Давно это было. А как было, я описал в одной из своих повестей, где рассказал, как, на переломе эпох, на сломе судеб и страны, и своей собственной, чистил свою библиотеку.

Чистил и реквизировал то, что ещё вчера составляло предмет моей гордости и подогревало тщеславие. Ещё бы! Одна из лучших политических библиотек в городе.

Теперь, по прошествии лет, я уже точно знаю, что время не в силах стереть мои тогдашние переживания. Моё ошеломление, когда снял я с полки тома четвёртого (оно было совсем не в ходу, в ходу было пятое) издания полного собрания сочинений вождя и во втором, внутреннем, ряду открылись взору  разрозненные тома собрания сочинений второго вождя, шеститомник Мао, других, калибром помельче.

Когда дым сражения рассеялся, я, опустошённый не менее книжных полок, нашел устоявшими при разгроме тома Неру – «Письма из тюрьмы», Ганди – «Моя жизнь», пяток других достойных имён.

Ища оправдания своему безумному поступку, я объяснял самому себе, что освобождаюсь от идеологии, от её тяжёлых, классовых оков.

От её наглой, часто элементарно безграмотной, но безапелляционной и самоуверенной манеры навязывать себя.

И, вот, двадцать лет спустя, я снова возвращаюсь мыслями к тем очистительным дням, наблюдая, как сейчас, через толщу текущих дней, опять предельно нагло пробивается идеологический бурьян, отваром которого меня усердно потчуют нынешние, хорошо оплаченные властью, властители дум.

Идеология снова становится политикой.

Уверенно, занимая места пока ещё не оформившихся до конца символов. Нарастающие противоречия (диалектика!) вынуждают к этому. Люди ведь и правда никогда не жили и не будут жить вне истории и вне идеологии. И та и другая сами находят людей, хотя пытливому уму понятно, что народ объединяет не идеология. Объединяет, - если объединяет – идея.

У нас после советского марксизма наступил идеологический вакуум (чего бы я книжки-то с полок швырял!), в который хлынули – другого-то слова и не подберёшь, – хлынули и вчерашние, и сегодняшние, и прожектёрские мировые (не только, я думаю, западные) моды, перемешались, например, с  русской, по сути, позавчерашней, религиозной философией.

Мне достаточно понятно, почему это произошло, почему это стало возможным.

Общество лишилось хоть какого-то (тут уж не до ясного) понимания, куда оно идёт, чего хочет, какого будущего добивается.

Прежний проект тотального переустройства мира и человека, он очень близок, очень родственен христианству, например. И первым-то коммунистом, пожалуй, был Христос – «нынче творю всё новое…»

Впрочем, задолго до Христа идеологические сшибки были такие, что мало не покажется.

Есть у меня на этот счет одна изумительная  выписка из Библии (Пар. 18: 6-7). Вот она во всей своей категоричности: - « И сказал Иосафат: - нет ли  здесь ещё пророка Господня? Спросим и у него. И сказал Царь Израильский Иосафату: - есть ещё один человек, через которого можно вопросить Господа, но я не люблю его, потому что он не пророчествует обо мне доброго, а постоянно пророчествует худое: это Михей, сын  Иемвлая».

Не слабо заявлено, не так ли?

 - «Я не люблю его, он пророчествует обо мне худое…»

Понадобилась пройти векам и векам, чтобы удалось хотя бы как-то 

уравновесить эту откровенную идеологическую установку властного лица. Это сделал наш современник Х. Ортега-и-Гассет. – Либерализм – это предел великодушия; это право, которое большинство уступает меньшинству, и это самый благородный клич, когда либо прозвучавший на Земле.

Будем помнить также, что идеология – это зыбкий фактор массового сознания. Отцы марксизма, как известно, начинали свою теоретическую деятельность с критики идеологии, как извращенной формы сознания…А потом они хорошую отмычку в руки страждущему человеку дали: … чтобы покончить с иллюзорным сознанием, надо покончить с таким социальным устройством, которое рождает иллюзии, нуждается в иллюзиях и закрепляет иллюзии…

У меня сердце защемило от этих прямых, как лом, мыслей и строк, к которым я, точно, не менее двух десятков лет не обращался.

Кажется, последней – такой очень и очень публичной, а не кабинетной – теоретической попыткой перебросить мостик от марксистской эпохи к нашим дням была газетная статья Г. Попова о Плеханове. Мы её тогда – на грани веков – распечатывали на ксероксах, читали с лупой в глазу, нащупывая, выискивая, выглядывая тропинку, связующую прошлое и будущее.

Тогда ещё казалось, что статья может дать ключ к решению назревших проблем, стать компасом в набирающей силу буре.

Возможно, это был последний труд в рамках старой теоретической парадигмы, разукрашенный авторским революционным романтизмом.

Сдулся и этот порыв под напором нашего неистребимого двоемыслия. Я бы не вкладывал оскорбительно-уничижительного смысла в это определение.  Оруэлл достаточно спокойно разъяснял его – это когда человек верит одновременно в две совершенно противоположные версии. Это, и правда, про нас.

В итоге, на закате нынешнего политического  времени, получается у нас наваристый идеологический бульон. В нем булькают не очень уверенные попытки сочинить новую – старую идеологию, только теперь густо приправленную церковным и монархическим мракобесием. Ничего из этого ни путного, ни даже приличного не получится. А если получится, то только деформация. И идеологии, и развития, и нации.

У нас сейчас нет никакой идеологии, у нас – система двойных стандартов. А она -  вовсе не идеология, по которой,  в идеале,  должна кроиться желанная модель мира, правила поведения, складываться людской путеводитель по жизни.

Отсюда делается шаг к морали, к ограничению, к пониманию сути свободы. Ясно же, что свобода без убеждения, то есть без идеологии, это беспредел, без неё нельзя понять, какая деятельность человека несёт добро, а какая творит зло.

Свобода и справедливость по сути своей противоположности. Свобода – это несправедливость, а справедливость – это несвобода. Ходьба по кругу, остановишься – нарушишь равновесие.

Увы – увы! Наша политическая философия,  если она ещё, как пульс, нащупывается, признаёт только идейную гомогенность общества, то самое пресловутое единство, ту самую волю и точку зрения большинства.

Вот что, я думаю, питает наш страх.

Как только страх перестаёт действовать, общество взрывается, а государство распадается. Это мы видели собственными глазами.

От Аристотеля мысль-то тянется. – «Государство при постоянно усиливающемся единстве перестаёт быть государством».

Людям внушают, что национальная идея это есть могучая воображаемая платформа, некая грандиозная жердь, на которой  рядком, в абсолютном согласии, сидят все вместе. Вот это, мол, и есть искомое благо.

Наша власть хочет править так, чтобы её не просто терпели, а любили, восхищались ею, забывая о хлебе насущном.

Мы когда власти мешаем?

Когда начинаем думать по-своему. Этим мы ей очень мешаем. И быть, и жить, и вообще. Поиски идеологии, особенно сверху, ведутся настырно. Они подпитываются тоской по утраченной силе. И даже самый последний из низов тоскует по утраченной великой державе. Хотя спроси – чего она ему? – внятного ответа не будет. В крови сидит.

Эти поиски порой приобретают причудливый характер. Подумать только, в светском государстве власть, не способная родить ничего сколько-нибудь напоминающего государственную идею, за идеологической поддержкой обращается к церкви. К русской православной: вы нам – идею, мы вам – воцерковление государства.

А Конституция!?

А другие конфессии?

А? – Бесконечные «а», ничего не объясняющие. Только и ясно, что государство – это всё, остальное – ничто. Кто против государства, точнее, против тех, кто присвоил себе право выступать от его имени, – тот враг России, а, значит, и враг народа.

Какое-то время боялись «охоты на ведьм».

Что ж, получите! – Ведьмы сами выходят на охоту. Как это может быть, достаточно вспомнить близкий пример китайской культурной революции. Когда наружу вырываются самые темные инстинкты толпы, провоцируется бунт дикости против знания, хамства против культуры, зверя против человека. Перемесили в Китае тогда сколько? Не сто ли миллионов судеб?

После революций, особенно победоносных, всегда так бывает – происходит незаметный вначале, но обязательный переход – по Алданову – от всенародного восторга к всенародному ужасу.

И тут уж ничего поделать нельзя. Если не знаешь цели, - глаголет старая мудрость, – то никакой ветер не будет попутен.

Спи, страна, привычным сном разума. Только ненароком во сне-то не помри.  

______________________

© Ерохин Николай Ефимович