 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
ВТОРОЙ ФРОНТ НИКОЛАЯ ЛЕБЕДЕВА
Для Театра Моссовета актер Николай Лебедев не легенда, а собрание легенд. Впервые он попал за кулисы в 1930 году, когда школьником приходил к маме-кассирше. И позже он играл на этой сцене вместе с Фаиной Раневской и Любовью Орловой, Николаем Мордвиновым и Ростиславом Пляттом, Леонидом Марковым и Геннадием Бортниковым. У него ко всему же удивительная судьба. На фронте пять раз сбегал от фашистов. Он спасался даже в те моменты, когда вели его на расстрел. А после войны чудом избежал сталинских лагерей. Сегодня актер отшучивается: мол, причина проста - в ту пору он был «совсем еще шпаной» и словно играл в войну. Но чем дольше беседуешь с ним, тем отчетливее понимаешь: в войну он не играл. В апреле 1941 года юного Колю Лебедева призвали в армию. Родственница подала ему ладанку с изображением Николая Чудотворца, который выводит из плена и спасает от водной стихии. Однако вмешалась мама и советовала ладанку оставить дома: смешно думать о плене в советской армии, а что касается воды, то сын уходит не на флот, а в сухопутные войска, где служба всего лишь два года. И кто бы знал тогда, что сына она увидит совсем нескоро. Порядок в армии с первых дней удивил новоиспеченного бойца: Николай Лебедев не понимал, например, зачем на учениях нужно шагать в полном обмундировании двадцать пять километров, причем пять из них бежать. От скуки в первые недели службы начал считать время до возвращения домой. Утром 22 июня зашел в Военторг (в городке, где располагалась воинская часть) и услышал, как женщины шепчутся между собой о какой-то войне и каких-то немцах. - Конечно, я посмеялся, - говорит сегодня 88-летний актер. – Ну, разве мог кто-либо предположить, что фашисты вторглись на территорию Советского Союза, ведь за неделю до этого ТАСС распространило сообщение о том, что между нашими странами заключен мирный договор. Кроме того, мы щедро помогаем рабочим и крестьянам, живущим за рубежом в загнивающем капитализме, нашу страну уважают и никто не нападет. Такие же мысли были у моих сослуживцев. Но то что нас ожидает, мы и в страшном сне не могли увидеть. В полдень того же дня по радио выступил Молотов: война. «Кончится война, а я не успею повоевать» Ощущения тех дней Лебедев помнит и сегодня. - Я боялся, что кончится война, а я не успею повоевать, - говорит он. – Потому что мировой рабочий пролетариат, разумеется, поднимет восстание, везде остановятся фабрики и заводы, фашистам ничего не останется, как извиниться перед Советским Союзом. А я вернусь из армии домой и нечего будет рассказать о своей военной доблести. И все же нам дали команду собираться на фронт. У всех было приподнятое настроение, пели песню с припевом «Ждем вас в Берлине», а недалеко стояли женщины и плакали. Они были мудрее…
- Я уцелел, потому что был безоружный, - считает актер. – Я был ему неинтересен. И, конечно, наутро испытал некоторую гордость: как, мол, судьба меня пощадила. «Мне стало противно от своего же поступка» Но вскоре произошла история, благодаря которой будущий актер повзрослел лет на пять. Армия двинулась навстречу немцам. Бойцам выдали семизарядные винтовки и семь патронов, а также пистолет-наган. Командиры ушли в разведку. Лебедев с товарищем-пулеметчиком остался на позиции – вести обстрел, сдерживая врагов. Однако товарища в этот момент ранило, его потащили в санчасть и у пулемета Лебедев остался один. К вечеру кончились патроны. Стало понятно, что фашистам все равно удастся это наступление, поэтому, бросив замок от пулемета, побежал к местным домам – страшно хотелось есть. - И я врываюсь в один дом – он пустой, в другой – тоже пустой, - продолжает Лебедев. – Наконец, со злостью дергаю дверь в третьем доме. Я уже взвинченный, с пистолетом в руке… За столом сидит старик в белой рубашке, перед ним чистая скатертью и хлеб. Над иконой горит лампада. Видимо, он понимал, что бежать ему некуда и что фашисты совсем рядом. Я раздраженно крикнул: «Хлеб есть?» Старик с диким презрением, не повышая голоса, сказал: «Возьми», - и кивнул в сторону хлебницы. Мне стало так противно от своего же поступка, что я не взял и вышел оттуда. На улице вскочил на телегу, уехал дальше – в сторону Винницы. «Будет возможность – бежим Под Винницей Николая Лебедева задело осколком от пули. Ко всему же наша армия стала отступать, а Лебедева с забинтованной головой посадили в санитарную машину и повезли в сторону Умани. Но в этот момент фашисты плотным кольцом окружили местность: санитары выскочили из машины (то ли спасались, то ли кончился бензин). Ясно было одно - оставаться в машине больше нельзя. Преодолевая боль и дикую слабость, Николай Лебедев вылез и побрел в сторону укрытия. Совсем близко раздавалась стрельба. Тогда подбежала девушка в военной форме, схватила за руку и, поддерживая, помогла идти. - Едва заметно я сказал ей: «Будет возможность – бежим», - вспоминает Лебедев. – Кругом уже были фашисты. Она слегка махнула головой. Но прошло минут пять, ее схватил какой-то фриц и оттащил от меня. А меня бросили на повозку и повезли то ли в барак, то ли в бывший клуб, окруженный колючей проволокой. Таких же раненых там было много. И вдруг в этот клуб пришла фельдшерица – из местных жителей, чтобы помочь раненым. Я к ней сажусь и шепотом говорю: «Перевяжите меня». Она дрожащими руками стала затягивать бинты: «Господи боже мой, бедный мальчик, что же это такое». – «Сделайте мне побольше рану». И она меня всего закрутила. Я встал прошел вдоль стены и на глазах у фашистов сделал вид, что падаю на пол плашмя. Минут через десять подошел офицер – потрогал меня носком. Я не реагирую. Он видит – доходяга. Тем временем многих стали выносить. На полу рядом со мной оставалось человек пять. А из охраны только старый немец. Тогда я, уличив момент, поднялся и бегом через колючую проволоку – на украинскую территорию. Врываюсь в ближайшую хату. Прошу у хозяйки: «Дайте мне во что-нибудь переодеться». Женщина услышала, но в прихожую не вышла, но от испуга бросила мне через дверь короткие штаны, рубашку и танкистский шлем. Там же я снял бинты. А ноги у меня белые, городские, поэтому я вымазал их грязью. И до сих пор меня мучает совесть: я взял у нее лопату, перекинул через плечо и вышел нахальной походкой. А на улице немцы… Но никто из них не смотрит на меня: думают, что огородник с лопатой идет. Только крестьяне все поняли, но, конечно, не выдали. Так с лопатой я и вышел в поле, а дальше – иди на все четыре стороны. «Тебя сегодня расстреляют» Недолго думая, Николай Лебедев решил направиться в сторону Киева, поскольку там жила девушка, которая ему нравилась. И хотя девушка была замужем, а Киев был со всех сторон окружен, по молодости всплывали в воображении совершенно иные картины: он представлял, как под вражескими пулями войдет в город, доберется до улицы Короленко, постучит в квартиру, а там сидит девушка за накрытым столом и ждет его. После двух дней пути до Киева оставалось уже недалеко, как вдруг на дороге его остановили молодые ребята. - А в нашей дивизии мы не раз обсуждали: мол, как хорошо было бы уйти в партизаны, - говорит актер. – Поэтому когда ребята сказали, что служат фашистам, я решил, что они меня испытывают. Сейчас, думаю, я вам покажу. Поэтому начал изображать гнев: «Я за советскую власть, а вы продались врагам…» А сам думаю: сейчас они убедятся, что я свой и возьмут в партизаны. Ну, какие могут быть изменники?! Ведь молодые еще. И тут подъезжает машина, оттуда выходит старичок в русской рубашке и переводчик. И говорит мне: «Комсомолец? Партиец? Коммунист?» И у меня пот от страха. Я-то был в полной уверенности, что они шутят. А оказалось – настоящие предатели. Связали мне руки, запихнули в машину. И повезли в село. А там уже женщины полураздетые сидят – тоже предательницы, заигрывают с фашистами. Меня поместили в кутузку. Там лежали еще три человека – коммунисты местные. Утром пришла совсем юная девчонка, лет шестнадцати, и у нее спросили: что будет с нами? «Тебя сегодня отпустят», - сказала она одному. «А тебя и тебя расстреляют», - это она на меня с человеком показала. Причем меня до сих пор поражает – она сказала это настолько обыденно, словно здравствуйте… «Вы похожи на моего отца» Избежать расстрела снова помог счастливый случай. Когда за Лебедевым пришел фашист и повел на расстрел, будущий актер стал давить на жалость. «Вы очень похожи на моего отца», - с улыбкой сказал он (к счастью, умел немного говорить по-немецки). И видимо фашиста это задело. Он попросил подождать его несколько минут. Видимо, проверял, сбежит ли Лебедев. Но тот не сбежал и когда фашист вернулся, вместо расстрела Николая отправили на каторжные работы. Но и здесь русский боец не растерялся: загонял волов так, что те падали в изнеможении. От расстрела Лебедев спасался еще несколько раз. Например, в южной Австрии – в Судетских горах, его ожидал расстрел за то, что во время каторжных работ он срезал на фабрике кусок кожи - хотел починить ботинки в надежде, что сегодня обыска не будет. Но обыск был. Николаю Лебедеву объявили: мол, прощайся с жизнью, завтра – расстрел. - Со мной уже попрощались ребята, - говорит актер. - Даже кусок хлеба отдали лишний. Утром пришли фашисты - повели меня в городок. Но я иду в полной уверенности, что со мной ничего не случится. Вот чем это объяснить? Даже предчувствия нет, что спустя какое-то время моя жизнь оборвется. И вдруг на самой дикой скорости летит наш легкий самолет и раскидывает листовки. Поднять я не могу, потому что фашист сразу меня пристрелит, но я краем глаза вижу, что на листовках фотографии того, как по центру Москвы ведут тысячи пленных фашистов, включая генералитет. Солдат поднял и положил к себе в карман. Видимо, сработал психологический маневр. Фашист отвел меня в их отделение и сказал, что я срезал кожу для того, чтобы ботинки починить. Меня оставили в покое. В другой раз Лебедев попал на допрос к немцу, который до войны работал в Москве в Театре «Эрмитаж». - А у меня там папа кассиром работал, - говорит Николай Сергеевич. – И я с детства знал фамилии всех артистов. От безысходности стал называть знаменитых эстрадников и вдруг вижу глаза у фрица подобрели, он что-то написал в своей бумажке и меня пощадили – отправив всего лишь в концлагерь… P.S. Из концлагеря Николай Лебедев бежать уже не думал – понимал, что время войны сочтено. Вскоре война действительно кончилась, но фронтовиком занялись службы советской госбезопасности. И снова начались допросы, хотя и здесь помог случай. Когда Лебедеву налили стакан коньяка (считается, что коньяк отлично развязывает язык), он представил подробный отчет и о том, как спасался, и как помогал своим товарищам, и как хочет вернуться в Москву, чтобы играть в театре. Из-за плена с театром, разумеется, возникли сложности. Были сложности и в армии, где после Победы пришлось дослужить. Когда один из служащих в казарме сказал: «Ну, конечно, пока мы сражались за родину, некоторые позволили себе отсиживаться в плену», - Николай Лебедев схватил табуретку и бросил в него. К счастью, промахнулся - табуретка рассыпалась на части. Сослуживцы держали Лебедева и просили не принимать слова близко к сердцу. АКТРИСА ИРИНА КАРТАШЕВА: «Победу я встретила на Невском проспекте» Когда актриса Театра Моссовета Ирина Карташева говорит о войне, то кажется, будто она пересказывает фильм, не вышедший на экраны. Война врезалась в память яркими кадрами, которые невозможно ни стереть, ни разорвать. Эта кинолента никогда не пылилась в архивах и не лежала на полках, а прочно окутала жизнь Ирины Павловны. На фронте актриса оставалась жива, когда смерть была совсем рядом; выступала перед ранеными, когда самой нечего было есть; чудом избежала ленинградской блокады… - Ирина Павловна, каким вам запомнился первый день войны? – Самое яркое воспоминание того дня: я иду от подруги со стороны Васильевского острова, светит солнышко, сияет купол Исаакиевского собора. И над ним заходит страшная черная туча. Как будто бы кто-то решил проиллюстрировать, что станет с Ленинградом уже два месяца спустя. А о начале войны я узнала 22 июня в шесть утра. Я жила у родственников на улице России. Училась на первом курсе ЛГИТМИКа. В шесть утра в комнату зашел мой дядя: «Война». Были раскрыты окна, солнце светило, ничто не предвещало беды. Я удивилась: «Что ты такое говоришь? Какая война?» И не успел он мне ответить, как я услышала голос дворника на улице: «В какую квартиру повестка?» С этого и началось. А потом мы встретились с моим женихом (актер Михаил Погоржельский, ставший впоследствии мужем Карташевой. – В.Б.). И я у него спросила: «Миш, у тебя дома все спокойно?» А мама у него была известный в Ленинграде врач. Он сказал: «Да, все спокойно, только маму рано утром вызвали в больницу». И поэтому когда сказали, что в полдень будет выступать Молотов, мы поняли, что ничего доброго ждать не стоит. Я помню, как в лениградских вузах прекратились занятия, как ежедневно толпы мальчишек уходили добровольцами на фронт. В такой обстановке я жила в Ленинграде до 8 сентября 1941 года. - А 9-го сентября началась блокада. Получается, вы знали о надвигающейся беде и покинули город? - Ничего подобного. Никто ничего не знал. Я просто чудом не попала в блокаду. А дело так было. Моя мама к тому времени находилась в эвакуации в Саранске, она уехала туда летом без теплых вещей, и я упросила руководство института, чтобы мне позволили отвезти для нее одежду… На поезд не было билетов, но снова счастливый случай – благодаря дяде сокурсника меня устроили в вагон-теплушку. Это было 8 сентября 1941 года. Поезд тронулся. А уже после войны я узнала, что это был последний состав, на котором можно было покинуть Ленинград. На следующий день началась бомбежка, загорелись Бадаевские склады, город оказался отрезан от мира… Пришлось надолго оставаться в Саранске. - И, видимо, там вы устроились на работу в театр? - Не сразу. Сперва я поступила во фронтовой госпиталь на должность почтальона. Госпиталь был эвакуирован из Гомеля. Возглавлял медчасть обаятельный толстый человек Иван Анисимович Инсаров, у которого в Гомеле пропали без вести жена и дочка. И когда я входила к нему в кабинет, он с надеждой поднимал глаза, но мне приходилось слегка пожимать плечами: мол, писем нет. Инсаров до самой победы ждал весточки… Прошло много лет. Однажды за кулисами Театра Моссовета артисты мне сказали: «Тебя разыскивает министр из Белоруссии». Я, конечно, посмеялась. Думала, что это розыгрыш. Пришла домой, а мама говорит: «Ты можешь себе представить, звонил Инсаров». Оказалось, что он стал министром здравоохранения Белоруссии, а нашел меня по титрам, поскольку в те годы я много озвучивала иностранных фильмов. И мы встретились в Минске, когда я была на гастролях. В гостинице никто не мог понять, почему депутат белорусского верховного совета, министр здравоохранения сидит и ждет какую-то девчонку. - К концу войны вас с Инсаровым многое связывало? - Это не то слово. Инсаров буквально спас мне жизнь. Поскольку я была донором, то меня не отпускали на пункты донорские, а брали кровь прямо в госпитале. Бывало так, что рядом клали раненого и от меня кровь перетекала к нему. За это мне полагалась продуктовая карточка. Несколько месяцев спустя я узнаю, что ЛГИТМИК эвакуирован в Кисловодск, я получаю вызов – счастью моему нет предела. Оставалось собрать вещи и сесть в поезд. А чтобы получить немного денег, решила напоследок сдать кровь. И вдруг меня вызывает Инсаров: «Не могу тебя отпустить» - «Что такое?» - «У тебя в крови РОЭ 40». Я показала ему горло и оказалось, у меня начинается флегмонозная ангина, которая, кстати, никогда в жизни больше не повторялась. К вечеру у меня высокая температура, я никуда не еду, а после выздоровления узнаю, что в Кисловодске наш институт не прижился, город захвачен, многие погибли. А я, оставшись в Саранске, стала играть в мордовском театре. Вот как не сказать, что это судьба?! Если бы Инсаров не заглянул в мой анализ, я могла бы, во-первых, погибнуть в пути от ангины, а, во-вторых, еще долго не решилась бы выйти на профессиональную сцену. - И все же вы доучились в ЛГИТМИКе? - Нет, перед вами народная артистка России без диплома о высшем образовании (Смеется). Хотя вскоре я узнала, что наш институт эвакуирован в Томск. Я собралась туда, но ехала через Новосибирск и встретила там Леонида Сергеевича Вивьена (главный режиссер Александринского театра. – В.Б.), который знал меня еще по студенческим работам. «А зачем тебе ехать в Томск? – сказал он. – Оставайся у меня. Тем более, что первые шаги на сцене ты уже сделала». А к тому времени я действительно успела поработать актрисой в Саранске. И в общем Вивьен всеми правдами и неправдами уговорил меня остаться. В 1943 году работала в труппе Александринки. - Вы ведь участвовали во фронтовых бригадах. Какие эпизоды врезались в память? - Ну вот, например, едем мы, артисты фронтовой бригады в закрытом грузовичке. Смеемся, потому что бои далеко, мы молоды, на улице тепло. Въезжаем в Карачев, и все моментально замолкают. Потому что перед нами жуткая картина: фашисты не оставили в городе ни единого целого дома. Ни единого! Нам сделалось очень страшно. А потом через брянские леса мы двинулись к Орлу, в котором мы оказались через полтора часа после его взятия. И вот там вековые дубы лежали перевернутыми корнями вверх. Страшно представить, какая была канонада во время боя. После Орла мы выезжали в какие-то части, а вернуться уже не могли, потому что выяснялось, что они все заминированы. И в один из дней подорвалась чужая бригада, а маме моей сообщили, что погибла я. Как она это пережила – не знаю. А нам с тех пор запретили ездить с первым эшелоном. Все же мы рисковали жизнью не меньше военных. И еще эпизод. На каком-то КПП меня обокрали – стащили чемодан с вещами. Однако начальство позаботилось обо мне и выдало военную форму. И каждый раз, когда приезжала на концерт, мне солдаты говорили: «А почему вы в военном, нам так хочется посмотреть на штатских». - Кстати, сегодня много разговоров о роли русского народа в победе. Находятся историки, которые утверждают, будто победа – это заслуга исключительно Сталина… - Недавно я видела по телевизору, как кто-то пытался доказать, что роль российского народа вообще была минимальной: дескать, благодарить мы должны Америку… - Как вы относитесь к таким высказываниям? - Разумеется, крайне отрицательно. Мне хочется
- Простите за бестактный вопрос: а романтические истории на войне вы наблюдали? - Сколько угодно. Когда работала в госпитале, то часто передавала любовные записки от раненых – врачам. Я была свидетельницей такого романа. Военный Изя Пугачевский влюбился в нашего врача Женю Колесову. Его подлечили и он уехал на фронт. Проходит время. К нам в госпиталь поступает очередная партия раненых и вдруг я вижу среди них Изю. Он попадает к нам, у него отнимают руку, но они продолжают друг друга любить. Прошло много лет. Я в Киеве с гастролями Театра Моссовета, и мне говорят: «Ирина, вас хотят видеть». Я выхожу после спектакля. Стоят Женя и Изя. Они поженились и живут в Киеве. А я однажды на фронте чуть не пострадала от – как бы помягче сказать? - «симпатии» военачальника… Мы выступали перед десантниками в лесу. По окончании вечера здесь же на поляне был накрыт стол, во главе сидел командир этой части - майор Леонид Иванович, а тусклые лампы едва освещали еду. Вдруг подошел адъютант командира: «Ирина, полковник просит вас на минуточку». Я делаю шаг от скамейки, темень, ничего не видно, адъютант зажимает мне рот, берет на руки и передает командиру. И меня спасает то, что в кромешной тьме он спотыкается о корень и падает. Я вырвалась из его объятий, вернулась к столу и не отходила от нашего режиссера до конца вечера. А в шесть утра кто-то бросил камушек в окно. Я вышла на крыльцо – стоит Леонид Иванович с громадным букетом начинающих краснеть кленовых листьев. Отдает мне его и говорит: «Девочка, простите меня… Война». Целует руку и уезжает. Вот я говорю, а у меня слезы наворачиваются… - А помните, как узнали о Победе? - Ну, об этом тоже без слез говорить трудно. К концу войны я была уже в Ленинграде. Кстати, после блокады город трудно было узнать. Изменились и люди. Почему в трамвае после войны не принято было говорить громко - потому что всех объединяла жуткая боль. О том, что пережили блокадники, не принято говорить по сей день. Нам с мамой оставалось только гадать, как сложилась судьба наших родственников. Но, увы, ужасно сложилась: у нас там умерло семь человек. Но мы ничего не знали, потому что не приходили письма. А однажды письмо пришло. Я читаю и не могу понять, что там написано. Дело в том, что у наших родственников была фамилия Котовы. В письме написано: «Были у Котяшек в гостях. Нам подавали шикарное блюдо, соответствующее их фамилии». Мама, это что такое, они кошек, что ли едят? Тогда мы еще ничего не понимали. Потому что о мере ужаса блокады никто не говорил. Но я ушла от вопроса. А победу я встретила на Невском проспекте. 8 мая во Дворце искусств (теперь там Петербургский Дом актера) был какой-то творческий вечер. Мы вышли в приподнятом настроении и вдруг громко-громко по радио – объявление победы. Что с нами было! Мы бежали по Фонтанке, стучали во все окна: «Война кончилась! Конец войны!» Как мы ворвались домой. Как обнимались и целовали друг друга. Никто не спал. Утром вышел весь город на улицу, это, конечно, передать невозможно и забыть невозможно. А уж тем более в Питере… |
       
|
