Выдающийся судебный медик, внесший значительный вклад в развитие науки и практики судебной медицины,  Лазарь Маркович Эйдлин, родился 18 июля 1898 года. В 1924 году закончил медицинский факультет Томского университета по кафедре судебной медицины. Кафедрой заведовал проф. К.А. Нижегородцев, у которого Эйдлин был научным сотрудником в течение двух лет. В 1926 г. Эйдлин поступил в аспирантуру при кафедре судебной медицины Саратовского университета, которой руководил профессор Михаил Иванович Райский. После окончания аспирантуры работал судебно-медицинским экспертом Саратовского района.

  С 1930 года Л.М. Эйдлин - доцент кафедры судебной медицины Воронежского университета, а в 1932-м избирается заведующим этой кафедры на долгие 20 лет, которая из отсталой становится одной из ведущих кафедр судебной медицины страны. В эти годы им были созданы научные направления, разработаны новые методы исследования, собран богатый музей макропрепаратов и диапозитивов. В 1936 г. Л.М. Эйдлин защищает докторскую диссертацию на тему: «Огнестрельные повреждения», по материалам которой в 1939 г. издает первую в стране и единственную в течение десятилетий монографию под тем же названием.  В предисловии  к ней корифей судебной медицины М.И. Райский пишет: «По широте охвата темы, полноте разработки её отдельных частей, по колоссальной  литературе, использованной автором (около 500 источников) труд Л.М. Эйдлина, является выдающимся. Сюда следует добавить еще новизну и оригинальность ряда опытов и наблюдений…».  В эти годы он одновременно руководит Воронежским областным Бюро СМЭ, является деканом, заместителем директора по научной работе и директором Воронежского медицинского института. Сразу после войны и в послевоенные годы к нему потянулись демобилизованные офицеры - А.С. Литвак, Л.М. Бедрин, А.В. Попов, выпускники и врачи И.И. Семенов, И.Я. Купов, Л.Я. Трахтенберг, А.И. Туровцев, А.А. Мовшович, Е.Е. Кутняк - и все они защитили кандидатские диссертации, а многие из  них позже и докторские, стали крупными судебными медиками, возглавившими кафедры и Бюро СМЭ. 

    Активная организаторская, научная, педагогическая и  экспертная деятельность в Воронеже была прервана в связи с «делом врачей-вредителей» еврейской национальности, которое в конце 1952 года после специального Постановления ЦК 

ВКП (б) по указанию Сталина, было сфабриковано Берией. В 1953 году начались аресты видных деятелей медицины, увольнения, особенно в крупных городах европейской части страны. 

      Примечательно, что в формулировке Приказа о его увольнении было записано, что Л.М. Эйдлин, как ученый и администратор, недостаточно пропагандировал модное тогда учение И.П.Павлова о значении Центральной нервной системы. Так, в конце 1954 г. в числе других крупных ученых-евреев, по иронии судьбы, он попал в Самаркандский мединститут им. акад. И.П. Павлова. 

      За полгода до приезда Л.М. Эйдлина я на отлично сдал экзамен по судебной медицине, о которой мечтал ещё до поступления в мединститут. На кафедре преподавали эксперты Бюро СМЭ, начальником которого был недавний ассистент кафедры нормальной анатомии, а лекции по совместительству читал заведующий, располагавшейся по  соседству кафедры оперативной хирургии. За всю истории кафедры на ней работал только один кандидат наук. Тем не менее, я посещал кружок, работа которого заключалась во вскрытиях трупов с обсуждением заключения.  Познакомившись с коллективом кафедры и Бюро, которые располагались вместе в одноэтажном здании, Лазарь Маркович натолкнулся на список кружковцев и стал их отыскивать. Так, на кафедре рентгенологии, где я проходил субординатуру (интернатуры ещё не было), меня нашла санитарка Бюро и сообщила, что меня вызывает приехавший к ним профессор. По дороге она успела мне сообщить, что он раньше заведовал кафедрой в Воронеже, что еврей, что очень строгий, что часто приходит на вскрытия, всё знает, и начальник его боится. Кроме этой  информации, я ничего не слышал об Эйдлине, до того, как предстал перед ним. Он спросил меня о работе кружка, о моих планах после окончания института, был доволен, что я владею фотографией, предложил посещать кружок и пригласить всех желающих. Через пару дней я привел двух своих приятелей и впервые получил тему для научной разработки. Надо было изучать ссадины непосредственно под малым увеличением биологического микроскопа (о стереомикроскопе я  не знал) и фиксировать с помощью микрофотографии все особенности. Темы были даны и двум другим выпускникам. Я сразу спросил,  где фотолаборатория, на что получил ответ, что её нет и что первая моя задача – обеспечить, вместе с друзьями, возможности для работы. «Посоветуйтесь с друзьями и предложите план строительства и оборудования лаборатории с учетом электропроводки, представьте список оборудования и необходимых фотоматериалов». В процессе обсуждения с друзьями предстоящей работы, мы пытались обращаться к профессору, но он сказал, что следующая встреча будет, когда мы внесем продуманные предложения. Так, мы получили первый урок: не рассчитывать ни на кого, всё продумывать, организовывать и выполнять своими силами. Деньги на материалы и автомашину Эйдлин потребовал от начальника, учитывая, что фотолаборатория будет принадлежать бюро и обеспечивать иллюстрацию экспертиз. Позже он добился от начальника приобретениея фотооборудования и переносного рентгеноаппарата. Только после пристройки фотолаборатории, электропроводки и расстановки оборудования, месяца через три, мы смогли приступить к выполнению научной работы. После этого двум из нас, мне и Николаю Александрову, Лазарь Маркович предложил поступить в аспирантуру, так как ему выделили два места. Впоследствии оказалось, что ректорат направил на кафедру также третьего выпускника местной национальности - нашего однокашника Хайдара Муртазаева. А в ассистенты Эйдлин пригласил молодого, но опытного эксперта С.Д. Бляхмана. Так складывался коллектив. Профессор взял под свою опёку всех экспертов Бюро СМЭ во главе с начальником, проверял все экспертизы, следил за использованием лабораторных методов исследования, был требовательным к объективным доказательствам любого вывода и формулировке заключений, с обязательным применением макро- и микрофотографирования повреждений и рентгенографии, за которые при каждой ошибке доставалось мне, как ответственному за эту работу. 

     Однажды  в морг доставили  труп мужчины с огнестрельным повреждением головы. Вскрывал его мой одногруппник, эксперт В.Б. Айрапетов (в последующем зав. кафедрой судебной медицины Андижанского мединститута), но предварительно фотографирование и рентгенографию должен был произвести я. На лбу справа была огнестрельная рана округлой формы диаметром 1,8 см с ободком осаднения по совершенно ровным краям. После обзорного фотографирования головы с раной и изолировано раны с близкого расстояния, которое достигалось с помощью переходных колец, я произвел рентгенографию головы. По заведенному Эйдлиным  порядку, вскрытие не начиналось, пока не будут проявлены и просмотрены еще мокрые пленки. Рассматривая проявленную ренгенопленку я увидел в затылочной области продольную полосу просветления, расположенную спереди-назад и несколько снизу–вверх. Как обычно, я понес показать фото и рентгеновские снимки  не эксперту, а профессору, комментарий и замечания которого я с интересом выслушивал. Но в этот раз Лазарь Маркович, увидев рентгеновский снимок, пришел в ярость, он кричал, показывая на продольное просветление, что я работаю небрежно, ибо не убрал какой-то посторонний предмет, этим  затягиваю вскрытие и порчу дефицитную пленку. Наконец он успокоился, потребовал проверить кассету, убрать всё в фокусе рентгеновских лучей и повторить снимок. На  повторно выполненной рентгенограмме всё в точности повторилось, и тогда Лазарь Маркович пришел на вскрытие. Дал указание  начать вскрытие с головы  и когда  был извлечен головной мозг,  стало понятно, что тень на рентгенограмме образована металлической гильзой от охотничьего патрона, обращенной донышком к затылку. Как  выяснилось позже  от следователя, это происшествие случилось во время охоты. Приятель потерпевшего, свидетельствовал, что заряжая ружьё его напарник перед гильзой в патронник вложил шарик от шарикоподшипника. При выстреле шарик подшипника,  застрял во входе в  канал ствола и пороховые газы, раскрыв ружьё  выбросили гильзу в назад. После чего гильза донышком пробила лобную кость и проникла в череп. Описание этого случая приведено в монографии Л.М. Эйдлина (1963), а затем в отдельной статье. Подобный феномен описан и в монографии В.И. Молчанова, В.Л. Попова, К.Н. Калмыкова «Огнестрельные повреждения и их СМЭ» (Л.,1990). 

    Он воспитывал в нас желание жить судебной медициной, активно участвовать в различных конференциях, публиковаться  и читать всё, что публикуется (тогда это было возможно), иметь личную библиотеку, приобретая всё, что касается нашей специальности. Где бы мы ни были, обязательно посещать кафедру и бюро, знакомиться со своими коллегами и их работой. Уже после защиты диссертации, будучи экспертом и ассистентом, я ненадолго приезжал к родным в Ростов и Краснодар, где посетил  кафедру и Бюро, но не рискнул зайти на лекцию В.И. Щедракова и не поинтересовался, есть ли музей на кафедре Кубанского мединститута, которой заведовал В.Л. Святощик. За это мне крепко досталось от Лазаря Марковича. Позднее, будучи ректором в Чите, затем заведующим кафедрой в Ростове, я сохранил эту традицию, доставшуюся от Л.М. Эйдлина, и, бывая в командировках, в том числе не связанных с судебной медициной, я всегда приходил к своим коллегам, высматривая что-то полезное. А вот воспитать это в своих учениках, увы, так и  не сумел... 

     Некоторым сотрудникам, помимо аспирантов, профессор предложил тему кандидатской диссертации, но был очень жестким руководителем. Например, пригласив С.Д. Бляхмана, который в 17 лет, призванный на фронт потерял ногу, он поставил условие не привозить из Ташкента семью, чтобы полностью отдавать себя научной работе. Только через полгода,  тот  не выдержал и перевез жену с двумя детьми в Самарканд, о чем по большому секрету поделился только со мной. От аспирантов он потребовал все три года не отвлекаться совмещением, не  иметь  выходных дней, отпуск использовать только для поездки в Москву для работы в библиотеках  или для участия в конференциях или семинарах. Когда мне понадобилось 10 дней в летние каникулы для поездки с будущей женой, для знакомства с её родителями, он наотрез запретил и сказал, чтобы я не забывал, что я аспирант, а не человек. Он усмехался и не одобрял, когда узнавал, что кто-то из его учеников праздно провел вечер, смотрел кинофильм или читал художественную литературу. Надо сказать, сам он вел аскетический образ жизни. Жил всегда без семьи  (жена безвыездно оставалась в Воронеже, сын служил в Дальневосточном округе). Ежегодно он почти по два месяца в летний отпуск, заезжая в Воронеж на недельку, проводил в библиотеках Москвы и Ленинграда, зная два языка, что тогда было редкостью, он знакомился с иностранной медицинской литературой. Словом, себя он полностью отдавал науке и экспертной работе и требовал такой жизни от своих сотрудников.

   Хочу поделиться одним эпизодом, характеризующим характер Лазаря Марковича. В июле 1958 года ему исполнялось 60 лет и 35 лет активной деятельности в судебной медицине. На юбилей тепло откликнулся журнал «Судебно-медицинская экспертиза», пришли более двух десятков почтовых поздравлений от судебных медиков. А мы, преподаватели и сотрудники кафедры и Бюро СМЭ стали загодя готовиться к этому торжеству. Тем более, что профессор был одинок, друзей в Самарканде у него не было.  Подготовили приветствия, распределили роли, собрали деньги, достали продукты и спиртное. Решили это сделать сюрпризом, но трудность была в том, что всегда открытая летом дверь кабинета профессора выходила в вестибюль, который мы должны были многократно пересекать, чтобы пройти в помещение музея, в котором накрывался стол. И мы придумали всё, заранее заготовленное, подавать через окно с противоположной стороны, один из нас взобрался на стол и подававшие ему посуду, цветы, подарки, а женщины внутри это расставляли. К 10 часов утра всё было готово и, оставив дежурного в амбулатории,  все сотрудники  - от начальника, преподавателей и экспертов до лаборантов и санитаров влезли через окно в комнату и уселись за накрытые столы. После этого начальник попросил Лазаря Марковича пройти в музей, тот оторвался от дел и уверенный, что вызывают на какую-то консультацию, вошел в помещение. Встретили его аплодисментами, начальник, произнес заготовленную речь, которую закончил тостом, а мы дружно подняли наполненные бокалы. Профессор стоя нетерпеливо дослушал до конца восточное поздравление, не принял протянутый ему бокал и сухо сказал: «спасибо, но я привык в рабочее время работать и требовать это от своих сотрудников» - и ушел. Мы растерянно и разочарованно поставили бокалы и только ровесник профессора санитар Иван Степанович, сказал: «а я не привык оставлять наполненный стакан, так что, извини Лазарь, за твое здоровье!». Выходили мы молча, через дверь.  Продолжили после рабочего дня - не все и без энтузиазма.

     Начиная с первого года и ежегодно мы все выступали с докладами на Всесоюзных, Российских и межобластных конференциях в Одессе, Риге, Москве, Ленинграде, Душанбе, Ташкенте и других городах. Слушали и знакомились с крупными учеными и своими сверстниками. Когда в Риге я рассказал первым аспирантам Эйдлина, А.С.Литваку и Л.М.Бедрину о нашей жизни, они хохотали: «Лазарь Маркович с возрастом не изменился» и наперебой рассказывали, как им, уже взрослым, прошедшим войну, доставалось и как приходилось ловчить, чтобы выкроить время для личной жизни.

      Необычайная энергия, любовь к профессии, большая эрудиция и требовательность Л.М. Эйдлина вывели периферийную  кафедру Самаркандского медицинского института в первую десятку лучших в стране, что отметил председательствовавший на Одесской конференции М.И. Райский, а позже отмечали В.И. Прозоровский и М.И. Авдеев. Тогда под руководством профессора изучались разные вопросы механической травмы, впервые разрабатывались такие методы исследования, как непосредственная микроскопия повреждений кожи и костей, отрабатывалась участково-послойная рентгенография, ангиография легких при травматических воздействиях, исследование костных шлифов с целью установления видовой принадлежности костей, остроумно совершенствовался метод Коккеля получения поперечных  срезов волос (Эйдлин предложил получать одним срезом несколько пучков разных волос, что позволяло их легко сравнивать); термическая и химическая дифференциация волос, признак установления огнестрельного характера повреждений по особенностям губчатого слоя костей, рентгенографическая диагностика воздушной эмболии, проба с глицерином для выявления и доказательства пороха, позже хроматографические методы выявления следов алюминия, свинца и меди, а затем полиметаллическая бумага для одновременного определения разных металлов.  Благодаря авторитету, требовательности и настойчивости Л.М. Эйдлина в судебно-медицинскую практику внедрялись новые, особенно физико-технические  методы исследования. Из стен неизвестной до того кафедры (как и в Воронеже) стали выходить диссертации: Н.Г. Александрова, Х.М. Муртазаева, С.Д. Бляхмана, В.И. Акопова, Д.Д. Джалалова, причем все названные диссертанты  в последующем стали заведовать кафедрами.

     В эти годы Лазарь Маркович опубликовал в журнале «Судебно-медицинская экспертиза» обзоры работ советских и зарубежных судебных медиков: «О значении планктона в диагностике утопления», «О возможности и значении выявления следов металлизации в  зоне повреждений», «К судебно-медицинской оценке жировой эмболии», «О возможности выявления по микроструктуре костей видовой принадлежности и возраста». В 1963 году он переиздал в Ташкентском издательстве «Медицина» свою монографию «Огнестрельные повреждения», в которой существенно доработал прежние данные, использовав результаты послевоенных работ - собственных и своих учеников. Нашлось там место и моим изысканиям, в связи с чем, хотел бы, не в пример некоторым нынешним ученым, отметить, что он называл только автора-исполнителя,  не приписывая к нему свои заслуги руководителя. В списке его работ не найти выполненную в соавторстве, он не присоединял к своим исследованиям никого, но и никогда не приписывался к другому автору, несмотря на то, что в основе исследований его учеников были его идеи, которые воплощались в работу от начала до конца под его руководством.  Благодаря своему широкому кругозору и знаниям, Л.М. Эйдлин консультировал ряд диссертационных работ из других кафедр Самаркандского и Ташкентского мединститутов, был назначен проректором по научной работе. 

       Заведуя кафедрой в Самарканде с 1954 по 1962 гг. и перед уходом на пенсию  с 1963 по 1966 гг. - кафедрой Ташкентского мединститута, Л.М. Эйдлин подготовил местные кадры судебных медиков и существенно повлиял на судебно-медицинскую деятельность в Узбекистане. Как и в Воронеже, он возглавлял научное общество судебных медиков.

  Хотелось бы отметить, что научные исследования проф. Л.М. Эйдлина охватывали многие разделы судебной медицины и в то же время отличались глубиной, доступностью и простотой, чему он придавал большое значение, с учетом условий работы рядового эксперта. Это особенно заметно на исследованиях огнестрельной травмы. Так, для выявления следов металлизации в области повреждения, он ещё в 1932 году, вместо  жестких рентгеновских лучей, пробивающих следы металлизации, предложил метод участково-послойной рентгенографии с помещением рентгеновской пленки  не в кассету с усиливающими экранами, а в бумажный пакет. Актуальны своей эффективностью и простотой, особенно в условиях работы районного эксперта, в те годы были и предложенные Эйдлиным методы выявления копоти, и усовершенствованная им проба с глицерином для выявления зерен несгоревшего пороха, которая обнаруживала характерную  микроструктуру для дымного и бездымного пороха. Надо иметь в виду, что ни аппаратов с лучами Букки, ни фотографии в инфракрасных лучах у криминалистов не было. Учитывая относительную сложность гистологического исследования, недоступного для работы в судебно-медицинских районных отделениях, в начале 1950 годов он предлагает метод непосредственной микроскопии для выявления невидимых визуальным исследованием особенностей огнестрельной травмы, доказывая, что в ряде случаях этот простой и быстрый метод заменяет гистологическое исследование, а иногда его превосходит. Появившейся позже стереомикроскоп сделал этот метод незаменимым не только при исследовании огнестрельных ран и повреждений вообще, но при исследованиях изменений кожи и костей с другими целями. В 1960-х годах он разрабатывает простые в исполнении  хроматографические  методы выявления свинца, меди, алюминия, а затем экспресс-метод с помощью полиметаллической бумаги для одновременного обнаружения разных металлов. Примечательно, что все методы далее разрабатывались и усовершенствовались его учениками. Например, участково-послойная ренгенография - А.С. Литваком, непосредственная микроскопия механических повреждений кожи - В.И. Акоповым; костей скелета (положившая основу для целого направления судебно-медицинской остеологии, созданной проф. В.Н. Крюковым и его учениками) - Х.М. Муртазаевым;  использование хроматографии для обнаружения следов металлизации И.Я. Куповым и т.д. Или другой пример, показывавший, как главное направление, предложенное Л.М. Эйдлиным, в дальнейшем проводилось его учениками. В 1939 году он заинтересовался проблемой диагностики воздушной эмболии и опроверг распространенный тогда, казалось бы, надежный её признак «вспененной крови» в сосудах легких, описанный Моргенштерном. Затем предложил применять рентгенографию сердца для выявления воздуха в правом желудочке сердца, метод который разработал под его руководством С.Д. Бляхман. Не оставляя идею диагностики воздушной эмболии, в 1950 годах Л.М. Эйдлин  обратил внимание на применение ультразвуковых лучей в зарубежной клинической медицине и высказывал предположение, что их можно использовать для выявления воздуха в полостях организма, так он является препятствием для их распространения. Через много лет, используя в далекой от Самарканда, Чите, его идею, мой аспирант М.Д. Бляхман (сын С.Д. Бляхмана) успешно развил её. В своей кандидатской диссертации он разработал метод ультразвуковой диагностики воздушной эмболии. 

   В 1965 году я переехал в Читу на заведование кафедрой судебной медицины, а Л.М.Эйдлин через год оставил работу и вернулся в Воронеж. Он регулярно посещал заседания общества, писал статьи и публиковался в журнале, активным членом редсовета которого он был.  Мне он прислал поздравления и, по долгу учителя, наставления по новой должности. У нас началась переписка, тем более, что я перевел из Самарканда С.Д. Бляхмана на должность доцента. Я сохранил около 60 писем, в которых обсуждались  наши работы и давались рекомендации. В одном из них он назначал мне свидание в Калинине на Всероссийской конференции, куда он, пенсионер,  ездил (естественно за свой счет) с докладом. В другом письме он восхищался впервые увиденными двумерными эхограммами, хвалил за успешное использование уксусно-спиртового раствора для восстановления ожогов кожи, но иногда следовала критика. В ответ на посланную ему неудачно написанную статью моего аспиранта, он пишет: «Я всегда рекомендовал до опубликования статью показать простому лаборанту. Если он всё поймет, то можно публиковать, если нет – нужно дорабатывать. Понятно, что я не имею в виду анализ результатов». Масштаб его интересов и острота восприятия с возрастом и положением не изменялись. Приведу отрывок из его очередного письма: «…К большому сожалению, взаимокритика, без чего не может развиваться наука, начинает всё больше и больше уступать свое место взаиморасшаркиванию. Заметно увеличивается количество никчемных модно-конъюнктурных  работ, которые,  как падающие звезды рассекают небосклон нашей науки». Знал бы Лазарь Маркович, что происходит сейчас в нашей науке и в экспертной  практике, какой глубокий кризис переживает  специальность, которой он посвятил жизнь. 

     За год до кончины, он с непривычной мягкостью писал мне в Читу, что я во многом повторил все этапы его пути и в судебной медицине, и в администрировании. «Ваши научные устремления, а отсюда и направленность руководимой вами кафедры затрагивают работы, которые меня интересовали и над которыми я работал в последние годы, поэтому я вам завещаю свою литературу, которую буду направлять посылками». Я успел получить 4 тяжелые посылки с книгами, некоторые из которых были раритетами. Вспоминая Лазаря Марковича, я заметил, что он прав в том, что я повторил и все его должности, и все его звания, и степени, и стиль работы, но достичь такого уровня результатов, зарядить своих учеников на дальнейшее выполнение докторских диссертаций, мне не удалось.  Он жил судебной медициной, не признавая ничего другого.

     Л.М. Эйдлин много лет был членом Правления Всесоюзного научного общества судебных медиков, членом редакционного совета журнала «Судебно-медицинская экспертиза», который писал в связи с его кончиной, что прекрасный педагог и воспитатель Л.М.Эйдлин, подготовивший ряд видных деятелей судебной медицины, до последних дней своей жизни продолжал активно трудиться на благо дальнейшего развития судебно-медицинской науки. Умер Лазарь Маркович вскоре после своего 80-летия, 18 сентября 1978 года, но светлая память о нём навсегда останется в истории отечественной судебной медицины и в сердцах его учеников... 

_________________

© Акопов Вил Иванович