Перспектива

Экономика должна быть экономной,

наука — научной,

искусство — искусственным,

а литература — литературной!

Из старых газет

 

У эпохи не дух, а душок.

Эта рыбка гниет с головы.

А поэт сочиняет стишок

и не чувствует запах, увы.

 

Шьют поэту лихие дела

и к стежку подгоняют стежок.

На дворе у него ни кола.

Но поэт сочиняет стишок.

 

Он неправ,  он от жизни далек,

серой мышкой скребется в углу.

Вряд ли тусклый его фитилек

одолеет вселенскую мглу.

 

Что ж, отправят поэта в утиль.

А когда через пару минут

догорит бесполезный фитиль, 

тут-то вирши его и рванут.

 

Фейерверк этот будет ему

как короткий посмертный салют.

Но никто не поймет — почему, — 

и водой головешки зальют.

 

 

                *    *    *

 

  Художник пьян, 

действительность пьяна…

Юнна Мориц

 

…станет вашей крови скудной, 

чтоб вечный полюс растопить!

Фёдор Тютчев

 

Поэт был пьян. Действительность трезва.

У них с поэтом разные ПРИЗВА…

 

У них с поэтом разные …НИЯ.

Поэт был пьян, но это был не я.

 

Действительность действительна, она

разумна, но к искусству холодна.

 

Поэт замёрз и «греется» с утра,

хотя напрасны все его СТАРА…

 

Ну, да, напрасны все его …НИЯ.

Зачем же пить? Затем, что он — не я.

 

Я на слова несдержан и остёр.

И разжигаю яростный костёр.

 

Действительности я не полюблю.

Но все же не сшибаю по рублю.

 

Совсем иное хобби у меня:

слова поджечь и греться у огня.

 

Но вечный полюс может быть согрет

лишь свежей кровью, слово не КОНКРЕТ…

 

Не спичка слово, даже не вино, —

когда б в конце не притаилось …НО.

 

И всё же на действительность слова

влияют неприметней, чем дрова.

 

Действительность пестра, как какаду.

Да, жаль, к искусству вовсе РАВНОДУ… 

 

 

                          Плюс один

 

 

Нас мало. Нас, может быть, трое

Донецких, горючих и адских…

Б. Пастернак

 

Что нам впереди предначертано?

Нас мало. Нас, может быть, четверо...

А. Вознесенский

 

 

Нас мало, нас, может быть, пятеро —

горючих, как слезы и сланцы,

рванувших из адского кратера

на свет, будто пекла посланцы.

 

Взрываясь, грозя катастрофами,

вселенским скандалом, цунами,

играли с опасными строфами,

не зная, что станется с нами.

 

Мы славой своей пятиглавою

гордились вполне по-драконьи.

Но днесь остывающей лавою

дымимся на выжженном склоне.

 

Включить в каталоги и ценники

нас, к счастью, пока не успели.

И вряд ли поймут современники,

какие под нами Помпеи.

 

А впрочем, деревня ль, Помпеи ли —

все пепел, и тлен, и тщета, —

сожгли и по ветру развеяли,

и нету уже ни черта. 

 

Мы пьем и ругаемся матерно,

судьбы добивая аванс.

Но помним: нас все-таки пятеро.

Хотя, может быть, и не нас.

 

 

         Добро и кулаки

 

 

Добро должно быть с кулаками,

кастетом, лучше — с пулеметом, 

чтобы поставить зло на место,

добить и в землю закопать.

 

Добро должно быть энергичным,

нескромным, даже агрессивным.

Иначе кто его заметит

и сам захочет добрым быть?

 

Добро должно быть гордым, смелым,

в борьбе со злом — бескомпромиссным, —

и опасаться лишь другого 

бескомпромиссного добра.

 

 

            Иностранные слова

 

 

Беглец от жизни — эскапист,

компьютерная мышь.

Никто, услышав слабый писк,

не скажет мне: хамишь!

 

Сижу в норе, судьбу кляня,

латентный диссидент.

На свет не вытащат меня

ни кот, ни ушлый мент.

 

В кармане кукиш, но в душе

опасливая дрожь.

И кто-то говорит уже,

что я не мышь, а вошь.

 

Не обижаюсь, у меня 

совсем иная цель.

Пусть жизнь — мышиная возня,

зато я сыт и цел.

 

А что стишки кропать горазд

и в них смиренья нет,

надеюсь я, не передаст

начальству интернет!

 

 

Сонет 

гастрономически-философический 

 

 

Мысль изреченная, конечно, ложь и даже

еще не изреченная, еще

без упаковки слов, не для продажи,

но жгущая язык, как суп харчо.

 

Солгут слова. И взгляд в одно касанье

преобразит немую суть вещей.

И поезда пойдут без расписанья.

И краснобай — профессор кислых щей —

 

нам объяснит, что верить краснобаям 

бессмысленно, что мир непознаваем,

поскольку наши жалкие шу-шу

погрязли в лженаучном дуализме.

 

И, вешая нам на уши лапшу,

закончит мыслью о вселенской клизме.

 

 

           Правильное решение

 

 

У меня есть мысль, и я ее думаю...

 

Я поскользнулся на мысли,

как на арбузной корке,

и расшиб себе лоб о реальность, —  

она оказалась горькой.

 

Потом я понял, что горечь

во рту от собственной крови,

а реальность вполне безвкусна

и глаза у нее коровьи.

 

Она жует свою жвачку,

и до меня ей дела

не больше, чем до кормушки,

которая опустела.

 

Теперь-то и сам я вижу,

что мои дурацкие мысли

болтаются, как пустые

ведра на коромысле.

 

Бренчат, а никто не слышит.

От думанья мало прока.

Пора бросать это дело —

одна головоморока.

 

Но обойти реальность,

забыть имена и лица

я все же вряд ли сумею, —

так что придется влиться.

 

Влиться, слиться в экстазе,

выплатить все долги и

следить изнутри равнодушно,

как лбы расшибают другие.

 

 

Письмо редактору

от испуганного автора

 

Времена у нас лихие,

стукачей опять не счесть.

Напечатаю стихи я —

кто-то ж сможет их прочесть.

 

Выход есть: хоть и обидно,

не сдавать стихи в печать, —

ведь когда тебя не видно,

не придется отвечать

 

за сомнительные мысли,

за опасные слова.

Пусть стихи мои прокисли,

но на месте голова.

 

Из чужих ошибок вы хоть

вывод сделайте, учась.

Впрочем, есть лукавый выход,

мной придуманный сейчас.

 

Уберечь меня от риска

обвинений и расправ

сможет скромная приписка:

«Я, возможно, и не прав».

 

Чтоб не сжил меня со света

в «Деле» новенький стежок,

буду я припиской этой

завершать любой стишок.

 

Что за стуки, что за скрип там,

сучьев треск и шорох трав?..

Нет, скорей пишу постскриптум:

«Я, конечно же, не прав!».

 

 

                Война  миров

 

 

         Чего мне не хватает в Ваших последних стихах, так это сумасшедшинки, этакого  воспарения, что ли….

Из письма читателя

 

 

Летают  около  Луны

глазатые  оклунки.

Их  глаз  пузатых  лунки

на  нас  округлены.

 

Торчат  антенны,  и  рога,

и  редкие  ресницы.

Я  им  могу  присниться

в  обличии  врага.

 

Туда,  где  сумерки  пылят  

сквозь  заросли  крапивы,

их  телесубъективы

нацеливают  взгляд

 

и  различают  муравья  —

в  полголовы  глазищи  —

вокруг  таких  же  тыщи,

один,  как  видно,  я.

 

Но  что  на  ум  приходит  «мне»,

не  знают  супостаты  —

седлают  реостаты,

готовятся  к  войне.

 

А  я  коплю  во  рту  слюну:

со  мной  моя  Планета,

она  спасет  поэта,  —

плевал  я  на  Луну!

 

 

Человек на своем месте

 

 

Хоть мне и надоел Бредятинск,

я не поеду в твой Мудрёновск.

И даже на Семипалатинск

Хрущёбинск свой не променяю.

 

Стахановск лучше, чем Стакановск,

но хуже, чем Небейлежачинск.

А в пресловутый Третийлишнинск

меня и рюмкой не заманишь.

 

На выходные съезжу в Глюков

и загляну в Белогорячинск.

Пойму, что там совсем как дома.

Тогда зачем куда-то ездить?

 

Ну что ж, в Бредятинске останусь  

и область Бреда не покину.

Как патриот родного края,

я брежу, значит, существую!

 

 

Юбилейное

 

 

Вселенной было весело, висела

она сама в себе вниз головой:

перекосилась, или окосела,

или учила номер цирковой,

 

или с утра с размахом отмечала

Большого взрыва полуюбилей, —

посуду била, пела и кричала

сама себе: «Вселенная, налей!».

 

Пересчитав галактики поштучно

и сбившись, начинала вновь считать.

Не то чтоб ей с собою было скучно,

но как-то ж надо вечность скоротать.

 

А между тем, она уже решила,

что дальше расширяться не резон,

что время мыло поменять на шило,

а пи-мезон на анти-пи-мезон,

 

добавить в уравненья закорючку,

потом ее немного разогнуть

и потихоньку вновь собраться в кучку,

точнее, в точку, чтоб опять рвануть.

 

Вот это будет праздник настоящий

и повод повисеть башкою вверх,

самой себе устроив взрыв блестящий,

коллапс вселенский, полный фейерверк!

 

 

         Милитарисладости

 

 

Мой танк был сделан из желе, за

неимением железа.

 

Под стать броне его желейной,

был голосок пригож елейный.

 

Танк был испытан в бронезале:

его снаряды пронизали.

 

Но затянулись сразу дыры —

знать, зря надеялись задиры.

 

Забыв о персонале зала,

броня себя и зализала.

 

А все танкисты-коммунисты

твердили мне: «Угомонись ты!

 

Мы карамельные лапули,

неуязвимые для пули.

 

Кого угодно убедим мы,

что сладости непобедимы.

 

Ведь наша сила в нашей слабости,

а ваша слабость — это сладости».

 

 

В мире прекрасного

 

В поэтической светёлке

у открытого окна

я сижу и в ус не дую,

уши ватой заложив. 

 

Через розовые стекла

на прохожих я смотрю, 

умиляясь, как румяны

щечки каждого из них.

 

После вижу, как на небе

розовеют облака.

До чего же ты прекрасна,

жизнь в родимой стороне!

 

Я поэт, зовусь я Цветик,

а не корень-Пастернак

и страны не ощущавший

под собою Мандельштам.

 

У Ахматовой из сора

пробиваются стихи,

а мои растут на клумбе:

хочешь — нюхай, хочешь — ешь!

 

 

             Герой Труда

 

    Владимир Путин подписал Указ 

«Об установлении звания Героя Труда Российской Федерации»… 

На родине Героя Труда устанавливается 

бронзовый бюст с соответствующей надписью.

 

 

Я памятник себе нерукотворный

не стану воздвигать, 

лишь скромный бюст,

коль зазвучит мой стих из каждых уст,

наградой станет мне за труд упорный.

 

Я буду тем любезен, господа,

народу, что не стал ему помехой:

бюст невелик — ходи себе и ехай

свободно всяк — туда или сюда.

 

Пусть смысл стихов никто не разберет,

такой Герой Труда приятен людям.

Пиши скорей указ, товарищ Путин,

а то проскочит кто-нибудь вперед!

 

 

         Ямщик

 

 

Дурацкая историйка:

я с мышкою в руке

сижу у монитора, как

ямщик на облучке.

 

Как будто в веке давешнем,

где все мне по плечу.

Зачем же я по клавишам

сам на себя стучу?

 

Зачем тяну и мучаю,

тоскою развожу

я песенку тягучую,

тяжелую вожжу?

 

Эклоги и элегии

я сочинять мастак.

Но выпал из телеги и

сам не заметил, как.

 

Помятый, скособоченный,

в отказе наотрез,

теперь слежу с обочины,

как мимо прёт прогресс.

 

Виной тому ухабы ли,

нелепые стези…

Жаль, песню испохабили,

измазали в грязи.

 

Не то чтобы красавица,

чего её беречь!

Но слышу: пробивается

сквозь грязь живая речь.

 

Рукою мышку трону я

и исцелюсь от ран.

Вновь струи электронные

прольются на экран.

 

Опять ямщик на сене я,

скиталец, Вечный Жид.

И песня — как спасение.

И путь далёк лежит.

 

 

       Работа над ошибками

 

Наталье Смирновой

 

…И я пишу не без ошибок —

со словарем, с подсказкой зала,

а лучше — с помощью подруги,

которая на все вопросы, 

довольно глупые порою,

ответит мне по телефону,

по Скайпу или Интернету

гораздо лучше, чем словарь.

 

Да, я пишу не без ошибок.

Но по диплому я механик,

что не оправдывает, впрочем,

мои дурацкие ошибки,

но как-то все же объясняет:

мол, голова не тем забита

и, коль дойдет до формул дело,

уж там-то я не ошибусь.

 

При этом я имею наглость,

давно все формулы забросив,

в которых, следует признаться,

я тоже допускал ошибки,

так вот, все формулы забросив,

забыв про числа и фигуры,

кропать безграмотные вирши

имею наглость я теперь.

 

А ведь проверить результаты

в механике не так уж сложно:

вот сила действия, вот скорость,

а вот реакция опоры, —

нам их достаточно подставить

в законы Ньютона, к примеру,

чтоб убедиться: во Вселенной

все будет тикать, как часы.

 

Ах, если бы мои ошибки

в стихосложении сводились

лишь к запятым и двоеточьям,

расставленным не там, где надо,

я б тут же позвонил подруге,

послушно принял помощь зала —

и все б в стихах моих запело, 

и было б, в общем, на мази.

 

Ан, нет, порой на месте знаки,

«жи-ши» написаны как надо, 

и «не» отдельно от глаголов,

и вообще все ровно, гладко,

культурненько, благообразно,

но чуда нет и нет полета,

чтоб продирал мороз по коже,

и боль в висках, и дыбом шерсть.

 

В стихах, как видно, ошибаться

не только можно, но и нужно,

да, нужно нарушать каноны,

сбиваться с рифмы и размера,

плевать на знаки препинанья

и понимать, что в этом деле

помочь тебе никто не сможет,

что ты безмерно одинок.

 

Но одинок в огромном зале,

но одинок с подругой рядом,

в такой неправильной Вселенной,

где, сознавая, что конечен,

ты вдохновлен бездонным небом,

влюблен, хотя б и безответно,

и, в общем, вправе ошибаться, 

и, может быть, писать стихи!

 

 

        В мире слов

 

 

Не моя кобыла, и я не я.

Моя хата в центре, но сам я с краю. 

Там кормлю я баснями соловья,

сапоги непарные выбираю.

 

Если трут и давят, хожу босой,

сам себя порой подшиваю лыком,

наплюют в глаза — назову росой,

но потом кривлюсь и страдаю тиком.

 

В чистом поле воин — один за всех.

Гусь свинье товарищ, а я — коллега.

Но когда идёт прошлогодний снег,

в пять колёс не катит моя телега.

 

Кит не рыба, курица не орёл.

Я же слов ловец, только мал уловец:

сто друзей за деньги не приобрёл,

но бесплатно выучил сто пословиц.

 

Никому не стану грозить отсель,

а чужих угроз не боюсь, тем паче, —

похлебаю лаптем родной кисель

и окно в Европу законопачу.

 

 

                                  Поводок

 Эта жизнь, этот спор, это вечное наше распутье

в каждой точке пути и сомнений навязчивый бред,

и иллюзия выбора там, где наш выбор, по сути,

кем-то сделан за нас, то есть попросту выбора нет.

А свобода — мираж. Если мы повстречаемся с нею,

то легко отдадим за привычного рабства долги.

Нам хватает вполне, что теперь поводок подлиннее:

хочешь — лай, ну а хочешь — рысцою по кругу беги.

Не хочу поводка. И длина не имеет значенья.

И беспривязный метод, коль рядом пастух, не по мне.

Сам впрягаюсь в ярмо, хотя толком не знаю, зачем я

с тяжким плугом, как вол, добровольно бреду по стерне.

Пес цепной, вол яремный, разумным советам не внемлю.

Я свободен уйти, но уйти от себя не могу.

Мне еще предстоит бросить зерна в бездушную землю,

и раздать все долги, и навечно остаться в долгу.

21 мая 2013 г.

_________________

© Вольфсон Борис Ильич