Я был лично знаком с бабой Ягой. И не надо вертеть пальцем у виска или искать в справочнике телефон специальной бригады медиков. Потому что говорю правду, только правду и ничего кроме правды. Если вы настаиваете, могу это доказать.

 

Случилось это тогда, когда наша страна находилось в лихорадочном состоянии гонок. Газеты того времени пестрели статьями, осуждающими гонку вооружений. Конечно же, во всем виноватой была Америка, потому что она затеяла эту гонку. Мы, естественно, в гонке вооружений не участвовали, а стояли на страже мира.

Более лояльно газеты относились к космической гонке. Гонкой это, конечно же, тогда не называли, а называли триумфом советской науки и техники, что, само собой, доказывало преимущества социалистического образа жизни.

Не писали газеты и о том, что обе эти гонки – военная и космическая – были, по существу, одним и тем же. 

Вот, скажем, ТАСС сообщает, что запущен очередной искусственный спутник Земли. «Космос» номер такой-то. Полезный вес – рекордный! Тонны три с гаком. Цель запуска, скажем, – изучение гидросферы нашей планеты. Читаем мы и радуемся. Догадываемся, что теперь наши траулеры и другие рыболовецкие суда не будут выходить в моря и океаны наобум, спутник  направит их прямым ходом на косяки рыбы. И станет наш стол богаче и разнообразнее, не будем мы в заводских столовых подозрительно принюхиваться к «хеку жареному», а будем пивко попивать с омарами. Или хотя бы узнаем, что это такое.

На самом же деле хек оставался подозрительной свежести, селедка в бочках – ржавой, а консервы «бычки в томатном соусе» исподволь дорожали, теряя тем не менее в количестве бычков и приобретая в количестве соуса.

Зато генеральный штаб едва успевал перерабатывать в полном смысле слова с неба свалившуюся информацию о наших потенциальных противниках. Потенциальными же противниками были все: от Америки до Гондураса, не исключая стран социалистического содружества.

Некоторые спутники предусматривали наличие на территории нашей страны определенной инфраструктуры. О некоторых народ знал, например, ЦУП – центр управления полетами – стали даже по телевизору показывать. О некоторых – догадывался. А некоторые были такими, о существовании которых и подозревать нельзя было.

 Однажды одно изделие подобного назначения понадобилось поставить в строго определенной точке нашей страны. Ученые определили координаты этой точки с точностью до метра. Странным не покажется – точка оказалась не в центре Москвы, а где-то в дремучей глуши. Инженеры и техники изготовили  изделие. Славные авиаторы доставили, рабочие установили, наладчики настроили. Остальное – дело эксплуатационников. Для эксплуатационников доставили «полярный» домик, бытовку, дизель с запасом топлива, солидный запас пищи и средство передвижения – снегоход. А потом доставили и самих эксплуатационников в количестве четырех человек. Одним из этих четверых был я.

Служба наша не была обременительной. Обслуживаемые нами системы работали как часы – спасибо разработчикам, – профилактика много времени не занимала, хорошая радиостанция и походная библиотечка скрашивали наш досуг. Психологи подобрали группу из особей совместимых, поэтому у нас не было ни ссор, ни обид, ни конфликтов. Свободные от вахты порой баловались охотой – все-таки свежее мясо вкуснее фабричной тушенки.

Одного не учли те, которые комплектовали нашу группу – я не умел ходить на лыжах, поскольку вырос в тех местах, где зимними заносами погода не баловала. Одна из моих охотничьих вылазок кончилась плачевно – я сломал ногу. Хорошо, что мы на охоте были вдвоем с напарником, иначе я так и сгинул бы в сибирской тайге.

Медиков в нашей команде не было, но все мы проходили медицинскую подготовку. Да и аптечка наша была укомплектована людьми бывалыми, то есть на все случаи жизни. Ребята по рации связались с базой, к микрофону пригласили хирурга, в режиме он-лайновой консультации мне вправили кости (об этой страшной манипуляции лучше не вспоминать), как смогли забинтовали и полили гипсом. Подбодрили, утешили, перераспределили вахты на троих, пожертвовали в мою пользу полстакана разведенного спирта и сочли свою миссию законченной.

– Лежи, –  сказали мне, – выздоравливай. Как только погода наладится, за тобой пришлют персональный вертолет. Так нам база обещала.

Лежу я, пытаюсь выздоравливать. Но не получается: начала повышаться температура. Тридцать семь и пять, тридцать восемь, тридцать восемь и пять, тридцать девять. То просто озноб бил, а то и вовсе стал из сознания выпадать. Ребята скармливали мне жаропонижающее по схеме, предложенной медиками с базы, потом перешли на уколы… А температура и не думает понижаться! Нога распухла так, что гипс начал трещать.

– Нужна срочная госпитализация, – решили медики на базе.

– Погода нелетная, – «утешили» нас авиаторы.

– Погода установится через пять-шесть дней, – подбодрили нас метеорологи.

– Мы его зароем раньше! – психанул в микрофон наш старший. – Он уже пищу не принимает!

Действительно, меня рвало даже от воды.

Рация надолго замолкла. Через полчаса раздался голос начальника базы:

– В семидесяти километрах на юго-восток есть село, в котором якобы есть медпункт. Приспособьте раненого на снегоход и везите туда. Координаты по карте…

Ребята у нас толковые, руки у них золотые. Из подручных материалов, включая две пары лыж, соорудили что-то вроде санок, прикрепили тросом к снегоходу, укутали меня во все теплосберегающее, обложив предварительно бутылками с теплой водой, и повезли тихим ходом. 

Сколько мы ехали, я уже не помню. То впадал в забытье, то возвращался в реальность. В один из таких просветов я услышал низкий голос: 

– Наш доктор еще позапрошлым летом утонул, а нового так и не прислали. Медпункт мы закрыли и опечатали, но если надо – откроем. А толку с того? 

Послышалось чье-то невнятное бормотание.

– Тогда везите к бабе Яге. Это в конец деревни, а потом метров триста направо.

Я думал, что я ослышался. Какая в наше время баба Яга?

Снова бормотание. По голосу я узнал своего напарника, но слов снова не разобрал.

Тот же бас ему возразил:

– А я вам точно говорю: баба Яга вылечит его лучше любого доктора. На четыреста верст вокруг только она и вылечит.

Меня покатили дальше.

Напарник заглушил двигатель, открыл мне лицо.

– Жив? Приехали. Сейчас я тебе встать помогу. Потерпи, уже скоро…

Перед нами стояла избушка с низкими маленькими окнами. Избушка очень напоминала те, что рисуют в сказках. Может, она и на курьих лапах, но лапы занесло снегом. Резкий ветер вырывал из трубы клочья дыма и трепыхал его как Тузик тряпку, унося куда-то в густой ельник, начинавшийся сразу за избушкой.

Напарник направился было к двери, но дверь сама открылась и оттуда вышло некое невысокое существо в длинном, до пят, тулупе. Голова плотно укутана пуховым платком, так что виднелись только глаза. Существо махнуло рукой моему напарнику, и они вдвоем осторожно повели меня в избу. На входе я больно ударился головой о притолоку, невольно ступил на больную ногу и снова потерял сознание.

 

Очнулся я от прикосновения к телу чего-то влажного и остро пахнущего. Оказалось, что я лежу, раздетый чуть ли не наголо, а надо мной колдует… баба Яга – другого слова я не подберу. Старушка не просто старая, а древняя. Темное, почти коричневое лицо, изрезанное глубокими морщинами, впалый рот, из-под платка выползают космы абсолютно седых волос. Нос, правда, не такой кривой и огромный, как в иллюстрациях к детским страшилкам, но тоже колоритный. По цвету и размеру он скорее напоминал слегка недозрелый ренклод, еще отдающий синевой, но уже коричневый. Для  оригинальности «ренклод» был усыпан редкими крупными порами.

Я чуточку скосил глаза и убедился в том, что и горб у старухи был в наличии, и тонкие костлявые руки с длинными пальцами. В отличие от сказочных старух, ногти на руках у «моей» бабы Яги были коротко острижены да на левой руке – часы «Чайка» в мужском исполнении. 

Увидев, что я приоткрыл глаза, старуха чуть нараспев протянула, шепелявя сквозь редкие зубы:

– Очнулся наш милок… Это хорошо, это славно… Теперь мы отварчик попьем, тулупом укроемся и пропотеем… Нам пропотеть сейчас – главное… Подцепить к перелому пневмонию – это надо уметь… Это надо постараться… Этому специально учиться надо…

При этом она продолжала промокать меня тряпочкой, пропитанной то ли спиртом, то ли уксусом.

Я уловил два момента: во-первых, старуха говорила с едва заметным акцентом, а во-вторых, употребила слово «пневмония» –  вряд ли такое было в лексиконе ее сказочных сестер.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Как зовут, как зовут… Никто меня никуда не зовет… Кому надо, тот сам ко мне приходит… Или его привозят… Вот тебя привезли, разве ты звал меня? – все так же нараспев прошепелявила старуха. И уже другим тоном добавила: – Тут все, от мала до велика, называют меня бабой Ягой. Вот и ты можешь так меня величать – я не обижусь. Только ты пока лучше помалкивай. Подлечишься – поговоришь, а я тебя послушаю. На вот, лучше выпей, – старуха поднесла к моему рту деревянный ковшик.

Я отхлебнул раз, другой, третий.

– Пей до дна, здесь как раз твоя порция.

Когда я допил, старуха укрыла меня розовой фланелевой простыней, а потом принесла тулуп – не свой, тот висел на гвоздике у порога – и, аккуратно подвернув под бока, укрыла сверху.  

– А теперь спи и потей, потей и спи.

Выпитое зелье теплой волной растекалось по всему телу, слегка закружилась голова… И я впал в забытье.

Проснулся я, когда почувствовал, что старуха вынула у меня из-под мышки термометр. 

– Тридцать семь и девять, – сообщила она. – Ну как ты, хорошо пропотел?

Простыни и белье впору было выкручивать.

– Да, очень.

– Вот и славно… Вот и хорошо… Сейчас мы тебя оботрем… Сейчас мы с тебя болячку смоем… Потом еще отварчик попьем… И снова поспим, и снова пропотеем… – старуху снова потянуло на вокал.

– Сколько я спал?

– Привезли тебя в три… – она взглянула на часы, – сейчас пять. Выходит – двадцать шесть часов.

Я дернулся было приподняться, но старуха проворно уложила меня снова.

– А вот этого, милок, делать не следует… Сейчас мы бельишко сменим… болячку смоем… потом опять отварчик… потом поспим-пропотеем… а там и до обеда доживем… обед у нас будет вкусненький… обед у нас будет сытненький… бульончик мясной… бульончик жирненький… бульончик тепленький… бульончик славненький…

Под эти напевные причитания старуха обтерла меня теплой водой, потом какой-то светлокоричневой жидкостью, сделав мою кожу смугло-красной, как у индейцев майя,  и под конец – то ли уксусом, то ли спиртом. Далее – по плану: отвар, чистая фланелевая простынка, тулуп. 

На этот раз отвар подействовал не сразу, и я, прежде чем заснуть, успел кое-как осмотреться. 

Комната оказалась довольно просторной и высокой (при неказистом внешнем виде избушки). В углу – жарко пылающая печь с несколькими казанками, рядом с печью стоял двурогий ухват. Такие раньше я видел только на картинках. В другом углу висела икона Богоматери, перед нею тлела лампадка. Посреди комнаты стоял массивный стол, сплошь уставленный какой-то посудой, баночками, бутылочками. На краю стола стоял бронзовый подсвечник, в нем горела стеариновая свеча, которая и освещала комнату. Под столом стояли два колченогих табурета с дырками для переноски. У дальней стены стоял старинный шкаф, увитый облупившейся резьбой. За стеклами шкафа угадывались все те же баночки, бутылочки. Были и мешочки, завязаные тесемками. Стены комнаты по всему периметру были увешаны сушеными травами. На веревках, протянутых под потолком, сушились все те же травы. В комнате стоял приятный аромат трав и цветов. Закроешь глаза – и кажется, что ты жарким летом улегся где-то на сеновале…

Из комнаты прорублены три двери. Одна, как нетрудно было догадаться, вела в сени. Две другие не закрывались, а были занавешены некогда пестрыми, а теперь вылинявшими кусками ситца. Никогда бы не подумал, глядя на избушку извне, что в ней такое количество помещений!

Сам я лежал на топчане, а подо мною был матрац, укрытый все той же фланелевой простынкой.

Я протянул руку пониже и с удивлением обнаружил, что на ноге гипса уже нет и опухоль заметно уменьшилась. Нога обмотана чем-то ребристым и несгибаемым. А перед этим, по-видимому, ее обволокли какой-то тканью, сквозь которую прощупывалось сено. Захотелось лечь на бок, но оказалось, что конструкция как-то прикреплена к топчану и не двигается.

– Э-э, голубок… Мы так с тобой не договаривались… Одна пока у тебя позиция… На спинке лежать, на спинке… Спинка затекла?.. Это пока, это пока… Терпи, сам виноват… Кто позволял себе ноги ломать?.. Как себя не любить надо, чтобы вот так над ногой поиздеваться… А кости долго срастаются, ой как долго… Доктора говорят – до месяца… Но мы ускорим процесс лечения, ускорим…

«Процесс лечения» – вряд ли сказочная баба Яга была способна не то что произнести такое словосочетание, но и понять его, услышав.

– Как же все-таки вас зовут?

– Вот что, милок! Не смей ко мне на «вы» обращаться! Если уж пришел лечиться, то называй меня на «ты» –  быстрее вылечишься. Это я тебе точно говорю.

Старуха немного поразмыслила, шевеля губами, потом добавила:

– Настырный ты, однако. Тогда слушай: отца моего Кшиштоф звали, а он мне имя дал – Ядвига. Вот и сочини теперь мое имя-отчество… Только не смей меня так называть! Вылечу я тебя – вот тогда называй как хочешь. А пока… «Ядвига», если пару-тройку букв выбросить, то и будет «Яга». Так что я и есть баба Яга.

– Не понимаю, как обращение на «вы» может замедлить лечение?

– Доверие, милок, доверие. Когда на «вы» – между душами людей невидимый забор ставится, люди чужаками становятся. А если больной своего доктора чужим считает и перестает верить в него, то никакие докторские снадобья не помогут. Сам на сам со своей болячкой человек остается… Да ты, голубь сизокрылый, спи… Давно пора…

Я лег на подушку, а старуха простерла над моим лицом свои ладони. От них шел приятный запах каких-то цветов. Ладони сделали одно круговое движение, второе… Щек коснулась теплота. Веки мои потяжелели, глаза закрылись, и я под завывание вьюги за окошком заснул. Спал еще почти сутки.

Проснувшись, я не сразу открыл глаза. Мысль, попавшая в голову перед сном, тоже проснулась. «Ты» и «вы»… Мы употребляем эти слова «на автомате», не задумываясь над их значимостью. А ведь права баба Яга, сто раз права! Только познакомились с девушкой – пока на «вы». Повстречались, походили, притерлись друг к другу – переходите на «ты». Цена этому переходу, если вдуматься, не ниже цены первого поцелуя. «Ты» – это уже признание, – может, еще не любви, но уже чего-то близкого к этому. Дружба тоже начинается с перехода от «вы» к «ты». На моей родине в некоторых семьях осталась традиция обращаться к родителям на «вы». Ни в одной из таких семей между поколениями не было столь теплых отношений, как в тех, где и папа, и мама, и все остальные – «ты». И, может, самое главное – к Богу ведь обращаются только на «ты», исключительно на «ты»! Похоже, мудрая досталась мне баба Яга.

– Ты чего, милок, притворяешься?.. Раз уж проснулся, то открывай глаза… Температуру померяем… оботремся… умоемся… И бульончик уже остывает… Питание – оно тоже лекарство… 

– Как ты догадалась, что я уже проснулся?

– У спящего веки-то не подрагивают и зрачки под лоб закатаны…

– Тридцать семь и четыре… – удовлетворенно пропела бабка. – Вот теперь мы начнем тебя жирком мазать, молочком начнем поить… Бульончик опять же лечебный… Теперь твоя пневмония на спад пойдет… А ты ее уговоришь… А ты ее победишь… А ты ее из себя выгонишь…

Все манипуляции бабка, по-видимому, привыкла совершать под этот ритуальный речитатив.

Бульон, поданный мне в деревянной миске, имел какой-то странный запах. И вкус был… не скажу, что неприятный, но непривычный. Поковырялся ложкой по дну миски, но ни кусочка мяса там не обнаружил.

– Баба Яга, из чего этот бульон?

– Вода и мясо. Соли малость. Что еще в бульоне может быть? Травки щепотка. Все.

– Мясо чье? Куриное? Так нет… Кролик?

– Ну какую тебе силу может курица дать? Да и кролик не для больных. Тебе сила нужна, сила! Мощного зверя тебе сварила, не боись!

– Да что за зверь? Волк, что ли? Так волки вроде несъедобные… 

– Выше бери… Ходил тут в начале зимы один. Корову задрал, людей подстерегал… Шатун это... 

– Медведь?

– Побойся Бога! Догадался – молчи! Не накликай – здесь такого не любят!

Процедуры закончились тем, что баба Яга натерла мне грудь и спину вонючим барсучьим жиром, обмотала старым пуховым платком, вновь накрыла свежей простынкой и тулупом.

– Тулуп, милок, тоже силу дает. 

Я присмотрелся. Точно не овчина!

– Вижу, что догадался… А догадался – молчи! Закон у нас такой…

Помолчали.

Чтобы как-то продолжить разговор, я сказал:

– Дня через два-три установится погода. Меня отсюда заберут. Как с тобой расчитываться за лечение будем?

– Дурак ты, прости Господи! Метель будет еще неделю, а то и больше…

– Но синоптики обещали…

– Слышала я твоих синоптиков… Может, они и умные, но ветер уже третий раз по кругу направление меняет. Значит, циклон у нас зациклился. Будет здесь свистеть, пока не выдохнется…

– «Циклон»… «зациклился»… Откуда баба Яга слова такие знает?

– Твоя баба Яга, между прочим, Варшавскую женскую гимназию с золотой медалью закончила! – обиделась бабка. – Ты еще вообрази, что я по ночам на метле летаю и Иванушек-дурачков в котле на ужин себе варю… В твоем возрасте сказки читать уже вредно.

– Да ну! – я даже присвиснул от удивления. – Как же тебя в такую глушь занесло?

– Вот так и занесло… Много будешь задавать вопросов – в котле сварю и за ужином съем… Приготовься, в спаленку сейчас перебираться будешь. Завтра ко мне начнуть люди приходить, в светлице ты мне мешать будешь… 

Спаленка оказалась совсем маленькой комнаткой с единственным окошком примерно 30 на 30 сантиметров. Да толку с этого окошка не было никакого – его замело полностью. В спаленке стоял топчан, у изголовья которого стоял такой же колченогий табурет, как и его собратья на кухне. В противоположном углу стояло обыкновенное оцинкованное ведро с крышкой.

Когда я, опираясь на бабкино плечо, доскакал до топчана, бабка принесла в спаленку плошку и коробок спичек. Хозяйка зажгла спичку, и я увидел, что плошка – это примитивный светильник с фитильком, на дне плошки на два пальца был налит какой-то жир. 

– В том углу – твоя параша, – указала бабка на ведро. – Если понадобится встать, вот этот крючок отогни – фашину и отпустит. С ногой осторожно…

– Баба Яга! Я поражаюсь твоему словарному запасу: то «пневмония», «циклон», потом вдруг – «параша». Это в Варшавской гимназии тебя такому научили?

– Ты поиздевайся, поиздевайся… На зоне я была, срок мотала. Потом – на поселение в эту деревню. Да так и осталась.

Бабка вышла, а через минуту вернулась со стареньким приемником «Спидола» в руках. 

– Эту розеточку видишь? Будешь сюда включать. Но если кто ко мне придет – сразу выключай, лампадку гаси и сиди тише мыши. Чтоб ни звука! У тебя зажигалки, случайно, нет?

– Нет, я не курю.

– Жаль… Тогда лампадку гаси пореже. Масла у меня вдоволь, а спички – дефицит…

– Я не понимаю: изба, оказывается, электрифицирована, а у тебя – свечи, лампадки.

– Никакой электрификации в деревне нет и в помине. Внук аккумуляторы поставил, чтобы я радио слушала. За избой приспособил ветрогенератор. Когда аккумуляторы садятся, я их подзаряжаю. Вот так… Всё, отдыхай, я тебе мешать не буду.

Бабка вышла, тщательно задернув за собой занавеску.

Я призадумался. Если хозяйка избы и напоминала внешне сказочную бабу Ягу, то по внутреннему содержанию она явно опередила своих придуманных сестер. Аккумулятор, ветрогенератор – технически грамотная старушенция! Варшавскую гимназию с золотой медалью – это же надо!

А вот что интересно: сказочные бабки Ежки почему-то только в виде вредных старух показаны. Кто бы сочинил сказку, как баба Яга была маленькой девочкой в ярком сарафанчике, барышней с косой до пояса, как влюблялась и в добрых молодцев глазками стреляла, за кого замуж выходила, что ее довело до старушечьей вредности! Кто ее дети, внуки, правнуки… А родители кто? Может, – подумал я, – Василиса Прекрасная в старости тоже бабой Ягой стала? А суженый ее, Иванушка-дурачок, превратился в Кащея Бессмертного? И стали они, в свою очередь, сживать со света новых Василис и Иванушек…

Подумал я так, и любопытство меня разобрало: очень захотелось узнать побольше о «моей» бабе Яге. И, пока у нее лечился, кое-что выведал.

 

Как бабка предполагала, так и получилось: на следующий день к ней гости пожаловали. Бабка еще рано утром через чердак на двор вылезла, снег к избушке расчистила. Едва успела управиться, как явилась женщина, судя по голосу – не молодая, но и не так чтобы старая:

– Здравствуй, Ядвига! Я к тебе по делу: в воскресенье у Серафимы смотрины намечаются, из слободы сватья приедут. Девка уже три дня мается, места себе не находит. Всю ночь сегодня не спала, в голос плакала… Может, травку какую попить дашь, чтобы успокоилась, или приведу – пошепчешь…

– Что ж так – мается? Замуж не хочет? Или жених не мил?

– Как раз наоборот: замуж захотела аж ногами сучит. И паря ей мил – Николка Якимов. Николка с Серафимой уже год как милуются. Только из староверов Якимовы-то… Родители дюже строгие, Николку ни о чем спрашивать не хотят. Не ему жену ищут, а себе невестку. У себя в слободе, говорят, уже двух смотрели, и обеих побрезговали. Серафима об этом прослышала и затряслась. Сама знаешь: девок-то у нас хоть пруд пруди, а женихов – шиш.

– Добре, попробуем. Ты ее сегодня в баньку своди, пропарь как следует. Ко мне придет, когда совсем стемнеет. Пусть несет зеркало большое, две свечи сальных, ленту алую ей найди. Алую, а не красную – красная не пойдет. Гребешок пусть возьмет. И не корми ее целый день до вечера. Пить давай, а больше – ни-ни.  И пусть еще что принесет – только пусть сама выберет что, ты ей не подсказывай. Так ей и скажи: еще что-то надобно, только сама догадайся что… А теперь иди, мне готовиться надобно.

Днем баба Яга звенела баночками и бутылочками, шелестела мешочками и пакетиками. Слышал я, что она, натужно покрякивая, передвинула стол, как-то по-своему переставила табуреты. Растопила снег, помыла полы. Весь день не покладая рук трудилась в светлице, а плюс к тому мне еду готовила, барсучьим жиром смазывала, укутывала, отварами поила.

– Когда девка придет, ты, милок, затаись. Если хоть звук отсюда донесется, вся моя работа насмарку пойдет. Перед вечером тебе отварчик дам такой, чтоб не кашлял. Противный он и горький, но ты уж потерпи, голубок, потерпи…

Вечером пришла Серафима. Я ее, естественно, видеть не мог, только слышал разговор.

– Здравствуй, баба Яга!

– Здравствуй, Симочка, здравствуй, голубушка!.. Снимай с себя шубейку, платочек тоже снимай… Вот так… Снежок стряхни, метелкой под порог подмети… Валенки тоже сними… Хорошенькая какая!.. Проходи, милая, в красный угол иди… Комсомолка поди?

– Да.

– Тогда креститься заставлять не буду… Зеркало к печи поставь, только так, чтобы не треснуло… Ишь как запотело! Свечки, свечки принесла?

– Да, бабушка.

– Вот и славненько, вот и хорошо. Пока зеркало согреется, поговори со мной, побеседуй…

– О чем, бабушка?

– Да тебя же ко мне что-то привело? Вот о том и поговори.

– Не знаю как начать… На днях у меня смотрины. Николкины родители приезжают, Якимовы. Мы с Николкой давно уже сговорились… Он к отцу-матери, – а те против. Хотят женить его по-своему. У себя в слободе уже двум смотрины устраивали и обеим сказали, что сватов засылать не будут… А мне Николка мил, никого другого знать не хочу…

Голос у девушки задрожал, по-видимому, она вот-вот готова была заплакать.

– Погоди, не реви, красавица! Ты лучше скажи, зачем я тебе понадобилась.

– Сделай так, чтобы я Николкиным родителям понравилась, чтобы они ко мне, а не к какой другой, сватов заслали!

– Об этом я еще подумаю… Ты тех девок, которым смотрины делали, знаешь?

– Конечно, мы в одной школе учились.

– Вот и расскажи мне о них самое главное. Даю тебе три слова на каждую, кроме имени, конечно. 

Девушка надолго задумалась. Баба Яга терпеливо молчала.

– Татьяна: активистка, громкоголосая, модница. Клавдия… тонкослезая, чистюля, трусишка.

Все это было произнесено с огромными паузами, будто каждое слово девушке давалось с огромным трудом.

– Теперь о себе так же.

– Я… обыкновенная я… такая как все...

– Понятно. Зеркало уже отогрелось? Ставь его на стол. Подопри его. Так… Ставь свечи в подсвечники, подставляй коробки до тех пор, пока лицо не станет без теней смотреться… Не торопись, до смотрин времени еще достаточно. Гребешок и ленту принесла? Распусти себе волосы и причешись, ленту вплети.

 – Как?

– Да как получится…

Надолго установилась тишина. Девушка, судя по всему, тщательно трудилась над своей прической, баба Яга никоим образом не вмешивалась. 

Наконец, я услышал:

– Так сойдет?

– Вот уж не знаю… Теперь слушай меня внимательно. Сейчас ты внимательно смотрись в зеркало сверху вниз. Сначала волосы, потом лоб, брови, глаза, нос, щеки, уши, рот, подбородок, шея, грудь – и хватит. Медленно-медленно. Потом закрой глаза и мысленно пройдись по всем этим местам, чтобы они тебе хорошо увиделись… И так три раза.

– Можно начинать?

– А кто тебя держит?

Снова установилась долгая тишина, только дрова в печи потрескивали.

– Все, бабушка, я готова…

– Вот и хорошо, вот и славненько. Выпей-ка молочка из этого стаканчика и снова садись перед зеркалом. Ты раньше на себя молча смотрела, а теперь говорить будешь. Говори медленно, будто песню поешь. А слова в той песне должны быть только хорошими, только хвалебными. Поняла меня?

– Да, бабушка!

– Вот и начинай…

Девушка какую-то минуту собиралась с духом, потом начала чуть ли не с подвыванием:

– Волосы у меня русые, длинные, на концах вьются… Их обвивает ленточка алая, широкая… Лоб у меня высокий, белый, видны голубые жилки, а на висках жилки бьются… Брови у меня густые, на переносице сходятся… Брови у меня белесые, дугой изгибаются… Глаза у меня серые, в них две свечки смотрятся… Зрачки у меня большие, черные… Нос у меня прямой и недлинный, ноздри тонкие. Щеки у меня белые, пухленькие…

Такое «пение» длилось минуты три, не меньше.

Баба Яга пением осталась недовольна:

– Ты что наговорила? Ориентировку на плакат «Их разыскивает милиция»? Неужто у тебя хороших слов для себя не найдется? Начинай сначала. Представь себе, что ты смотришь на себя глазами Николки. Что бы он тебе сказал, на тебя глядя? Начинай сначала…

– Волосы у меня русые… 

На сей раз девушка едва уложилась в пять минут. Рассказ ее стал более красочным, мне даже захотелось встать с кровати и через щель в занавеске подсмотреть, что же за красавица к нам явилась.

Однако баба Яга и здесь осталась недовольна.

– Сколько тебе лет?

– Осенью восемнадцать стукнуло…

– А ты расписала себя так, будто тебе хорошо за сорок… На, молочка тепленького попей и начинай сначала…

Девушка начала сначала.

В третий раз получилось настолько выразительно, что если бы я встретил эту девушку на улице, то узнал бы, наверное, сразу. 

– Теперь закрой глаза, голубка, и повторяй за мной молитву: «Господи милостивый! Помоги мне преодолеть себя, помоги поверить в себя. Избави меня от страхов моих, отведи все напасти от меня. Сделай так, Господи, чтобы осуществились мечты мои, ибо они не есть вожделения мои, а только стремление к деяниям во славу твою! Аминь». 

Пусть простят меня сведущие люди, но мне кажется, что молитву эту я воспроизвел если не слово в слово, то близко к сути. 

Баба Яга заставила Серафиму трижды повторить эту молитву, после чего резко скомандовала:

– Открой глаза! Смотри на себя! Красивая?

– Красивая… – зачарованно произнесла девушка.

– Вот то-то… То, что сегодня здесь делала, будешь теперь каждый день делать, только чтобы тебя никто не видел. А молитву читай трижды в день: утром, перед обедом и вечером. На комсомол свой не оглядывайся, после свадьбы о нем вспомнишь, сейчас на образа смотри. Не забудешь?

– Не забуду, бабушка!

– Теперь дальше слушай: перед смотринами опять баньку натопи, попарься как следует. В последний ушат вот этот пакетик высыпь и облейся с головы до ног. На этом пакетике слово «баня» написано. Этот пакетик со словом «утро» в день смотрин вместо чая завари и выпей. Накануне пирогов напеки для гостей. Пироги должны быть с рыбой, из рыбы все косточки повынимай до единой. Слышишь? До единой! В тесто вот этот порошочек подмешаешь, на пакетике слово «тесто» написано…

По шороху можно было догадаться, что девушка прятала пакетики в карман своей шубы.

– Еще не все. На смотрины не надевай платья, надень сарафан подлиннее. Когда гостей у порога встретишь, поздоровайся с поклоном, а потом в сторонку отойди и сядь смирнехонько, но не под образами, руки на колени положи и сиди тихо, глаза на свои руки опусти…

Старуха вдруг резко спросила:

– Николка у тебя за пазухой шастал?

– Только один раз… не устояла я, бабушка… А больше ничего – ни-ни…

– Ишь как покраснела! Это хорошо, это славно… Вот когда у тебя спросят, хочешь ли ты замуж за Николку, ты эти Николкины руки у себя за пазухой вспомни… Краской залейся и… Короче: после смотрин ко мне придешь, дальше побеседуем…

– А то, что я должна была для тебя принести, показывать?

– Это не для меня, это для тебя. Неси назад домой, припрячь, чтоб никто не нашел и каждый день думай, как это вам с Николкой пригодится. После смотрин можешь ни от кого не прятать…

Не могу не забежать вперед: смотрины прошли более чем успешно к обоюдному удовольствию и Серафимы, и Николки.

Как только девушка ушла, я позвал бабу Ягу.

– Чего тебе, милок? Неужто плохо стало?

– Нет. Я просто хотел спросить: ты еще и колдунья?

– Я? Да ни Боже мой!

– А что это за шаманские пляски вы с этой барышней устроили?

Старушка самодовольно захихикала.

– Раз тебе так показалось, то значит мне все удалось. Никаким колдовством и не пахло, все на прочной научной основе. Рассказать?

– Очень хочется послушать!

Старушка подтянула из светлицы табурет и уселась прямо в проеме двери.

– Вот слушай. Может, в жизни пригодится. Серафима уже девушка, вошла в возраст, когда замуж хочется. А душой еще в детстве задержалась, в отрочестве. В отрочестве каждой из нас казалось, что я некрасивая – и нос у меня не такой, и уши торчком, и шея длинная… Все вокруг принцессы, а я – Золушка. Что я сделала? Сделала так, чтобы девочка поверила в то, что она – принцесса. Посадила перед зеркалом и заставила ее себя хвалить. Три прогона – и девка убедиласть, что она – красавица. Спровоцировала, если хочешь знать, в ней самоуверенность, а самоуверенная женщина всегда красива. Так где же здесь колдовство? Молитву я сама придумала. Я давно уже не религиозна, но много раз замечала, что искренне верующим молитва действительно помогает… Вот и все.

– А зачем тогда то – не знаю что? Ты ведь ее даже не спросила, что она для тебя принесла.

– Это чтобы отвлечь. Не заняла бы я ее, она испереживалась бы вся за день, наревелась… А так я заставила ее в баньке покупаться – это всегда не вредно, придумать какую-то важную для себя вещь – это надолго ее мысли заняло. По той же причине я целый день голодать заставила. Пришла она ко мне относительно спокойная, а с такими работать легче.

– Почему вы ее об отвергнутых подружках расспрашивали?

– Чтобы вслух произнесла. Мысли у человека в голове всегда крутятся, но неясными образами. Если заставить человека свою мысль вслух произнести, ему надо слово подходящее подобрать. Перебираешь слова, и мысль все четче и четче становится. Я поставила условие: по каждой девице произнести ровно три слова, но главных. Не знаю, насколько правильно Серафима описала подружек, но теперь девочка знает, какой она не должна быть. Да и мне последующие советы было легче давать.

– Да, вот это: надень сарафан, сядь не под иконами, вспомни, что предосудительного с Николкой делали… Что это за маневры?

– Ты же слышал, что Якимовы – староверы. Конечно, за много поколений староверы от своих канонов отошли, но за некоторые обычаи еще держатся. Женщины у них до сих пор на всех праздниках в сарафанах допотопного покроя красуются. Сарафан для них подспудный сигнал – я своя. То же самое с иконами: зачем староверов лишний раз носом тыкать в то, с чем они столетиями воевали? И последнее: у староверов до сих пор в чести скромность женщины. При упоминании о замужестве девушка покраснела – значит скромная. Еще один плюс в пользу Серафимы.

– Лихо! А главное – просто!  А что за зелье? В тесто, в баню…

– Ничего колдовского. Для баньки я приготовила листья шалфея и чуточку полыни. Они дают приятный запах свежести. Наутро после обливания он неуловим сознанием, но легко ловится носом. Духи и прочую косметику староверы не признают. Может, только это и отпугнуло их от предыдущих двух девушек. В чай попадет зверобой, валериана и самая малость белены. Зверобой снижает потливость, валериана успокаивает, а белена в таких количествах не отрава, но расширяет зрачки – женщина с большими зрачками кажется большеглазой и красивой. Пироги с рыбой слободские любят. Я дала для теста порошок тмина – я знаю о нем с детства, а староверы пряностями не балуются. Тесто с тмином покажется им ароматнее и вкуснее, это охарактеризует девушку как хорошую хозяйку.

– Для этого и косточки надо было тщательно выбирать?

– Из тебя получился бы хороший ученик. Может, останешься – я из тебя знатного колдуна сделаю…

– Спасибо, баба Яга! Я подумаю…

– Думай, голубок, думай… Сколько тебе годков-то?

– Двадцать пять.

– Что же до сих пор не женат?

– Откуда ты знаешь?

– На лбу у тебя написано… Я слушала как ты дышал, когда девка у зеркала себя расписывала. 

– Было дело, что я чуть не женился. Да не срослось…

– Лады! Отсюда женку повезешь. Самую лучшую! Всю жизнь бабу Ягу благодарить будешь!

– Спасибо, но я уж как-нибудь сам…

– Я и говорю: сам повезешь…

– Баба Яга, еще один вопрос: а если бы раньше Серафимы к тебе кто-либо обратился по поводу Николки, ты помогла бы? 

– Я никогда никому не отказываю. Уж получилось бы что или нет – этого не знаю. Жалко ведь людей!

– А тех двух девушек разве тебе не жалко? В девках же засидятся!..

– Девки здесь сибирские, кровь с молоком! Красавицы все как одна! За ними женихи за тысячу верст едут. Летом лесорубы, сплавщики вблизи работают. К двадцати годам, считай, всех разбирают. А двадцатипятилетнюю деваху днем с огнем не сыщешь… Это при том, что в деревне на одного парня две девки рождается. Кстати, в соседних селах тоже.

– Хм… интересно! А чем народ в селе занимается? Лесорубы?

– Не село это, а деревня, хоть и большая. Раньше как считалось: пять изб и церковь – село, сто изб без церкви – деревня. Весь здешний народ – промысловики. Белка, соболь, чернобурка – вот их промысел. Люди небедно живут, но дружно…

– Почему девочек рождается больше, чем мальчиков? Должно же быть примерно поровну…

– Я так понимаю – мирный народ. Что замечено – перед войной и сразу после войны мамки больше пацанов производят, чем девок. Солдат на бойню рожают. В мирное время все выравнивается. А здесь – сплошной девишник… Вот и думай…

– А ты интересно рассказываешь и знаешь много. По виду – совсем не блатная, а говоришь – сидела. За что?

– Я с самого начала заметила, что ты мной заинтересовался. С утра до вечера думаешь: что за баба такая? Доверять ли ей, не доверять ли? Тогда слушай. Родилась я в Варшаве, но была не чистокровной полькой, а полукровкой – отец поляк, мать русская. Отец в свое время долгое время учился и жил в Петербурге, русский язык знал, как и польский, в семье мы только по-русски говорили. Отец был приват-доцентом в медицинском институте. Можешь себе представить, какая у отца была медицинская библиотека! Пока гимназисткой была – все перечитала. Диплома у меня нет, а голова вся медициной с детства забита. В четырнадцатом году отца пригласили в Петербург. А тут война! Патриотизм, сострадание… Я пошла на курсы сестер милосердия, в госпиталях за ранеными ухаживала. В госпитале свою судьбу встретила. Вацлав, прапорщик,  тоже поляк-полукровок. Мы обвенчались, пожили-пожили, а тут – революция. Отец с матерью в Польшу вернулись, а мы с Вацлавом в Питере остались. Сын у нас родился. Вацлав поначалу к большевикам потянулся. А когда Тухачевский с Красной Армией пошел Польшу кровью заливать, и в этой бойне родители Вацлава погибли, он примкнул к какой-то контрреволюционной организации. Чекисты организацию вычислили и всех расстреляли, Вацлава тоже.

Баба Ядвига вытерла глаза тыльной стороной ладони.

– Прости! Любила я Вацлава сильно, до сих пор вспоминаю. До тридцать седьмого я всё по госпиталям, по больницам. Где сиделкой, где сестрой милосердия, даже помощником фельдшера была. До тридцать седьмого чекисты мелкие чистки делали, а в тридцать седьмом такое началось! А я – жена контрреволюционера, я должна была в числе первых в эту мясорубку попасть. Оставила я сына своей сестре на попечение, а сама решила по уголовке в тюрьму попасть. Так можно было от чекистов спрятаться. Подобрала ключи к квартире соседа – бывшего нэпмана, что самое ценное нашла – к себе в квартиру перетащила, сама же на себя по телефону в милицию и донесла. Судили, дали десять лет. Пять лет в зоне – здесь, неподалеку. Пять лет – на поселении. В этой избе старый дед Варлам жил, к нему меня и присоседили. В этой спаленке, где ты сейчас лежишь, я проживала, пока дед не преставился. Дед знатным травником был, слава о нем по всей Сибири шла. Взял он меня в свои ученицы, а у меня способности были… Всё, что успела, от деда перенять, – переняла. Вот и вся моя история. Никакого колдовства – симбиоз научной медицины и народной…

– Где сейчас твой сын?

– Нет его, давно уже помер.

– Невозможно было спасти?

– Спасают тех, кто жить хочет, а он уже не хотел…

– Что так?

– В сорок шестом, когда отвоевал, ко мне приехал повидаться. Встретил здесь Любушку. Девка была красоты неописуемой! Сходу слюбились и поженились. Увез он ее с собой, она ему сына и дочку родила. Детей вырастили, на ноги поставили. Внук у меня инженер-электрик, внучка – экономист. В тот год, когда внучка диплом получила, обнаружили у моей невестки рак по женской части. В два года усохла и преставилась. Никакие операции не помогли. Сын тосковал по ней сильно. Через полгода, как овдовел, ко мне заявился, сказал: приехал, мама, попрощаться… Две ночи переночевал, а на третью просто не проснулся. Здесь, за селом лежит, меня ждет… Внуки каждое лето приезжают, правнуков привозят. Кстати, внук тоже местную в жены взял – можешь это намеком считать.

– Да… нелегко у тебя судьба сложилась… Извини, что потревожил, душу растравил…

– Чего уж там!.. Из песни слов не выкинешь… Готовься, сейчас барсучьим жиром мазать буду…

  

Конечно, после такого разговора я на бабу Ягу уже другими глазами стал смотреть. Теперь я видел в ней не оживший персонаж детских сказок, но простую земную женщину, по судьбе которой история нашей страны прошлась своим тяжелым катком. По полной программе прокатилась. А не озверела ведь старушка, не обозлилась на весь белый свет. «Я никогда никому не отказываю!» – вот ведь как! «Жалко ведь людей!» – такие слова после всего пережитого мог сказать только очень сильный духом человек…

 

Под заунывные мелодии метели проходили дни. Чуть ли не каждый день к бабе Яге приходили посетители. Чаще – посоветоваться по каким-то житейским проблемам, реже – в связи с болезнями. Один раз бабу Ягу увозили роды принимать. 

Однажды среди ночи раздался стук. Баба Яга зажгла свечу, поторопилась открыть дверь. В моей занавеске оставалась щель, поэтому частично смог видеть происходящее.

Вошла молодая пара, муж и жена, принесли с собой маленького ребенка, которому от роду было год или чуть больше. Ребенок все время плакал и, видно, плакал уже давно, потому что в голосе чувствовалась усталость и беспомощность. Молодой отец угрюмо молчал, а жена скороговоркой произнесла:

– Вот, третий день беспрерывно плачет, не ест, не спит, а только плачет. Люди подсказали, чтобы к вам привезли, вроде бы отшептать сможете…

– Ну так распеленайте его, на топчанчик уложите, а я пока руки у печи погрею.

Ребенок, почувствовав воздух слегка подостывшей избы, заплакал еще натужнее, с хрипотцой и надрывом.

– Вы в том углу посидите, только чтобы ни звука, – сказала баба Яга супругам.

Сама же она подошла к посиневшему от натуги мальчишке и, склонившись над ним, стала причитать. Слов я не расслышал – старуха говорила тихо, почти шепотом. Отдельные слова: «Господи… Во имя отца, и сына, и святого духа» – и еще несколько были узнаваемы, но остальное воспринималось как бормотание. Голос бабы Яги то повышался, то понижался, порой она ускоряла или замедляла свои молитвы. В щель я видел, что она то поводила руками над головкой ребенка, то поглаживала его по груди, по ручкам, по ножкам.

«Как бабка пошептала!» – такое выражение не раз приходилось слышать, когда какое-то сложное дело внезапно благополучно завершалось. Теперь у меня была возможность понаблюдать, как это делается.

Внешне – ничего особенного. Но уже через десяток минут плач малыша стал стихать, еще через пяток – перешел на похныкивание, а где-то минут через двадцать ребенок уже спал, пуская слюнки из пухлых губок.

– Пока все, – негромко сказала баба Яга, – пусть теперь поспит. Мамка, накрой дитя простынкой и раздевайся, у меня заночуешь. Молоко у тебя свое еще есть? Это хорошо, это славно… Мамкино молоко – лучшее лекарство. А бутылочку с соской с собой прихватила? Тоже хорошо, сейчас я ему отварчик приготовлю. А ты, – обратилась старуха к папаше, – возвращайся в деревню, постучись в третий дом от краю. Попросись на ночлег, там люди добрые, пустят. И конюшня просторная, лошадку поставишь, ей нынешняя метель тоже не на пользу. Издалека сами?

Муж назвал населенный пункт. Мне название ни о чем не говорило.

– Ого! Сколько же вы ехали?

– Шестнадцать часов. Чуть лошадь не загнали.

«Ого!» – сказал и я себе мысленно.

Мамашу баба Яга уложила в своей комнатке, а сама пристроилась сторожить малыша. 

Я заснул, а поэтому не знаю, сколько времени прошло. Проснулся оттого, что младенец закрякал, захныкал…

– Мамка, вставай! Бегом неси сиську, не раздражай мальца! Не дай ему расхныкаться!

Прибежала заспанная молодуха, села на топчан, вывалила из ночной сорочки внушительную грудь, поднесла к ней малыша. Послышалось смачное почмокивание.

– Вот молодец! Вот какой богатырь! Вот это мужик будет! Экак мамку облил! – искренне восхитилась баба Яга. – Ты, милая, корми, да малость недокорми, чтоб дитя, сытое, не побрезговало мою травку попить. Если без настроения пить будет, то расплачется, а нам это совсем ни к чему…

Когда процесс кормления подошел к концу, баба Яга снова принялась за лечение, склонилась над малышом и забормотала свою молитву. Босоногая молодуха пристроилась за ее спиной и с интересом наблюдала за манипуляциями.

– Брысь отсюда! – шикнула на нее старуха. – Слишком близко стоишь, он тебя чует и поэтому меня не слушается. Или иди спать, или сядь вот там в углу…

Мамка ушла в угол, а бабка продолжила свои манипуляции. Ребенок на этот раз не плакал, а спокойно лежал, дрыгая ручками и ножками. Через минуту-другую обратил внимание на бабкино бормотание, затих. Минут через десять уже спал.

Баба Яга снова отправила мамку спать, а сама просидела у ребенка до утра. Утром явился папаша.

– Ну как тут дела? – тревожно спросил он.

– И спит, и ест, и не плачет! – торжественно сообщила ему жена. – А ты не верил: «шарлатанство», «шарлатанство»! Ты бы меньше газеты читал да лекторов слушал! Смотри какой хорошенький!

– Гля, узнал меня, улыбается! – повеселел отец. – Вот уж и не знаешь, кому нынче верить! Фельдшерица вроде образованная, говорила, что надо позвоночник проштрыкивать, а тут бабка пошептала – и все, никакого… менингита! Чудеса!

– Ты, милок, тут не кричи! Еще двое суток дитя будет только есть и спать, силы восстанавливать. Так вы еще столько поживите в нашей деревне, не давайте дитю плакать. Берите дите и идите туда, где ты на постой попросился. Если что – знаете где меня искать… А потом – с Богом!

– Скажи, бабка, сколько мы тебе должны.

– Не возьму на себя такой грех, не скажу! Для кого-то корочка хлеба – состояние, для кого-то и мешок золота – не деньги. Дай столько, сколько Бог душе подскажет – ни больше, ни меньше. Иначе не пойдет впрок мое лечение, не пойдет… Тебе будет ущерб душевный, а на дитятке это непременно скажется. 

Молодые родители активно зашептались между собой.

– Чего горячку порете? Идите с миром, посоветуйтесь, а потом принесете. Я вас не тороплю… – сказала им баба Яга.

 

Когда «пациенты» ушли, я снова стал приставать к бабке:

– Вот объясни мне по-научному, как тебе удалось малыша вылечить? Снова травкой? Тогда зачем надо было вокруг него половецкие пляски затевать?

– Звуком, милок, звуком… Травка – это так, общеукрепляющее… 

– Слова, которые ты в своих молитвах читала, – целебные? Какую-то силу имеют?

– Слова тут ни при чем. С таким же успехом я могла таблицу умножения пацану рассказать или «Илиаду» Гомера. Шептуньи у всех народов есть, все они на разных языках молитвы читают с одинаковым эффектом. Ребенок еще маленький, он слов моих не понимает. Мелодия, сила звучания, темп – вот главные лекарства.

– Если бы я твои молитвы на магнитофон записал, то с помощью этого магнитофона смог бы лечить такую болезнь – я правильно понимаю?

– Нет. Вначале я старалась под пацанчика подстроиться – у каждого человека свои внутренние мелодии. Меняла скорость молитвы, голос то понижала, то повышала… А когда почувствовала, что температура чуть изменилась, влажность кожи повысилась и еще массу мелочей заметила, то поняла, что попала в такт. Остальное – дело времени. Магнитофон так не может.

– Очень интересно! Никогда об этом не знал…

– Знал, но не обращал внимания. Тебе песни нравятся?

– Конечно. Есть любимые, что за душу трогают, а есть – так себе.

– Ты пробовал слова песни читать отдельно от музыки, просто как стихи?

– Н-нет.

– Прочти как-нибудь на досуге. В большинстве своем – это пустые и глупые виршики. Хорошую же песню и без слов слушать приятно. Тут всё дело в том, что звуки, которые мы слышим, только частично осознаются. В основном, мы поглощаем их другими органами, которые живут отдельно от сознания.

– Бред какой-то!

– Бред, говоришь? Подожди минутку…

Баба Яга сходила в другую комнату, принесла оттуда какую-то металлическую штуку, похожую на укороченный метроном. Между резонаторами наблюдался тонкий язычок.

– Ляг на спину, расслабься. Устройся так, чтобы тебе ничего не мешало… Вот и славно! Сейчас я тебе играть буду, а ты скажешь, каким местом звук поймал. 

Бабка пристроила свое устройство между губ и резко дернула язычок. Раздался долгий заунывно-тревожный звук. Я прислушался к своему организму и…

– Ну?

– Животом… Точно животом! Чудеса!

Еще один звук.

– А теперь?

– Где-то в районе сердца…

Еще раз.

– Теперь где?

– Желудок, у солнечного сплетения где-то. Где ты это взяла?

– Это варган. Мне его один бурятский шаман подарил. Вот сяду я рядом с тобой, ни слова не скажу, буду только играть. И вылечу язву желудка, если она у тебя есть. А если нужных травок добавить… Вылечу очень быстро! Шаман в бубен бьет, вокруг костра пляшет. Люди любят на огонь смотреть, он привлекает, расслабляет. Бубен звуки издает, особые звуки… Пионерский барабан никак не подойдет. Хороший бубен столетиями подстраивают. Шаман кричит, песни поет. Тоже звуки. Шаман, как и шептунья, знает, в каких случаях какую мелодию кричать. Кроме того, шаман пляшет, еще один темп задает. В сумме получается, что он злого духа изгоняет, то есть болезнь лечит.

– Так это же целое научное открытие!

– Успокойся! Это целое научное «закрытие». – Бабка перешла на тон, которым вещали дикторы радио и телевидения СССР. – Наша славная медицинская наука базируется на марксистско-ленинской теории, то есть является наукой в полном смысле слова. А шаманство – это языческая религия,  которая базируется только на тысячелетнем человеческом опыте. Что такое опыт народа по сравнения с коммунистическими идеалами? – дальше баба Яга продолжила обычным своим тоном, – Религия – опиум для народа,  запомни это!

– Что же вы тогда молитвы читаете, Бога через слово припоминаете?

– Пою песни на слова, до меня написанные. Проснулся бы во мне поэтический дар, я бы свои слова придумала. Я уж говорила: дело не в словах…

– Баба Яга! Вы кладезь премудрости!

– Вот и учись, пока я жива…

 

Однажды баба Яга начала утро в лирическом настроении. Обработав меня и напоив своими снадобьями, она вдруг спросила:

– Хочешь, я тебе покажу, какой я молодой была?

– Конечно, это очень интересно!

Бабка принесла в мою спаленку старую пожелтевшую фотографию, наклеенную на паспарту из жесткого картона с виньетками. Расщедрившись, принесла сразу две свечи.

– Это мой выпускной гимназический класс. Смотри внимательно, ищи меня.

На групповой фотографии были запечатлены девушки лет 17-18 общим количеством человек 20. Часть из них сидела, остальные стояли за спинами сидевших. Все девушки были в темных платьях с белыми кружевными воротничками и такими же манжетами. На всех – одинаковые белые фартушки. Волосы у каждой заплетены в одну косу, к верхней части которой прикреплен широкий бант в виде бабочки. Молодые, красивые… Неужто все потом превратились в старух образца сказочной Бабы-Яги?

Я долго рассматривал фотографию, вглядываясь в каждое личико. Бабка сидела рядом и лукаво на меня поглядывала. В конце концов я остановился на одной девушке, ткнул в нее пальцем:

– Вот это ты?

– Эх, ты! Не угадал. А я совсем рядом, слева…

Да… уж никак та красавица с тонкими чертами выразительного лица не была похожа на нынешнюю старушку.

– А вот и мы с Вацлавом! – бабка протянула мне еще одну фотографию, поменьше размером. 

На витом стуле сидела юная и красивая Ядвига в платье с буфами, в шляпке с легкомысленным перышком, а рядом, положив ладонь юной жене на плечо, стоял статный военный, подпоясанный ремнем. На боку висела шашка. Офицер был молоденьким, не старше меня, но усики (не усы, а именно усики), придавали ему вид мужественный и солидный. Мне лицо Вацлава показалось знакомым. На кого же он похож?.. Я мысленно перебрал в уме всех своих знакомых, но никто к образу не подходил. Впрочем, это не важно, – решил я и вернул фотографию старухе. 

– Красивая пара! – признался я. – По-моему, вам обоим повезло.

– Я до сих пор так считаю, – польщенно призналась баба Яга и сладостно вздохнула. – Ладно, голубок, заговорила я тут тебя. Сейчас молочка попьешь, и лежи себе, отдыхай.

Через неделю лежачий образ жизни мне изрядно надоел, о чем я честно  поведал бабке. Высокая температура у меня уже спала, по утрам я чувствовал себя нормально, а во второй половине дня термометр показывал тридцать семь и два, максимум – тридцать семь и три. 

– Раз душа просит, значит начинай вставать, – пошла навстречу мне бабка и принесла откуда-то высокую узловатую палку, чтобы я мог на нее опираться. – Походи по избе, я покажу тебе направление, и тебе не придется теперь пользоваться ведром. Только туда надо тепло одеваться…  

Теперь я был ходячим больным. Мне нравилось садиться у окошка в светлице и, продышав дырочку в стекле, смотреть на вьюгу. Если со стороны деревни появлялись сани или лыжник, я предупреждал хозяйку:

– Баба Яга! К тебе гости!

Два раза в неделю сама бабка становилась на лыжи и, легко скользя, ехала в деревню. Магазина в деревне не было, а была лавка, работавшая по понедельникам и четвергам. В эти дни приезжал из соседней слободы продавец, открывал лавку и торговал, как принято сейчас называть, «товарами первой необходимости»: хлеб, соль, спички, мука, крупы, сахар.

В тот раз баба Яга принесла на себе тяжелый заплечный мешок. Я помог бабке выгрузить муку и сахар.

– Послезавтра санный обоз приходит, – возбужденно шепелявила старуха, – надобно к празднику приготовиться, пирог испечь. Какой ты больше любишь: с черникой или голубикой?

Ни черники, ни голубики я в своей жизни в глаза не видывал, в чем и признался бабке.

– Тогда испеку пирог с земляникой, – сделала свое логическое заключение баба Яга, – а к чаю поставлю варенья из черники, из голубики, из клюквы, из морошки…

– Что за праздник? 

Советских праздников по календарю не было, а  в религиозных я не разбирался.

– Так я же сказала: обоз приедет! 

– Кто-то из родственников навестит?

– А как же! Непременно навестят, но летом… Зимой мы сами себе праздники делаем. Зимой, чтобы не скучно было, делают смотрины, крестины, невест сватают. Чем не праздники?

– А у нас что будет?

– Всё сразу, милок, всё сразу… Ты бы какую другую тему выбрал.

Я подчинился:

– Баба Яга, где тебе лучше жилось: в Варшаве, в Петрограде или здесь?

– Всюду хорошо по-своему было. Варшава – это детство. Мы с Евой, моей сестрой, озорными были. Шкодили… Помню, даже в угол нас ставили. Потом гимназия… Учителя строгими были, придирчивыми. Дисциплину держали – не шелохнись! А объясняли интересно, не по учебнику. Привозили ко мне как-то учителя, лечить язву желудка. Поостерегся идти на операцию, как фельдшер рекомендовал, – и ко мне. Неделю у меня пожил… А я поговорить люблю – сам, поди, уже заметил. Стала я его расспрашивать, он по биологии университет заканчивал. Так нашей Зосе, что ботанику нам в гимназии читала, он бы и на единицу не натянул… Варшава для меня – наука, музыка, цветы, весна и солнце…

Баба Яга говорила, продолжая возиться по хозяйству. Казалось, она рассказывает сама себе.

– Петербург… Петербург – это Вацлав, это любовь. А потом – холод, разруха, полуголодное существование, теснота коммуналки, гибель мужа. Нет, в Петербурге хорошо не было. Из Питера я сама убежала, через тюрьму. Значит, даже в тюрьме было лучше…

Чтобы завершить свое повествование, баба Яга остановилась и повернулась ко мне.

– Лучше всего мне здесь. Природнилась я к этим местам. Люди здесь – как нигде в других краях! Таежные, обстоятельные, суровые, но и душевные, добрые одночасно... 

Старушка вдруг остановилась и прислушалась.

– О! – сказала она. – Это к тебе.

Действительно, прибыл снегоход с моим напарником. Меня проведать парень приехал, привез кое-что из моих вещей, передачку: несколько банок тушенки, пару бутылок спирта, печенье в галетах. И, естественно, привет от сослуживцев с пожеланиями скорейшего выздоровления.

– Как тебе здесь живется? – задал он дежурный вопрос.

– Живу как в сказке! Вот баба Яга, а я на положении Иванушки. Покормит, попоит, спать уложит, а сама только о том и думает, как меня, Иванушку, в котел заманить…

Напарник осторожно бросил взгляд на старуху.

– Чего зыркаешь, милок? Я и вправду баба Яга…

 Поговорили мы с ним минут десять-пятнадцать, стал он в обратный путь собираться.

– Неуж так срочно надобно? – удивилась баба Яга. – Остался бы, голубок, на пару деньков – на пользу бы пошло. Это я верно говорю.

– Спасибо, бабушка, но служба есть служба. Я как-нибудь другим разом…

– Служба для мужика всегда на самом первом месте, – легко согласилась старуха. – Да бывает, служба так баки забивает, что ни на второе, ни на третье место глянуть некогда… А какое из мест важнее – первое или десятое – и задуматься некогда…

– Что вы, бабушка, имеете в виду?

– А вот приедешь следующий раз – и поговорим…

Перед уходом напарник сказал:

– База сказала, что как только установится погода, за тобой прямо сюда вертолет пришлют.

– Передай на базу, что я уже не больной, а выздоравливающий. Мне и здесь хорошо. Уход лучше, чем в любом госпитале. Не нужен вертолет… Через пару недель заберешь меня на точку снегоходом – вот и все дела.

Напарник отбыл.

Всю «передачку» я подвинул в сторону старухи:

– Это тебе, баба Яга, к праздничному столу…

– Спасибо, в хозяйстве все пригодится. Только я тебе вот что скажу: если я таким гостей привечать стану, то от меня не только люди отвернутся – мыши, и те сбегут…

– Ну всё-таки скажи, что за праздник намечается?

– Все просто, милок, все просто: Серафима благодарить придет да своих приведет… А чтобы всех своих собрать, пришлось ей обоза дожидаться…

Вот теперь все стало на свои места, я успокоился. 

– Что за обоз?

– Заготовители из губернии по деревням ездят, пушнину у промысловиков выкупают. Саней двадцать, а то и все сорок. Большие деньги с собой возят, шкурки ценные опять-таки на сани пакуют. Поэтому в обозе и милиция с оружием, и промысловики с винтовками, и служивые, что в мехах разбираются… Походную кухню с собой возят с поваром, продукты у них в запасе недельки на три. Будка на одних санях с подогревом – это у них «приемный пункт» называется. Еще традиция у них есть – пару саней для простого люда иметь, кого куда с оказией подбросить… Народ этим и пользуется.

– Бывали нападения на обоз?

– При моей памяти не было. А если людей послушать, то раньше случалось всякое… Хуже было, когда каждый промысловик свой товар сам отвозить должен был. Вот тогда, говорят, народу полегло немерено!.. Да что это я так разговорилась? Работа-то стоит… 

– Чем могу помочь, баба Яга?

– Какая с тебя помощь? Иди отдыхай. 

Кончилось всё тем, что бабка крутилась по хозяйству, а я в своей конуре слушал приемник.

 

В назначенный день мы с бабой Ягой вытащили стол на середину светлицы, собрали по избе все табуреты, бабка принесла из сеней широкие доски, сделали лавки, подвинули к столу топчан.

– Сколько народу будет?

– Сколько ни придут – все наши… Ты, когда скажу, приоденься по-приличней, хорошо?

Шумной толпой ввалились гости. Громко и весело переговаривались, обметали друг с друга снег, снимали тулупы, шубы и валенки, надевали принесенные с собой оленьи унты, выставляли на стол гостинцы…

Гостей было пятеро. Ширококостный моложавый мужик с бородой «а ля полярник», бойкая тетка – его жена – тоже моложавая и весьма для своих лет симпатичная, и три их дочери, одна другой моложе.

– Фаддей! – представился мужик, и моя узкая рука утонула в его широкой ладони. – Марфа, моя жена. А это наше потомство: Алевтина – старшая, Серафима – та, что помоложе, и вертихвостка Аксинья.

Я представился.

– Прошу к столу, дорогие гости! Рассаживаемся, не будем время терять… – поторопила нас баба Яга.

Фаддея баба Яга посадила в торец стола, сама уселась в другом, Марфа и я оказались по одну сторону, все три дочери – по другую.

– Командуй, Фаддей, – ты у нас сегодня за главного.

– Могу и покомандовать, мне не впервой, – веско промолвил Фаддей. – Передавайте-ка мне свою посуду. Барышни сегодня начинают с малиновой наливочки, – он наполнил граненные стаканчики граммов по сто объемом, – а мы, мужики, можем себе и чего покрепче позволить… Как насчет рябиновой? – спросил он у меня.

– Любопытно было бы попробовать, – сказал я, пытаясь соблюсти хотя бы видимость этикета.

Мужикам, как выяснилось, полагалось пить из полновесных граненных стаканов. Фаддей сначала налил мне, передал полный стакан. Потом себе, где-то на одну треть.

– Мне завтра в тайгу, а тайга переборов не прощает, – пояснил он.

– Набирайте в тарелочки, набирайте, – суетилась баба Яга. – Вот оленинка, вот рыбка жареная, вот грибочки пяти сортов… Огурчики, опять же, – по своему тайному рецепту мариновала. Хлеба я не пекла, вместо хлеба у нас пирожки. Это мои, тоже с оленинкой. А вы с чем принесли?.. Ага, вот с рыбкой, – это Симины фирменные. Остальные на сладкое пойдут… Пельмешки вот подогреваю, через пару минут на стол ставить буду…

Стол воистину был щедрым.

– Ну что? – Фаддей встал. – Первый тост, конечно, за тебя, баба Ядвига. Ты, когда надо, и вылечишь, и успокоишь, и совет житейский дашь. Серафима, даром что комсомолка, чуть не десяток свечей у икон поставила «во здравие рабы божьей Ядвиги». За твое здравие!

Фаддей стоя махом влил в рот содержимое своего стакана, крякнул, взял с тарелки пирожок, понюхал.

– Хороша!

Женщины, смакуя, надпили со своих стаканов. 

А я оконфузился. Один только глоток – и меня всего внутри обожгло адским огнем и дыхание забило. Какое-то мгновение пребывал в состоянии «не вдохнуть, не выдохнуть». Потом я закашлялся, слезы потекли из глаз – чуть с лавки не свалился…

– Не местный он, к сибирским напиткам не привык, – оправдывала меня баба Яга, поколачивая ладонью по спине. – В Сибири, если что покрепче, то только такое, что горит, – это она мне пояснила.

– Спасибо, что не взрывается… – прохрипел я, чем и разрядил напряжение. Все заулыбались.

– Развести водой один к двадцати, разлить по бутылкам – будет моя годовая норма, – пошутил я, когда дыхание вернулось ко мне.     

Сначала разговор вели только Фаддей, его жена и баба Яга. Его дочери помалкивали, да и мне встревать ни к чему было. Из разговора я понял, что Николай, жених Серафимы, – знатный охотник, сезон еще в самом разгаре, а у него уже две чернобурых лисицы, «две дюжины хвостов» соболя, заяц-беляк ему сам в руки идет, беличьи хвосты он уже не считает. Серафима будет у него как у Христа за пазухой, потому что и руки у него тоже золотые – за лето ладную лодку сотворил, теперь может рыбачить самостоятельно, без артели. Фаддей и Николай в одних краях охотятся, в одной заимке живут, так Николай сказал, что смотрины – это чистой воды спектакль, потому что если бы родители ему запретили жениться на Симе, он всё равно женился бы, потому что девушке слово дал. Только пришлось бы от родителей отделиться и перейти жить в дом жены, а община терять такого охотника не желает…

– У меня тоже уже пять хвостов, – не удержалась Аксинья. 

Разговор сместил направление, и я с удивлением узнал, что в семье промысловика все являются охотниками. Та же четырнадцатилетняя Ксюха белку влёт в глаз бьет, и ее пять белок – это одна вылазка в тайгу во время зимних каникул. Остальное время ей охотиться некогда – в школе учится за тридцать верст отсюда, «гостюет» у тетки, Марфиной сестры. Серафима в нынешнем году в тайгу не ходок, ибо к замужеству готовилась, приданое собирала, а прошлую зиму ее охотничий вклад в семью – на мотоцикл хватило. Алевтина, Аля, – та на охоту «не заточена», но зато большой специалист по грибам-ягодам. Одной морошки двадцать ведер замороженными стоят…

Пока шел разговор, я внимательно рассматривал сестер. Младшая, Аксинья, – точно «вертихвостка». Видно, что шаловливая, любит посмеяться, любит прихвастнуть, ей нравится, когда на нее обращают внимание. В начале застолья глазела на меня удивленно и восхищенно (я был в военной форме), будто видела перед собой марсианина, потом, правда, отвлеклась на разговоры. Серафима уже примеряла на себя роль солидной замужней женщины: говорила неторопливо, рассудительно, солидно – совсем не так, как разговаривала с бабой Ягой перед смотринами. А что – она уже «сговореннная», как снег сойдет, так и свадьба. Кстати, тогда, перед зеркалом, она себя очень точно расписала. Красивая девушка, из тех, которые «коня на скаку остановит» – и коню не поздоровится… Я невольно позавидовал невидимому Николке и перевел глаза на старшую, на Алевтину.

Вот это сила! Не в смысле мышечной массы – девушка оказалась поизящнее средней сестры, – а в смысле красоты! Куда там западным кинодивам, включая Мэрилин Монро! Если подключить воображение, то Алю можно было представить несущей на плечах коромысло, но никак не песцовое боа. Воистину так: русские женщины самые красивые в мире! А сибирячки – особенно!

Я тайком вздохнул. Много-много лет спустя появилась песня с такими словами: «Ах, какая женщина, какая женщина! Мне б такую…». Точно такие слова пришли мне в тот вечер…

Я еще раз вздохнул. Не первый день в Сибири, знаю, что дочерей принято выдавать замуж по очереди: сначала старшую, потом ту, что помоложе, и так до самой младшей. Если средняя уже считает себя замужней, то старшая и подавно замужем.

– А ты, мил человек, кто будешь? – решил вовлечь меня в разговор Фаддей. – Лесоруб, охотник, зверолов?

– Нет, я инженер-электронщик.

У Аксиньи и челюсть отвалилась. Снова я предстал, видно, в образе марсианина.

– Инже-енер! Поди ж ты! Это как: приемники, магнитофоны чинишь? – продолжал опрашивать меня Фаддей.

– Если надо, то починю – и этому обучен. Но в данный момент занимаюсь вопросами космической связи.

– А-а! Понимаю. Это твоя антенна стоит на сопке у Гнилого распадка?

– Я не знаю местных названий… Километров семьдесят отсюда.

– Точно: вас там четверо. Всю живность вокруг себя на двадцать верст распугали…

– Извините…

– Пустое! Тайга большая, на всех хватит… 

Поговорили и на эту тему. Конечно, в тех рамках, в которых мне инструкции позволяли и подписки о неразглашении.

Постепенно разговор перетёк в другое русло, пошли еще тосты… Правда я, уже имеющий горький опыт, ограничился ягодными наливками. Ну о-очень вкусными… А если вспомнить пирожки!.. Они тянут на отдельный рассказ, а лучше – поэму!

Пришло время, и гости стали собираться.

Баба Яга вновь засуетилась, забеспокоилась, тон ее стал заискивающим, каким-то приниженным. 

 – Аля, мне твоя помощь понадобилась. Человек ко мне попал совсем больной. И перелом мне пришлось ему по-новой вправлять, и температуру сбивать, и воспаление легких я ему выстучала. А вдруг я что не так сделала? Я же не доктор, а так – сиделка при госпитале… Да и когда это было-то? А ты у нас без пяти минут профессор. Зашла бы на досуге, проверила бы меня, перепроверила… А потом, сама понимаешь, антибиотики… Я же всё по старинке, травами да отварами, примочками да припарками… А человеку, может, укольчик какой: пенициллинчик или синтомицинчик, а? Да и простучать-прослушать не очень-то получается… Стара становлюсь, со слухом проблемы. Шумит, а где шумит – не пойму… То ли у меня в голове, то ли у него в груди… – бабка явно лукавила, потому что слух у нее был отменный. 

Алевтина глянула на меня, как патологоанатом на объект предстоящего исследования.

– Прибедняешься, бабушка Ядвига! Ты таких с того света вытаскивала, на которых профессора давно рукой махнули. Но, если просишь, осмотрю твоего пациента. Надеюсь, он до завтра доживет?

– Не знаю, милая, не знаю. Я уж как-нибудь тут прослежу, а ты прямо с утречка, не задерживаясь…

– Ладно…

Гости, тепло распрощавшись, ушли. Баба Яга взялась за приборку, я, стоя посреди теплицы, передавал ей посуду со стола, она ее мыла в бадейке. У старухи было хорошее настроение, она даже пыталась напевать какую-то мелодию, но потом, испугавшись собственного шипения, примолкла.

– Баба Яга, приятно, когда тебя благодарят?

– А то как же! Еще приятнее, когда доброе дело делаешь, даже если благодарности потом не дождешься. Ты человеку помог – это и себе жизнь продлил, человек тебя не отблагодарил – себе ущерб нанес. Такая она, жизнь! А что тебе гости?

– Хорошая семья, мне понравилась. Добрые, видно, люди…

– А девки, девки-то как?

– И девушки хорошие. Красивые…

– Вот-вот! Красота, она тоже лечит! Аля придет завтра. Вот смотри на нее и лечись, и лечись…

– Кто она такая?

– Была моей подружкой. Тянуло ее к травам, вот она и пристала ко мне. В тайгу вместе ходили, травы собирали. Какую сушили, какую на отвары да настойки пускали. С первого класса каждое лето со мной была, и так пока школу не кончила… После школы в институт поступила, в медицинский. Как я понимаю, летом диплом получит. Я считаю ее своей ученицей, а что она считает – не знаю, она не из говорливых.

– Замужем?

– Наконец-то дождалась от тебя главного вопроса! Нет, не замужем.

– Отчего так? Вроде по возрасту…

– Как-нибудь поясню… Ой, что-то поясницу заломило! Никак погода переменится. Давно пора, а то снегом уже по самую крышу замело…

 

Утром я проснулся от яркого света. Оказывается, погода действительно переменилась, небо очистилось и засияло солнце. Бабка с утра расчистила снег, в том числе и с восточной стороны. Теперь в мое окошко били пронзительные солнечные лучи, умножаемые отблесками с близлежащих сугробов. Моя спаленка преобразилась до неузнаваемости. Рубленые стены глазели на меня своими многочисленными сучками и, казалось, подмигивали: «Всё будет путем!».

Как и было обещано, пришла Алевтина. Теперь у нее под шубкой оказался белоснежный медицинский халат, тяжелую косу она заправила под шапочку.

– Ну, баба Яга, показывай своего Иванушку! Или уже успела съесть на завтрак?

– Куда торопиться-то? Еще пирожков на неделю хватит, да оленины осталось на месяц, да пельмешки доедать дня три придется. Пусть поживет малость, а там поглядим-посмотрим… Да и какая польза от хворого? С него сейчас разве что желудочные колики схлопочешь, – подхватила игру баба Яга. – Ты халатик-то пока сбрось… Сбрось говорю! Мы еще не завтракали, а главное – чай не пили. А я такой чаек заварила – не оторвешься!..    

– Я уже завтракала, спасибо. От чая, конечно, не откажусь – он у тебя на удивление вкусный. Так, ты мне тайну своего рецепта и не открыла…

– Да какая тайна? Главное для чая – любовь. Если с любовью заваривать, то хоть полову заряди, все равно вкусно получится…

 

За чаепитием Аля сказала:

– Бабушка Ядвига, профессор Лапшин велел тебе поклон передать. Отчет о клинических испытаниях перешлет весной – у него пока не всё готово.

Я удивился:

– Профессора бабе Яге отчеты пишут? Баба Яга, получается, что ты выше профессора? Уж не академик ли?

Аля улыбнулась: 

– Профессор – давний друг бабы Ядвиги. Это старая история, но интересная. Был у нас в райкоме комсомола один деятель. Потом его из райкома поперли. То ли провинился в чем-то, то ли из возраста вышел. Оказалось, что он окончил биофак университета, причем заочно. Послали его к нам в школу учителем биологии. Чванливый был до безобразия. У всех учителей пединститутские ромбики, а у него – университетский! Доходили слухи, что он в директора школы метил. А чтобы прославиться своей партийной принципиальностью, нашел повод – бабу Ягу, и настрочил статью, развенчивающую шарлатанство, прямо в газету «Правда». Статья была складно написана, поэтому ее сходу и напечатали. А раз есть статья, значит, должны быть приняты меры. По заданию крайкома партии была создана комиссия, цель которой – уничтожить рассадник суеверий и антисанитарного лечения сибирского народа прямо на месте. В комиссию вошли представитель прокуратуры, доктор медицины Лапшин и корреспондент какой-то. 

Баба Яга слушала и хитро улыбалась.

– Я тогда только-только сдала экзамены за девятый класс, и первый день, как пришла бабушке Ядвиге помогать. Прибыла комиссия пароходиком, двое суток шлепала по реке. Погода была отвратительная: холодно, ветер,  ливень. Привел кто-то комиссию сюда, сели все трое вот у этого стола и стали допрос учинять. Все трое простужены, носы распухшие – носовых платков не хватает… Стали швыряться словами такими: «незаконное занятие медицинской деятельностью», «вовлечение в преступную деятельность несовершеннолетних» – это они меня имели в виду. Прокурорский протокол сочиняет, корреспондент в блокнотике строчит, а профессор за поясницу держится – радикулит прихватил… Бабушка слушала-слушала и говорит: «Давайте-ка я вас чайком попою, а то сопли уже на протокол капают. Бумагу жалко – казенная». Двоим чай подала, а профессора схватила – и в эту спаленку. Орал Лапшин, как недорезанный, дошел совсем до непрофессорских слов. Те двое писак схватились было на помощь, но я их уговорила: вы, – говорю, – наблюдайте, потом точнее протокол напишется. Не знаю, что бабушка Ядвига с профессором делала…

– Ничего страшного – я ему в поясницу мазь втерла: барсучий жир, перец, горчица, три-четыре травки… – вставила баба Яга. – Поверх этого в медвежью шкуру умотала. Смотрю – затих. А сначала страшно брыкался и всех матушек вспоминал…

– Минут через пятнадцать бабушка выходит из спаленки…

– Я подумала, что самое время общеукрепляющей настоечки в него влить: спирт, рябина, мараловый корень…

– Тут выскакивает профессор. Из одежды – трусы, носки и медвежья шкура… Побежал по светлице кругами. Каждый круг все медленнее, медленнее. Лицо сначала не красным – багровым было. И свирепым… Смотрю, удивление начинает проступать. На третьем круге остановился против меня и спрашивает: «Сколько я там был?» – «Пятнадцать минут», – отвечаю. Профессор задумчиво так произносит: «Приступ люмбаго снять за пятнадцать минут даже теоретически невозможно…». Скинул с себя медвежью шкуру и стал наклоны делать как на уроке физкультуры.

– А тут я со своей настоечкой… Профессору настоечка понравилась. Попросил и остальную комиссию угостить. Выпили все трое по стаканчику, повеселели. А еще, спрашивают, можно? Можно, говорю, и нужно. Но не сейчас, а после баньки. Вы тут насморки лечите, а я пойду баньку натоплю. После баньки я их обычной рябиновкой полечила, по топчанам разложила, а сама пошла к Алевтине ночевать.

– Утром мы с бабушкой Ядвигой приходим, а они все трое за столом сидят и смотрят друг на друга. Профессор командует: «Дышите носом!». Корреспондент и прокурорский: «Фу-фу-фу!» – носы чистые. «Где насморк?» – «Нету». «Простуда лечится семь дней с помощью лекарств и сама проходит через неделю, если лекарствами не пользоваться. Сколько мы здесь живем?» – продолжает профессор. «Меньше суток» – отвечают ему. «Тогда позвольте полюбопытствовать, где вы видите шарлатанство?». Молчат оба. «Где мой радикулит, я вас спрашиваю?». Молчат оба. «Давайте ваши вчерашние записи, почитаем». Достают свои бумажки и блокноты. Профессор берет протокол, вырывает из блокнота корреспондента исписанные листки и рвет всё это на мелкие клочки. «А теперь, – говорит, – пишите, я диктовать буду. Готовы? Факты изложенные в статье… не подтвердились. Фамилию сами вставите – является нештатным сотрудником лечебного факультета краевого медицинского института. В её обязанности входит: сбор образцов лекарственных трав с нанесением на карту ареалов их произрастания, изучение традиций народной медицины, наблюдение за климатическими условиями края. Оказываемая ею медицинская помощь местному населению не выходит за рамки полезной фармакопеи и не противоречит требованиям современной медицинской науки. Считаем целесообразным изучить мотивы, которыми руководствовался автор вышеупомянутой статьи, поскольку она наносит моральный урон коллективу орденоносного высшего медицинского учебного заведения. Вопросы есть?».

Баба Яга сидела в позе лауреата Нобелевской премии.

Алевтина продолжала:

– Комиссия пробыла в деревне неделю. Прокурорский и корреспондент дня два ходили от двора к двору, опрашивали людей насчет нанесенного бабушкой Ядвигой вреда. Народу это надоело, и он пообещал обоих борзописцев зарыть в тайге. Тогда эти двое запрятались в бабушкиной избе и развлекались рябиновкой. А профессор Лапшин все расспрашивал бабушку и переписывал ее рецепты. Я приносила ему общие тетради, которые приготовила для десятого класса, он их три штуки исписал… Вот уже сколько лет он эти рецепты исследует, проводит клинические испытания и отчитывается перед бабушкой. За четыре года обучения в мединституте я узнала, что на бабушкиных рецептах защищено пять кандидатских диссертаций – и это ещё не предел…

– Очень интересно! А как насчет учителя биологии – автора статьи?

– А ничего… Через пару лет бабушка Ядвига ему язву желудка вылечила… Ну что, больной, приступим?

Алевтина снова надела халат, достала из саквояжика стетоскоп и внимательно меня прослушала. «Дышите, не дышите…». 

– Правосторонняя верхнедолевая пневмония в стадии затухания. В антибиотиках уже нет смысла. Как самочувствие, температура?

– С утра готов к любым подвигам. Во второй половине дня – чуть похуже, вплоть до температуры в тридцать семь с небольшими копейками…

– …что типично для пневмонии. Что я могу сказать? Следуйте советам бабушки Ядвиги – и через несколько дней от болезни не останется и следа… А что с сердцем? Тоны чистые, но бьется учащенно.

Я промолчал. Не скажу же я, что как только она ко мне приблизилась, так у меня сердце вообще было готово из грудной клетки выскочить…

– Бабушка Ядвига, будете давать больному что-нибудь сердечное, мягкое, не напрягающее… 

– Хорошо, Алечка, обязательно!.. В чаек валерианового корня добавим, этого добра у нас хватит. А как насчет массажа? Полезный же он, кровь к нужному месту подгоняет. Сделай, милая, сделай… Я бы и сама смогла, да руки уже не те… 

   Я вспомнил, как она меня по спине колотила, когда я рябиновкой поперхнулся… А сколько она утречком кубометров снега перебросала? Руками, которые «уже не те». 

– Хорошо, бабушка, сделаю. Хотя особой необходимости не вижу.

От прикосновения теплых рук девушки у меня кровь едва не закипела. Я весь растворился в блаженстве, хотя при других обстоятельствах некоторые шлепки я бы воспринял как избиение.

– Спасибо, доктор. Осталось одно уточнение: баба Яга категорически настаивает на том, что доктор и пациент должны общаться на «ты». Как мне быть?

Аля слегка покраснела.

– Будем следовать бабушкиной доктрине.

– В таком случае, Аля, хочу тебе сказать, что массаж оказал на меня очень большое лечебное воздействие, большее, чем вся флора Сибири. Я готов терпеть эту экзекуцию бесконечное число раз.

Аля покраснела еще больше, но, сверкнув глазками, отбрила:

– Хорошо, я кого-нибудь попрошу, например, папу, пока он в тайгу не отправился… Его массаж будет иметь потрясающее лечебное воздействие… Вылечит даже учащенное сердцебиение.

С этими словами Алевтина распрощалась со мной и вышла из спаленки, задернув за собой занавеску.

– Аля, ты надолго к нам? – спросила баба Яга.

– Как всегда: с обратным обозом буду возвращаться. Готова буду через пять дней, остальное от обоза зависит. Каникулы-то у меня не резиновые…

– Так ты приходи, не забывай старую. Новости какие расскажешь… 

– Непременно приду! Не могу же я уехать, не попрощавшись с тобой…

– Вот-вот! И больного моего ещё разок досмотришь… Вдруг я чего не так… Ты же у нас специалист.

– Посмотрим по показаниям… А сейчас – до свидания, бабушка! Спасибо за чай – очень убедительный…

 

До конца дня баба Яга пребывала в отличном настроении. Что-то настроило ее на лирический лад и она… не попросила, а «поставила меня в известность»:

– Милок, а транзистор я у тебя сегодня заберу. Ты уж как-нибудь поскучай без музыки, мне самой музыка понадобится. 

И действительно, в течение всего дня из ее спальни доносилась тихая музыка, прерываемая «текстовыми» вставками. Назавтра хитрая бабулька «забыла» мне вернуть приемник, и вообще – в течение пяти дней приемника я не видел. 

Целыми днями я лежал, сидел на своем топчанчике, скакал по избе, опираясь на палку, и думал, думал, думал. А думать я мог только об Але, Алевтине. У меня не выходили из головы ее глаза, голос, улыбка, ямочки на щеках, тяжелая русая коса до пояса. Когда я вспоминал прикосновение ее рук, то в буквальном смысле этого слова покрывался гусиной кожей…

Случалось мне влюбляться, и не раз. С одной, как мне тогда казалось, хорошей девушкой даже встречался более полугода, дело даже шло к тому, что мы поженимся. Но… когда после моей очередной командировки она заявила мне, что я, мол, очень хороший и милый, но перст судьбы указал ей на другого человека, то огорчение мое было на удивление недолгим. В числе других я был приглашен к ней на свадьбу, вместе со всеми кричал «горько!» и был искренне рад её счастью. Мы расстались друзьями – банально, но факт.

Аля… Аля вызвала у меня совершенно другое чувство. С каждым днем оно становилось все сильнее и сильнее. Четвертый день без нее я уже не прожил, а промаялся. Чтобы хоть как-то снять нервное возбуждение, я попросил бабу Ягу дать что-нибудь успокаивающее.

– Погоди, милок, погоди малость. Видишь, я уже одета – ухожу по очень срочному делу. Вернусь – чайку попьем с валерианой, с мятой и прочими травками. Я тоже перенервничала – видать, на погоду… Давно приметила: как понервничаю, так назавтра мороз за тридцать…

Чаек с мятой меня успокоил мало. Ночью я почти не спал, каждые полчаса поглядывал на часы и проклинал долгие зимние ночи. Спозаранку, отказавшись от завтрака и процедур, затеял скачки от своего топчана до оконца в светлице, через которое можно было рассмотреть тропинку к нашей избе, и обратно. Баба Яга делала вид, что все так и должно быть, занималась своими отварами, переливала что-то из посуды в посуду. Меня она не трогала. 

Солнце взошло уже высоко, когда я увидел, что от деревни в нашу сторону движется какой-то лыжник. Черт! Не «какой-то», и даже не «какая-то»… Это была Аля, точно она!

Я засуетился. Бросился надевать свой спортивный костюм, потом понял, что это идиотская затея, схватился за свитер, за рубашку, за…

– Здравствуйте, бабушка Ядвига! А вот и я! Куда же вы? Я надеялась с вами чайку попить…

– Я на минуточку, милая. Вот дровишек набрать надо – печь-то, считай, погасла. Опять же ветряк запущу, а то аккумулятор совсем посадила… Да ты не стесняйся, хозяйничай без меня! Чаёк я уже заварила, ты только чугунок с водичкой в печь поставь – пока вода закипит, я уже за столом буду. Ты тем временем пациента осмотри, послушай, что там у него с пневмонией, с тахикардией… Чёй-то с ним не так, совсем замаялся… А я мигом!

Дверь хлопнула.

Я, так и не решивший, в чем встречать долгожданную гостью, вышел как был, в майке. Аля, уже в халате и шапочке, направлялась ко мне, вдевая трубки стетоскопа в уши.

Кровь прилила к голове так, что в ушах зашумело, сердце кузнечным молотом билось в грудной клетке, дыхание перехватило.

Не поднимая глаз, Аля приблизилась ко мне, приставила стетоскоп к моей груди сначала справа, потом, совершенно не прислушиваясь, передвинула к сердцу… Доля секунды – и она отдернула руку, будто коснулась горячей печи. 

– Очень убедительно... И что теперь?

Разум совсем покинул меня. Я отбросил в сторону палку, обхватил обеими руками Алю, притянул к себе. Покрывал поцелуями лоб, глаза, ямочки на щеках… – всё, что стало мне так дорого за эти долгие щемящие дни и ночи. Девушка на какое-то время включилась в эту игру, подавшись на меня, а потом мягко, но решительно отстранилась.

– Очень конструктивно… – сказала она, – и стремительно…

– Аля, прости. Просто я тебя люблю…

Аля зарделась и опустила голову, отступив от меня на два шага.

– Так быстро?

– Да я, как только тебя увидел…

– Я не сторонник «с первого взгляда». По мне, так лучше «пуд соли».

– Хоть сто пудов!.. Лишь бы с тобой…

Алевтина стояла, глядя на меня исподлобья, и, по-видимому, колебалась, пытаясь принять какое-то важное для себя решение. Вдруг, рванувшись ко мне, обвила мою шею руками и долгим-долгим поцелуем ответила на мой поцелуй.

– Я тебя ждала, целых десять лет ждала… Верила, что ты есть, что найдешь меня… – прошептала она.

Столь же решительно она вырвалась из моих рук и уже совсем иным голосом произнесла:

– Можешь считать это авансом на тот случай, если пуд соли не окажется горек…

Я ничегошеньки не понял, да и не хотел ничего понимать, потому что «седьмое небо» – этот поэтический символ счастья – смотрелось с высоты моего блаженства мелкой стекляшкой у самой земли…

– Пойдем за стол, вода на чай уже закипела, – Аля подала мне палку, помогла усесться за стол. – Я сяду напротив: хочу на тебя насмотреться. Сегодня я уезжаю на полгода…

– Аля, адрес свой оставь – я буду тебе писать…

– Я ожидала, что ты его попросишь. Вот, возьми, я приготовила… – Аля достала из кармашка сложенный вдвое подписанный конверт.

Мне снова стало казаться, что я попал в сказку. В волшебную сказку, где за чудом следует чудо, где сбываются все мечты и желания…

– Аля!..

– Не надо… Давай помолчим…

Баба Яга пришла только к концу чаепития. Ссыпала у печи охапку дров, отряхнула с себя снежок, сняла тулуп и платок.

– Вы уже и чаёк попили? Вот хорошо, вот славненько!.. А я задержалась: то одно, то другое… Оно в хозяйстве всегда так…

Старушка прошла к торцу стола с кружкой чая, села и стала подозрительно всматриваться в наши лица.

– Ну, как хвороба? – полюбопытствовала она.

– Болезнь смертельна и прогрессирует, бабушка Ядвига, – ответила Аля.

– Да ты что?! Неужель? Такой молодой, на вид здоровый… Неизлечима?

– Надеюсь…

Баба Яга перевела взгляд на меня. Боюсь, что на моем лице было написано всё: и что было, и что есть, и что будет. Бабка успокоилась и отхлебнула из чашки.

– Вот и хорошо, вот и славно… А я уж было и вовсе испугалась… Так вы тут посидите, погутарьте, а мне надобно еще кое-куда сходить… Оно в хозяйстве всегда так – то да се…

– Нет, бабушка Ядвига! И хотела бы, да не могу – вещи не сложены, отец из тайги специально вернулся с каким-то поручением для меня... «Оно в хозяйстве всегда так – то да се…» – спародировала Аля бабу Ягу.

– Ну, доченька, иди, я тебя поцелую. Удачи тебе, милая, счастья тебе, славная!.. Уж как я хотела, уж как мечтала, чтобы все у тебя хорошо сложилось… Если все сбудется, то, считай, не зря старая Ядвига небо коптила, не зря землю топтала…

– Бабушка Ядвига, а слезы к чему? Честное слово, давно я тебя плачущей не видела… Что случилось?

– Всё в порядке, хорошая, все нормально, – старуха вытерла глаза, – в детстве я тонкослезой была, вот, видать, на старости лет стала в детство впадать. Ты на меня не оглядывайся, ты вперед иди… Мои слезы уже никому не помогут и никому не помешают, настоящие слезы я давно отплакала…  

– Тогда и тебе, бабушка, удачи!

Аля, уже в шубке, подошла ко мне.

– И тебе удачи! Выздоравливай! – Аля поднялась на носочки и поцеловала меня в щечку. – Будь таким, каким я тебя ожидала…

Так мы расстались с Алей на целых полгода. Долгих полгода…

Странные слова, которые мне говорила Аля, прояснила мне баба Яга, и довольно скоро.

– Всё-таки вы слюбились, голубки! Это очень хорошо, это мне душу греет… Я так этого хотела! Да что я говорю – не могли вы не слюбиться…

– Это почему же?

– А вот поди со мной…

В бабкину спальню я попал впервые. Там было на что посмотреть! Спальня была побольше моей. Там помещался не только топчан и прикроватный табурет, но и допотопная этажерка с книгами. По торцам я стал читать названия: «Справочник участкового терапевта», «Рецептурный справочник», несколько томов «Медицинской энциклопедии» и еще десятка полтора книг медицинского содержания. Некоторые книги были с антикварным оттенком: с ятями и фитами. Рядом с этажеркой в углу стояли два щелочных аккумулятора, а к стене был привинчен вольтметр, который показывал ровно двенадцать вольт. Немудреная схема с рубильником от школьного набора для лабораторных работ. На стене висел барометр-анероид, а над ним в подвесном шкафчике стояли аптечные весы. Одну стену занимала большая «рукописная» карта местности. Многочисленные точки, листочки и цветочки, я так полагаю, обозначали места сбора лекарственных трав. На гвоздике в правом углу карты висел офицерский компас времен Великой Отечественной. Глухая торцевая стена была увешана фотографиями.

К этой стене и подвела меня баба Яга.

– Погляди, это мой Вацлав, – узловатые старушечьи пальцы нежно прошлись по стеклу. – Узнаешь?

– Конечно. Вы мне показывали фотографию, где вы вдвоем. Похоже, эти две фотографии были сделаны в один день. Красивый мужчина…

– Какой ты, право, невнимательный! – баба Яга взяла с подоконника зеркало и поместила его рядом с портретом. – А теперь мысленно приделай себе такие же усы.

Я поразился: мы действительно были очень похожи. Буквально двойники!

– Вот и вся тайна, голубок! Аля еще девочкой часами стояла перед этим портретом. Смотрела на моего Вацлава и потихоньку влюблялась… Не в Вацлава – его уже давно в живых не было. В тебя… Алевтина – красивая девушка. Едва шестнадцать стукнуло, к ней женихи потянулись. И местные, и приезжие. Сватов засылали каждый год немерено! А она – всем отказ… Родители уже нервничать стали, так она их успокоила – мне, говорит, институт закончить надо. 

Баба Яга сняла со стены еще одну фотографию – ту, на которой она со своим классом в Варшавской гимназии.

– Когда тебя ко мне привезли, бессознательного, раздели, на топчан уложили, я разглядела тебя и ахнула: вылитый Вацлав! И лицом, и ростом, и телом! Сначала я даже испугалась за Алю: не дай Бог, думаю, увидит тебя и всё – пропала девка. Вацлав мой хорош характером был, порядочный, умный… Вдруг, думаю, ты лицом хорош, а характером – тот ещё жук! Стала я к тебе присматриваться, стала я к тебе прислушиваться… Глядь, а ты и характером на Вацлава похож! Не почувствовала я в тебе никакой гнильцы, не выведала. Тогда я этой фотографией тебе пробу сделала. Велела тебе меня, молодую, среди прочих паняночек найти, а сама следила, на ком твой взгляд дольше всех задержится… Не мог ты, молодой, неженатый, не прицениться к моим подружкам молодым, не мог. Вот эту ты дольше всех рассматривал, так ведь?

Я посмотрел на лицо той девушки, у которого остановился палец старухи, и согласно кивнул головой.

– Конечно, Марии, царство ей небесное, далеко до Алевтины, но форма лица, лоб, губы, подбородок у них очень схожи. Решила я так: уж если даже Мария тебе понравилась, то Аля наповал сразит. Вот тогда я и поставила себе задачу: дать вам обоим шанс. Я уж и козни стала строить, как вас друг на друга вывести, а тут, видно, сама судьба вмешалась: Серафиме, младшей сестре, замуж приспичило. Да ты сам все слышал… Короче, когда Серафима засваталась, стала ко мне приставать насчет расплатиться. Я ей и сказала: не надо мне ни денег, ни оленины, ни медвежатины. Придите, говорю, ко мне всей своей семьей, праздник мне устройте. Иначе, припугнула ее, свадьба твоя расстроится. Подгадала как раз на тот день, когда пушной обоз в деревню придет. Тогда, думаю, Аля наверняка тоже будет – она на каникулы всегда с обозом приезжает. Так и оказалось. Все остальное уже от вас зависело – тут я не прогадала. А чтобы наверняка все было, я у тебя приемник-то и отобрала, чтобы тебя музыка-песни от любовных переживаний не отвлекала.

– Ну ты и интриганка! Воистину баба Яга! А почему ты была уверена, что я Алевтине понравлюсь? Мало ли в кого девочки-подростки влюбляются: в артистов кино, в литературных героев, в исторических личностей. Моя сестра, например, в шестом классе была влюблена в Суворова. А в девятнадцать вышла замуж за толстяка-флегматика. По любви, кстати, вышла.

– Да я тож сомневалась, не буду скрывать. А когда Алевтина на тебя глянула, она и дар речи потеряла.

– Что-то я такого не заметил…

– Ну да, будет тебе девка-сибирячка себя на показ выставлять! Тут тебе не Европа! Да ты вспомни: Алевтина даже со мной не поздоровалась! Считай, весь вечер за столом молча просидела, глаза в тарелку воткнув. Я же в конце ее специально раздразнила: приди, говорю, больного проконсультируй. У той со страху и губы пересохли – облизывать стала. Ты что, не заметил?

– Нет, конечно, нет.

– Ну, да в этом возрасте вы, мужики, все лопухи! Так я постаралась сделать так, чтобы вам не только глазами друг на друга посмотреть, но и прикоснуться. Массаж, по большому счету, – великое дело! Алевтина поверила, что ты не мираж, а живой человек. Зато ты от ее рук и вовсе из разума вывалился… Только не думай, милок, что я сводня какая: не женить вас хотела, не в любовники свести. Дала шанс нормально, по-человечески, влюбиться. А дальше… Тут Алевтина права: стань таким, которого она с детства любит…

– Что же мне – с Вацлава себя списывать?

– Нет, милок, хоть и похожи вы, но Вацлавом ты никогда не станешь. Оставайся порядочным, сильным и надежным… Это любой бабе любо будет.

– Спасибо тебе, баба Яга, за помощь спасибо. Сам себе удивляюсь: за несколько дней так полюбил, что теперь жизни без Али не представляю! Как ты думаешь, сложится у нас с нею?

– Да тут и гадать нечего: сложится, непременно сложится! Ты только пиши ей почаще… да частых ответов на первых порах не жди. Алевтина – сибирячка! Кстати, род ее от декабристов ссыльных идет. А тем гордости, чести и порядочности было не занимать! И жены некоторых из их, если помнишь, не по рукам пошли, а за мужьями в Сибирь, на перекладных, в холод и нищету! Вот и думай, вот и просчитывай свою судьбу, раз она сама тебе в руки идет! Это твой шанс, первый, но и последний тоже!

– Спасибо… Ядвига Кшиштофовна!

– Да будет тебе! В краску старуху вгоняешь…  

 

И следующую ночь я не спал. Конечно, думал об Але. Перебирал секунда за секундой всю нашу с ней встречу. Многое, очень многое понял из того, на что в самом начале не обратил внимания. «Я тебя ждала, целых десять лет ждала… Верила, что ты есть, что найдешь меня…» – это вам не банальное «люблю», которое люди истерзали до полной невнятности. Это та планка, до которой мне предстоит еще дорасти, чтобы стать достойным такой девушки…

Под утро в спаленку заглянула баба Яга. 

– Что же ты себя изводишь-то? Уже все хорошо, уже все сладилось, а ты все маешься. На, попей да поспи… – старушка протянула мне кружку с очередным отваром.

– Баба Яга! А почта здесь есть?

– А как же, голубок! Лавка, когда в деревню приезжает, то почту привозит и отвозит. Ты спи, а утром я тебе и конверт дам, и бумагу, и карандаш химический. У меня все для тебя есть…

– Спасибо! Ты золотой человек! Такими только добрые феи в сказках бывают…

– Бывают, бывают… Только сказок наяву не бывает… Ты, голубок, не в облаках витай, а обеими ногами на землю стань. Так-то оно надежнее будет.

 

Отвар подействовал почти мгновенно, и я заснул. Проснулся от голосов, доносившихся из светлицы. Кто-то разговаривал с бабой Ягой. Голос молодой, звонкий, певучий, но в нем чувствовалась тревога…

– …Это Серафима посоветовала к тебе обратиться. Она, как и я, переживала, а ты ей в два счета судьбу устроила… Уж как она тебе благодарна – словами не рассказать! Может, и мне что посоветуешь?

– А в чём беда-то?

– Мне уж двадцать второй годок пошел, а парня у меня как не было, так и нет. В зеркало гляну – вроде не уродина, вся на месте. А у ворот постоять не с кем… Летом сплавщики с намеками приставали, только не по-серьезному, а так – побаловаться. Неужто у меня вид непорядочный? Одеваюсь не так или походка у меня похабная? Что делать? Посоветуй, бабушка!..

– Хорошо, Ульяна, я подумаю. Приходи сегодня вечером, поговорим… Тетрадка чистая у тебя найдется? Принеси, голуба, принеси…

 

Днем баба Яга начала со мной разговор издалека:

– А что напарник твой – хороший паря?

– У меня все сослуживцы хорошие. Плохих на точки не посылают.

– Вот и я подумала: хороший! Тебя как привез, так не сбросил кулем под порог, а затащил, помог раздеть, держал тебя, пока я с тебя гипс срезала, да по новой кость вправляла. А у самого лицо такое жалостливое было… Опять же: пальцы поморозил, а не кинулся руки греть, сразу о тебе заботился. Вижу – умеет парень сперва о других думать, а потом только о себе. Видать, детки уже есть, ответственность родительская чувствуется…

– Нет у него детей. Не женат он. У него две младших сестренки, а мать умерла. Отец его работал, семью содержал, так он сестренкам был и за мамку, и за няньку. Потому и не женат, что не до девушек ему было. Говорил, что отец другую взял, добрую женщину, теперь у него хоть просвет появится.

– Вот и хорошо, вот и славно, когда женщина добрая, хорошая, о детях заботливая. Мачехой любая стать может, а родную мать заменить – это не каждой дано, не каждой… А что твой напарник, скоро ли проведывать тебя будет?

– По моим расчетам, сегодня. Думаю, часа через три-четыре должен прибыть.

– Ой, что-то я с тобой заговорилась! Время идет, часики тикают, а у меня дел еще!.. Ты, вижу, Але письмо строчишь, а я тебе, карга старая, мешаю. Ты от меня приветик не забудь черкнуть, не забудь…

Старушка, едва запахнув на себе тулуп, стала на лыжи и, часто-часто перебирая палками, понеслась в сторону деревни. 

Два часа ее не было, потом примчалась, скоренько взялась за свои травы, настойки, отвары. 

– Милок, ты мне помоги, времени мало осталось… Вот берешь пакетик, а я тебе говорю что писать. Здесь пиши: «от поноса», здесь – «при кашле без температуры», здесь – «на ранку намазать»…

– Что, аптечку собираешь?

– Ее, родную, ее, милую. Это я твоим ребятам. Мало ли что? Вон тебя каким привезли! 

– Так у нас аптечка – во! Лучшие ученые комплектовали… 

– Оно и по тебе было видно… Лучшее, что твои ученые придумали, – это свечи от геморроя, который себе в кабинетах насиживают. И то в сале ихнем – наши, сибирские травки. А еще я пирожков твоим содругам передам, вергунчики с медом заказала… Пельмешек, опять же, мороженых два ведерка… Небось, без домашнего соскучились… Казенные харчи, они что? Сытные, конечно, полезные. А вкусненького все едино хочется… А вот и напарник твой, легок на помине…

Слух у бабы Яги, как я уже говорил, отменный. Звук мотора я услышал только через полминуты.

Надо сказать, что службу мы несем в удобном обмундировании: свитера, вельветовые брюки, легкие унты. Но если за пределы точки надо, то форма одежды обязана соответствовать уставу: китель, погоны, портупея, табельное оружие и все прочее… Мало ли какие условия сложатся?

Напарник ввалился в избу и сходу выпалил:

– Я буквально на пару минут… Вот, передачку от ребят привез. И ты мне в двух словах: что у тебя, как у тебя, скоро ли на поправку? Мы уже запарились втроем четыре смены пахать…

Вмешалась баба Яга:

– Нет, голубок, так не пойдет! Щеки у тебя побелели – ты, видать, на мороз хлипкий. Ежели тебя не отогреть-обработать, то шкура слезет, пятнами пойдешь. Раздевайся, сейчас чайком отогреем, угостить есть чем… А мы тем временем ребяткам на точку гостинец соберем, чем-то домашним попотчуем…

Напарник согласился. Снял комбинезон, бахилы с сапог, провел расческой по волосам и прошел к столу.

– Сейчас, милок, сейчас, голубок! Вот чугунок уже в печи, две минуты – и кипяточек на столе…

В окошко постучали.

– Ой, никак еще гости! Красота-то какая, когда гости в дом… И солнышко ярче светит, и на душе теплее становится… – заторопилась баба Яга к двери.

Вошла невысокая девушка, бережно несущая перед собой большую алюминиевую каструлю, укутанную в пуховый платок.

– Вот, бабушка Ядвига, обещанные вергунчики, еще тепленькие! На медку, как и было договорено. А мед хороший, с дальней па…

На звуке «а» девушку заклинило. И было отчего: прямо перед нею сидел шикарный военный со всеми полагающимися знаками различия: старший лейтенант, значок высшего военного заведения, специалист второго класса и прочее. Все блестящее, включая пуговицы на кителе.

Голос девушки понизился почти до шепота:

– …секи… Так я пошла?

– Да ты что, голуба! Обидеть меня хочешь? Нет, давай за стол! Чугунок уже закипел, чай давно заварен. Заодно и твои вергунчики отдегустируем…

Баба Яга усадила смущенную девушку напротив бравого гусара. Правда, бравым в данный момент его было назвать сложно – белые еще две минуты назад щеки порозовели, а уши горели, как у курсанта-первогодка перед Министром обороны... Интересная картина! Неужели и я так же неуклюже выглядел перед Алевтиной? Я даже приободрился: мне, опытному любящему и любимому мужчине, было чему поучить этого салажонка.

Беру инициативу в свои руки:

– Вы бы представились друг другу, что ли…

Напарник мой взлетает в стойку «смирно» и хриплым голосом выдавливает из себя:

– Кирилл…

Девушка привстала со своего места и пропищала:

– Ульяна…

Что делать дальше, оба не знали. А раз так, то получите от меня по полной программе!

– Кирилл, в приличном обществе в таких случаях принято целовать даме ручку.

Кирилл перегнулся через стол, схватил Ульяну за руку и приложил к своим губам. О щеки обоих можно было зажигать спички.

– Фи, поручик, где вас учили хорошим манерам? Обойдите препятствие, подойдите к даме и поцелуйте левую ручку, а не правую. Левая, если вы не забыли анатомию, расположена ближе к сердцу…

Я почему-то думал, что Кирилл отшутится – с юмором он всегда дружил, – но в данной ситуации он пошел слепо следовать моим советам: обогнул стол, подошел к вскочившей девушке и, нагнувшись, поцеловал ей левую руку. Поцелуй был заглушен грохотом упавшего табурета.

– Вам предстоят длительные тренировки, поручик! Вы должны были не кланяться, а припасть на левое колено и, целуя даме ручку, преданно смотреть ей в глаза. Вы ведь рыцарь, а не слуга, не так ли?

Кирилл, по-моему, стал понемногу приходить в себя:

– Господин подпоручик! За вашу дерзость я даже стреляться с вами не стану! Я просто в щепки разнесу вам вторую ногу, а ваш мерзкий язычок скормлю гремучим змеям в целях повышения их боеспособности... если, конечно, бедняжки им не отравятся.

– Вы, голубчики, все разговоры разговариваете, а чаек-то остывает… – вклинилась баба Яга.

Расселись, начали чинно пить чай.

Девушка тоже начала постепенно отходить от первого шока.

– Кирилл… как вас по батюшке?

– Матвеевич я.

– Кирилл Матвеевич, угощайтесь вергунчиками… Я сама их пекла…

– Спасибо, они изумительно вкусные… Вы не возражаете, если я еще возьму?..

Я снова вмешался:

– Молодые люди, вы оскорбляете святые стены этой избы. Здесь принято обращаться друг к другу на «ты» и только на «ты»! Даже к бабе Яге здесь все на «ты», хотя она и по возрасту, и по званию достойна «Вы» с большой буквы! Знаете ли вы, что сам доктор медицинских наук, профессор Лапшин бабе Яге полугодовые отчеты шлет о своей научной работе! Я правду говорю, баба Яга?

Польщенная баба Яга приосанилась.

– Это правда! Хотите, я его письма покажу?

– Не надо, баба Яга! Они нам верят. Я просто хочу убедиться, что мои слова достигли цели. Итак, Кирилл, повтори свою мысль, но в правильной грамматической форме!

– Ульяна… ты… испекла очень вкусные вергунчики.

Я повернулся в сторону девушки.

– Спасибо… тебе, Кирилл, за добрые слова…

– Вот видите, как здорово получилось! А вы не верили в свои способности…

Чаевничали долго. Ульяна и Кирилл освоились быстро, «ты» у них уже получалось плавно, почти без заминок. Но всё хорошее рано или поздно кончается, и Кирилл глянул на часы:

– Увы, мне пора… Спасибо за угощение…

– Но-но-но, поручик! Своими вергунчиками девушка поразила вас в самый желудок… и выше. Неужели вы не представитесь перед нею во всей своей красе? Я бы на вашем месте предложил девушке прокатиться по деревне на вашем вороном снегоходе. И девушке приятно будет, и собакам радость!

Кирилл повернулся к Ульяне:

– Поехали?

– Давай!..

Мотор визжал целых полчаса. Кирилл носился по деревне, подымая за собой снежные лавины и неистовый собачий лай, Ульяна сидела сзади, крепко обхватив парня руками и тесно прижавшись головой к его спине. Когда они разворачивались у нашей избушки, я видел их счастливые глаза… 

К избушке Кирилл подъехал уже без Ульяны.

– Всё, – сказал он, – мне кранты! Через полчаса моя смена, а сто сорок километров в час я из этого тихохода не выжму…

– Не боись, милок, не волнуйся. Вот тебе котомочка, здесь пирожки, вергунчики, пельмешки домашние, оленинки кусочек… На дне я припрятала две бутылочки рябиновки. В другой котомочке – травки лечебные. Что от чего – там всё написано…

Напарник с благодарностью взял обе котомки, протянул мне ладонь:

– Ну, дружище, бывай! – и выразительно посмотрел мне в глаза.

– Когда тебя ждать?

– По графику дежурств: через двое суток на третьи…

– Поня-я-ятно. Поздравляю, гусар!

– Пошел ты к черту! 

Напарник уехал, а баба Яга мне сказала:

– А ты способный!.. Экак молодых спаровал – в два приема!..  Бросил бы свою электронику, подался в колдуны – цены тебе не было бы! Инженеров вон сколько, а колдунов – раз-два и обчелся…

 

Настал день, когда баба Яга, пошамкав губами, что-то в уме подсчитала и решительно заявила:

– Пора, голубок, ногу начинать разрабатывать.

После чего она сняла с моей ноги то, что заменяло гипс.

О, это интересная конструкция! В плотную ткань были вшиты прочные струганные палочки на некотором расстоянии друг от друга, как патроны в пулеметной ленте. В одном направлении «ленту» можно было сгибать как угодно, а в другом – никак. Этой «лентой» и была обмотана моя нога от сустава до сустава, а сверху закреплена обычными ремешками. Баба Яга называла это фашиной.

– Это я у местных подсмотрела. Якуты, буряты – они испокон веков такими пользовались. Руки-ноги и им ломать доводилось… Чем фашина лучше гипса? Коже дышать дает… По больницам, по госпиталям я на гипсы насмотрелась… Снимут гипс – а на коже пролежни, сыпь, нагноения… Здесь же – полная свобода! А под фашину – тряпочки с травками внутри, травки тоже лечат, если хочешь знать… С фашиной в баньке купался? А как же, было дело… А с гипсом нельзя было, никак нельзя… Под мокрым гипсом кожа преть начинает. А фашина сохнет быстро, травка под нею питательные соки коже передает, но тоже сохнет… Что было бы, если бы гипс на опухшую ногу наложить? Опухоль спала – нога в гипсе болтается, кость не сростается, ложный сустав делает. А фашину натянул посильнее, ремешками стянул – делов-то на минуту… Посмотри на свои ноги: обе нормальные? То-то…

  

Я стал ходить по избе сначала с палочкой, а потом и без нее. Еще прихрамывал, но с каждым разом ступал на ногу все увереннее…

Чуть ли не каждый вечер прибегала Ульяна, приносила то медок, то пирожки, то свои знаменитые вергунчики. Щебетала, счастливая, выкладывая бабе Яге все новости своих отношений с Кириллом. Баба Яга реагировала своим обычным: «Вот и хорошо, вот и славно…», но сама стала какой-то тусклой. Еще больше сгорбилась, согнулась.

– Ты, голубь мой сизокрылый, поприседай теперь, поприседай…

Я старался до тех пор, пока с меня пот не покатил.

– Ну что, баба Яга, может хватит?

– А? Что? – оторвалась та от своих мыслей. – Да, иди отдыхай. Пиши свое письмо. Алевтина, поди, заждалась…

Але я писал каждый день по письму, а уходили они дважды в неделю. Спасибо Ульяне, что она меня своими тетрадками да ручками снабжала, а то не хватило бы никаких бабкиных запасов.

Наконец, настал тот день, когда баба Яга заявила:

– Сегодня тебе баньку истоплю, последний раз травкой попою, а завтра Кирилл тебя на точку увезет…

– Жалко расставаться будет, привык я к тебе, баба Яга!

– А уж мне каково!

– Давай вернемся к старому разговору. Без малого месяц у тебя живу, ты меня излечила, ты за мной ухаживала, кормила, поила… Сколько я тебе должен?

– Замолчи! – впервые баба Яга голос повысила. – Ты, дурак глупый, в этой самой светлице свое счастье нашел, а за счастье деньги не платят!

И уже тихо добавила:

– Там, где деньги – нет счастья, а где счастье – нет денег. То, за что деньги платят, счастьем быть не может… Удовольствием – может, наслаждением – может… А счастье, счастье оно и горьким, и трудным бывает… Счастье не из кошелька, а из души, из сердца произрастает… Думаешь, я с Серафимы или с Ульяны деньги взяла бы? И с других тоже… А сколько их за мои годы было – уж и не счесть… 

Утром стала собирать меня в путь-дорогу. 

– В этой баночке мазь, если нога на погоду ныть начнет. Палец макни и втирай старательно. Попечет – это хорошо… В пакетиках – чаи разные. Отваривай, отцеживай, настаивай – ты уже многому научился. В этой бутылочке – настой маралового корня. Маленький флакончик – жень-шень, корень жизни. Мне его издалека привезли… Если совсем уж прижмет – десять капель натощак.

Голос ее становился все тише и тише, а сама она как будто меньше и меньше.

– Да что ты меня на сто лет вперед собираешь? Летом у меня отпуск. Приеду, свидимся…

Старушка села на табурет, подперла свой острый подбородок ладошкой. Из глаз по морщинкам слезки потекли, но она не стала их вытирать.

– Не свидимся мы больше с тобой, голубок, не свидимся... Ты как у меня появился, так стал мне Вацлав каждую ночь сниться. И так мне хорошо с ним было! Как в молодости… Я его в госпитале впервые увидела. Лежит на койке, бледный, губы синие... В ногу раненый и в грудь навылет… Это через тебя мне Вацлав привет прислал. У него пуля в правой ноге кость зацепила, и у тебя на правой ноге перелом… Очаг воспаления у тебя там, где у Вацлава рана пузырилась… Всё совпало! Стало мне тревожно на сердце, щемяще и студено. Решила я Вацлаву свой ответ дать, показать через вас с Алей, как мне хорошо с ним было. Ты уж Алю береги, люби крепче самое себя, не дай нам с Вацлавом за вас тревожиться. А как слюбились на моих глазах Уля и Кирилл, стал мне Радек, сыночек мой, сниться. Стоит, маленький, в одной ночной сорочечке, по ту сторону болота, ко мне руки тянет. «Мама, мама!» – кричит. Я к нему, – а ноги в болоте вязнут, тина шагнуть мешает, осока болотная за платье цепляется… Ночами к нему рвусь, а днем чую, как во мне, там, внутри, что-то угасает… И чем хуже мне днем, тем ближе я к Радеку во сне подхожу. Не может же мать свое родное дитя бросить – дойду я до него, непременно дойду… Радек мамку зовет – не может мамка не придти…

– Ну что вы, бабушка Ядвига! Сны – дело пустое, мало ли какие фантазии человеку во сны приходят… Вы еще очень энергичны, сила у вас совсем не старческая, вам только жить и жить…

– Не хочу… Я к Радеку хочу…

Послышалось завывание двигателя. Это Кирилл на снегоходе за мной явился.

Бабушка Ядвига подошла ко мне, прижала мою голову к своей впавшей груди:

– Береги Алю, береги ее, девочку! Пусть она будет счастливее, чем я была…

Ядвига вынула из кармана металлическую подковку:

– Это варган. Возьми себе на память о бабе Яге. Вспомнишь меня – заиграй, я услышу…

Кирилл отвез меня на точку, ребята радостно меня приняли, служба пошла своим чередом. Не знаю, как наш старшой собирался отчитываться за перерасход горючего, но каждый четвертый день он отпускал Кирилла в деревню.

– Как там баба Яга? – каждый раз спрашивал я напарника.

– Ничего, потихоньку… Приболела было, да Ульяна с Серафимой ее выходили…

Я и успокоился. Мало ли какие сны бывают. Каждому, наверное, вспомнятся тяжелые, тягучие сны, после которых человек просыпается весь в липком поту. И ничего, все в порядке…

В разгар мартовских метелей база сообщила нам, что приборы на «нашем» спутнике выработали свой ресурс, программа закрывается, а наша точка ликвидируется. «Ура!» – это реакция троих из нас. А Кирилл, наоборот, скис. «Как же теперь нам с Улей?».

Я предложил:

– У тебя военный билет с собой? Бери Ульяну, сади на снегоход и вези прямиком в сельсовет – это где-то рядом с деревней, километров сто. Подадите заявления, а через три дня вас обязаны расписать. Если что – я готов отдежурить за тебя смену.   

Кирилл воспрял духом.

– А что тянуть? Все равно мы с Улей уже обо всем договорились…

Старшой продолжил:

– После сельсовета ты везешь молодую жену прямо сюда. Мы вот здесь поставим вам перегородку, сделаем каюту на два спальных места, а один из нас будет спать в аппартной на полу. Все равно при первой же летной погоде нас отсюда заберут… А в офицерском общежитии пустых комнат навалом… 

Старшому особенно полюбились вергунчики с медом.

– Ребята, так я поехал?

– Дуй, Ромео! – это старшой.

– Поручик! Не забудьте об этикете: невесте на свадьбу полагаются цветы! По климатическим условиям они отсутствуют, так вы хоть еловых веток наломайте! – это я.

– Наломаю, обязательно наломаю. И эти ветки пойдут на могильный венок одному язвительному молодому подпоручику. На могильной плите будет надпись: «Язык мой – враг мой!» – парировал Кирилл, спешно натягивая комбинезон…

Короче, когда за нами прибыл вертолет, с точки снимали пять человек.

Еще на аэродроме наш старшой получил грандиозный втык от командира базы за нарушение режима секретности объекта. Ему и Кириллу грозили трибуналом, ампутацией детородных органов и жестоким мордобоем… Когда же полковник посмотрел на Ульяну, он полушепотом произнес: «Мадонна!» и тут же заорал на Кирилла: «Почему мадонна без ребенка? Я кого отправлял на задание – мужчину или молокососа? Чем ты там девять месяцев занимался – белок гонял?» и далее в таком же духе. Когда в офицерской столовой на скорую руку собрали свадебный банкет, полковник первым заорал: «Горько!», и Кирилл с нашим старшим успокоились: трибунала и мордобоя не будет.

По дороге в общежитие Ульяна шепнула мне:

– Бабушка Ядвига умерла…

 

Пароходик, старый, как сама Сибирь, мерно шлепал по тихим водам, то выходя на широкий речной простор, то петляя по узким притокам. На причалах сновал народ, кто-то выходил, кто-то садился. Серьезные дядьки с рюкзаками, из которых торчал плотницкий инструмент, усевшись в круг прямо на палубе, обедали, передавая из рук в руки бутылку с этикеткой «Спирт питьевой» и закусывая пловом из одного большого котла. Сразу за ними стайка студентов дружно пела под гитару. Пение нервировало козу, она пыталась спрыгнуть за борт, а две дородные тетки пытались козу удержать, кляня студентов за «нарушение общественного порядка». Дедок с хитроватой ухмылкой объяснял теткам, что это они нарушительницы, поскольку скот на пассажирском теплоходе перевозить не положено. Тетки оставили студентов в покое и принялись за дедка, тыча ему под нос три билета – два на себя и один на козу… Молодица лет слегка за тридцать, готовила ручной багаж – четыре чемодана – к выходу, пытаясь одновременно удержать в поле зрения своих пятерых пацанят. Те затеяли игру в прятки, скрываясь за пассажирами, за рулевой рубкой, перебегая с палубы на палубу, с носа на корму, ныряя в машинное отделение и свисая за борт… Рулевой, он же капитан, не выпуская из рук штурвала, орал в микрофон: «Мамаша! Бросьте свои чемоданы! Не отпускайте от себя детей! Перетонут же! Сколько у вас их было – шестеро? Осталось четыре!». Пассажиры, раскачивая хилый пароходик, хватали пацанов и приносили их, дрыгающих руками и ногами, к мамке, мамка хватала очередного огольца, но тот ловким движением вырывался из мамкиных рук и снова исчезал в толпе…

Потихоньку-постепенно народ стал рассасываться. Задержав отправление пароходика на пятнадцать минут, высадилась на берег мамаша с детьми. Вернее, высадилась она одна с чемоданами, а пассажиры сбрасывали ей через борт рыжих чертенят, которые тут же норовили снова забраться на борт. На следующей остановке слаженно, в несколько секунд, высадилась артель плотников, а когда исчезли в прибрежных зарослях горластые тетки с козой, на борту установилась ленивая тишина, нарушаемая мерным подвыванием дизеля и плеском волн за бортом. Остановки встречались все реже и реже. Можно было подумать, повспоминать…

Несколько дней назад расстался я с великой Советской Армией, отслужив в ее славных рядах положенные после института два года. Долгих шесть месяцев я не видел свою суженую, Алевтину. Однако, нас с нею связывала интенсивная переписка, благодаря которой наши отношения установились в положении устойчивого равновесия. Вот этим пароходиком я ехал к ее родителям просить руки их дочери. Независимо от их согласия или несогласия мы решили пожениться, но Аля настаивала отдать старикам долг вежливости. Уважая традиции ее родной деревни, я не противился. Здесь же, в деревеньке, мы планировали сыграть свадьбу.

Дальше в наши планы входило посещение моих родителей. Когда я отослал своим старикам фотографию невесты, отец прислал мне восторженное письмо на пяти страницах, содержание которых можно было передать двумя словами: «Знай наших!». Мамина страничка была посдержаннее, но в ней между строк можно было прочесть, что она уже продумала, какие из своих обязанностей по дому она переложит на невестку, оставив, естественно за собой право контроля… Бедная мамочка, я представляю твое разочарование, когда ты узнаешь, что командир базы, полковник, «продал» меня своему другу, директору одного из «почтовых ящиков» в планомерно растущем сибирском городе! Я там уже трудоустроен с соответствующей записью в новёхонькой трудовой книжке, в моем кармане лежит ордер на двухкомнатную квартиру вместе с ключами (правда, в квартире еще голые стены и ничего более), и нахожусь я в предусмотренном законом месячном отпуске – отдыхаю от тягот армейской службы. По окончании отпуска я буду обустраивать квартиру и ждать свою жену – ей предстоял еще год ординатуры. Жена моя (пока мысленно), Алевтина, тоже почти трудоустроена – ее ждет место терапевта в новой больнице. Больница уже строится – на днях по телевизору показывали репортаж о том, как некто значительный закладывал в ее фундамент первый камень…  

Уточнив у капитана время прибытия в пункт назначения, я улегся спать… Снилась мне зима, тайга в сугробах, мириады солнечных зайчиков от снежинок, застрявших в хвое величественных корабельных сосен, и чистое, глубокое небо.

В пять утра я уже ёжился от утренней прохлады на верхней палубе, с нетерпением ожидая прибытия к своему причалу. Пароходик шлепал по неширокому притоку большой реки, отклонившись от основного маршрута,  – два часа туда, два обратно – чтобы высадить на берег единственного пассажира – меня.

Причала как такового не оказалось: пароходик ткнулся носом в берег, матрос выдвинул трап, и в два прыжка я оказался на берегу. Там, теребя кончик косы, ждала меня Аля, глядя исподлобья на мои акробатические упражнения. Я выпустил из рук чемоданчик, подхватил ее на руки и закружил, целуя глаза, губы, нос, щеки…

– Ту-у-у! – дал сигнал отправления пароходик.

Я оглянулся. На палубе стояли несколько студентов-стройотрядовцев, глазея на нас с Алей, а рулевой из рубки показывал нам большой палец.

Аля легко выскользнула из моих рук, забросила косу на спину:

– Пойдем, нечего молодежь развращать…

Мы шли, обмениваясь скорее междометиями, чем словами. Каждые несколько метров останавливались, чтобы обняться, прижаться друг к другу и улететь высоко-высоко в сладостном поцелуе. Потом Аля отстранилась от меня и шутливо вопросила:

– Как ты можешь уважать незамужнюю женщину, которая так легкомысленно себя ведет с малознакомым мужчиной?

– Конечно, такое поведение непростительно. Вижу для тебя лишь один выход: как можно скорее выйти замуж за этого мужчину и, наконец, познакомиться с ним поближе.

– Ваше предложение принимается… – Аля церемонно подала мне руку, и мы пошли, держась за руки, как дошкольники в детском саду.

Когда сквозь деревья стали просматриваться первые избы деревни, Алевтина потянула меня в сторону:

– Пошли, с бабушкой Ядвигой поздороваемся…

За поворотом тропинки на косогоре расположилось кладбище. Аля подвела меня к свежепокрашенному массивному кресту. На табличке значилось: «Дукельская Ядвига Кристофовна», а на еще одной табличке, ниже, был помещен портрет. К кресту прислонен венок, на ленточке легко читалась надпись: «Бабушке Ядвиге от жителей деревни».

– Это всё Серафима со своим Николкой. Они в марте поженились – я тебе об этом писала. Сначала был простой крест, из поленьев наспех сбитый. А Николка – золотые руки – этот сам выстругал, сам из староверской слободы привез, сам вкопал. И табличка – это его рук дело. Ездил на Симином мотоцикле аж в райцентр, там и заказал… 

С овальной фарфоровой таблички на нас смотрела серьезная девушка лет восемнадцати с правильными, тонкими чертами лица. Кружевной воротничок окаймлял изящную шею, на плечах угадывался белый фартушек гимназистки. За легкомысленными девичьими кудрями просматривался широкий бант в форме крыльев бабочки. Почему я решил, что бабочки? Может, феи? Ну да, постаревшая фея превращается в Бабу Ягу – логично... 

Рядом – давняя могилка. На фотографии – мужчина в районе пятидесяти. «Дукельский Радек Вацлавович». Дождался сын маму…

С кладбища мы с Алей шли рядом, шли молча.

– Теперь давай к бабушке домой сходим, – предложила Аля.

Мы прошли через всю деревню и еще немного. Показалась знакомая избушка. Снег давно сошел, и стало видно, что избушка стоит не на курьих ножках, а прочно вросла в землю. Нижние плетья густо покрыты зеленым мхом, крыша прогнулась и немного покосилась.

На двери замка не было, она была прикрыта на щеколду.

Мы вошли вовнутрь. Тишина. Все те же пучки высохшей травы вдоль стен и под потолком, только теперь они покрыты слоем пыли. Поэтому и запах в избе уже не тот, не травы и не цветов, а пыли. Все тот же стол посреди комнаты с колченогими табуретами. В углу возле печи знакомый мне ухват. У порога на вешалке знакомый тулуп, охваченный по плечам пуховым платком. В шкафу, на столе, на подоконнике склянки, баночки, пакетики, но нет в живых бабы Яги, которая одна знала, что, к чему и от чего…

Сжав зубы, я прошел в бабушкину спальню. Все здесь так, как и раньше было. Только зеркальце лежит отражающей стороной вниз, а вольтметр на стене показывает не двенадцать вольт, а пять с небольшим. Я дотронулся до выключателя приемника, и комнатка наполнилась тихим, но совершенно неуместным: «…ники сельского хозяйства нашей страны, воодушевленные историческими ре…». Я поспешно выключил приемник. На всем слой пыли… Чистоплотная бабушка Ядвига такого никогда бы не допустила… 

Из-под топчана выглядывал краешек сундучка. Я вытащил его, открыл – сундучок не запирался. В самом низу лежало что-то тканевое, возможно, платья, поверх них – пожелтевшая веточка флердоранжа, несколько стопочек писем, аккуратно перевязанных крест-накрест суровой ниткой. На самой верхней стопке в обратном адресе значилось: «…Лапшину И.К.». Я протянул стопку Але:

– Возьми, может, пригодится…

– Я видела… Нет, не могу…

– Извини…

Та же самодельная карта на стене, компас, аптечные весы… Барометр, стрелка которого уверенно показывает «ясно». Верно служившие человеку вещи продолжают исправно служить, хотя служить уже некому… 

Я поочередно вытер с фотографий пыль. Вацлав, Радек, Ядвига… Групповая фотография гимназисток. Возможно, Ядвига покинула этот мир последней из вас, милые барышни, пани выпускницы. Как-то ваши судьбы сложились? Многие ли из вас дожили до возраста бабы Яги? Какими вы были – добрыми ли, злыми? Этого уже никто никогда не узнает…

– Я больше не могу… Пойдем отсюда! – на ресницах Алевтины блестели слезинки.

– Да-да, конечно…

Через светлицу деловой походкой пробегала серая мышка. Остановилась, посмотрела на нас, и посеменила дальше. Ну да, теперь она здесь единственная хозяйка…

– Да-а. Приедут внуки, продадут избушку… – начал было я, когда мы отошли на достаточное расстояние.

– Нет, – перебила меня Аля, – здесь никто ничего не купит. Умерла не только бабушка Ядвига, умирает деревня. Почти треть изб пустуют. Старики уходят на погост, парни после армии уезжают в города, девчонок забирают замуж на сторону. В артели промысловиков – всего несколько стволов. На их место приходят другие – жадные, не любящие и не понимающие тайгу, уничтожающие все живое… Как раньше было? Если ты остановился в заимке – тебя ждет запас дров, ведро питьевой воды, мука, соль, пакетик крупы… Бери, пользуйся, но уходя, оставь свои запасы… Новые «промысловики» грабят заимки, жгут их ради своего удовольствия. Зверье уничтожают все подчистую, не оставляя на развод… Начнут вымирать деревни – начнет умирать тайга, умрет тайга – умрет вся планета…

 

Прошли годы. Умерла, оставив после себя рушащиеся срубы, Алина деревня. Умерла страна с названием СССР. Пришла перестройка, отделение, разделение, рэкет бандитский и рэкет государственный. Рушатся заводы, фабрики, целые города…

Мы живем с Алей дружно, вырастили дочь Ядвигу, девочка уже заневестилась. Работаем честно, а поэтому живем небогато. Зато мы счастливы тем счастьем, которое ни за какие деньги не купишь. 

Но иногда… Но иногда, когда на душе становится совсем тоскливо и мы очередной раз понимаем, что наша страшная жизнь страшнее самой страшной сказки, мы с Алиной садимся рядышком, плечом к плечу, достаем варган и играем-зовем: 

– Где ты, баба Яга? Отзовись! Бабушка Ядвига, вернись! Без тебя в этом мире так плохо!..

 _____________________

           © Кашкин Юрий Иванович