Он попытался открыть глаза и увидеть своего мучителя, но тщетно. Веки были плотно сжаты, что-то на них давило, глаза буквально втискивались в подушку, отчего в них плыли красные и оранжевые круги. Попытался закричать, но ни звука не вылетело из его, как ему казалось, широко распахнутого рта, и только чей-то злобный истерический хохот ударил в уши нестерпимым грохотом. Рванулся, пытаясь встать и освободиться от своих мучителей, но дикая боль, как штопор вворачивавшаяся  в грудь, швырнула его назад и орудийными залпами отдалась у него в ушах! Невидимый бурав неумолимо ввинчивался в сердце и тащил его прочь из груди как пробку из бутылки! Изнемогая от нечеловеческой боли и собственного бессилия, он дико распахнул рот, выпучил буквально лопавшиеся от боли глаза и... проснулся!

Прямо перед глазами была смятая подушка, в уши грохотал оставленный включенным с вечера репродуктор, а грудь что-то остро кололо. Актёр приподнялся с жёсткого дивана и увидел под собой импортную канцелярскую кнопку, из тех, что остриё имеют коническое с диаметром у основания около двух миллиметров, а длина острия — около пятнадцати!  Поднял голову — со стены свешивался  верхний край фотографии дочери. Катька! Он встал, пошарил под диваном, нашел вторую кнопку и прикрепил фотографию к стене. Посыпалась штукатурка —  ремонт давно нужен....

Катька весело смотрела со стены прямо в комнату, и к её веселости словно бы примешивалось какое-то удивление, будто бы она видела знакомую комнату и в то же время не узнавала ее… 

Он вышел на кухню, поставил на серую запыленную газовую плиту чайник и стал искать спички. Под чайником деловито зашумело острое синее пламя. На кухонном столе, на тарелке, нашлась четверть буханки хлеба, в холодильнике — одинокая бутылка молока и плавленый сыр. Пора было идти в театр на репетицию…

Город приютился на горбатом полуострове, высунувшемся в покрытый серым льдом морской залив. Ветер, разогнавшись над скованной морозом и превратившейся в серые бугры водой, врывался на улицы и пронизывал до самых костей. В то же время на асфальте лежала серая каша из грязи и мокрого снега. 

На главной улице во множестве домов были свои отдельные ворота, величественно закрытые перед пешеходами — наследие провинциального города, берущее начало где-то в истории. Правда, в воротах театра была калитка, а по верхней их кромке был пущен какой-то простенький металлический узор. Театр из месяца в месяц работал без прибыли. Актёр давно понял, что это — печальный удел множества провинциальных театров. Провинция — провинцией, но зритель здесь был взыскательный, и на премьерах зрительный зал был всегда полон, однако плохой спектакль впоследствии всегда шёл  почти при пустом зале, когда в театр приходили только те, кто уже пересмотрел все новые и старые фильмы в кинотеатрах города и не знал, куда себя девать. Тогда казалось, что зимний холод стоял прямо в зале.

В эти дни в театре шла пьеса Э. Брагинского и Э. Рязанова «Ирония судьбы, или с легким паром», и хотя действие пьесы происходит в морозную новогоднюю ночь, зал буквально физически ощущал и тепло, и «пар»,  и то, что актёры буквально купались в образах своих персонажей!

За полчаса до начала спектакля Актёр уже сидел в гримерной, и вот уже не он, Актёр, отражается в зеркале и глядит на него оттуда, а Женя Лукашин, тридцатишестилетний врач-хирург из районной поликлиники, которого через пятьдесят минут ирония судьбы — в образе и подобии двух его лучших друзей детства и юности — вырвет из рук так долго и мучительно обретаемой невесты и бросит от всей души... в объятия любимой женщины!

Третий звонок.

Актёр кладет на стол коробку с гримом и проходит мимо афиши спектакля, наклеенной на стене гримерной. В глаза бросается строка  «Надя Шевелёва — арт. Т. Синельникова». 

Надя Шевелёва! Хорошая роль. Очень хорошая!

Снова он стоит в кулисе и в который уже раз в своей жизни с нетерпением ждёт открытия занавеса. Снова его охватывает это ни с чем не сравнимое ощущение за секунды до очередного выхода на сцену, когда оказываешься наедине с залом, и либо у тебя есть что сказать людям, которые сидят по ту сторону рампы, и тогда вы — единомышленники, тогда вы думаете и действуете заодно, либо твои слова просто сотрясают воздух, и в конце спектакля  вы просто расходитесь по домам, обоюдно не довольные друг другом...

...Пошёл занавес, и зритель оказался в ресторане московского аэропорта, где из репродуктора полились неторопливые слова песенки: 

«На троих»  придумано недаром!

«На троих»  придумано не зря,

Ведь недаром в каждой чайной

Есть картина «Три богатыря»...

Вспыхнул театральный прожектор, и вот Актёр, он же — Евгений Лукашин,  сидит себе за столиком и пьёт за здоровье своё собственное и за здоровье своей невесты коньяк с кофе, который в меню почему-то называется «кофе с коньяком».

Роль идет сама, и он ещё и ещё раз с удовольствием примечает  знакомые мелочи. Вон дырка в занавесе, от которой обычно не оторвать Синельникову, а сегодня её почему-то не видно. Впрочем, ей выходить не в первой картине — придёт.

Электрик  Миша стоит у электрического пульта, с помощью которого закрывают и открывают занавес, и что-то виновато объясняет режиссеру. Ну, конечно — занавес и сегодня ходит тяжело, и, конечно, сегодня тоже «ничего невозможно было сделать», поскольку «с самого утра»  у него было «другое»  срочное дело, и он только-только вернулся. Миша — большой специалист, и как что не так по части механизмов или электричества, все сразу  — к нему! И — в театре, и — дома. 

А из суфлерской будки просто сияет физиономия Яши Петроковера. Как он хорошо улыбается с фотографии в фойе — «Зав. радиоцехом»,— но насколько лучше всё это смотрится наяву! Вот и опять он, глядишь — выскочит на сцену и отчебучит что-нибудь этакое от полноты чувств! Но это только так кажется. Яша — человек весьма интеллигентный и не позволит себе такого, а что до его сияющей физиономии, так на лица у нас стандартов нет! Зато смотреть на него — одно удовольствие!..

Как ни подметай, как ни поливай сцену, через некоторое время над ней в свете театральных прожекторов начинают свой танец множество мелких пылинок. Они светятся в лучах осветительных приборов и театральных «пистолетов»  голубым пламенем, и на фоне тёмного зрительного зала словно бы создают какой-то особенный, видимый только со сцены,  «голубой занавес»! Уже неоднократно Актёр ловил себя на том, что если он «видел»  это  театральное чудо, спектакль шёл как по маслу, если же дело «не клеилось», то лишь на следующий день Актёр вспоминал, что «голубого занавеса»  накануне не было...

Сегодня на сцене происходили невероятные события, переносящие главного героя пьесы в течение новогодней ночи из города в город, и были плавающие на чёрно-синем фоне зрительного зала, как казалось Актёру, пылинки-звёздочки его «голубого занавеса»! Они танцевали и смеялись вместе с залом, вместе со зрителями, вместе с Актёром! 

…Друзья суют Лукашина в самолет, а в это время в сознании Актёра вдруг возникает совсем другая картина. Тёмное, почти чёрное ночное небо, на фоне которого, словно в театре теней, рисуются плоские силуэты деревьев Молчановского леса. Чёрная поляна и рассыпанные, как кажется, по ней, а на самом деле — только по кострищу,  рдеющие огоньки угасающего костра. Трое друзей, и среди них — Актёр, сидят у рукотворного созвездия и, завороженно смотрят на огонь.

Физик, не отводя глаз от живого пламени, медленно, почти нараспев, произносит, словно продолжает давно начатый разговор:

— И сказал Аристотель: «Вот какими следует полагать причины возникновения падающих звёзд, воспламенений и других явлений такого рода, созерцание которых может быть лишь очень кратким». Так же недолго будет гореть и наш костер...

Актёр удивленно посмотрел на говорящего:

— Слу-шай! Фи-изик! Твой древний грек говорил мудрые вещи! Ведь жизнь наша действительно быстротечна, а мы порой так бездумно к ней относимся, что от неё  в памяти остаются лишь несколько эпизодов, даже мгновений. А ведь это жизнь. Целая жизнь!

— Ну, положим, есть такие эпизоды, которые можно спокойно поменять на целую, как ты говоришь,  жизнь,— вступил в разговор Адвокат.— Я тогда работал  в прокуратуре, что-то писал к диплому, принимал посетителей, и вдруг распахивается дверь, и передо мной — Она!

Адвокат одной рукой покручивает свой залихватский ус, багровеющий в свете костра, который отражался в стеклах его очков. Эти крохотные искорки словно бы подчеркивали другое пламя, что сильно и ровно горело где-то глубоко-глубоко у него внутри.—  Понимаете, парни, мы ведь встречались с ней уже довольно давно. Мне оставался ещё  год учебы, она заканчивала. Я работал, как уже сказал, в прокуратуре, она — в арбитраже.  А тогда входит — и меня словно током тряхнуло! Никого не вижу, ничего не слышу, и проход между столами вдруг мне показался таким длинным-длинным!  Казалось, что приподнялся потолок и раздвинулись стены! Да не казалось, я это видел, чувствовал!  Честное слово, парни, я не верил, что так бывает! Сразу вдруг — ни треска пишущих машинок, ни людей, ни голосов — ничего, кроме нас двоих. Все стало легко и понятно, поэтому мы не говорили ни слова и только долго-долго шли навстречу друг другу.— Он замолчал, взял в руки хворостину и стал ворошить ею угасающие угли. Из костра с весёлым треском полетел целый сноп ярких искр! — Дня через два окружили меня наши дамы и говорят: «Ну, Паша! Мы думали — такое только в кино или в книгах бывает! Ох, и завидно же нам стало всем! Даже заплакали… А ты даже не заметил»...  А я действительно тогда месяц ходил как во сне...

...Как во сне! 

Во сне может привидеться всякое! Что угодно может приключиться во сне. Может присниться лучшая в мире девушка с редким именем — Надя!

— Ой, как хорошо... Ой... Ой, поплыли!.. Ну что это вы хулиганничаете?! Я же вам — не клумба... — Лукашин-Актёр, которого в это время поливают из чайника, открывает глаза на сцене и, наконец, соображает, что он находится в чужой квартире, в чужом городе, за тридевять земель от Гали-невесты, да и от себя самого бывшего. 

И чего только не случается в новогоднюю ночь! Чуть колышется «голубой занавес»  из волшебного театрального света, и зал по другую его сторону смеется и переживает вместе с героями спектакля!

Актёр играл на сцене и в то же время как бы наблюдал со стороны за собой, за своим персонажем, сравнивая с тем, что было раньше, запоминал новое, неожиданное. Одновременно к нему возвращаются его собственные проблемы, от которых не избавиться даже на сцене. 

Надя Шевелёва!  Лукашина она поливала водой из чайника, чтобы непрошеный  «новогодний гость»  хотя бы поднялся с чужого дивана. Смешно: несколько капель воды — и Лукашин оказывается на пороге собственного счастья, а вот его, Актёра, словно бы окатили из большого ведра. И было это тоже под Новый Год! Но вот когда это всё началось?! И почему именно те, как потом оказалось, пророческие слова, сорвались у него с языка тогда, у костра?.. 

—...Месяц ходил как во сне,— закончил Адвокат, и его глаза, задумчиво остановившись, долго смотрели потом на угасающие угли.— Если бы кто-то другой рассказывал, что так бывает, ни за что бы не поверил! А ты что скажешь, Актёр?!

— Что я могу сказать? Ты же знаешь — я женат семь лет, и в твоём состоянии находился давно. Даже не в твоём, а в своём собственном, ведь у каждого это происходит по-своему. Что было потом? Много было, как говаривал твой древний грек, событий, «созерцание которых может быть лишь очень кратким». Семейная жизнь — штука непростая. Тут ты весь на виду, театр — круглые сутки, и роли — ой, какие сложные! Бывает — поругаешься, но потом подойдешь, извинишься, если ты даже и не виноват — это самое главное,— и снова в одной упряжке.  Поэтому так и называется — супруги... Но всё-таки непостижимые они создания, женщины! Никогда нельзя сказать наверняка, что они сделают в следующий момент, через час, завтра! Вот так греешь-греешь змею на груди, а она тебя потом — р-раз!..

— Перестань, Актёр! Это уже не из твоего спектакля и не твоё амплуа. Твой герой — это  прямой и честный парень, точно знающий цель в жизни и способы её достижения. Так что никакие трудности, печали, а также  личные вывихи со змеями... Нет, это не твоё...

— Да это я — так...

— Ну, и ладно, что так,— вступил в разговор Физик.— Давайте-ка лучше споём. Нашу! А, Адвокат?

— Давай... А помнишь, в какой зелёной тоске мы её писали!

— Да... Настроение тогда было — дальше некуда! Можно было падать с какой угодно высоты с одинаковым результатом… Хуже уже не будет!

 Физик нырнул в палатку и вытащил оттуда раненную когда-то в горах Кавказа гитару: она спасла его от какого-то «горного орла», который после удара ножом, пришедшимся в гитару, даже сам остолбенел. Лак на гитаре в некоторых местах потрескался и облупился. Шрам на верхней деке был «залечен»  эпоксидной смолой... 

Физик положил гитару на колени и тронул струны незамысловатым аккордом:

И в глаза твои превратятся угли.

Не позволю я, чтоб они потухли, 

А  без глаз твоих — ни тепла, ни света,

Словно вдруг потухли и весна, и лето!

Адвокат пел, обхватив руками колени и слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Было видно, что основная идея песни принадлежит ему. Физик, склонившись над гитарой, перебирал струны своей «подруги дней походных», не поднимая головы от грифа, словно бы вёл с ней молчаливый, им двоим понятный и только для них одних важный разговор. Гитара отвечала не только своим голосом: красноватые вспышки света, отражающиеся от лакированной поверхности, стреляли в разные стороны, словно отблески того огня, который горел у него в душе...

От реки, до которой было не более трёх  десятков шагов, тянуло свежестью, и, если прислушаться, можно было услышать слабый шум медленно, но сильно текущей воды. Едва шелестели верхушки деревьев, три голоса вели и вели задумчивую мелодию:

Но погас костёр, и замолкла скрипка, 

А глаза твои скрылись, как улыбка...

Костёр погас. Глаза привыкли к темноте, и показалось, что на поляне стало светлее. Густая чернильная тьма, которая, обступала их со всех сторон, отступила в глубину леса, уползла в кусты. Последние волны тепла расходились от костра в стороны, поднимались вверх, и, словно принимая от них эстафету, всё ярче загорались на небе мохнатые колючие звезды...

...На галерке вдруг вспыхнула звезда театрального «пистолета». Острый голубой луч ударил в руки Лукашина, и обрывки фотографии надиного бывшего жениха медленно закружились в воздухе, голубыми снежинками опускаясь на сцену. Теряя последние крохи тепла, замерзала на лету неудачная любовь Нади Шевелёвой, замерзала окончательно и бесповоротно, потому что вот этот, стоящий перед ней смешной, немного неловкий, но чем-то очень симпатичный московский врач, совершенно невероятным образом объявившийся в ее квартире в ночь под Новый Год, рвал фотографию совершенно спокойно, не боясь, что ему в голову полетит тарелка с праздничного стола, потому что он  нашел, наконец, ту, которую искал «всю свою сознательную жизнь», и третьему следовало удалиться, пусть даже она поняла бы эту необходимость через столь «жестокий»  поступок.

Руки Лукашина  медленно разрывали плотный прямоугольник фотобумаги, а вот глаза... Глаза Актёра, а не Лукашина словно бы на мгновение остекленели и ничего не видели. Лицо его вдруг побледнело, что было заметно даже под слоем грима. Он стоял боком к зрителю, но партнерша и режиссёр за кулисами отлично всё видели: с Актёром творилось что-то непонятное.

Режиссер метнулся  к крайней кулисе. Даже Яша из суфлерской будки смотрел напряжённо, перестав вдруг улыбаться. Он раньше никогда не видел Актёра в таком состоянии.

Перед Актёром была сейчас не Надя Шевелёва, а его собственная жена, и ему на миг показалось, что в руках у неё только что была не фотография, а его собственное сердце, непонятно каким образом выставленное премьерой на всеобщее обозрение. Вспыхнувший луч голубым клинком ударил в самую его середину, и оно медленно разваливалось тяжелыми кровавыми каплями! Чёрт возьми! Только этого ему не хватало! Актёр поймал напряжённый взгляд режиссёра, краем глаза заметил взволнованное лицо начальника радиоцеха,  на что ушли буквально десятые доли секунды — спектакль пошёл дальше!

... Лукашин медленно, но неотвратимо, чувствуя всё большее доверие со стороны Нади, завоёвывал её сердце, вытесняя из её привычного мира надёжного и обстоятельного жениха с машиной. Всё представлялось теперь ясным и простым.

Актёр представил себя самого, каким он был восемь лет тому назад, когда  подхватывал жену на руки и без единой остановки взбегал с этой приятной ношей на самый верх Морской лестницы. Она счастливо смеялась, обхватывая его руками за шею и  отчаянно болтая при этом ногами. Наверху они молча стояли рядом и смотрели на море. Широкая большая вода манила вдаль, и казалось, что всё это принадлежит им двоим, тем более что за спиной, в окружении грозных медных пушек, стоял сам царь Пётр в мундире бомбардирского капитана, в треуголке и с тростью, головку которой твёрдо сжимала его откинутая в свободном движении назад рука. Пётр уверенно смотрел вперед, где разворачивался белый «Метеор», отваливая от пассажирского морского вокзала. Вот он разогнался, встал «на крыло» и, оставляя за кормой белоснежный бурун, полетел навстречу большой воде и быстро скрылся за горизонтом. Только  слабый след дыма повис над водой, но вот и его разогнал ветер над заливом...

...Премьера удалась! Как откликались зрители на каждый поворот в развитии действия, которое уже подходило к концу. Вот сейчас мы выйдем из левой кулисы: Надя в белоснежной фате, я — в чёрном костюме, и наш дальнейший совместный путь будет проходить уже за занавесом. За нами выйдут друзья, а из правой кулисы должен выйти «персонаж с цветами», букет которых немногим отличался от того «ценного веника», с которым под каждый Новый Год Лукашин ходил в баню и который навсегда соединил руки Нади и Жени. Даже как-то неудобно перед зрителями. Но, с другой стороны, если на каждый спектакль покупать букет живых цветов, да ещё  зимой...

А вот этого никто не ожидал!

Спектакль заканчивался, но ещё не закончился. Персонаж с цветами пока не появился, друзья Лукашина только ещё выходили из кулисы, а откуда-то из первых рядов вдруг выскочил парень в синем костюме, метнулся по боковой лестнице, и вот он уже на сцене! Он буквально разбивает собой толпу «друзей», оказывается перед женихом и невестой и вручает Наде Шевелёвой огромный букет  живых алых  тюльпанов!  

Концовка спектакля получилась как бы смятой, на сцену сразу выскочили рабочие сцены, другие актёры, режиссёр, — вроде бы, навести порядок и выпроводить непрошеного «варяга»,— зал уже гудел нарастающей волной аплодисментов! Не  было ни актёров, ни зрителей! Были люди, понимающие друг друга и благодарные друг другу за это понимание! 

Был Его Величество Театр!

Занавес закрылся, Актёр ушёл в левую кулису. Т. Синельникова  задержалась на сцене с «персонажем с цветами». Это был её муж. Актёр почему-то недолюбливал его и сейчас, и раньше… 

Он разгримировался, вышел через служебный вход, и за ним лязгнула железная калитка в театральных воротах. 

...Мокрая снежная каша на улицах превратилась в жидкую грязь, и перекрёстки превратились в переправы. Он зашёл в ближайший гастроном, купил банку консервов и бутылку вина. Дом был в пяти минутах ходьбы от театра, и он намеренно сделал большой круг, чтобы не сразу попасть туда...

Под потолком вспыхнула голая лампочка, отчего комната стала ещё более неуютной. Актёр стащил с себя пальто и сел на диван, положив покупки на стол. Есть почему-то расхотелось. Тогда он достал с полки новую роль и стал читать самую последнюю страницу: «Нужно было жить и исполнять свои обязанности...»

«Жить...— повторил Актёр вполголоса.— Жить»...

Он положил на диван подушку, снял пиджак и небрежно бросил его на сиденье стула. Потом лёг и укрылся своим бобриковым пальто. Нужно было подумать, и не хотелось тратить время на еду.

Пиджак так упал на сиденье стула, что из внутреннего кармана медленно пополз лохматый паспорт его владельца. Падая вниз, он зацепился за стоящий на полу у стола вентилятор, раскрылся на лету и упал на пол вверх страницей, на которой стоял штамп ЗАГСа: «Брак с гражданкой  Т. Синельниковой расторгнут», и дата…

Лампа без абажура светила Актёру прямо в глаза. 

«Вся жизнь — театр, а люди в нем — Актёры», а Актёрам просто необходимо хорошо играть.

Может быть, не играть, а... жить? И  просто так жить, и жить,  дорожа выпавшей ролью,  ведь, в конце-то концов, все роли заканчиваются. Но ведь сегодняшняя премьера удалась, и всем было хорошо — и зрителям, и Актёрам… 

Кто же сыграл не так?

____________________________

© Моляков Василий Александрович