* * *

Весна близка — и ближе только локоть
(кусай, кусай, раз хочется страдать).
Тащу апрель, как воз навозный — лошадь,
дожившая до пахоты опять,
и чавкает суглинок под ногами,
едва сойдёшь с асфальтовой тропы,
а мир безволен, точно спящий Гаммельн
за час до пробуждения скупых.
Преобладает ржа, тоска и охра,
пророчат тучи к вечеру мигрень,
и мнётся полосой нечистой гофры,
пав на поребрик, чахленькая тень
от холода уставшего каштана.
Иду.
Иду.
Куда, к кому, зачем?
Туманна даль, что, в общем-то, не странно,
в преддверии разлившихся дилемм.
Всё тусклое и среднее, как возраст,
и созревает кризис на глазах.
Но если есть подобие и образ,
то есть и путь, колеблющийся прах?
Не знаю.
Много думаю.
Не вижу.
Иная ночь, что вечности сродни,
позволит посмотреть намного выше
той плоскости, где памятный гранит
венчают имена, заслуги, даты
и прочее, пустое за чертой,
где ждёт флейтист обещанной оплаты
за плотский обезмысленный покой.
Но всё, что свыше, мне не подчинимо —
не вынести такое,  не объять.
Нисходит день, как в Трою — доктор Шлиман.
Закрыта электронная тетрадь,
но кажется в скупом на свет рассвете:
ещё бы вечность —  главное пойму,
да жизнь идёт, как гаммельнские дети, —
тропой в непознаваемую тьму.

                   * * *

Я здесь, я нигде, я мир, я никто.
Иду в междужизни от даты до даты.
В свой срок, открывая природу пустот,
вгрызётся лопата,
разрежет и вскроет непаханый пласт
невидимых смыслов в утробе суглинка,
и кто-то оплачет, а кто-то воздаст:
«Покойся, личинка!»
И «Вечную память» затянет фальцет,
в почти что живых не вселяя надежду.
Для плоти распад неизбежный процесс —
ветшает одежда.
Я здесь, я нигде, я мир, я никто.
Я жду в междужизни, как прочие люди, —
в свой срок всё вернётся, и свет золотой
вновь скажет: «Да будет…»

                       Ура?

Ура-патриотизм кондов и страшен —
разит кровавой юшкой за версту.
Творцы иллюзий спят в стеклянных башнях,
уверовав, что их превознесут
до пятого, но лучше бы седьмого
колена, где законы не в чести.
Под ряс(к)ой верных слов укрылся омут
такой гнилой, что, господи прости,
но не сдержать блевотные позывы.
Хотя, пока возможно, — проходи,
молчи, не думай.

В будущем счастливом
всегда найдутся мудрые вожди,
которые решат, найдут, назначат:
рабу — плетей,
колхознику — оброк,
народу — цель,
цензуре — ключ к аттачам
и — миру — мир! — себя на вечный срок.

Смотреть назад — из меньшего — бессильно,
но время крепко держит за хитон:
утратив разум, машут руки-крылья,
и то, что вместо, бьётся в унисон. 

Смотреть, вернуться, ждать и слушать

Смотреть на звёзды — долго, до озноба,
пока твоя густая темнота
не выйдет словом — вышепчется, чтобы
стать частью той, что в небе разлита.

Вернуться в дом — пустой, ничьей, безгласной,
усесться к печке под шершавый бок
и ждать, когда уснёт простое счастье
огня и света.

Тени в потолок
упрутся, показав границу роста
(проекция — иллюзии родня),
и дальше будет всё легко и просто,
ведь просто жить — не поезд догонять.

Лежать без сна в простуженной кровати
и слушать, как безродный домовой
шуршит лоскутьем дней былых и платьев;
качая облетевшей головой,
перечисляет чад и домочадцев
по памяти, по ветхим именам,
по веткам рода, что не зеленятся,
хотя и к ним была земля черна.

Убежище моё у края Гончих,
пусть обойдут тебя и зло, и слом,
ведь если дом умрёт — и я закончусь,
но до того при сердце поживём. 

Есть что-то длительное в марте

Есть что-то длительное в марте
и запредельное, как смерть.

...Ты нацарапаешь на парте
пронафталиненное "мреть",
а твой сосед, дурак ушастый,
покрутит пальцем у виска,
и ты, отверженная каста,
зевнёшь.

Вселенская тоска,
что Цезаря душила, может,
в его последний стылый день,
навалится и подытожит:
— К доске!

Превозмогая темь
от неученья душных формул,
взойдёшь Болейн на эшафот,
но грянет, соблюдая норму,
звонок и вновь тебя спасёт.

Сосед, ухмылисто-щербатый,
с печатью тлена на челе,
опять порадует цитатой
о самом древнем ремесле,
но ты с величием матроны
всандалишь в низкий лоб щелбан
и, осчастливив гегемона,
вернёшься в мир фата-морган...

Альбом о прошлом.
Стынь в мансарде.
И больше некуда взрослеть...

Есть что-то тягостное в марте
и неизбежное, как смерть. 

Держи меня, когда земля не сможет

Как лис по следу, день скользит к закату,
к неспешному мгновенью терпелив,
и рвутся в небо дети листопада,
но манит притяжение земли.

Срываясь с ветки, падают в секунды,
где въяве непрописанный закон
един для всех  — «возможно всё...», но с чудом
сезон падений вновь не сопряжён.

Я где-то между, странная частица,
идущая теченью вопреки,
и надо бы куда запропаститься,
да людно в лабиринтах.

Вечер тих.

Два мира дышат — внутренний и внешний —
размеренно, но всё ж не в унисон,
и в ручке снова исписался стержень —
а миг застыл, чарующе небрежен,
и солнце съел заоблачный грифон.

...Держи меня, когда земля не сможет —
за шлейф надежд, за призрачность крыла.

Мы дети листопада.
Да.

Но всё же — источники спасённого тепла... 

Принимай неизбежное

Не отзывайся, пока она ходит вокруг да около,
выманивая тебя на голос подобно сладкоречивой сирене.
Не поддавайся на провокации скользящего шёлком локона —
он многажды перекрашен и давно сам в себя не верит.

Впрочем, нет смысла в увещеваниях, пропадут втуне.
Принимай неизбежное, открывай шлюзы, утопай в нежности.
У неё в роду шальные пульсары и неукротимые лисы-кицунэ,
а также одна куртизанка, владевшая даром изящной словесности.

Будь готов к чудесам — она их выпекает быстрей, чем пончики,
но не вздумай ахать, если чудо не дастся в руки.
Она, конечно, не ангел — так и во ржи растут колокольчики,
зато с ней быстро проходят приступы душной скуки.

Но всё же, пока она только ходит вокруг да около,
уже подобрав ключи, но вволю не наигравшись,
подумай, ощущая всем сердцем скольжение огона* —
от таких никогда не уходят.

...Даже расставшись.

______________________________________________
* Огон, мор. обнос снасти вокруг чего петлей, удавкой; петля.
В польском языке - "хвост" 

С утра охотились на ведьм

С утра охотились на ведьм,
потом в таверне пили пиво.
Хозяин, бурый как медведь,
косился сумрачно.
Не диво...
Весь вечер дергалась щека,
и левый глаз сводило тиком.

...Была легка её рука
и пахла зрелой земляникой,
но жар пощёчины взорвал,
отравой пробежал по жилам.
Гнев,
голос зверя,
дверь,
подвал,
зажатый рот...

Собака выла.
Тоска росла, как снежный ком,
и пьяный гогот отдалялся.

Он дождь ловил иссохшим ртом.
Мистраль предзимнего Прованса
бил по лицу.
Ещё, ещё.

Он помнил многое, но это...
Забыть бы хрупкое плечо,
бездонность глаз и зёрна света,
со смертью ставшие ничем...

Потом, на дружеских попойках,
он избегал подобных тем —
сводило глаз, и было горько.

Не жил, но умер.
Не воскрес,
хоть на Суде имели вес
следы копыт на той дороге,
которой в заповедный лес
ушли её единороги. 

То ли правда, то ли кривда

То ли правда, то ли кривда, день на ночь давно похож.
С купины неопалимой лист осмоленный сорвёшь,
опоздавшая родиться, поспешившая уйти.

То ли дева, то ли птица тихо плачет впереди —
Гамаюн, печали множа, вяжет тошную тоску.
Позабыв и запах кожи, и рельеф высоких скул,
не изжить никак недужность ожидания любви.
Значит, перспектива — грабли в окруженье ржавых вил.

Вилка — тоже перекресток.
Так замри же и постой,
наблюдая, как играют под ракитовым кустом
все украденные дети.
Гаммельн в смерть плывёт как кит.

Пусть в тебе от всех подальше что-то важное болит —
улыбайся через силу.
Слушай, как бежит река,
размывая плоский берег силой злого молока.

То ли кривда, то ли правда...
Кружат кони над рекой.

...А спешить уже не нужно — этот мир , похоже, твой. 

Ведьмина сказочка

Ведьмино брезжит время, третий заветный час,
до петушиных криков — вечность, до жизни — пропасть.
Теплится еле-еле ватт в двадцать пять свеча,
тянется нить и колет.

Свой сочиняя Локос,
бьётся с драконом долга в целом прекрасный принц,
да чарований быта не разрубить с наскока.

В небе давно не слышно белых и вольных птиц,
но не устанет ведьма верить в чутьё иголки.

Нужно молчать — пусть больно, пусть исколола в кровь
пальцы, касаясь ткани из непростой крапивы.
Если любовь и стоит — то не дворца и крон,
только вот если просит — то запредельной силы.

Значит, сжимая зубы, снова сплетать в ночи
нити, слова и веру в то полотно, что сможет
выдержать междумирье, проклятых излечить
[жаль, не тебя, мой старший, жаль, не тебя, хороший...]

Время доело пряник, время достало кнут.
Свет просочился в щели,
вышел на поле пахарь.

Помни, признали чудом — значит, вот-вот распнут,
впрочем, сгодится ведьме хворост сухой и плаха.

Если гореть — то ярко, если любить — сполна.
Если расти — то в небо, если смотреть — то в душу.

...Нет в этой сказке точки.
Нет и покоя нам —
ведьмам, над чьей судьбою лебедь ничейный кружит...

_____________________________________
Локос (LoCoS — «Lovers Communication System»,
«система общения для влюблённых») —
искусственный язык для международного общения,
базирующийся на использовании пиктограмм и идеограмм.