 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Александр Акопов
Впервые я увидел этих замечательных стариков в родительском доме, куда они приходили в гости. Это было в Самарканде году в 1946-м или 1947-м, во всяком случае, до 1948 года, когда родилась моя сестра Лиза. Почему я в этом уверен – объясняется просто. До рождения моей сестрёнки они приходили, как мне теперь кажется, достаточно долго – на дни рождения папы, брата и мой (мама свой день рождения не справляла) и на некоторые праздники - Новый год, 8 марта, 1 мая. А когда родилась сестра, они очень обрадовались и настояли, что будут приходить теперь каждый месяц, что не менее года продолжалось затем. Им очень нравилось приходить в гости, как правило, по выходным дням, сидели долго. Поговорив о текущих делах в самом общем виде – крупных событиях в стране или в мединституте, где заведовал кафедрой фармакологии папа, и несколько его друзей и знакомых из нашего круга, Арман Григорьевич принимался рассказывать эпизоды из своей жизни так увлеченно, что окружающие слушали его, затаив дыхание. В его устах казалось бы обыденные истории выглядели, как захватывающий детектив. При этом в процессе рассказа он жестикулировал руками, входил в образы героев, используя многочисленные интонации голоса, тембр и уровень его звучания, а также динамичную мимику лица, особенно исключительно выразительные глаза. Некоторые из этих историй я помню до сих пор. Не могу удержаться, чтобы не пересказать одну из них. — Однажды мы с Натальей Филипповной, - начал рассказ Арман Григорьевич, - (в присутствии людей он называл жену обычно по имени-отчеству, но в узком кругу – Наточкой) поехали на поезде погостить к родственникам на несколько дней, возвращались тоже на поезде. Вдруг на одной из захолустных станций объявили, что случилась авария, поезд дальше не пойдет, выходите, говорят, потом вам объявят, как ехать дальше. Мы в ужасе (глаза, мимика, голос в этот момент соответствующие эмоциям): выходим на перрон с вещами, там паника, все бегут куда-то, спрашиваем каких-то людей, что делать, куда идти – никто ничего не знает. Помещение вокзала маленькое, забито людьми, протиснулись туда – бесполезно – не работает справочное, ничего не происходит. Мы снова на улицу, там прохладно, идем по перрону, совсем духом упали. Боже мой, что будет?... И вдруг подходит какой-то солидный мужчина и здоровается: «Здравствуйте, Арман Григорьевич, какими судьбами здесь?» Я растерялся, он продолжает: «Вы меня не узнаете? Я же у Вас учился в железнодорожном техникуме. Потом закончил институт в Ташкенте, вот здесь начальником станции работаю. Не успел я рот раскрыть насчет нашей проблемы, как он предложил: «Идёмте ко мне в кабинет!». Посадил нас с Натальей Филипповной, распорядился чай принести, еду, сказал, чтобы отдыхали и ни о чем не думали. И ушел по своим делам. Сидим мы, значит, думаем: ну чудеса, да и только! А уж когда он принес билеты на дальнейшую дорогу – купейные! Нижние места! – мы вообще растаяли. И растерялись: предлагали деньги – мы же в плацкартном вагоне ехали, притом в курьерском поезде, а тут скорый и купе! Он посмеялся и сказал: ни о чем не думайте, сидите здесь, пейте чай, читайте газеты, никуда не ходите, поезд через полчаса, я вас провожу. И правда, проводил до самого вагона, посадил в купе, попросил проводника уделить нам внимание, тот всю дорогу потом ухаживал за нами. Закончив рассказ, сияющий, радостный, он говорил о том, что чудеса бывают. И вот, его труды не напрасны, как учителя… Я помню, что тогда подумал: вот, как хорошо быть учителем! Еще Арман григорьевич любил рассказывать анекдоты. Один короткий приведу: - Едут муж и жена в поезде. Купе полное, им неудобно ругаться между собой, а отношения видно в это время плохие между ними, вот и хотят как-то, чтобы соседи не заметили. Жена всё время обращается к мужу: «Адик, Адик!» Пожилая соседка, когда муж вышел, спрашивает её: «Простите, вы почему его зовете Адиком, он же Николай Александрович?» Та отвечает: «Просто обычно я его называю идиотом, а тут неудобно, так я Адиком». На ближайшей станции, где поезд долго стоял, пассажиры все вышли и гуляют по перрону, вдруг Николай Александрович кричит: «Инфекция, инфекция!» Та же пожилая соведка спрашивает: «Что случилось?» - Да потерял из виду жену, ищу. – А причем инфекция? - Да знаете, - он тихо соседке - я же дома её заразой называю, а тут неудобно перед соседями, заменил на Инфекцию… Анекдоты у Армана Григорьевича звучали один за другим, как из рога изобилия, часто повторяясь в последующих встречах. Но что поразительно: слушая один и тот же анекдот в пятый раз, люди воспринимали его завороженно, как-будто впервые. И он рассказывал возбужденно, увлеченно, тоже как в первый раз и заразительно смеялся, часто повторяя по два-три раза окончательные фразы, где выражалась соль анекдота. Объясняется реакция слушателей в процессе его воспоминаний, рассказов о жизненных ситуациях и анекдотов, с одной стороны, потрясающими качествами и мастерством рассказчика, а с другой – невероятным обаянием этого человека. Белокожий, седой, исключительно открытый и благожелательный, он буквально притягивал к себе людей всех возрастов и положений. Услывшав много раз от папы и других сослуживцев легенды о его лекциях, я так хотел когда-нибудь послушать именно на занятиях, но не придумал, как, попроситься придти постеснялся. Однажды, проходя мимо мединститута, ничего не подозревая, вдруг услышал его зычный голос, переходящий в крик. Звуки раздавались на уровне ног, как оказалось, из окон полуподвального помещения аудитории. Голос и интонацию помню до сих пор: “Ля-ринг” – восклицал громко и с экспрессией. “Ляринг”, “ля-рин-гит” и т.д., все возможные варианты произношения, комментарии по каждому звуку… В эти крики было вложено столько страсти, что бедные студенты запоминали эти латинские термины на всю жизнь… Хотя главное было в его искреннем желании научить и уважении к студентам, как мне кажется. Но вернусь к тому, что я видел. Больше всего Арман Григорьевич любил ходить в гости и дарить подарки. Получая более чем скромную зарплату при неработающей жене, он не мог позволить себе дарить что-то дорогое, даже среднее по цене. Именно поэтому он чаще всего дарил книги, которые в то время стоили очень дешево, поскольку государство делало на этот вид товара значительные скидки при продаже и пересылке по почте. В центре Самарканда на главной улице Ленина располагался большой книжный магазин “Узкитаб” (“Узбекская книга”). Там у Армана Григорьевича было, как тогда говорили, “знакомство” – зав. отделом, опытный немолодой продавец с культурными манерами, услужливый и внимательный бегом бежал навстречу с сообщением о новых поступлениях. Говорю подробно, потому что случайно оказался рядом и наблюдал. Помню каждую черточку живого лица продавца. Последний, конечно, был в курсе широких интересов Армана Григорьевича, который впрок накупал книги для детей и взрослых разного возраста, профессий и наклонностей. Позднее, будучи у него дома, я увидел в нижнем ящике книжного шкафа стопки таких книг. Когда надо было идти на день рождения к кому-то, Арман Григорьевич доставал соответствующую книгу и брал с собой в гости. Книги были не только тщательно подобраны, все они были красиво оформленными, в твердых цветных переплетах – и детские, и для взрослых, причем обязательно по теме и с намеком. Каждую из книг он надписывал каллиграфическим почерком, которому учили его в петербургской гимназии на уроках каллиграфии. С витиеватыми вензелями, очень крупно, он выводил неизменно теплые слова: “Милому, доброму и дорогому Алику от Армана Григорьевича”, также – “Дорогой и любимой Лизочке”, “Умному и доброму Вилику” и т.д. – всем. В надписях обязательно присутствовали разные горячие пожелания. Будучи абсолютным гуманитарием по своей сущности, он трепетно и восторженно относился к профессии инженера, особенно мостостроителя и железнодорожника. Отсюда тематика дареных мне книг: “Набережные Невы”, “Мосты Ленинграда” и др. Когда я учился в еще 7-м классе, он уже мне надписывал: “Будущему инженеру-путейцу…” Спустя годы, не помышляя до самого окончания школы об этой профессии, я поступил-таки в железнодорожный институт в Ташкенте, чем вызвал его восторг.
Бывая у нас много раз, он вынашивал мысль как-нибудь пригласить и нашу семейку. Когда решение созрело, это вызвало у Натальи Филипповны панику, она долго советовалась с мамой по поводу того, как и какую еду приготовить. Когда спросила, как учесть количество пельменей, сколько каждый человек поест, мама долго смеялась. Хотя это было понятно: хранить еду было негде, холодильников не было, ели они сами совсем чуть-чуть, а гости к ним не ходили. Но к нашему приходу Арман Григорьевич и Наталья Филипповна торжественно приготовились: нарядно оделись оба, она напудрилась, были явные признаки уборки, хотя это было делом безнадежным и бессмысленным. Ведь их единственная комната была заставлена таким количеством предметов быта, стоящих в стопках на полу, что для передвижения по комнате надо было искать место, куда поставить ногу при каждом шаге. Беднейшая и очень старая мебель также была вся заставлена посудой, книгами и разными вещами. А посреди комнаты стоял старинный клавесин. Когда нашлись венские стулья для каждого из нас четверых (это было до рождения младшей сестренки) и все расселись, хлопочущий Арман Григорьевич со своей ослепительно доброй улыбкой, попросил жену: “Наточка, сыграй нам, пожалуйста!” Наталья Филипповна смущенно, но с готовностью села за клавесин и сыграла несколько простых коротких пьес. В течение всей игры Арман Григорьевич смотрел на неё с восторгом и обожанием, не отрывая глаз. Потом поговорили о том, о сём, и Арман Григорьевич усилил огонь в стоящем возле двери керогазе, чтобы горячая вода закипела и бросил туда пельмени. Поели, попили чай и разошлись. Осталось ощущение тепла, уюта, душевного покоя от благожелательности, пронизывающей все пространство общения… Роль этого человека в жизни окружающих и в моей я тогда, конечно, не мог верно оценить. Прежде всего, я ведь и не знал ничего о нем. Только уже после его смерти увидел в родительском доме единственно оставшиеся от него два ромбика – большой и маленький (видно, рассчитанные на разные виды одежды) – знаки окончания Петербургского университета в 1915 году и медаль об окончании гимназии. (Тогда я очень удивился, считая ромбики об окончании вуза советским изобретением). Ничего не знал о прежней его жизни, и он никогда и ничего об этом не вспоминал. Кроме одного эпизода, который он рассказал, когда, будучи у него в гостях, мы рассматривали его диплом об окончании Санкт-Петербургского университета. Уже после революции, но, видимо, в период гражданской войны Арман Григорьевич и Наталья Филипповна ехали на пароходе. Куда и в связи с чем – не знаю: то ли не помню, то ли, скорее всего, он не объяснял. Как вдруг к ним подошел некий матрос и потребовал документы, лица их привлекли внимание очевидно. А документов было мало: паспорта и диплом об окончании университета. Увидев в дипломе изображение двуглавого орла, матрос сильно возмутился, стал кричать громко что-то типа «контра» и собрался порвать лист с дипломом. Но тут наблюдавшие этой сценой сразу несколько пассажиров стали дружно уговаривать матроса не делать этого. Долго уговаривали, просили, убеждали, что эта бумага не против трудового народа, а, напротив, этот человек учить будет молодых, к чему и призывают вожди пролетариата. И матрос отступил... Еще на ранней стадии нашего знакомства я на всю жизнь запомнил один эпизод. Однажды он постучал в окно – только так можно было попасть к нам: человек стучал в окно, а хозяева должны были выйти во двор и встретить гостя у ворот. Так вот, когда я подошел к окну, мама спросила: кто там? А я ответил с иронией: “Арман Григорьевич со своей Наточкой!” Отец обычно, ввиду сильной перегрузки в связи с работой над докторской, во время их прихода частенько часть времени скрывался, появляясь позднее, но тут среагировал мгновенно: “Ты что? – спросил он сухо. – Это я не могу быть всё время, вынужден. А ты иди, слушай. Когда ты вырастешь, таких людей уже не будет. Никогда.” Как же я мог этого не понять? Примечание. А теперь я передаю эстафету рассказа об Армане Григорьевиче своему старшему брату – Вилу Ивановичу Акопову. Он учился у него, а потом работал в институте и знал его в более позднее время, когда я уже уехал из родительского дома. Так что мы договорились написать оба, нисколько не согласовывая свои тексты между собой. Конечно, при этом возможны повторы, но так показалось нам естественнее…
Вил Акопов Самаркандский медицинский институт имени академика И.П.Павлова, несмотря на периферийность, во все годы имел солидный преподавательский состав. Некоторые преподаватели были необычными, чем-то выделялись особенным и поэтому запоминались. К таким личностям относился старший преподаватель латинского языка Мирзоев Арман Григорьевич. Крупный телосложением, с большой головой, седой шевелюрой, с большим носом, красивыми живыми глазами, успевающими замечать всех вокруг и реагировать, он уже с первого взгляда обращал на себя внимание своей солидностью и достоинством. Он закончил Петербургский университет незадолго до революции, высокообразованный, интеллигентный, как и его жена, Наталия Филипповна, с которой они поженились сразу после окончания университета. Оба были удивительно добрыми людьми и заботливыми друг к другу. Детей у них не было, да и родственников тоже, ему очень хотелось быть на виду, оставить о себе память. С Арманом Гигорьевичем я был знаком через родителей ещё школьником. Студенческие группы, которые он вёл с особым интересом, были под его влиянием и, несмотря на мягкость характера, увлекались латынью и знали лучше других. Я попал к нему в группу, невольно наблюдал за ним, а через какое-то время, сблизившись с моим отцом (впрочем как и со многими заведующими кафедрами и преподавателями) он стал бывать у нас дома, а потом семьи наши сблизились и подружились.
Начинал он со знакомства с каждым студентом, на что не жалел времени. Собственно все два часа были этому посвящены, а между этим он успевал ненавязчиво знакомить нас с историей возникновения и значением латыни для современной медицины, рассказать о плане всего курса, цели и задачах подготовки. Называя четко по имени каждого студента по списку, что было нелегко, так как среди нас были узбеки, таджики, татары с национальным особенностями имени и языка, он с доброй улыбкой расспрашивал каждого студента, откуда приехал, из какой семьи, кто родители, есть ли у них ещё дети, в какой школе учился и как, иногда задавал и другие вопросы. Не настаивал на полном и четком ответе, при этом всегда находил, что одобрить: «хорошие у тебя родители: пятеро детей, а они заботятся об учебе». Или: «твой папа (весовщик хлопка) не получил образования, но мудрый человек, понимает, что сын должен иметь высшее образование»; «Я рад, что ты из из Хорезма, я был там, это замечательная земля, сколько оттуда вышло знаменитых людей!» – и называл некоторые имена. И очередной студент высоко поднимал голову и гордо поглядывал на соседей, которые проучились с ним, но не знали ничего. На занятия ходили с удовольствием ещё и потому, что никакого нажима при сдаче домашнего задания не испытывали: никого он не ругал, а когда было за что, то тут же выражал надежду, что отстающие преодолеют отставание. Когда Арман Григорьевич переходил к изложению новой темы, то преображался, как хороший актер. Вдохновенно жестикулируя и временами повышая голос до фортиссимо, так что слова его были слышны далеко за пределами аудитории, чётко и всё более громко выговаривая, с ударением на последнем слове, восклицал: «Матрикариа хамомилля!». Это звучало очень эффектно, величественно, хотя означало всего лишь – «ромашка». Отвлечься на что-то постороннее на его лекциях было невозможно. Пословицы, поговорки, афоризмы в его устах звучали не просто красиво, но значительно и всегда к месту, как реакция на увиденное, услышанное или на поведение студента. «Nota bene!», – кричал он с целью привлечь внимание слушателей. Заметив в тетрадях студента ошибки или небрежность, он снижал звук голоса: «эпистила нон арабескит» (бумага всё стерпит). Однажды, в то время, когда группа выполняла письменное задание, он что-то писал, а закончив, поделился: «новус рэкс – новус лэкс» (новый правитель – новый закон). Оказалось, что новый декан ввёл требование ежедневного рапорта о занятиях. Как-то после окончания контрольного задания он обходил столы и собирал работы, а у одного стола задержался: вместо сдачи задания студентка ему объясняла, почему она его не выполнила. В ответ на всю комнату прозвучало: «Контра фактум нон датур аргументум» и его перевод – «против факта аргументы бессильны». Такой метод преподавания, вызывая интерес, не позволял отвлекаться, показывал непрерывную зависимость содержания текстов от жизненных ситуаций. При этом запоминалось и его произношение.
Много раз я видел Армана Григорьевича в домашней обстановке, он и здесь всегда обращал на себя внимание, был внимателен к жене Наталии Филипповне. К сожалению, не запомнился рассказ об их знакомстве и венчании, но помню, как кадры из фильма, его образное повествование с комментариями Наталии Филипповны о том, как они пытались попасть на пароход в Петербурге, чтобы бежать за границу от потрясшей их революции. Об их впечатлении, переживании, которое запомнилось на всю жизнь, Арман Григорьевич с тяжелым чемоданом и «Наточка» с клеткой с любимой канарейкой пробирались сквозь огромную толпу провожающих к трапу переполненного парохода. Чем ближе, тем плотнее была толпа, сил уже не было, их затолкали, и они потеряли друг друга, а трап сначала закрыли, а затем убрали. «Наточка!», – надрывался в отчаянии Арман Григорьевич, и когда теплоход стал отчаливать, а толпа немного поредела, он увидел её с канарейкой, страшно обрадовался и кинулся к ней. Они были счастливы, что не сели в этот пароход, он ведь не последний, главное – они опять вместе. Но пароход оказался последний, большевики временно запретили следующие. Так они остались в России, но из Петрограда пришлось уехать, попали в Самарканд. Нередко за столом Арман Григорьевич приводил афоризмы по латыни, однажды мама привела аналогичную армянскую. Арман Григорьевич с грустью сказал, что знает 3-4 языка, а родной армянский так не пришлось освоить, да и национальность свою потерял, хотя и гордится ею. Некоторые гости переглянулись, с удивлением отметив, что никогда не задумывались о его происхождении. Арман Григорьевич одинаково любил фотографироваться с разными людьми: профессорами, студентами, уборщицами и всегда был в центре. Его изображение было, как теперь бы сказали, своеобразным брендом Самаркандского медицинского института того времени. Примерно в 1960 году, когда наши родители уже переехали в Краснодар, а я закончил аспирантуру, неожиданно узнал о смерти Армана Григорьевича. Убитая горем Наталья Филипповна передала мне просьбу помочь ей. Я со своим неизменным и более умудренным в житейских делах другом Вартаном Атаянцем поспешил к ней. Она сидела у лежащего на кровати тела Армана Григорьевича, понимая, что жизнь её ушла вместе с ним, так как без него она себя не представляла, ибо более 50 лет они жили вдвоем в однокомнатной квартире сначала в Петрограде, а затем в Самарканде. Я больше, чем Вартан был подавлен, так как за свои 30 лет впервые столкнулся со смертью близкого человека и с необходимостью организации похорон. Вошедшая соседка рассказала, что это произошло ранним утром, вызывали скорую, врач которой, оказавшийся его учеником, констатировал смерть от сердечной недостаточности и выписал врачебное свидетельство о смерти. Теперь надо организовывать всё остальное, но прежде мы нашли документы: паспорт, пенсионное удостоверение, сберкнижку. Мы неумело посочувствовали Наталье Филипповне и, пообещав все сделать, поспешили выйти. Так как мы не всё себе представляли, то я настоял зайти в городскую прокуратуру, к моему знакомому по работе прокурору города Каграманову. Тот принял деятельное участие, сразу поняв, что от него требуется, о чём мы и не догадывались. Оказалось, что главное заключалось в том, чтобы получить достойное место на кладбище, заказать гроб в похоронном бюро и договориться о времени похорон, затем известить всех знакомых, а главное ректорат института, чтобы получить деньги на похороны и организовать сбор средств и заказ венков. После телефонных звонков Каграманова мы оббегали все перечисленные организации, и медицинский институт, в котором он всю жизнь преподавал. Мне было неудобно брать деньги у Натальи Филипповны, но Вартан сказал, что мы не справимся сами. Очень активно подключились общественные организации, деканат и ректорат. На другой день в аудитории института был выставлен гроб с телом уважаемого всеми сотрудника, а главное – любимого студентами старейшего преподавателя. Затем состоялась панихида с речами официальных лиц, почтенных профессоров. Похоронная процессия получилась в целый квартал, с участием множества студентов, преподавателей, знакомых. В небольшом городе его знали многие и по пути из магазинов, парикмахерских, школ выходили люди, некоторые из которых присоединялись к процессии. Могила на кладбище была в самом центре, в конце главной аллеи. После прощальных речей Арман Григорьевич навсегда остался в земле когда-то его гостеприимно приютившей… Скромно прошли поминки, Наталья Филипповна поблагодарила нас и сказала, что у ней есть сбережения и она просит нас помочь поставить ограду, а потом и скромный памятник. Мы пообещали и выполнили. Каждую неделю после этого кто-либо из нашей семьи или близких друзей навещали Наталью Филипповну. Примерно через год после установления приличного, хотя и скромного памятника, Наталья Филлиповна через маму обратилась ко мне с просьбой написать на мое имя завещание. Увидев мое смущение и услышав возражение, она сказала, что умирать не собирается, но это естественно случится и она хочет, чтобы её деньги были использованы для похорон рядом с могилой любимого супруга, а скромное имущество попало в хорошие руки, чтобы как-то сохранилась о них память. Она была права, но я это понял много позже, а тогда был крайне смущен и тактично отказался, сказав, что всё мы выполним, и что ещё рано об этом говорить.
Прошло два года, умерла Наталья Филипповна, и тут все близкие столкнулись с большими трудностями. Вартан вспоминал, как советовал мне не отказываться по крайней мере от денежных сбережений, а теперь без участия института и студентов, исключая близких знакомых, не хватало денег, хотя они были на счету имеющейся у нас сберкнижки Наталии Филипповны. Я опять обратился к прокурору Каграманову и тот, объяснив создавшееся положение, попросил сбербанк выдать мне небольшую сумму из денег, имевшихся на сберкнижке. (Теперь по Гражданскому законодательству могли бы выдать сумму до ста минимальных размеров оплаты труда, правда и ритуальные услуги подорожали с тех времен во много раз). Сразу же мне выдали деньги по сберкнижке, без заверения нотариуса, потому что прокуратура тогда была ещё более могущественной, да и самого прокурора уважали. Он же посоветовал создать комиссию из разных знакомых для описи оставшегося имущества и официально заверить наш протокол с описью, что меня тогда удивило. После оформления всех документов и захоронения рядом с Арманом Григорьевичем, а также поминок в назначенный день, мы с Вартаном и соседкой Натальи Филиповны, при формальном участии ещё двух знакомых приступили к описи имущества. Помню, что вся мебель была старой, одежда поношенной, было много постельной принадлежности, скатерти, разнообразная, в том числе уникальная посуда, позолоченные столовые приборы и т.д. Для нас интерес представляли фотоальбомы, особенно петербургские с фотографиями интересных людей, возможно родственников, значки, особенно об окончании Петербургского университета, дипломы, грамоты. Было несколько ящиков со множеством заготовленных ещё Арманом Григорьевичем подарков: редких красивых открыток, альбомов, туалетного мыла, одеколонов, коробок с цветными карандашами и красками, ручек, наборов для маникюра и пр. Мы всё добросовестно перечислили и оформили протокол в двух экземплярах. После подписей оба экземпляра оставили соседке. Примерно через неделю к нам домой пришла незнакомая женщина, которая заявила, что является женой родственника Натальи Филипповны, что проживают они во Фрунзе. Муж занят, а она, получив нашу телеграмму приехала. Я удивился, поскольку мы никогда не слышали о родственниках, которые не только за многие годы не приезжали, в том числе на похороны Армана Григорьевича, но и не писали, не поздравляли с праздниками. Спросил, почему так поздно, ведь её похоронили. Оказалось, что она приехала не на похороны, и могила ее не интересует, она и не знакома с Натальей Филипповной, но уже второй день живет в их квартире. Её задача получить наследство, вопрос о сберкнижке решен, но деньги она сможет получить только через шесть месяцев, сокрушалась она. Мы с другом были потрясены, спросили как она попала в квартиру. Оказалось, что соседка дала ключ с ведома участкового, который, якобы, удостоверился, что она жена неродного племянника. Она дождалась меня и попросила пойти с ней, чтобы по описи сдать все вещи. Так как я был занят, то договорились на следующий день собрать членов комиссии и встретиться с ней. На другой день, когда мы вошли в комнату, в которой жили эти замечательные старики и в которой мы не раз бывали, меня поразила картина, которую я застал. Родственница сидела у голландской печи, рядом лежали многочисленные альбомы, дипломы, грамоты и отдельные фотографии, которые она бросала в печь. Мы с Вартаном остановили её и сказали, что всё заберем. Трудно передать тот цинизм и наглость, с которой она предъявила претензии нашей комиссии, что нечетко составлена опись, что она не уверена, что всё так и было. Сначала мы были подавлены таким напором наглости, но потом высказали всё, что думаем, и, хлопнув дверьми, ушли. Осталась обида, чувство, что победила несправедливость. Теперь, имея представление о порядке наследования, изложенном в соответствующей главе Гражданского кодекса, принятом в новой России, я чётко представляю в каком неправовом государстве мы жили. Если бы Армана Григорьевича спросили, что он больше всего хочет, мне кажется, он ответил бы, что хочет, чтобы его помнили. Об этом свидетельствует вся его жизнь одинокого и, вместе с тем, окруженного любящими людьми человека, жизнь этой необычной четы, волей судьбы заброшенной на чужбину, принявшую их и навеки ставшую родной. Эти воспоминания – как бы запоздалый отклик на это его желание...
|
       
|
