Дождь

Стемнело. В поздний час вопросов 

тревожит душу тишина,

и перекличка паровозов

в притихшем городе слышна.

И в полнолунье спится плохо,

когда в конце концов уснешь...

А утром новую эпоху

в душе откроет первый дождь.

Поэма мокрого асфальта,

от фар бегущая строка,

давно забытое контральто

в диапазоне «Маяка»

и влажный запах предвкушенья

весны ли, жизни – не поймешь,

и он не требует решенья – 

обычный дождь. Как в детстве – дождь.

               Метаморфозы  

 Светленький мальчик становится темно-русым. 

  Устная речь превращается в запись мелом 

  где-то на черной доске. И совсем уж грустно: 

  черная прядь начинает светиться белым.  

  Розовый свет превращается в синий полдень 

  (это не так уж плохо, когда не в серый). 

  Ищешь прозрачное слово – а что находишь? 

  И все равно произносишь. А чувство меры 

  не в состоянии строгой своей печатью 

  остановить теченье часов и речи. 

  Божьего дара отчаешься ждать в молчанье, –  

  вот потому и довольствуешься человечьим. 

  И превращаешь в радугу серый отблеск 

  (что называется в физике преломлением), 

  и поглощаешь черный. И копишь звезды 

  в выпитой мгле – для нового Сотворения.

                 Играй! 

 Играй, играй! Устали пальцы? 

  Ну что ж, немного согреши. 

  Твои свободные скитальцы 

  честней воспитанной души. 

  Тебя не слышно в общем хоре? 

   Какое горе! 

  Так спой своё – но не фальшивь. 

  О бедный, бедный! 

  Как хочется звучать победно, 

  струной звенящей, горлом медным 

  отправить звук за облака, 

  чтоб на века. 

   Ну, а пока... 

  Играй, играй! Не отвлекайся! 

  Пускай не слушаются пальцы, 

  устало звуки торопя, – 

  играй – пока еще любя, 

  твой нежный мальчик, твой ребенок, 

  чей слух непогрешимо тонок, 

  стоит и слушает тебя…

                               *  *  *  

  Я не буду тревожить солдат и бесчисленных слуг: 

  их не водится там, где губительна тяжесть венца, 

  где всего и забот – сохранить оперение рук, 

  да водой ключевой напоить молодого птенца. 

  Мы глотнем серебра и взлетим высоко. Нипочем 

  злое солнце крылам: наши перья из кожи растут. 

  И всего-то забот – не заплакать, когда горячо, 

  да порывами ветра взбодрить молодую листву.   

  И когда полетим – не на юг, не на запад – наверх, 

  то сбежится народ – 

  посмотреть на невиданных, нас. 

  Не солдаты, не слуги, а каждый из них – человек, 

  и всего-то забот – 

  чтобы вспомнить об этом хоть раз.

                          *  *  * 

  Земной хребет изранен и пробит: 

  упорно, как герой в последнем акте, 

  взамен цветов растет из недр гранит – 

  земли несостоявшийся характер. 

  А я опять бросаю семена, 

  ропщу на бесполезные усилья 

  и ощущаю, как гудит спина – 

  мои несостоявшиеся крылья. 

  Пойду пешком по камню и пескам 

  сквозь боль и страх – они, конечно, против – 

  наверх. Туда, где ветер у виска 

  в последнем – состоявшемся! – полете. 

                      *  *  * 

  Раки ходят задом наперед 

  в одиночку. Путь у них не гладок, 

  но недолог. Мой – ужасно длинный: 

  отстаю – сверлю глазами спины, 

  а немного вырвавшись вперед, 

  чувствую мишень между лопаток. 

  Тяжесть атмосферного столба 

  заставляет горбиться привычно. 

  Финиш скрыт, отчетлива судьба, 

  а борьба с собой проблематична. 

  Гладкость слов страшней, чем гладкость льдов, 

  мягкость губ нежней, чем мягкость снега. 

  Тяжелы полгода холодов. 

  Сани, сани… где моя телега, 

  где моделью солнца – колесо, 

  где скрипит степное стрекотанье, 

  где тепло, тепло, тепло – и все! – 

  и живет свободное дыханье.  

  Там, где травы сердце опоят, 

  от ветров не трескаются губы. 

  Я ношу блистательный наряд – 

  он не спрятан под полами шубы! 

  Где… А здесь все шубы да снега 

  на пути, и лед совсем не гладок, 

  и стрелок по имени Пурга 

  целится в мишень между лопаток. 

                   *  *  * 

  …Впадая в ручьи и снега, 

  впадая в июльские травы 

  с упорством лесного зверька: 

  для жизни, а не для забавы,   

  впадая в затишье томов, 

  хранящих достойные мысли, 

  в застывшую мудрость умов, 

  в хваленую азбучность истин,  

  то в ярость, то в море тоски, 

  то в страх, то в шальное геройство – 

  когда поглощают пески 

  следы моего беспокойства – 

  во сне, наяву и в бреду, 

  впадая в терпенье дороги, - 

  я знаю, куда я впаду, 

  куда я впадаю в итоге, 

  приняв на себя маету 

  пожизненно шарящей зондом 

  души, 

  преступившей черту, 

  положенную горизонтом… 

             Октябрь 

  Молочный воздух стелется, зыбуч – 

  с овчинку небо и земля с коврижку, 

  и жмет слезу из поседевших туч 

  пустых полей детдомовская стрижка.   

  О кто 

  не умирает в октябре! 

  Не навсегда – до следующего раза, 

  до льдистой вспышки света на ребре 

  октаэдром застывшего алмаза… 

  Октава, 

  завершаясь нервным "си", 

  лишает очевидности исхода: 

  не жди, не верь, не бойся, не проси – 

  у ангела нелетная погода;   

  ему сплошная облачность претит – 

  молочный воздух 

  нынче непроезжий. 

  И лишь слеза из тучи долетит, 

  чтоб утонуть 

   в кисельном побережье. 

           Поле Чудес 

  Это поле. Поле Чудес. 

  И неважно, в какой стране. 

  А за полем чернеет лес. 

  А у леса названья нет. 

  А на поле не сеют рожь, 

  не ветвится на нем горох… 

  Но придешь сюда – нехорош, 

  а уходишь – не так уж плох.   

  А в лесу – зоопарк страстей. 

  Там пирует шальная ночь. 

  Не пускай в этот лес детей, 

  а особенно – если дочь.  

  И на что тебе сдался лес? 

  И зачем тебе сеять рожь? 

  Видишь – поле. Поле Чудес. 

  Или фокусов. Ну и что ж!   

  Понимаешь родную речь? 

  Это Поле. Здесь хорошо. 

  Не тебе его пересечь. 

  Ну, куда ты, дурак, пошел?! 

                     *  *  *

Фонарь, дымящий в воздухе морозном.

Дорожный скрип толченого стекла.

Обернута бумагой папиросной

ночная мгла.

Она проистекла

из вечных зимних сумерек.

Три тени

у фонаря – их лучше обойти.

Год кончился внезапно, как терпенье,

но с худшим результатом.

От пяти

отнимешь пять, и, нечто получая

от бублика – ни спицы, ни оси –

катись домой, прими покрепче чая

и в первый раз о помощи проси...

_________________

© Аргутина Ирина