 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Недавно ей позвонили из поликлиники: «Варвара Ивановна, вам же сто лет, почему вы ни разу не вызывали врача?» Варвара Ивановна растерялась: «Так ведь ничего меня не беспокоит». Свой день она начинает с крепкого кофе, разбавленного коньяком. Потом закуривает, ставит перед собой телефон и звонит подругам (а у нее их семнадцать). Она единственная среди них, кто видел Гражданскую войну, ночные очереди за хлебом и белогвардейцев, уходящих из города. Но самое трагическое воспоминание (черно-белый отпечаток на всю жизнь) – лица раненых солдат, перед которыми Варвара ШУРХОВЕЦКАЯ, актриса Театра Красной армии, играла свои лучшие роли в годы Великой Отечественной войны… – Варвара Ивановна, конечно, мой первый вопрос: в чем секрет долголетия?
– Это смешная история. Несколько лет назад, когда объявили, что Олимпиада 2014 года будет проходить в России, я сказала себе: «Доживу во что бы то ни стало – интересно ведь посмотреть». А в прошлом году на президентских выборах победил Путин, и мне теперь не терпится узнать, кого изберут после него. – В таком случае, вам придется подождать еще лет двадцать пять… – Да, я тоже так чувствую. Впрочем, мое поколение привыкло ждать. Ожидание лучших времен в нашей стране – в этом и есть секрет долголетия. Тридцать восемь лет подряд я не могла никому доказать, что являюсь участницей войны. Ходила по собесам – носила фотокарточки и афиши фронтовых спектаклей. «Девочки, – говорила я им, – посмотрите, это же я на фронте. Вот газеты писали обо мне, вот моя фамилия напечатана». Но меня никто и слушать не хотел. Помню, как вопила грозная тетка в собесе: «Тут вам не музей! Мне нужна только справка с места работы». Но архив театра сгорел ещё в годы войны, и никаких справок я предоставить не могла. Но всё же есть справедливость на свете: очень хорошие знакомые мне подсказали, что в Подольске есть военный архив Министерства обороны. Написала туда и – надо же! – пришло подтверждение, что Варвара Шурховецкая является участницей войны. – Компенсацию за тридцать восемь лет, конечно, никто не заплатил? – И даже никто не извинился. Но бог с ними, с извинениями, тут важно другое: я всю войну прошла рядом с бойцами, не щадила себя. После третьего, четвертого спектакля, бывало, подходил к нам начальник госпиталя и все уже знали, что он скажет: «Очень прошу, помогите. Наши санитарки несколько суток не спали – с ног падают». И мы прямо в сценической одежде мчались к раненым – мыли горшки, ухаживали за ними, как могли. И все это я делала не ради зарвавшихся работниц собеса, а только ради Победы. Поэтому звание «участник войны» для меня превыше всего… – На фронт вы ушли, надо полагать, в первые же дни войны? – Не совсем так. Театр Красной армии был образован ещё 1 января 1934 года – выступал по военным гарнизонам и армейским лагерям. Мы всю Ростовскую область до войны объездили – где только ни побывали! Так что солдатская жизнь была мне знакома. А когда началась война, мы, ясное дело, бросились в военкомат – стали проситься на фронт. Но нам ответили, что воевать будут другие, а «ваше дело – вдохновлять солдат». И мы всю войну выступали в прифронтовой полосе, а 14 февраля 1943 года наш театр приравняли к действующей армии. Единственный, кого из наших артистов забрали на фронт, был Виктор Некрасов, ставший впоследствии знаменитым писателем («В окопах Сталинграда». – Ред.). Мы страшно завидовали ему: надо же, как повезло, он родину защищать будет! – А почему для него сделали такое исключение? – Дело в том, что Вика (так называли его друзья) по профессии был сапером, а саперов не хватало. Он попросился, и его взяли, хотя мог оставаться вместе с нами: ему полагалась бронь. Но на театральной сцене Викины дела шли не очень гладко: помню, как он страдал, когда на выступлении в одном из гарнизонов забыл стихи Николая Асеева о войне. Пришлось на ходу сочинять финал стихотворения. К счастью, никто ничего не заметил, но вскоре он заявил, что решил завязать с театром. Его записали в саперы и пешком (!) отправили из Ростова в деревню Пигучу под Сталинград… – Вы были хорошо с ним знакомы? – Да, мы очень дружили. Дело в том, что мой муж (режиссер Яков Давыдович Габ. – Ред.) был знаком с ним еще по работе в Киеве. Он же и пригласил Вику в Театр Красной армии. Но проработал тот с нами недолго – с сентября 1940 по июль 1941 года. У Вики была замечательная жена, красавица-ростовчанка Галочка Базий (между прочим, племянница табачного магната Асмолова). Они познакомились в Киеве, а в Ростов приехали целой семьей, поскольку у Галочки был сын от первого брака Витя Кондырев. Сейчас он солидный, известный писатель, переводчик. Живет в Париже, преподавал в Сорбонне. А я его помню трехлетним мальчишкой. Он сидел у меня на коленях и читал «Тараканище». Кстати, когда Вика в советское время был приравнен к числу диссидентов и с женой эмигрировал во Францию, Кондырев с семьей остался в России – ему не давали права на выезд. И тогда Вика решился на невозможное: он пошел к поэту Луи Арагону и попросил о помощи. Тогда Арагон, награжденный в ту пору орденом Дружбы народов (приказ был подписан в ЦК КПСС), пошел в советское посольство и заявил, что если семью ростовчанина Кондырева не выпустят из Советского Союза, он публично откажется от ордена. Угроза подействовала, и Витю выпустили. В этом поступке очень ярко проявляется характер Некрасова. Таким смелым и решительным он был и в Ростове. – Вы тоже человек неробкого десятка. А скажите, пожалуйста, с высоты своих лет: что делает человека смелым? – Врождённый оптимизм. Лично я, например, с детства ничего не боялась и, поверите ли, во время революции спасла своего отца от расстрела. Дело в том, что мой отец был наборщиком в подпольной типографии у большевиков. В 1918 году белогвардейцы заняли город и пообещали расстрелять каждого, кто помогает большевикам. Перепуганный папа напечатал себе фальшивый паспорт, и мы, спасаясь от белогвардейцев, уплыли на пароходе в Баку – к его давним знакомым. Поначалу всё складывалось хорошо: папа и там организовал подпольную типографию, соорудил маленький печатный станок, но однажды прибежал его товарищ: «Ваня, на тебя кто-то донёс. Спасайся. Сейчас придёт полиция». Папа выскочил из флигеля, а мама быстро собрала в кастрюльки все его бланки, печатные клише и баночки с краской – и отдала нам с сестрой: вроде как мы пошли за обедом. И едва мы с ней вышли из ворот, прошли пять шагов, как нам навстречу идут трое полицейских. Если бы знали они, что у нас в кастрюльках! Но им до нас не было никакого дела. Зато мы издалека видели, как вошли они в наш двор и постучались в дверь. И когда мама открыла, – полицейские перевернули всю квартиру. Но, ясное дело, ничего не нашли. Мама повторяла: «Ну что вы ищете? Ничего у нас нет. Муж слесарь, я домохозяйка, двое детей на шее». Так мы обманули жандармов. А я смеюсь – говорю, что участница ещё и Гражданской войны. – Хочу вернуться к началу нашего разговора: вы рассказывали про звонок из поликлиники. Неужели вас и правда «ничего не беспокоит»? – Жару я не люблю – переношу с трудом. Но разве станешь из-за этого врача вызывать? Неловко как-то, ведь мы на фронте и не такое терпели… Никогда не забуду, как целую неделю под жуткой бомбежкой мы ехали в Астрахань и вдруг заболели малярией. Какая уж тут больница! Нам деваться некуда: до безопасной зоны ехать еще далеко. Так и перенесли болезнь на ногах. А в другой раз ростовские артисты отправились в Гурьев на рассохшейся барже, и у одной женщины роды начались. Все перепугались, она стала кричать, что сейчас бросится за борт. А я, как могла, ее успокоила и сама приняла роды, хотя и не знала, как это делать. И был еще один случай. Наш театр двигался в Чкалов в товарном поезде. Холодина страшная. Из Ростова выезжали, была теплая осень, а приехали в Чкалов – лютая зима. На всех легкая одежда (в походных условиях мы даже не успели захватить с собой теплые вещи), а у меня на ногах резиновые сапоги. Так эти сапоги отдирали потом вместе с кожей… А вы говорите, почему врача не вызываю. Разве сравнить! – Театр Красной армии, наверное, и до Берлина дошел?
– И все же давайте начистоту: что чувствует человек, которому через несколько месяцев исполнится сто лет? – Вы мне не поверите, но чувствую радость… Радость от того, что вокруг меня так много хороших людей, что никогда не умолкает телефон. И что жизнь в театре я прожила более-менее счастливую. Буквально накануне я смотрела по телевизору передачу про корифеев сцены. Сидит старенькая актриса (она почему-то всегда в шляпке), у нее много морщин и выглядит она неважно. Но ей из года в год задают один и тот же вопрос: «Как вы так замечательно сохранились?» А она чем старше, тем дурнее, говорит: «Я сохранилась потому, что никогда и никому в театре не завидовала». Не верьте. В театре такого быть не может. Но есть другой секрет: это оптимизм и желание помогать. И поэтому я очень рада, что есть люди, которым я могу помочь. Правда, они младше меня. Старших просто не осталось… ____________________ © Борзенко Виктор Витальевич Справка. Актриса Варвара Шурховецкая родилась 17 декабря 1913 года в Пятигорске. В 1931 году поступила в театральное училище при Ростовском театре драмы (курс режиссера Михаила Ляшенко) и три года спустя в составе курса уехала в Ашхабад, играла в Русском драматическом театре. Затем вернулась в Ростов и с 1934 по 1948 год играла в Театре Красной армии – СКВО («Надежда Дурова», «Полководец Суворов», «Порт-Артур», «Под каштанами Праги»). С 1948 по 1957 год – актриса Ростовского театра комедии (ныне Молодежный театр), затем работала в Театре драмы им. Горького. В числе ролей – пани Завальска («Сверчок»), Бабушка («Я, бабушка, Илико и Илларион»), Ковалева («Убийцы и свидетели»), Гертруда («Гамлет»). Мама актера ростовской драмы Александра Габа, погибшего в 2002 году. |
       
|
