Интервенции в чужое информационное пространство 

Советское виртуальное пространство «разрушалось» вхождением в него фильмов, игрушек, предметов одежды и быта, которые несли в себе четкую отсылку на свое превосходство, что работало как идеологический конфликт, поскольку они были чужими. 

   Чужое пространство является не просто чужим, а чуждым. Оно никогда не хочет получать информацию, созданную по другой модели мира. Поэтому при выборе двух вариантов —  подавать информацию как чужую или как свою — предпочтение чаще отдается выдаче информации как своей. Иногда она может обрастать фактами из чуждой жизни, к примеру, когда свои поп-звезды покупают квартиры в Майами, но в таком случае это все равно своей информацией.

  Жесткая система отсеивания чужого, созданная СССР, особенно в предвоенное время, наоборот, создавала из чужого элемент привлекательности, поскольку запрещенное всегда более интересно, чем незапрещенное. В этом лежит существенный момент облегчения прохождения зарубежной информации в советское массовое сознание.

  Если физическое пространство традиционно захватывается и побеждается массой (огня или людей), то информационное пространство занимается иными сообщениями путем освоения чужих источников информации, которые сами начинают работать против, как это было, например, в случае перестройки. Виртуальное пространство подчиняется иным картинам мира с помощью захвата его отдельными произведениями, несущими эти картины мира. В последнем случае советское виртуальное пространство, например, «разрушалось» вхождением в него фильмов, игрушек, предметов одежды и быта, которые несли в себе четкую отсылку на свое превосходство, что работало как идеологический конфликт, поскольку они были чужими.

  Более сложной задачей становится разрушение имеющейся модели мира путем вводимой извне или изнутри информационной интервенции. Примером внутренней интервенции является информационная кампания «перестройка». В ее рамках были изменены оценки ключевых точек советской модели мира, когда «Ленин, партия, комсомол» из позитивно окрашенных перешли в разряд негативных. Причем до этого эти ключевые точки вообще не допускали никакого негатива о себе, о чем заботилась денно и нощно цензура.

  Это оказалось возможным не просто посредством снятия цензуры, а созданием мощного негативного потока об этих ключевых точках. Затем эти точки были заменены на новые. В этих процессах выросли новые спикеры и новые ключевые точки иной картины мира.

   Получается процесс со следующими составляющими:

- переход телевидения на критические позиции в новостях,

- появление новых отрицательных потоков в СМИ,

- возникновение новых спикеров, специализирующих на отрицательных потоках,

-  поддержка имеющимися СМИ этих спикеров и этих потоков,

- запуск старых, но запрещенных до этого спикеров и текстов,

- переход телевидения на «раскручивание» новых спикеров.

  Кстати, как и в случае всех оранжевых революций, становится «немодным» поддерживать старое, что сразу привлекает к этим новым потокам молодое поколение.

  Реально Советский Союз начал рушиться еще тогда, когда Горбачев выступал на тему Ленина и социализма. То есть в момент существования позитивного мейнстрима и негативной периферии информационного пространства. Но когда телевидение попадает, к примеру, в информационный конфликт между программой «Взгляд» и программой «Время», победа остается не за фактами, а за интерпретациями, которым и занимались взглядовцы. Это связано с тем, что интерпретации вводят правила, а правила, являясь другим уровнем, трудно, если это вообще возможно, опровергать фактами. Правила должны опровергаться другими правилами, произносимыми спикерами, к которым больше доверия. Если слова программы «Время» произносили хоть и известные, но просто дикторы, читавшие чужие тексты, то программа «Взгляд» строилась на прямом эфире и разговорах известных людей «без бумажки». Их интервьюировали тоже становившиеся тут же известными журналисты.

  США, к примеру, в борьбе с радикализмом в мусульманской среде стараются усилить голос более умеренных спикеров (писателей, ученых, священнослужителей) в их родной стране. То есть слабый контрголос получает дополнительное усиление, что позволяет ему на равных конкурировать с сильными голосами.

  Практически ту же задачу выполняли западные голоса в доперестроечный период, когда реально неизвестные люди, становившиеся диссидентами, получали возможность усиления своего голоса. Они становились известными фигурами, за которые «цеплялись» контрконцепции. Так Советский Союз жил в окружении антисоветского союза.

  Холодная война как информационная война была ареной борьбы идей. Но идеи существуют только вместе с теми, кто их передает. Идеи нуждаются в передаче на благодатную почву, и этот «островок» в советской жесткой системе контроля поддерживался с помощью такого медиасредства, как радио.

  Разбирая подробнее борьбу информационных мейнстрима и периферии, мы также можем воспользоваться идеей преднарратива, предложенной Бойе. Преднарративом является пока еще не оформленный окончательно будущий нарратив, предназначенный для циркуляции. В нем еще нет одной сюжетной линии, одного героя повествования и под. Уровень преднарратива оказывается самым важным для интервенций в общественное мнение. Все может быть введено только так, поскольку это единственный путь оспаривания доминирующего нарратива. Только преднарратив № 2 сможет внести в него нужный уровень сомнения, поскольку доминирующий нарратив защищен несколькими уровнями защиты. Это и консенсус элит, это и официальная защита в виде тиражирования его в СМИ и публичном дискурсе. Уровень преднарративов так не защищен и доступен для интервенций.

  Советский Союз был разрушен, как нам представляется, преднарративом вообще материального свойства. Это были бытовые вещи, которые демонстрировали неадекватность советской системы в чисто бытовых возможностях. Все (и особенно молодежь) в разные периоды хотели то джинсы, то шариковые ручки, то плащи-болоньи, то нейлоновые рубашки... Этот преднарратив породил в умах сначала маргинальный, а затем — в период перестройки — и доминирующий нарратив об отставании советской системы и о том, что переход к системе западного типа сразу же принесет золотые горы. В столкновении нарративов советский оказался побежденным западным нарративом.

  Нарративная война лежит в основе информационной войны длительного плана. Конкретная информационная операция может не нуждаться в смене картины мира. И это тоже понятно, поскольку смена картины мира требует и долгого времени, и достаточно больших ресурсов.

  Советская и несоветская картины мира все равно имели некоторые общие черты. Например, уважение к труду. Только в советской модели мира труд вел человека к званию Героя социалистического труда, а в американской — к тому, что человек становился миллионером. И с точки зрения чисто биологических мотиваций американская оказалась более привлекательной.

  Сначала бизнес, потом военные взяли сегодня на вооружение нарративы. И это понятно, поскольку все нуждаются в упорядоченной картине мира. А бизнес и военные, по сути, находятся в особом положении, поскольку действуют не только в конфликтной физической среде, но и в такой же конфликтной информационной и виртуальной среде.

  В этом конфликте возможен только один победитель. Но сегодняшний мир не хочет иметь побежденных. Поэтому в современных конфликтах пытаются создать двух победителей: один — реальный, другой — квази. И в этом лежит основной принцип эстетики современного конфликта.

  Все может быть введено только так, поскольку это единственный путь оспаривания доминирующего нарратива. Только преднарратив № 2 сможет внести в него нужный уровень сомнения, поскольку доминирующий нарратив защищен несколькими уровнями защиты. Это и консенсус элит, это и официальная защита в виде тиражирования его в СМИ и публичном дискурсе. Уровень преднарративов так не защищен и доступен для интервенций.

  Отсутствие «своих» жанровых единиц типа телесериалов автоматически ведет к вниманию к чужим. Это уже конкуренция внутри одного жанра. Если сегодня нет интеллектуального постсоветского кино, то зрители автоматически будут искать чужой вариант.

  Ускорение мира, убыстрение информационных потоков выдвигает и иные потребительские требования к информационной и виртуальной продукции. Она уже не может быть такой, как десять лет назад. К сожалению, литература и искусство не сделали такого же рывка вперед. Практическим единственным новым вариантом стали видеоигры, которые сразу же стали нести множество прикладных задач. Их стали использовать образование, военные и политики. Это становится каналом проникновения новых идей, способных трансформировать мир. 

http://osvita.mediasapiens.ua/trends/1411978127/interventsii_v_chuzhoе

_informatsionnoe_prostranstvo/ 

Формирование механизмов «гражданских» информационных войн 

Советский человек жил с ощущением, что у всех должны быть затянуты пояса. Поэтому контрнарративом был рассказ об отнюдь не аскетической жизни верхушки. Контрнарратив очень четко апеллирует к болевым точкам мастер-нарратива, на котором строится вся пропаганда. 

 Под «гражданскими» информационными войнами мы будем понимать корпоративные войны, политические баталии, экономические столкновения и подобное. Все это конфликтные ситуации, в которых активно может быть задействован информационный инструментарий. Холодная война также пользовалась этими моделями, поскольку она все время была нацелена на работу на чужой территории, что заставило ее конструкторов моделировать свои внешние по производству месседжи под внутреннее потребление.

  Можно выделить тактические и стратегические информационные интервенции. К примеру, советская цензура как защитный механизм могла реально реагировать в основном только на тактические интервенции, поскольку они носили прямой характер. Хотя все жалуются, что она искала подтексты и аллюзии, однако это достаточно трудоемкий процесс как для цензуры, так и для читателя, получавшего такой текст.

  Цензура не в состоянии была реагировать на интервенции, которые имеют более долговременные последствия. Сегодня, к примеру, возникла целая новая методология, получившая название Effects-Based Operations (EBO) [см. тут, тут, тут, тут и Davis P.K. Effects-based operations. A grand challenge for the analytic community. — Santa Monica, 2001]. С одной стороны, речь идет о фокусировании на результатах, подводя под них конкретные средства. С другой — о параллельной войне, включающей и невоенные средства.

  И самое главное — имея цель, можно расширить инструментарий по ее достижению. Например, использовать для военной цели невоенные средства: если нужно прекратить войну, можно заморозить военные счета командующего в швейцарском банке. То есть имеет место расширение пространства воздействия, хотя пространство целей сохраняется. Теперь возможно не только применение, но и планирование как инструментария физической силы, так и инструментария психологического или экономического.

  Конкретный опыт использования операций влияния в Ираке дает интересные результаты, где даже ошибки важны. Как пример можно привести следующее:

1) иракцы не смотрят на листовки, где много текста, необходимо крупное изображение и одно предложение,

2) детский англо-арабский разговорник был сделан в виде комикса, где женщина-полицейский выглядела как полуголая амазонка, поэтому родители запрещали читать такую книгу,

3) в плакате о демократии были использованы желто-красные цвета, в то время как красный там — это цвет страдания и муки, а желтый и оранжевый цвета пожаров и зноя.

   Все это было известно и использовалось. Только теперь такой тип воздействия получил новое теоретическое и практическое обоснование. Остановимся на некоторых стратегических особенностях таких коммуникаций; это будет касаться замен одного подхода другим. То есть единицы и каналы нас будут интересовать не в основной реализацией, а во взаимозаменах одних единиц другими, одних каналов другими. Например, стандартные единицы в виде сообщений СМИ меняются на слухи или анекдоты, чтобы охватить аудитории, с недоверием относящиеся к официальным коммуникациям.

   Запущенный в Ираке анализ слухов также демонстрирует новый подход (см. тут и Keller S.R. Rumors in Iraq: a guide to winning hearts and minds. Thesis. — Monterrey, 2004 / Naval Postgraduate School). Впрочем, новым этот подход можно назвать разве что с точки зрения дня сегодняшнего, поскольку у немцев во время Второй мировой слухи и собирались, и каталогизировались по месту и времени появления.

   Слухи в Ираке рассматриваются как способ определения среднестатистического иракского мнения. Но пока их не с чем сравнивать, нельзя понять, каковы тренды, поскольку раньше подобной работой не занимались.

   Есть четкая фиксация начала настоящих пропагандистских войн в истории человечества.   Этот момент процитировал из книги Рональда Сторрса один из командиров австралийского подразделения по психологической войне во времена вьетнамской войны. Это мемуары сэра Рональда Сторрса, в 1917 году ставшего, по его собственным словам, «первым военным губернатором Иерусалима после Понтия Пилата». В воспоминаниях написано следующее [Cloughley B. Washington's failures in psychological warfare]: «Наука военной пропаганды начинается, как мне представляется, не ранее, чем с 1914. У нас не было учебника, на котором мы могли основывать свои методы. Мы знали, что осторожная работа с общественным мнением была не сложнее, чем требуется среди людей другой расы, языка и религии. Статьи, графика и карикатуры, хорошие для Европы, часто производили негативный, иногда даже противоположный результат на Востоке».

Этот пример говорит о том, что перемещение сообщения в иную среду влечет за собою и смену разрешенности / неразрешенности. Возникает конфликт, который разрешается почти всегда в сторону того, что негатив — это правда.

  Мы можем говорить, что и содержание обладает подобными характеристиками. Одной из косвенных причин Арабской весны в Тунисе можно считать вышедшие из Викиликс рассказы о роскошной жизни правителя Туниса. То есть перед нами предстает несколько типов сфер, переходы между которыми запрещены для содержания: официальная, публичная, приватная. Приватное содержание (а благодаря Викиликс частные разговоры  очень часто становились публичными) при переходе в публичную сферу создало прецедент Жасминовой революции.

  Активируется (искусственно или естественно) нарратив, в рамках которого верхи живут в роскоши, а низы — в бедности, что требует революции (Купина для такой единицы употребляет термин сверхтекст, описывая официальный текст советского времени [Купина Н. А. Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции. — Екатеринбург — Пермь, 1995]). Но все же советским коммуникациям было легче, поскольку под них конструировали нового советского человека. Для чужого человека там многое было бы непонятным.

  А советский человек жил с ощущением, например, что у всех должны быть затянуты пояса. Поэтому контрнарративом был рассказ об отнюдь не аскетичной жизни верхушки. Когда просочилась информация о том, что при обыске на даче Георгадзе были найдены 20 килограммов ювелирных изделий и даже унитазы из золота наивысшей пробы, этого было достаточно без суда. Поэтому Георгадзе сам и застрелился. Контрнарратив очень четко апеллирует к болевым точкам мастер-нарратива, на котором строится вся пропаганда.

  По этой причине ведомство Андропова, расчищая ему путь к власти, распустило слухи о коррупции Гришина и Романова. Последнего обвинили в организации свадьбе дочери в Зимнем дворце и использовании при этом царского сервиза.

  Сталин использовал этот инструментарий в отношении Жукова, когда в результате негласного обыска в 1948 году было найдено бесконечное количество драгоценностей и дорогих вещей. Кстати, список этот начинался с 4000 м ткани.

  О себе же слухов Андропов не любил, вероятно, понимая их опасный характер. Яковлев писал: «Подобно Сталину, Андропов болезненно переносил разные анекдоты и слухи о себе. Ему приписывали убийства Кулакова и Машерова, само собой — смерть Цвигуна и Брежнева, покушение на Папу Римского, убийство болгарина Маркова, покушение на Рейгана и многое другое. Доказательств не было, но слухи прилипчивы».

При этом важны не только каналы для передачи сообщений, но и переходы между ними. К примеру, слух, став интернет-сообщением, оказывается доступным для СМИ, которые без боязни могут его перепечатывать.

   Имеем такую цепочку:

                              слуховой канал – интернет-канал – СМИ

  Есть интересный механизм удержания в информационном поле нужного источника, чтобы трансформировать в результате все поле. Назовем его «одинокий голос». Когда к этому одинокому голосу присоединяется мощная информационная поддержка, он теряет свой «одинокий» характер, становясь равновесным источником по формированию информационного пространства. Его пытаются удержать в неформальном публичном пространстве. Но на следующем этапе с ним начинают спорить в публичном пространстве, и в результате даже в такой дискуссии он приобретает характеристики настоящего игрока.

  Эти этапы превращения «одинокого игрока» в полноправного участника мы можем представить в следующем виде:

источник в неофициальном поле – дискуссия в публичном пространстве – источник смещен в публичное пространство

 Мы наблюдаем подобную ситуацию, когда Запад начинает поддерживать умеренных исламистов, предоставляя им площадки для выступлений. Собственно говоря, советские люди тоже читали разнообразную «критику зарубежной философии», чтобы получить информацию не о критике, а о самой философии.

  Перестройка начиналась по этой же модели «одинокого игрока», но потом сразу перешла на следующую стадию, поскольку все имеющиеся СМИ, за редкими исключениями, были отданы в руки «архитекторов перестройки». И массовая пропаганда одного пути была заменена на совершенно противоположную, но такую же массовую.

http://osvita.mediasapiens.ua/trends/1411978127/traditsionnye_mekhanizmy

_grazhdanskikh_informatsionnykh_voyn/ 

___________________________

© Почепцов Георгий Георгиевич