости Господи, что скажешь...
На меня Таисия не давила и молиться не заставляла.
– Жизнь припечет, сама научишься с Богом общаться, – предрекала она, убедившись в моем полном непонимании смысла молитвы "Отче наш".
– Не мучайся, не зубри, надо будет – слова сами найдутся. И откуда она это знала? Впрочем, она знала не только это...
Накануне Дня Победы мне забыли купить цветы для возложения к вечному огню, и я была на грани истерики. Таисия поманила меня пальцем к себе во двор и с видом заговорщицы подвела к грядке, где покачивали тугими головками еще не распустившиеся пионы.
Заключив облюбованный бутон в ладони, Таисия что-то пошептала, подула в сомкнутые лодочкой пальцы, потом опять пошептала, и когда она их медленно разомкнула, я не могла удержаться от вопля: пион почти распустился!
Доведя до готовности три темно-бордовых цветка, Таисия срезала их, связала шерстяной ниткой, выдернутой из фартука, и протянула мне.
– Иди, возлагай, да помяни Дарью, Михаила, Романа, Татьяну, – все в партизанах погибли, земля им пухом...
И я, задыхаясь от волнения, бегу в школу, чтобы наткнуться на непонимающие взгляды одноклассников и учительницы. Вот дает это "Чудо в перьях"! Все с тюльпанами, а она с пионами! Хоть бы раз как все, вечно выпендривается... Но мне было наплевать, ибо я видела такое, что им всем и не снилось.

Таисия сращивала одинаково здорово поломанные ветки и кости, причем без всякого гипса, одной только повязкой. Стригущий лишай, придавленный ее большим пальцем, невесть куда девался без всяких мазей. На ее деревьях во дворе никогда не было гусениц, короедов и прочих плодожорок без всякого опрыскивания. Она вылечила мой хронический конъюнктивит, просто, извините, поплевав на мои веки. Рядом с ней мои жидкие соломоподобные волосы начинали виться колечками, но самое главное, благодаря ей я перестала чувствовать себя той уродицей, какой меня считали окружающие.
А однажды Таисия спасла сразу многих. В те годы в частном секторе не было баллонного газа, и с окончанием отопительного сезона народ открывал сезон примусово-керогазный. Необходимый в этом случае керосин можно было купить на колхозном базаре в железной будке, но чаще всего население пользовалось услугами старого как мир керосинщика, развозящего топливо на такой же старой кляче, впряженной в телегу с бочкой. Подъезжая по определенным дням к определенному месту, керосинщик дул в железный рожок, и народные массы устремлялись с ведрами на его зов, аки коровы на клич пастуха. У бочки с краном выстраивалась живописная очередь, на морду лошади навешивался мешок с овсом и начиналась раздача.
В числе многих моих прямых и косвенных обязанностей по дому была и эта керосиновая очередь. Никто не заметил, как два малолетних паршивца притерлись к лошади и сунули ей под хвост наскипидаренную макловицу. Та с жутким ржанием рванула в сторону Октябрьского шоссе (ныне Шолохова), порядком забитого грузовым транспортом в этот час. Керосин хлестал из открытого крана, керосинщик орал и пытался догнать обезумевшую лошадь, публика двигалась следом в ожидании фатального исхода, мне было страшно. И вдруг из-за угла наперерез лошади выскочила Таисия и начала что-то быстро рассыпать перед ней. Коняга вскинулась на дыбы и встала как вкопанная, только ее хвост нервно дергался и по спине пробегали волны дрожи.

В тот день мы остались без керосина, и мне снова досталось, как будто это я была виновата в реакции лошади на скипидар. Наревевшись в подушку от обиды, ближе к вечеру я все же перемахнула через забор во двор спасительницы: меня раздирало любопытство, что же такое бросила она перед несчастной лошадью. Таисия не стала создавать видимость колдовства или чуда. Она просто достала из кармана передника горсть семечек пополам с просом. Я смотрела то на нее, то на семечки, и никак не могла понять, почему же лошадь вздыбилась, как перед неодолимой преградой.
– Я попросила семечки превратиться в огромные камни и встать на пути стеной, – терпеливо поясняла Таисия, – а лошадь эти камни увидела и не смогла через них перемахнуть. Понятно?
– Да. А почему я камней не видела?
– Потому что не ты мчалась с керосином навстречу машинам.
– Это как гипноз, да? – не унималась я.
– Не знаю. Может быть, – в свою очередь удивляется она. – Я никогда не задумывалась, не до того было...
После этого случая одни резко зауважали Таисию, другие поставили диагноз: Ведьма! Но ей было равно безразлично мнение тех и других – ее куда более волновало, как относятся к ней деревья, травы, цветы или какая-нибудь огуречно-помидорно-кабачковая рассада. "Вот мне бы так!" – желала я в минуты отношенческих обострений, но тут же скукоживалась под взглядами матери или отвечала враждой на вражду сверстникам, особенно тем, кто соизволял неуважительно вякнуть о Таисии...
Как-то раз в среду или субботу, когда нашему кварталу наносила официальный визит мусоровозка, Таисия узрела в моем ведре среди прочего мусора две перегоревшие лампочки. Взглянув на меня своими шокирующими глазами, она выудила их из ведра и пояснила:
– Это не выбрасывают, из этого делают барометры.
Ну да, так я и поверила! Барометр совсем не такой, он в черном корпусе, со шкалой и стрелочкой, а тут обычные лампочки... Но я опять же оказалась не права. А делалось это так: в сухую солнечную погоду надо взять плоскогубцы и тазик с холодной водой, потом осторожно отвинтить цоколь у лампочки и перекусить проволочки, ведущие через стеклянную сосульку к нити. Затем опустить лампочку в воду сосулькой вниз и очень осторожно прямо в воде плоскогубцами обломить кончик сосульки, чтобы лампочка разгерметизировалась. Поскольку в ней нет воздуха, то атмосферное давление втолкнет в нее воду! Теперь надо как-то установить барометр капельницей вниз. Можно просто воспользоваться баночкой от майонеза, а можно вырезать кольцо из плотного цветного картона, проделать в нем четыре дырочки, продеть в них разноцветные шнурочки, вставить лампочку в кольцо и подвесить все это на ручке оконной рамы, желательно, над цветком. Почему? Потому что перед дождем внешнее давление падает и из "барометра" начинает капать, а заодно и поливать цветок. Такого "барометра" хватает на три-четыре месяца, к тому времени уже может появиться очередная перегоревшая лампочка, и вы снова с прибором! Не верите? А вы попробуйте. Лично я использовала методику Таисии впоследствии лет десять, пока меня интересовала погода на завтра. Впрочем, мои предсказания чаще всего отличались от местных метеосводок – увы, в мою пользу...

Между тем, моя мать купила домик-развалюху, мы переехали, меня впрягли в баян, и наше с Таисией общение стало не столь частым. В промежутках между двумя школами я забегала к ней как на исповедь и судорожно посматривала на часы: страх опоздать четко вырабатывал такое ценное качество, как пунктуальность. Но однажды мать круто поссорилась с преподавателем музыки, вследствие чего наступили для меня золотые дни, и я снова прописалась у Таисии.
Стоял жутко ветреный, сухой до удушливости май, растения испекались на корню, воды в колонке хронически не хватало даже на бытовые нужды, не то что на полив, и Таисия предложила мне как-то помочь ей накликать дождь. Я уже не смотрела на нее с недоверием – дождь так дождь, лишь бы не град.
Мы долго таскали воду с колонки, чтобы заполнить ею жестяное корыто и все тазики. Потом Таисия расстелила возле них два холста – это чтобы стоять на них на коленях и ладонями аккуратно разбрызгивать воду вверх и в стороны. Ритуал надо проводить не просто под открытым небом, а в саду или огороде, и насколько хватит сил и времени стоять на коленях, плескать водой на живое и сущее, при этом приговаривая:
Таисия-заступница, всего живого спутница,
пожалей травинки, пощади былинки,
пошли нам дождинки!
И как ни странно, в тот день пошел дождь, вопреки предсказаниям метеослужбы и моего барометра. Короткий, но проливной, он обрушился из единственной на небе тучки, а мы с Таисией бегали под ним босиком и танцевали нечто языческое – для себя, а не публики ради.
...Наша необъяснимая дружба продолжалась двенадцать лет. Работа в школе, заочная учеба в институте, материнский террор, нескладуха с поклонниками, самообшивание и самообеспечивание, писание тайных стихов и те же проблемы с обществом по причине явной неординарности – все это отнимало у меня Таисию. Она неодобрительно качала головой, видела меня насквозь похлеще рентгена, ставила на стол мой любимый пирог с курагой и тщетно пыталась защитить меня хотя бы от бытового закошмарья. Я уходила вдохновленной и окрыленной, чтобы незамедлительно куда-нибудь вляпаться и чтобы снова приползти к ней на "разбор полетов"...

Шел последний год моей работы в школе и четвертый курс института. Появились наполеоновские планы, но с февраля по конец апреля не нашлось времени заскочить к духовной наставнице. Накануне Пасхи вдруг почувствовала, что надо все бросить и ехать к ней, причем немедленно! Я летела на всех парусах и вопреки интуиции. Толкнув калитку Таисии, почему-то подумала о худшем. Ну, нет, только не это! Она же никогда не болела и даже не выглядела старой. Сколько же ей лет? Господи, не знаю! А что я знаю вообще? Только то, что все ее родные погибли кто на войне, кто в сталинских лагерях. Недостроенный дом принадлежал не ей, а совсем чужим людям, уехавшим по вербовке на какую-то стройку века и пустившим Таисию с целью присмотра за собственностью. У нее не было ни мебели, ни посуды – все осталось от хозяев, а все обретенное ею за долгую жизнь умещалось в двух узелках из крест-накрест перевязанных платков...
Во дворе Таисии буйствовали бурьян да пырей. Этой весной ее лопата не будоражила покоя грядок, не вспушивала околоствольные круги яблонь, абрикосов и вишен. На фоне общего запустения только две моих яблоньки, подаренные ей в день знакомства вместе с цветочными горшками их взрастившими, нахально розовели обилием цветов – как две невесты на погосте. Мне до жути захотелось ринуться прочь, но неведомая сила повлекла к полураскрытой двери. Цепенея от ужаса, вошла в единственную жилую комнату. Настенные часы с гирьками давно стояли, было тихо, чисто и пахло травами.
Вдруг из полутемного угла, где стоял большой стол без скатерти, послышался хруст. Душа оборвалась, но голова сама собой повернулась на звук. Большая белая мышь или крыса бесстрашно грызла наши любимые сдобные сухари. Таисии в доме не было, ее рабочая одежда висела в прихожей на вешалке, а та единственная "выходная", которую женщины ее поколения хранили в сундучках для самых ответственных случаев, была аккуратно расстелена на кровати, причем нижняя расшитая цветами рубашка была продета внутрь платья. Как будто Таисия оделась, легла, а потом бесследно растворилась. К спинке кровати с никелированными спинками прислонились ее черные лаковые "парадные" туфли, на непримятой подушке упокоился знакомый гребень...
"Господи, Отче наш..." – сквозь мелкую зубную дрожь непроизвольно шепчу молитву, но успокоения не наступает. Еще раз обхожу комнату в поисках записки или хоть какого-нибудь знака – ничего. Не могла же Таисия уйти просто так! Мой эгоизм так и не был удовлетворен: видимо, не обо мне думалось ей в тот час. Или же просто не было бумаги и карандаша? Или все случилось настолько внезапно, что...

Скрепя сердце, иду опрашивать соседей. Нет, ее не хоронили, не знали об исчезновении, не догадались навестить и не помнят, когда видели в последний раз. Что, вещи на месте? Ну, не могла же она уйти голой! А что нет тела, так она же эта... ну, как сказать... колдунья...
Обзываю соседей "сраными атеистами" и бегу прочь. Стоп, у Таисии был котенок... Возвращаюсь, зову, долго сижу на ящиках, в которых мы обычно выращивали рассаду. Откуда-то сверху доносится жалобное "мяу". Поднимаю глаза к чердаку, и вместо одной мохнатой мордахи вижу две. Ладно, одним больше, одним меньше. Приставляю лестницу, засовываю зверушек под куртку и вдруг вижу знак: иконка-ладанка Девы Марии с младенцем приютилась на щеколде чердачной двери! Спасибо, Таисия, мне уже лучше. Не беспокойся о котятах. Они проживут у меня девять лет, Джина исчезнет также, как ты, а Цезарь умрет от опухоли в желудке. Я буду биться головой о стену, но тебя не будет, и помочь ему не сможет никто. И мне тоже. Прости, Таисия, но твою ладанку через два года украдет красивый и нечистый на руку ухажер – я плохая наследница. Но я буду пожизненно втыкать в землю семена и саженцы, лечить животных, кого-то из чего-то вытаскивать, писать стихи, много прощать и еще больше страдать. Я очень скоро пойму, как невыносимо трудно быть Таисией-заступницей...
_______________________
© Леончик Эллионора