*     *     * 

             Некая языческая Мекка – 

             Юности утерянный Эдем…

 Пропасть глубиною четверть века

 Между мной теперешним и тем

 Неофитом с ясными глазами,

 Чьему крику эхом вторю я.

 Мнемозина мостик между нами

 Строит из непрочного сырья.

 

 Где тебя на царствие венчали,

 Шагом неуверенным лови

 Гати по-над топями печали,

 Овринги* в расселинах любви,

 Пик души – вершина и отрада.

 Так зачем всё чаще видишь ты

 Осыпи на грани камнепада,

 Камнеломок жёлтые  цветы…

----------------------

*Овринги – висячие мостки в горах.

 

 

*     *     *

С перевала в час урочный

Надвигалась мгла.

На плече моем непрочном

Женщина спала.

 

Бился с дрёмою водила

И терзал клаксон.

Не спала она – чудила,

Примеряла сон.

 

А за пихтами кривыми

Сонного мирка

Примеряла её имя

Горная река.

 

Я терзался: что мы, где  мы,

Это ль я искал –

Немудрёный сад Эдема –

Пихты среди скал.

 

Прилепясь у края бездны,

Честен скудный рай:

Наши судьбы несовместны,

Как ни примеряй.

 

Те надежды и обиды

Не вернутся вспять,

И не дадено планиду

Смертному менять.

 

Так зачем же и доколе

Горек давний яд

В слове " боль" и в слове " воля"

Столько лет подряд…

 

            

            *     *     *

Это много или мало –

Эпизод длиною в жизнь:

Женщина чулки снимала

И шептала мне: "Ложись"…

 

Переход к любовным играм

Сердце талое ласкал,

Скользкий шёлк сползал по икрам,

Чуть искря на волосках.

 

Кто сказал, что дуры бабы,

Тот не знал в чаду гульбы,

Как потрескивало слабо

Электричество судьбы.

 

Так гудел во мраке пылкий,

Голый провод без стыда, –

Все железные опилки

Собрались под провода.

 

Чтоб дрожали и блестели,

Страсти ток незаменим,

Притяжение постели

Потягается с земным.

 

В искривлении орбиты

Оправдание пути.

Над пучиной чёрной быта,

Искра слабая, свети.

 

 

*     *     *

Средь меди державных лиц,

Где въедлив лакейства лак,

Достоинство единиц –

Не складываться в кулак.

 

Не надо, не рвись в район

Кормления стай и стад,

Там карою за враньё

Ты можешь пиитом стать.

 

Стыдись, коль уронишь, брат,

В мёд праздности и гульбы

Единственный свой карат –

Дистанцию от толпы.

 

Не жалуйся, что забыт,

Не важно – за день, за год,

Бесстрастный метчик судьбы

Имеет один заход.

 

Средь юрких поводырей,

Горланящих хором: "Стой!"

Ты врезан в сквозной дыре

Спиральною бороздой.

 

Любого – могуч иль слаб, –

В постыдное чтоб вовлечь,

Бесчинствует гнёт числа,

Чело примечает меч.

 

Да нам ли идти в обрат

Истории вековой…

Шаг в сторону сделай, брат,

И по хрену тот конвой.

 

*     *     *

Король являлся в спальню на бровях

И ублажал супругу тумаками

За то, что поглядела не туда

Или не так не с тем заговорила,

Не пропускал ни шлюхи, ни девицы,

Проматывал приданое Гертруды

И дуба дал от пьянства ли, от блуда,

Или и впрямь от яда, кто теперь

Дознается? Но ад его не принял

Он призраком шатается под замком,

Прикидываясь  жертвою невинной, –

Привычки притворяться не избыть

Тому, кто знал – казаться, значит, быть.

 

Основа всей династии – притворство.

А в Дании довольно дураков…

Принц Гамлет, Вашей логики позёрство

Не входит в счёт классических грехов

И очень жаль! Переменяют полюс,

Вторгаясь в жизнь, великие дела.

Глумление над той, что Вам дала, –

Какая низость, принц. Какая подлость.

Отнюдь не важно, шпага или яд,

Убийца, принц, с другим убийцей вровень.

Когда о справедливости твердят,

То это значит – время литься крови.

Высок Ваш бред о магнетизме смерти,

Но стали Вы проклятьем и бедой,

Да, я опять о деве молодой,

О бедной королеве, о Лаэрте.

А в остальном, должно быть, Вы правы, –

Для юности велик соблазн вендетты…

Но там, где судит смертный, там, увы,

Попутно гибнут женщины и дети.

О, датская карательная прыть –

Виновных нет, но убиенных – груды.

Не стоило б всё это говорить,

Но "вот укроп, и водосбор, и рута…"

 

*      *     *

Тёплая осень какая!

Кончилась тропка и вот

Тихо по полю шагаю.

Пересекаю его.

 

Там,  у небесного среза

Вижу, взглянув невзначай,

Синей полоскою леса

Чётко намеченный край.

 

Был я весёлым и пьяным,

Шёл. Не имел. Не терял.

Алой волною тюльпанов

Странника мир одарял.

 

Но постигаю отныне,

Что пропустил сгоряча,

Как от окрестной полыни

К вечеру  губы горчат.

 

Где-то утеряно средство

Для обретения тайн,

Горечь, осевшая в сердце,

Переполняет гортань.

 

То, что теперь понимаю,

В тёмной душе хороню,

Жёсткие травы ломаю,

Высохшие на корню.

 

Полдень. Сухой. И белёсый.

Боязно. Глянуть. Вперёд…

И голубая полоска

Тихо навстречу идёт.

 

*     *     *

Каких ещё нам надобно преград,

Куда ещё планида не кидала?

Мой легкоплавкий, влюбчивый собрат,

Солдатик из невзрачного металла.

 

Стихии безразличные опять

Глумятся над корабликом бумажным

И время сокрушённо понимать,

Что кончен путь и что совсем не важно,

О чём высоком щебетала та –

Нагая, вожделенная, чужая,

Шелковым оконечьем живота

Унылый сад в Эдем преображая.

И пусть всего  на день, на час, на миг, – 

Достаточно для судорог подвздошных.

Мы стойки  в заблуждениях своих

И ни к чему  разглядывать дотошно,

Что липнет грязь, что дождик моросит…

 

Пренебрегая  точностью копира,

В какую вязь душа  преобразит

Реалии классического  мира,

То и пребудет смыслом Бытия.

Так воздадим Прекрасным и Премудрым,

Ведь только очарованность твоя

Смиряет бред угрюмых демиургов.

 

Так воспоём, чего на свете нет

И тем изменим очертанья света,

Суть отражений – воссоздать предмет,

Совсем не в том, чтоб потакать предмету.

И с этой несравненной правотой

Окрестный мир безропотно покинем,

Сойдёмся за последнею чертой

В погибельном пристрастии к богиням.

 

*     *     *

Так простимся. Последний поклон.

Напоследок у вечности вызнай

Для чего наведён небосклон

Голубой плоско-выпуклой линзой,

За которою – око Творца.

 

Он  меня неуклонно и строго

Увеличивает до певца.

 

Я Его уменьшаю до Бога.

 

*     *     *

Откуда свет в просторе ледяном,

Где сердце пребывает в фазе муки…

Исписанной бумаге не дано

Воспламенить инертный газ разлуки

Со страстью той, что грызла удила,

С ундиною, что путника дразнила,

В том омуте альковные дела

Добавили в аллювий дозу ила.

Покуда едок солевой раствор

В разрезах глаз с постыдным постоянством,

Дабы разъять сиамское родство,

Нож времени продолжил нож пространства.

Так ждать ли подтверждений ворожей

О чём звенят разомкнутые звенья,

Когда душе кромсанья двух ножей

Не достаёт, чтоб обрести забвенье.

Что извлекут из илистых глубин

С бумагою приватные беседы…

Волнуемый тобой гемоглобин

Ещё приемлет иероглиф света,

Пусть не догмат, но некий арабеск,

Что оглупляет Хроноса проказы,

И сердце отзывается на блеск

Прозрачных глаз, не изменяя фазы.

 

 

*     *     *

Над рекой, где плыл излишек

Глины, смешанной с водой,

У подруги от подмышек

Пахло зверью молодой.

 

Плоть влекла неодолимо,

Прерывая парный шаг…

Оседала мягко глина

На прибрежных голышах.

 

Эта зверь была не дикой,

Эта зверь ручной была,

Услаждалась ежевикой,

Что с руки твоей брала.

 

Но злорадно сторожила

В гальке глинистая слизь –

Стебли ягоды-ожины

В кубло колкое свились.

 

Остаются после бала

Брызги битого стекла…

Глина в обжиг не попала,

Вместе с милой утекла.

 

Пустоты не объясняют

Вирши праздные, когда

Годы тело вытесняют

Вслед за глиной в никуда.

 

Чужд воде былых феерий

Многомудрый Архимед…

На охоту вышли звери

Без особенных примет.

 

На ослабленных рессорах

Звёзд остылых хоровод…

Чудо химии – "Рексона"

Никогда не подведёт.

 

*     *     *

На склоне лет что может быть горчей,

Когда идёт надменная, чужая,

Отталкивая холодом очей

И замкнутостью уст уничтожая.

 

Как ускорялось улетанье лет,

Пока она на муки обрекала…

Но вожделенней нету на земле

Колен ея, по роковым лекалам

Отлитых для соблазна и тоски,

Для помраченья разума мужского.

 

Сердечной мышцы резкие толчки –

Незримая и хрупкая основа

Для натяженья шёлковой канвы,

Мерцающей чудными письменами,

То,  что на ней начертано, увы,

Всё сбудется когда-то. Но не с нами.

Изнемогай, Но Небо не гневи,

Что затеряли таинства ключи мы,

Поскольку иероглифы любви 

На пыльной ткани всё же различимы.

 

Благослови ж пришествие весны

И несусветных глупостей наделай,

Потворствуя неистовству возни

Сердечной мышцы с кровью загустелой.

 

*     *     *

Все влюблённые – полубоги.

Смертной доле – земной удел –

Изумляться в конце дороги

Содроганью сплетённых тел.

 

Сласть, что властно из недр вздымалась,

Жгла и застила белый свет,

Оказалась – такая малость,

Да и той уже больше нет.

 

Отвлекаясь от аллегорий,

Где теперь твой азарт и крик,

Как когда-то горланил в хоре:

"Глянул в зеркальце – я старик".

 

То Голконда, то свалка хлама,

Жизнь до ужаса хороша…

Глянул в зеркальце – амальгама

Осыпается, как парша.

 

По наитию разграничим

Краски в чувственном витраже:

Страсть по сути – захват добычи,

А любовь – приношенье жертв.

 

Рвём и режем, пока не сгинем,

Душу мужеску на куски

Для безжалостной той богини,

Нагло выпятившей соски.

 

Вовлекаясь любовью пылкой

В реверансы и антраша,

Кто поставил на ту кобылку,

Тот останется без гроша.

 

Половодье. Потоки боли,

Не вошедшие в берега…

Дистанцируясь от любови,

Страсть выигрывает бега.

 

Вид на жительство  отоварим

Блажью женского естества,

Страсть дарована смертным тварям,

Чтоб забыли про зов родства

 

С вечным небом и глиной вязкой,

С Разделяющим свет и тьму.

Разглядит пустоту под маской

Только тот, кто ослеп от мук.

 

Грех пенять годам и погодам,

Пока лаком Адамов клон,

Глянул в зеркальце…  Да чего там,

Нам ли пялиться в то стекло!