Валерий Рыльцов, «Птица с перьями голубыми»
Таганрог: «Нюанс», 2012

Поэзия Рыльцова — неизбывно-драматический, глубинный, тормошащий гул, наброшенный на ритмико-мелодическое чередование нашей речи; ни на минуту не замолкающая, крайне неуютная мысль высокого накала. Подчас это пугает, будоражит, даже утомляет — особенно когда случаются длинноты (которые автор себе нередко позволяет). Но если «жизнь и поэзия одно», то разве можно так жить? И можно ли жить читателю со стихами Рыльцова? Ведь и без того жизнь непроста, а тут еще и остросоциальные ноты, внутренняя жесткость, при которой мир в стихах распадается и уничтожается (поэт убежден, что современная картина мира неотделима от реалий научно-технического прогресса).
Новая книга ростовского поэта — о любви. Может, с ней мы отдохнем, тихо порадуемся, задумчиво погрустим? Надежда на это вначале оправдывается: светлый эрос взволнованных стихотворений Рыльцова, светлых, бесконечно трогательных, дышащих благоговением перед женской красотой (пожалуй, больше физической, чем душевной), полны задушевности, искренности, доверительности и какой-то трогательной сердечной незащищенности. Однако вскоре он возвращается к своим любимым нотам, и мы вспоминаем: о да, действительность Рыльцова трагична, иногда — до предела; катастрофа в ней — как бы нормальная среда обитания человека, поэт, уверенно повышая температуру стиха, дает нам ощущение его подлинности (под оной я подразумеваю вовсе не душевную распахнутость и искренность, а другое — отсутствие дистанции между пережитым и выраженным). Его лирика «моментальна навек». 

Страсть приходит бушуя,
Я в нее на беду,
Словно в реку большую,
С крутизны упаду.

Поэт словно бы пишет только «покуда едок солевой раствор / в разрезах глаз»… Любовь для него — нет, не несчастье, скорее — горькое счастье. Оно наполняет душу — чтобы потом безжалостно опустошить ее, привести к состоянию тяжелого похмелья:

Заплачено за то, что утекло,
Свободой, кровью, норовом и нравом.
Так принимай граненое стекло,
Проверенную временем отраву. 

Перефразируя Гумилёва — что делать нам с рыльцовскими стихами?
Смело читать! Да, стихи Рыльцова — порой голос самой трагедии, это глубокие переживания, переложенные на ритмически-рифмованные всплески, — но тем самым они возвращают нас в гармонию, спасают от пошлости быта, упорядочивают жизнь. «Зачем же плакать, если можно петь?» — вопрошает Олег Чухонцев. Вот Валерий Рыльцов и поет:

Так воспоем, чего на свете нет,
И тем изменим очертанья света.
Суть отражений — воссоздать предмет,
Совсем не в том, чтоб потакать предмету.
И с этой несравненной правотой
Окрестный мир безропотно покинем,
Сойдемся за последнею чертой
В погибельном пристрастии к богиням.

                                           Эмиль Сокольский

                   *   *   *

Чем ночь темней, тем губы горячей,

Сухие и бессовестные губы,

Вблизи невзрачный протекал ручей,

Не щедро протекал, но и не скупо.

Да, впрочем, в самый раз,

Чтоб угодить любви,

Желающей весь мир завлечь в свои тенёта,

И в лунном молоке стояли визави

Два каменных божка – блаженных идиота.

Эрозия времён различия свела

К двум выступам у ней

И к выступу  мужскому…

Вздувалось из земли обилие корней,

А  привкус на зубах?..

Наверное, оскома 

От яблока того… 

Суть змеевых проказ:

Не унижать Творца, но умножать кумиры.

Так пусть в полночной тьме, являясь напоказ,

Уже в который раз от сотворенья мира

Два пришлых беглеца от пиршеств и торжеств

Друг друга обретут под хвойными венцами…

Великолепен  мир, где нет иных божеств,

Чем искус без лица с торчащими сосцами. 

Шалея от речей, по дереву стучи,

Покуда за окном безмолвствуют стихии,

Горит огонь в ночи, но здравствует ручей

И губы горячи, безжалостно сухие.

          *   *    *

Не беда, что заигран мотив

Поклонения женской природе…

Ты идёшь, каждый шаг освятив

Плавным вздрогом раскованной плоти. 

Так и надо, – прельщай и владей,

Полуголая прима сезона,

Затуманив верхушки грудей

Полумраком сквозного шифона. 

Оставляя щемящий зазор

Для гаданий о форме и цвете,

Пожирающий мужеский взор

Уловляя в прозрачные  сети. 

Я похожею силой влеком

Потакать побужденьям напрасным…

Усмехнись, проскользи языком

По губам, опалённым соблазном.

                      *   *   *

Сплетая слова, мы все больше лелеем длинноты,

Всесильных богов о продлении плоти моля,

И в голосе женском пленительней нижние ноты,

Как сладкое жало гружёного мёдом шмеля. 

На лужах лежат восхитительно-жёлтые листья –

Чеканная медь под сапожки вальяжных Медей,

Чьи влажные губы кинжальнее Божиих истин,

И жалит под дых колыханье тяжелых грудей. 

И медом движений отравлен бессильный рассудок,

Так в зале пустом не смолкает последний аккорд…

И сладкая горечь дрожит в коронарных сосудах,

И жертвенной нежностью выжжены стенки аорт.

           *   *   *

Не пиита, но оратая

Снарядив когда-то в путь,

Муза – девочка крылатая –

Упорхнула, не вернуть. 

Отряхай орехи-жёлуди, –

Незавидный урожай,

Музу с бедрами тяжёлыми

Принимай и ублажай. 

Есть в дубраве ли, в орешнике

Заповедные места,

Где смущают душу грешные,

Жизнью сжатые уста… 

Дай, потатчица-владычица,

Отдышаться от обид,

Пока в лист бумажный тычется

Заговоренный графит.

Что ни сложится, ни скажется

До последней запятой, –

Всё о долге, все о тяжести,

Всё о плоти золотой. 

И пока на солнце с пятнами

В задымлённое стекло

Мы глядели, – мглой закатною

Горизонт заволокло.

Что нам с рифмами-глаголами

Чёрный морок впереди?..

Муза с бедрами тяжёлыми,

Пощади, не уходи.

      *     *     *

Страсть приходит, бушуя.

Я в неё  на беду,

Словно в реку большую

С крутизны упаду. 

Хоть река беспредельна

Под названьем – любовь, – 

Заболочена дельта

У реки, у любой.

Это только в истоках

У любой, у  реки

С непорочной истомой

Так чисты родники.

И потом уже только,

Поразмыв берега,

Вдалеке от истока

Разольётся река.

В том напрасны укоры,

Что, разливы любя,

Столько всякого сора

Она примет в себя. 

Хоть безумствуют где-то 

Среди скал родники –

Заболочена дельта

У любой, у реки. 

Все никак не отпустит

Эта давняя боль:

Есть истоки  и устье

У реки, у любой.

              *   *   *

Составим в круг гранёное стекло

И оглянёмся в пустоту за нами,

Туда, где было жарко и светло,

Где самозванка с влажными губами

Глядела нагло иль из-под платка

Пугливо озиралась оком ланьим…

Где грубо оттопыривало ткань

У отрока,  готового к закланью.

Где некогда терзала и меня

Заглавная забава карнавала,

Туманя, баламутя и маня,

И низводя до уровня коралла.

Герой был юн и значит слеп и глуп,

И лик искал под маской расписною.

Голубоватым никелем каблук

Отблёскивал и делался блесною. 

Соблазны плыли с четырёх сторон

И, напрочь отвергая прозу быта,

Бесцеремонно пёр тестостерон,

Потворствуя горячке прозелита.

Та злая блажь мужского естества,

Что резала, вгрызалась и грозила,

Звалась любовью…

Чары колдовства

В конце концов утрачивают

Стихи ростовского поэта илу. 

Заплачено за всё, что утекло,

Свободой, кровью, норовом и нравом.

Так принимай, гранёное стекло,

Проверенную временем отраву.

__________________________ 

© Рыльцов Валерий Александрович