Юрий Кузнецов, один из самых значительных  русских поэтов второй половины ХХ века,  в своей статье «О державности поэтического мышления», помещенной в посмертно изданную  книгу его произведений «Прозрение во тьме» (Краснодар, 2007), пишет о том, что  «в женской поэзии существует только три пути: рукоделие (тип Ахматовой), истерия (тип Цветаевой) и подражание (общий безликий тип). Кто думает иначе, тот не понимает природы творчества». В эти же годы (восьмидесятые) Иосиф Бродский в ставших ныне знаменитыми «Диалогах с Иосифом Бродским» Соломона Волкова,  сказал: «Я считаю, что Цветаева - первый поэт XX века. Конечно, Цветаева».  Он имел в виду не только Россию.

   Я думаю, что спокойная, взвешенная оценка творчества и личности Цветаевой  Бродским является более адекватной положению вещей и справедливым  возражением  Кузнецову, оказавшемуся  нетерпимым к особым творческим индивидуальностям. Его самоуверенное отрицание  возможности иного подхода к великим именам беспочвенно и неэтично. Заявленное Кузнецовым легковесное суждение  говорит об  отсутствии у него  ясного представления  о  размахе  и  глубине творчества Ахматовой и особенно – Цветаевой.    

  В своей статье я коснулась некоторых характерных аспектов многоликого гения Цветаевой. Защищать Цветаеву мне не пристало – она сама за себя ответит блестяще. Размышлять и писать о ней – восхищение, уходящее в трагедию. Трагедия туманится временем. Восхищение и благодарное удивление её личностью остаются.   

                                                                      *                    

  Есть люди, живущие в постоянной буре – в стихии эмоций, почти неподвластных контролю руководящего разума. Эти люди то счастливы моментом, то несчастны в последующий день, и тем бывают трудны в общении с окружающими и порою бедственны сами для себя. Таковы образы некоторых героев и героинь Достоевского. Например, Настасья Филипповна из «Идиота». Но это собирательный образ, созданный из потока жизненных впечатлений и личных потрясений. 

 Есть другой человеческий тип: это люди, вся жизнь которых ими спланирована, размерена. Рассчитан каждый шаг; каждое слово, поступок, действие имеет свое предусмотренное раз и навсегда место. Как правило, у них всё в жизни течет гладко, всё – ожидаемо, надёжно и,  наверно, безошибочно.. Вспоминается Штольц из гончаровского «Обломова».

    Поэтическое отображение реалий мира и себя в мире чаще всего возникает, конечно же, из нахлынувших чувств, потока чувств, иногда превращающегося в бурю – у тех, кто по природе своей подвержен бурям. Однако, какая-то внутренняя сила смиряет бурю, оставляя лищь свежий, достаточно крепкий ветер. Эта сила – способность  аналитического взгляда на собственные поступки и порывы. Именно такой процесс для творца плодотворен и результативен. Поэтическая бригантина, стройной и прекрасной, выплывает на  простор к читателю.      

 Личность Цветаевой сложна. Она натура глубоко эмоциональная, страстная, увлекающаяся, но вместе с тем с сильной волей и с энергичной коррекцией  своей безбрежной эмоциональности. В то же время она несравненный аналитик своего творчества, собственных творческих исканий (да и вообще творчества интересующих её индивидуальностей в поэзии). Ее высказывания  об особенностях  процесса  поэтического творчества чрезвычайно глубоки и точны. Изучая ее черновые записи, дневники, рабочие тетради (которые так важны ныне и для понимания текущей работы Цветаевой, и для приобретения собственного опыта творчества), понимаешь, что тема-замысел произведения  у неё,  быть может, рождалась  стихийно, но вдохновенная   работа шла длительно, трудно, упорно, придирчиво к каждому внезапному слову.  Казалось бы, надо назвать вдохновением  возникновение – рождение  темы, увлеченность замыслом. Ведь дальше идет шлифовка, уточнение. Но Цветаева уверенно записала в дневниковых тетрадях: «Вдохновение. Есть священный инстинкт… – оберегающий   нас от доверия к слишком легко давшемуся. Стихотворение, написанное в 10 мин., всегда подозрительно…» (НСТ, 306-308). В этих же дневниках поражает  формулировка: «Мой дом – лбы, а не сердца»! (НСТ, 132). Она сжимала свою природную  эмоциональность, брала «в ежовые рукавицы» страстность натуры – вот о чем говорит эта  краткая, как выстрел,  цветаевская фраза-формула. А как замечательно она соединила стихию поэтических, да и вообще человеческих, чувств с волей человеческой (не Божественной!) в «Поэме Воздуха»:

                                      Полная оторванность

                                      Темени от плеч 

                                      Сброшенных…

                                      Полное и точное 

                                      чувство головы

                                      С крыльями…

                                      В полное владычество… 

                                      Лба.   

                                                                             (III, 144)

     Разве это не то же, что она  заявила в статье «Искусство при свете совести»: 

  «Гений – высшая степень подверженности наитию – раз, управа с этим наитием – два. Высшая степень душевной разъятости и высшая – собранности. Высшая – страдательности  и высшая – действенности » (V, 348). Вот такими полярными качествами определила Цветаева одаренность и труд гения… Надо полагать, что  ими – по Цветаевой – должен обладать каждый поэт-творец. На наитие и безудержное вдохновение  постоянно  должна быть управа!

 Цветаева обладала этими качествами и смела упрекнуть Пушкина в невнимательности, когда подметила у него, с её точки зрения, слабую, неточную строку. Я, очень скромный автор, быть может, нескромно вмешалась в «диалог» великих и попыталась оправдать Пушкина (1). Но Цветаева строже и придирчивей, и я извинилась за вмешательство в их, воображенный мною диалог.                 

  В «Вольных этюдах» в книге «Цветаева и Пушкин» я сравнила по страстности и напряженности чувств Цветаеву с Пушкиным, отвергнув Ахматову, ибо где у последней  «страстность? Динамичность, напряженность чувств? Где пламень пушкинский? Безграничность любви и швыряние жизнью, чтоб «пускай умру, но пусть умру любя!»? (2) . Всё это только у Цветаевой. По этому поводу её можно цитировать бесконечно. Даже трудно сделать выбор для примера:

                                     Любовь! Любовь! И в судорогах, и в гробе

                                     Насторожусь – прельщусь – смущусь – рванусь.

                                     О милая! Ни в гробовом сугробе,

                                     Ни в облачном с тобою не прощусь.

                                     …………………………………………..

                                      Нет, выпростаю руки – стан упругий

                                      Единым взмахом из твоих пелён.

                                      Смерть, выбью! – Вёрст на тысячу в округе

                                      Растоплены снега – и лес спалён.

                                                                                                  (I, 570)   

   Страсть любовная, страсть творческая, –  но  только страсть: внутри неё – в груди, в мозгу. В душе и теле. Потому она как бы в сердцах упрекает Афродиту:

                                            Бренная пена, морская соль…

                                            В пене и муке –   

                                             повиноваться тебе – доколь ,

                                             Камень безрукий?

                                                                                  (II, 63)

     Стихию страсти трудно покорять. А нужно. И Цветаева всё время это делает. Например, когда она заявляет:

                                                        Поэтов путь: жжа, а не согревая,

                                                        Рвя, а не взращивая – взрыв  и взлом, –

                                                        Твоя стезя, гривастая, кривая,

                                                         Не предугадана календарем!

                                                                                                             (II, 184)

Или же, когда восклицает: 

                                                       Что же мне делать, певцу и первенцу,

                                                       В мире, где наичернейший – сер!

                                                       Где вдохновенье хранят, как в термосе!

                                                       С этой безмерностью

                                                       В мире мер?!

                                                                                                (II, 185)

   Она вся в напряжении, в волнении – что же делать?!

И если бушует еще одна категория страсти – ревность, она не жалеет той, с которой ей изменили! Какие унизительные сравнения она находит для нее. И тут ее мысль бунтующе работает на то, чтоб самую себя обуздать в своей ревности, так как ведь незачем ревновать, когда:     

                                               ………………………………….

                                                    Как живется вам с товаром

                                                    Рыночным? Оброк – крутой?

                                                    После мраморов Каррары

                                                    Как живется вам с трухой

                                                    Гипсовой?

                                                                                             (II, 242)

   И жизнь свою страстную, мятежную (хотя внешне Цветаева сдержанна и даже суха) она обуздывает, сопротивляется её жестокому влиянию:

                                                Не возьмёшь мою душу живу!

                                                Тáк, на полном скаку погонь – 

                                                 Пригибающийся – и жилу

                                                 Перекусывающий конь

                                                 Аравийский.

                                                                                (II, 251)                                     Разве это не следование всю жизнь закону деятельности гения – управы  с наитием при высшей душевной разъятости,  управы с разъятостью своею собранностью, сопротивлением?! Любая страсть – это стихия, это буря. Цветаева  пребывает в постоянном одолении их. И сила её мысли равна силе этих страстей. Поэтому состояния и наития, и управы с ним длятся до конца дней. И мы не знаем по сей день, кто победил, стихия ли безмерных чувств или Разум. Ведь она написала, что «мысль – тоже страсть» (НСТ, 12)   

  Слово «стихия» пришло к нам из античной Греции, где stoichéton (элемент) обозначало понятия первоначальных элементов мироздания, какими полагались вода, воздух, огонь, земля. Из этих элементов Демиург создал мир. В основе этих элементов подразумевалась бескачественная  сущность – материя, которую, говоря словами древнегреческого оратора Диона Хрисостома (Златоуста),  «даже не всякий бог может разлагать на составные части и, по-разному сочетая их друг с другом, создавать различные виды существ и растений…» (3) . Я вспомнила об этом потому, что Цветаева, конечно, была создана из всех этих стихий: в ней было много огня, который она переносила в свои произведения, стоя на земле, как замечательная женщина во всех ее ипостасях, и воздух ее жизни был разгорячён, распален. Она жила им. И когда его не стало, она задохнулась в безвоздушном пространстве. И огонь погас, и земля ушла из-под ног.

                                                          *

    В 1924 году Цветаевой написаны две поэмы, связанные между собой одними и теми же героями (автор и её возлюбленный), и только вместе создающими сюжет любви, угрозы расставания, драмы расставания: «Поэма Горы» и «Поэма Конца». Интерпретации этих поэм в современной литературе столь различны, что рискую  высказать свой взгляд на эти произведения, отталкиваясь от размышлений о стихийных силах в натуре Цветаевой и ее же могучем интеллекте-разуме. Последний упорно контролировал порывы природных стихий поэта и женщины. Он же и сообщил  умение запечатлеть эту борьбу в словах.

   Диана Бургин в своем исследовании сюжета и смысла «Поэмы Горы». (4) все сюжетные и смысловые линии поэмы  повязывает с «грешной любовью», то есть гомосексуальностью автора поэмы, и хотя высказывает много интересных текстологических оценок поэмы, ее увлечение уводит далеко от реальных чувств и побуждений героев поэмы.

      Гораздо возвышеннее и одухотвореннее понимание многоликого символа Горы в книге Зинаиды Миркиной «Огонь и пепел» в главе «Гора». Не зря ее книга имеет подназвание «Духовный путь М.И.Цветаевой». Миркина так понимает: «Божество Горы хочет вызвать в человеке дух, высота и твердость которого равны Горе».(5) 

  Мне же кажется, что эти две поэмы («Горы» и «Конца») в напряжённом ритме раскрывают нам в последовательности две провозглашённые Цветаевой фазы как творчества, так и любви:  стихийную силу – наитие, опрокинувшуюся на влюбленных, в первую очередь на автора-поэта – в «Поэме Горы», и затем борьбу с нею, драматическое одоление-управу с ней, болезненную, длительную, мучительную – в «Поэме Конца». Вот она, стихия – наитие – любовь – страсть – жизнь! из первой поэмы:

                                                     …………………………………….

                                                     Гора горевала о страшном грузе

                                                     Клятвы, которою поздно клясть.

                                                     Говорила, что стар тот узел

                                                     Гордиев – долг и страсть.

                                                     ……………………………………

                                                     Виноградниками Везувия

                                                     Не сковать! Великана льном

                                                     Не связать! Одного безумия 

                                                     Уст – достаточно, чтобы львом

                                                     Виноградники заворочались,

                                                      Лаву ненависти струя.

                                                                                                       (III, 26-29)

     Очень интересна работа Е.В.Сомовой  о последовательных «наитии» и «воплощении» в цветаевском творчестве. Она так интерпретирует Цветаеву: «соотношение «наития» и «воплощения» («воплощение» это и есть процесс обуздания стихийного наития – И.К.) рассматривается Цветаевой только в категории временной последовательности. «Воплощение» по отношению к «наитию» не является этапом более низким.»(6). 

  Но вот как эти этапы  распределились  при описании страстей на две поэмы – чрезвычайно удивительно. Как ярко представлено в них, что и творчество-страсть, и любовь-страсть – по закону Цветаевой, проходят две фазы сотворения жизни! Ведь мы слышим, что исходя чувствами в первой поэме, она смиряет их во второй. И в каждом лирическом стихе – так. Наитие и воля. Но в этих двух поэмах всё грандиозно – и наитие, и воля.

   Гора – и Любовь, и в то же время тесные каноны праведной любви: «гора заповеди седьмой». Гора – и  гóре на вершине Горы, и время, и память, и  один из миров мироздания. «Я не вижу тебя совместно/ Ни с одной: – Памяти месть» (III, 30). Под этим подразумевается, что не видит она  своего героя, даже спустя безжалостное время – отдельно от их совместной Любви.

     А «Поэма Конца» – управа со стихией страсти (Гордиев узел надо разрубить!) занимает куда больше (в два раза) страниц (значит и сил одоления стихии – в жизни), чем вспышка любви, на высоте которой уже терзают мысли о гóре необходимого расставания  в «Поэме Горы»:

                                                       …когда над лбом – 

                                                       Уже не memento, а просто – море!

                                                                                                               (III, 27)

  Море горя?! «Над лбом» сказано не случайно. Над лбом – это значит над вместилищем ума, разума. И этот свой «лоб разума» она ощущает постоянно.

Вспоминает о нем и в «Поэме Конца» :

                                                 О не проигрывает –

                                                 Кто рвет! 

                                                Загород, пригород:

                                                 Лбам развод. 

                                                                            (III, 46)

  Не сердцам – лбам! Горевал и трудился лоб ее всю жизнь. Смирял страсти наития, вдохновения. «Мой дом лбы, а не сердца» – как уже было приведено выше из рабочих тетрадей 1932 года.

      Однако ее страдания расставания – тоже страсть, буря. И в эту бурю включается волевым усилием (лба!) смирение  страдания, как наития, которое без управы опрокинет жизнь. А надо выстоять, хотя любви и творчеству  поэта она даёт такое  ёмкое определение  словами  контрастного смысла  «Гетто избранничеств!».    

  Таковы две эти поэмы – «Горы» и «Конца», поэмы жизнечувствования в период описанного небольшого отрезка жизни и, конечно же, во все времена существования автора с горькой до трагичности управой своих страстей.       

   Удивительно парадоксальное заявление Цветаевой:  «Единственное, чего я никогда не ощущала стихией – любовь. Дружбу (Д) – да !» (НСТ, 237). Как она придирчива к себе, разбирая себя «по косточкам»! Ведь  всё ее  творчество –  стихи,  драмы, поэмы, сказки, письма (к Пастернаку, к Рильке, к Штейгеру…) – буйство страстей (стихий) любви. Пусть с незавершенностью ее, с отказом от нее, с невозможностью, несбыточностью ее. Но нет жизни без нее. Однако опять мы видим  границы  страстям- волнам любви: это  сложные размышления о том, что с ней происходит. Её письма, отправленные и сохранившиеся только    в тетрадях – философия её понимания своих чувств. Это страстные мысли! Возлюбленные не выдерживали такого напора  их, Принять и разделить, окунуться   в эти  водопады размышлений мог не каждый любящий. Получалось, да – страсть была мыслью, а  мысль – страстью, и  в таком  круговороте мысди и страсти пребывала Цветаева всю жизнь до последнего  трагического  отрезка её..

  Как трудно постигнуть крутые повороты жизненных и творческих умозаключений Цветаевой-мыслителя, у которой «мысль – тоже страсть». Страсть и сильная воля, не дающая страсти выходить из берегов. Поэтому тексты её творений так распахнуты, обнажая суть, и одновременно точны, конкретны. Цветаева – мастер формы, усиливающей смысл  произведения. И что очень характерно для Цветаевой – эпистолярное выражение любви не совпадало с внещним её отражением. Цветаева в жизни была сдержанна, и огонь чувств скрыт в глубине.

                                                                    *

     В основном  вышеприведенные жизненные коллизии происходили со зрелой Цветаевой и процитированные строки её стихов, написаны ею в зрелые годы, хотя по возрасту совсем молодой, тридцатилетней. Мыслительный аппарат же её центральной нервной системы с детских лет работал необычайно активно и как-то не по-детски. Об этом говорят её воспоминания («Мой Пушкин») об отношении своём, еще маленькой, дошкольной, к Пушкину, его смерти, персонажам его произведений. Её проживание стихотворения  «К морю» нужно изучать, как пример  развития интеллекта высокой заданности от природы. Девочка мыслила нестандартно.. В её голове уже закладывалась формула, гласящая, что «Мысль – тоже страсть», формула, изреченная и записанная во взрослой жизни. 

   Юность есть юность, даже если она пришла к особе, уверяющей, что она Душа-Психея, а не телесная женщина! Но она уже успела сказать, что силой и непокорством своей любви  «не умножит ряды безглазых и безгласных», то есть не умеющих постоять за себя!. В цикле «Дон Жуан» Цветаева заявляет, что она Кармен. Это значит – она свободна, как птица!

   Но здесь в её мировосприятие вламывается грубой силой Время, как категория, ощутимо создающая, новые грани мировосприятия и новое, обострившееся жизнечувствование. Это были жестокие 1917-1919 годы Марина Цветаева теряет полностью благополучие жизни, дом, одну из дочерей. Муж, офицер белой армии, исчезает  в хаосе исторических событий. Цветаевская  бессонная мысль выхватывает из Времени и личной судьбы новые штрихи, Новые впечатления вырастают в новые умозаключения, умозаключения превращаются в ёмкие поэтические строки..

  Она составляет фрагментарную поэму «Лебединый стан»  из   горячих, поначалу самостоятельных стихотворений, написанных в России, отразивших ход  исторических  событиий и личное проживание их. Уже за рубежом, вне России, «аполитичная»» Цветаева почувствует себя оказавшейся в политическом поле тех жестоких лет.. Поэтические отражения  переживаемых моментов так естественно и невольно  становятся основой её политической заинтересованности. Заинтерессованности страстной, что и выливается  в   строки, как бы резюмирующие происходящую человеческую беду - точные, правдивые цветаевские строки.       

    Муж, Сергей Эфрон – Белый лебедь, Лебединый стан –белая армия, потерпевшая поражение. Цветаева полна переживаний за своего Белого Лебедя, но она мудрая женщина – она прощает красному изгнание белого (в стихотворении «Чужому») и призывает протянуть руки, склонить клинки:

Есть у меня моих икон

Ценней – сокровища.

Послушай, есть другой закон,

Законы – кроющий!

Пред ним – все клонятся клинки,

Все меркнут яхонты::

Закон протянутой руки,

Души распахнутой

        Никогда не дремлющая мысль привела её к  необходимости взаимного понимания и  прощения  воюющих , что   не скоро придет к генералам и политикам. Осмысление трагедии гражданской войны Цветаева просто и образно выразила знаменитыми строчками:

Вот рядком  лежат –

Не  развесть межой.

Поглядеть – солдат.

Где свой, где чужой?

Белый был – красным стал:

Кровь  обагрила.

Красный был – белым стал:

Смерть побелила. 

        Решение  - всех, и белых, и красных, любящих Россию и  по своему разумению борющихся за неё, считать  заслужвающими   прощения, пришло  к властным структурам страны не скоро – в конце XX  и в начале XXI  веков. Страстная, но  одновременно  безошибочная и бесстрашная мысль о трагичности гражданской войны  и равной боли за тех и за других, пришла к Цветаевой в  разгар событий. «Лебединый стан»  и об этом.

         Прошли годы. У неё родился сын Георгий с домашним именем Мур. Всей семьёй  в конце тридцатых они жили во Франции. Всё время думали о России. Для Цветаевой  она была «Даль, прирождённая, как боль,/ Настолько родина и столь -/Рок, что повсюду, через всю/Даль – всю её с собой несу!»…И было принято решение о возвращении. Для Эфрона      

И Цветаевой это возвращение было и невольным, и желанным, и ошибочным…    

                            *                                 

   Первыми  прибыли в Советский Союз муж Сергей Эфрон и дочь Ариадна. Она с сыном готовилась к отъезду. Шёл 1938 год. А в Европе началось то, что превратилось во Вторую мировую войну. Коварное Мюнхенское соглашение. Чехию делят как делят захваченное добро бандиты. Из письма Анне Тесковой (лучшей, преданной  приятельнице Цветаевой): «День и ночь, день и ночь, думаю о Чехии… Вся Чехия сейчас одно огромное человеческое сердце, бьющееся только одним: тем же, что и моё …. До последней минуты и  в  самую последнюю верю - и буду верить – в Россию, в верность её руки. Россия Чехию сожрать не даст…».

    Она никогда не читала газет. Она называла читателей газет «хватателями минут».

Теперь она каждое утро ждёт, когда Мур принесёт их, чтобы узнать новости.…

   Гитлер всё же «сожрал» Чехию. Цветаева полна негодования,  она опять  живет в кругу политических страстей! Страсти – это её стихия  Если бы она знала что ждёт Россию и её семью в России , она бы… Но у неё не было дороги назад. До отъезда по направлению к своей гибели  она продолжала волноваться  о Чехии. Смирять страсти, и политические  тоже, она умела – творчеством. В данном случае – беспощадным.    Кульминацией человеческой и политической (невозможно разделить) её причастности к происходящим событиям явились «Стихи к Чехии».Вот фрагмент животрепещущего протеста тому, что потрясло её, неравнодушную и бессильную,чтобы что-то изменить:

               Отказываюсь – быть,

               В Бедламе нелюдей

               Отказываюсь – жить,

               С Волками площадей…    

    Цветаева покидала Францию. Это был 1939 год. Она уплывала с Муром на пароходе. Со страхом и бесстрашием. В тетрадь, которая всегда была с собой, легли прощальные строчки (хотя она не знала, что мужа  уже не застанет, а дочь – на очереди): 

               Мне Францией – нету

               Нежнее страны –

               На долгую память

               Два перла даны,

               Они на ресницах

               Недвижно стоят

               Дано мне отплытье

               Марии Стюарт.

    Её мысль работала точно и прозорливо. Она не ошиблась.. Только смерть пришла  иначе.

                                                               *

В цикле «Стихов к Чехии» в стихотворении с первой строкой «О, слёзы на глазах!» есть и такие строфы:

О, черная гора,

Затмившая   -  весь свет!

Пора – пора  -  пора

Творцу вернуть билет.

……………………..

Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один – отказ. 

   Иосиф Бродский, назвавший Марину Цветаеву первым поэтом ХХ века, касаясь её творчества и мировосприятия, сказал: «Если содержание цветаевской поэзии и можно было бы свести к какой-то формуле, то это: "На твой безумный мир / Ответ один - отказ". И в этом отказе Цветаева черпает даже какое-то удовлетворение…» (7).

  Стихи к Чехии полны негодования. Это стихи страстного возмущения тем, что произошло в мире (не в личном мирке!), а отказ от контакта с Творцом -виновником  произошелшего  по Цветаевой - говорит о силе её воли, её духа. Цветаева  чувствует  себя  свободной, повелевающей своими страстями. Она была в жизни – в общении – сдержанна. Страсти обитали-посверкивали где-то в глубине. Мысли освещались их бликами, поэтому так необыкновенны: мысли – страсти.

                                                  Литература                                                                     

В тексте при ссылке на источник цитат из: «М.Цветаева. Неизданное. Сводные тетради. - М. Эллис Лак, 1997» использована аббревиатура «НСТ», с указанием страницы. Все цитаты из стихотворений М.Цветаевой приведены по Собранию сочинений в семи томах. - М. Эллис Лак, 1995 с указанием тома (римскими цифрами) и страницы (арабскими цифрами).

1. Кресикова И.А. Прикосновение к высокому диалогу. В кн.: Пророк и Сивилла, М; РИФ «РОЙ», 2004,стр.177-179.

2. Кресикова И.А. Цветаева и Пушкин.Вольные этюды. В кн.: Цветаева и Пушкин, М; РИФ «РОЙ», 2001, стр.133.

3. Дион Хрисостом. Об изначальном сознавании божества. В кн.: Ораторы Греции, М; Художественная литература, 1985, стр.302.

4. Бургин Диана. Опыт интерпретации «Поэмы Горы». Сборник докладов пятой цветаевской международной  научно-тематической конференции 9-11 октября 1997 года. - М; Дом-музей Марины Цветаевой, 1998, стр.233-244.

5. Миркина З.А. Огонь и пепел. Духовный путь М.И.Цветаевой. М; ЛИА «ДОК», 1993, стр.65.

6. Сомова Е.В. Умопостигаемое и эмпирическое. / Сборник докладов девятой цветаевской международной научно-тематической конференции 9-12 октября  2001 г.  - М; Дом-музей Марины Цветаевой, 2002, стр.228.           

 7. Иосиф Бродский («Диалоги с Иосифом Бродским». Соломон Волков) / «Звезда»,1997, № 1.

_______________________

© Кресикова Иза Адамовна