|
|
|
Дождь Стемнело. В поздний час вопросов тревожит душу тишина, и перекличка паровозов в притихшем городе слышна. И в полнолунье спится плохо, когда в конце концов уснешь... А утром новую эпоху в душе откроет первый дождь. Поэма мокрого асфальта, от фар бегущая строка, давно забытое контральто в диапазоне «Маяка» и влажный запах предвкушенья весны ли, жизни – не поймешь, и он не требует решенья – обычный дождь. Как в детстве – дождь.
Метаморфозы Светленький мальчик становится темно-русым. Устная речь превращается в запись мелом где-то на черной доске. И совсем уж грустно: черная прядь начинает светиться белым. Розовый свет превращается в синий полдень (это не так уж плохо, когда не в серый). Ищешь прозрачное слово – а что находишь? И все равно произносишь. А чувство меры не в состоянии строгой своей печатью остановить теченье часов и речи. Божьего дара отчаешься ждать в молчанье, – вот потому и довольствуешься человечьим. И превращаешь в радугу серый отблеск (что называется в физике преломлением), и поглощаешь черный. И копишь звезды в выпитой мгле – для нового Сотворения.
Играй! Играй, играй! Устали пальцы? Ну что ж, немного согреши. Твои свободные скитальцы честней воспитанной души. Тебя не слышно в общем хоре? Какое горе! Так спой своё – но не фальшивь. О бедный, бедный! Как хочется звучать победно, струной звенящей, горлом медным отправить звук за облака, чтоб на века. Ну, а пока... Играй, играй! Не отвлекайся! Пускай не слушаются пальцы, устало звуки торопя, – играй – пока еще любя, твой нежный мальчик, твой ребенок, чей слух непогрешимо тонок, стоит и слушает тебя…
* * * Я не буду тревожить солдат и бесчисленных слуг: их не водится там, где губительна тяжесть венца, где всего и забот – сохранить оперение рук, да водой ключевой напоить молодого птенца. Мы глотнем серебра и взлетим высоко. Нипочем злое солнце крылам: наши перья из кожи растут. И всего-то забот – не заплакать, когда горячо, да порывами ветра взбодрить молодую листву. И когда полетим – не на юг, не на запад – наверх, то сбежится народ – посмотреть на невиданных, нас. Не солдаты, не слуги, а каждый из них – человек, и всего-то забот – чтобы вспомнить об этом хоть раз.
* * * Земной хребет изранен и пробит: упорно, как герой в последнем акте, взамен цветов растет из недр гранит – земли несостоявшийся характер. А я опять бросаю семена, ропщу на бесполезные усилья и ощущаю, как гудит спина – мои несостоявшиеся крылья. Пойду пешком по камню и пескам сквозь боль и страх – они, конечно, против – наверх. Туда, где ветер у виска в последнем – состоявшемся! – полете.
* * * Раки ходят задом наперед в одиночку. Путь у них не гладок, но недолог. Мой – ужасно длинный: отстаю – сверлю глазами спины, а немного вырвавшись вперед, чувствую мишень между лопаток. Тяжесть атмосферного столба заставляет горбиться привычно. Финиш скрыт, отчетлива судьба, а борьба с собой проблематична. Гладкость слов страшней, чем гладкость льдов, мягкость губ нежней, чем мягкость снега. Тяжелы полгода холодов. Сани, сани… где моя телега, где моделью солнца – колесо, где скрипит степное стрекотанье, где тепло, тепло, тепло – и все! – и живет свободное дыханье. Там, где травы сердце опоят, от ветров не трескаются губы. Я ношу блистательный наряд – он не спрятан под полами шубы! Где… А здесь все шубы да снега на пути, и лед совсем не гладок, и стрелок по имени Пурга целится в мишень между лопаток.
* * * …Впадая в ручьи и снега, впадая в июльские травы с упорством лесного зверька: для жизни, а не для забавы, впадая в затишье томов, хранящих достойные мысли, в застывшую мудрость умов, в хваленую азбучность истин, то в ярость, то в море тоски, то в страх, то в шальное геройство – когда поглощают пески следы моего беспокойства – во сне, наяву и в бреду, впадая в терпенье дороги, - я знаю, куда я впаду, куда я впадаю в итоге, приняв на себя маету пожизненно шарящей зондом души, преступившей черту, положенную горизонтом…
Октябрь Молочный воздух стелется, зыбуч – с овчинку небо и земля с коврижку, и жмет слезу из поседевших туч пустых полей детдомовская стрижка. О кто не умирает в октябре! Не навсегда – до следующего раза, до льдистой вспышки света на ребре октаэдром застывшего алмаза… Октава, завершаясь нервным "си", лишает очевидности исхода: не жди, не верь, не бойся, не проси – у ангела нелетная погода; ему сплошная облачность претит – молочный воздух нынче непроезжий. И лишь слеза из тучи долетит, чтоб утонуть в кисельном побережье.
Поле Чудес Это поле. Поле Чудес. И неважно, в какой стране. А за полем чернеет лес. А у леса названья нет. А на поле не сеют рожь, не ветвится на нем горох… Но придешь сюда – нехорош, а уходишь – не так уж плох. А в лесу – зоопарк страстей. Там пирует шальная ночь. Не пускай в этот лес детей, а особенно – если дочь. И на что тебе сдался лес? И зачем тебе сеять рожь? Видишь – поле. Поле Чудес. Или фокусов. Ну и что ж! Понимаешь родную речь? Это Поле. Здесь хорошо. Не тебе его пересечь. Ну, куда ты, дурак, пошел?!
* * * Фонарь, дымящий в воздухе морозном. Дорожный скрип толченого стекла. Обернута бумагой папиросной ночная мгла. Она проистекла из вечных зимних сумерек. Три тени у фонаря – их лучше обойти. Год кончился внезапно, как терпенье, но с худшим результатом. От пяти отнимешь пять, и, нечто получая от бублика – ни спицы, ни оси – катись домой, прими покрепче чая и в первый раз о помощи проси... _________________ © Аргутина Ирина |
|