Мне повезло прочитать книгу Лорена Грэхэма и Жана-Мишеля Кантора «Имена бесконечности», книгу о теории множеств, религиозном мистицизме, математическом творчестве и, наконец, об «Имяславии», позволяющем не  только  взглянуть, а, в принципе, совершенно по новому исследовать тайны мироздания. Перед умственным взором во всей полноте и самоочевидности открылось понимание, что математическое творчество, имяславие – это и есть самые  подлинные вершины русской философской мысли.

 Величайшие отечественные математические умы – Д. Егоров, Н. Лузин, П. Флоренский, а вслед за ними их ученики и  последователи, развили в совершенно неожиданном направлении теорию множеств Георга Кантора. Они наделили бесконечные множества именами, и этот приём оказался инструментом для их – множеств – описания. И рядом, сначала параллельно, а позже, неизбежно пересекаясь, шло переосмысление русского религиозного движения «Имяславие». Этот поиск приводил к неожиданным, а то и просто ошеломляющим выводам – открытиям, что, например, «множество всех множеств» это, возможно, и есть сама сущность  Бога. По этому пути  дальше всех пошёл П. Флоренский, отвергнувший как из теории мироздания, так и из существующих политических систем руководящий принцип непрерывности, заменив его принципом разрыва.

   Лично я увидел в этой замене смертельный удар по марксизму, который всё сущее вел по неуклонно нарастающей к некоему умозрительному, но, увы, недостижимому идеалу. П. Флоренский так и говорит, что «цементирующая идея непрерывности соединила все материалы в один исполинский монолит», что дифференцируемые (непрерывные) функции были «детерминированными и акцент на них приводил «к нездоровому детерминизму в политической и философской мысли, с особой очевидностью представленному в марксизме». Действительно, способы мышления, проистекающие из непрерывности, распространились в геологии (униформистская теория Чарльза Лайелла), биологии (эволюция через последовательные небольшие изменения у Ч. Дарвина). Снова процитирую  П. Флоренского: «идея непрерывности, совершив этот путь, овладела всеми дисциплинами от богословия до механики, и, казалось, что протестовать против её захватов значило впасть в ересь!»

  По Флоренскому получается, что разрывность существует всюду, во всех временах, явлениях, событиях, процессах. Разрывные функции -  в математике; мутации – в биологии; перескакивающие с орбиты на орбиту электроны -  в молекулярной физике; бессознательное, творческий потенциал – в психологии. Я бы позволил себе одно только уточнение у Флоренского. В свое время он и его собратья по науке были убеждены и  научно обосновали  убеждение, что девятнадцатое столетие явилось общественным бедствием для России, если не концом, то уж наверняка началом конца для неё.

   Они, конечно, и в самых жёстких своих  прогнозах представить себе не могли, чем обернётся для России (и для них тоже) двадцатый век. После века девятнадцатого с его революционным чесоточным нетерпением и нетерпимостью, цареубийством, разложением в катастрофических масштабах всего и вся. Тут имеется, на мой взгляд, некая хронологическая загадка.  То ли мы должны чётко и решительно нарубить и изолировать один от другого исторические куски: – вот девятнадцатый век с его умо- и членовредительством; вот ужасающий апокалипсический двадцатый; а вот и мизантропический двадцать первый вступает в свои права. Или мы должны поступить  прямо наоборот, а именно, сковать в одну неразрывную, тяжелую цепь названные века, как будто этот бесконечный век продолжается и продолжается, окончательно  дожирая нашу родину, нашу землю, наше отечество…

   Имяславие.  Я помню трепет, который  пробежал по моей душе, когда я, теперь уже в незапамятно далекие времена, впервые открыл Евангелие от Иоанна и  сразу как на невидимую  стену наткнулся на первую же фразу: – «Вначале  было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Теперь-то я знаю, что «именовать – значит иметь индивидуальность» (Николай Лузин); что «Именуя объект, я тем самым утверждаю его существование» (Андрей Белый). Перед пытливым умом на этой дороге открывается поистине непознанный, непостижимый или, по меньшей мере, трудно постигаемый мир. Вот один коротенький пример на этот счёт. «И сказал Бог: – да будет Свет и стал Свет…» А мы хотим спросить:- а что было до Света? И какова была сущность того, что стало Светом? Или Свет стал тем, чем он стал только после того, как его поименовали? И что стоит впереди – Сущность или Имя?

   Или другое  заявление Демиурга – «Ныне Творю всё Новое».

   А всё, что было до Творения Нового, как быть с ним? Оно было? И если было, было ли оно в своё время Новым? И если было, что подвигло его стать Неновым? Эта игра ума бесконечна. Я, например, за последний год вот уже дважды натыкаюсь на имя воинствующего математика-марксиста сталинского типа Э. Кольмана. Я уже писал о нём в газетной статье  как о гонителе, душителе лучших, выдающихся умов России, величайших математиков двадцатого столетия. Не обошли это зловещее имя своим вниманием Л. Грэхэм и Ж.-М. Кантор.

  Триумфальное будущее советского социализма, предрекаемое неистовым Э. Кольманом, наши величайшие мыслители развенчали с шуточной лёгкостью, заплатив, правда, за это своими жизнями. И своими же жизнями, равно как и посмертной своей судьбой, доказали, что «Имяславие» отражает фундаментальные основы, до поры, до времени закрытые для нашего и чувственного, и умственного восприятия, что в абсолютном большинстве случаев (NB!) – религиозная вера способствует научному творчеству.

  Движение по этой мыслительной дороге по-настоящему только-только начинается. И мы, ныне живущие люди, будем, думается,  свидетелями и даже участниками этого мироорганизующего начала. 

__________________________

Ерохин Николай Ефимовия