Есть значительное число прозаических и поэтических произведений , в которых главными героями оказываются музыканты. Некоторые из них — новеллы недавнего времени — представлены в данном кратком обзоре. 

                                            Транскрипция таланта

  Не будем держаться хронологии, поскольку контраст важнее, пусть и с обратной перспективой. Новелла «Клад, а не ребенок» французской писательницы Габриель Сидони Коллетт вошла в сборник « За кулисами мюзик-холла», изданный в 1913 году , практически накануне поворотного момента европейской истории.

    По форме это грустный монолог женщины, дочь которой в тринадцать лет стала маленькой звездой музыкального шоу, ведет себя и рассуждает по-взрослому, переживая только о том, что слишком быстро растет (за год вытянулась на 2 сантиметра и потому мать-белошвейка каждые две недели проверяет, не подросла ли юная артистка еще немного). Выступать она начала с девяти лет, исполняя роли детей в театральных постановках, что имело успех и одобрение зрителей. Потом юному дарованию пришлось поступить в мюзик-холл, поскольку в театре уже возрастных ролей не осталось, а привычка быть на сцене, искус славы, жажда популярности уже не отпускали рано позврослевшую артистку. Она воспринимает себя всерьез, держится соответственно, но огорчается только тем, что скоро придется менять амплуа.

  Учитывая, что ни школы, ни мастерства у нее нет, а пока она выезжает только на уверенности, памяти и голосе, как сообщает её мать, девочка понимает, что всё это окажется в самое ближайшее время невостребованным, а быть вне кулис, жить без ежевечерних представлений она уже не может. Своё пренебрежение к близкому человеку девочка резко и цинично объясняет лишь тем, что содержит семью, хотя дело, конечно, не только в одном умении зарабатывать деньги на своей характерности и внешних данных при некоторых способностях к пению, танцу и игре на скрипке. Ей хочется остановить не время, а саму природу, чтобы так, как есть, продолжалось бесконечно долго, чтобы успех и признание зрителей и впредь сопутствовали ей, но чтобы она при этом не менялась никоим образом. Понятно, что подобного не может случиться ни при каких обстоятельствах, что означает, что совсем скоро может случиться трагедия — и творческая, и житейская.

    Думая только о настоящем, как о будущем, юная мадмуазель, сама загоняет себя в тупик, не желая меняться в лучшую сторону, не стремясь расширять свои творческие возможности, не желая учится и соответствовать тому, что может от неё потребоваться в самом ближайшем времени. Итак, перед нами типичный вариант детского эгоизма, порожденного ранней популярностью и неумением соразмерить свои возможности и способности с реалиями обычной, хоть и богемной жизни.

    А есть и другой пример того, что происходит с вундеркиндами в искусстве. О нём написано в новелле «Скрипач» классика американской литературы Германа Мелвилла. Рассказчик здесь описывает, как его друг знакомит с внешне будничным человеком. Он, как и все остальные зрители, искренно, как двенадцатилетний мальчик по ремарке писателя, реагирует на гэги популярного клоуна в цирка, который открылся незадолго до встречи с героем истории на Бродвее. Писателю, чье литературное произведение провалилось после его публикации, новый знакомец представляется посредственностью, человеком, каких много вокруг. Но только тот начинает играть на скрипке, пригласив своих попутчиков к себе домой, становится понятно, что талант его действительно схож с гениальностью, как и утверждал друг рассказчика, устроивший это знакомство.

   Затем выясняется, что мужчина за сорок, который стал давать уроки игры на скрипке, чем и живет на самом деле, несколько десятков лет назад был кумиром толпы, истинным властителем чувств и мыслей любителей музыки, пользовался заслуженной известностью, имея возможность жить в соответствии  со своей славой и своими гонорарами. А потом ушел со сцены и удовлетворился будничной жизнью обычного человека. (Герман Мелвилл, автор легендарного «Моби Дика», а также «Белого бушлата», как и других романов морской тематики, не объясняет, почему так ярко и эффектно начинавший подросток, не продолжил свою артистическую карьеру. Заметим к слову, что новелла «Скрипач», опубликованная в середине девятнадцатого века, оказалась чуть ли не последним литературным произведением Мелвилла, который , бросив литературу, стал таможенным служащим в нью-йоркском порту.)

Таким образом, не так и важно, почему музыкальная деятельность очередного вундеркинда прервалась. Тому может быть множество причин и объяснений.

  Важно здесь как раз другое: музыкант, не растерявший в житейский перипетиях своего уникального дарования, трезво и правильно оценил свои возможности и , не изменив музыке, смог вписаться в те условия, которые поставили перед ним судьба и действительность. Вопрос не в том, кто прав в названных историях, на чьей стороне справедливость. И здесь разговор не о призвании, как таковом. А о том, что оказывается важнее его — умение спокойно и честно оценить свои возможности , как и мужество отказаться от того, что эфемерно и похоже на бесконечную гонку за суетным, за фетишем, который обманчив и соблазнителен одновременно. Конечно, лучше сохранить и свое дарование, и свою личность, то есть, выбрать золотую середину. Но такое случается и не всегда, и не у всех, поэтому две истории из некоторого прошлого оказываются не устаревшими и не столь уж нетипичными.

Каждая из новелл занимает всего несколько страниц солидного сборника, но в них описаны ситуации, которые повторяются из раза в раз, меняя антураж и ритм жизни, оставаясь по сути своей тем же самым — творческим выбором музыканта, фактом профессионального становления и обнаружения характера человеческого и творческого, что интересно как пример. Если не для подражания, то, хотя бы, для размышления о том, что не стоит повторять чужие ошибки, что в жизни гораздо драматичнее по последствиям, чем в литературе, например, чем в вымышленных или не очень повествованиях о том, как требователен талант и как с ним непросто жить в согласии, не теряя душевного равновесия, не поддаваясь сомнениям и приземленным порывам. Об этом и речь в данном случае.  

                                 Творчество без  иллюзий 

  Рассказ английской писательницы двадцатого века Элизабет Боуэн назван просто, без каких-либо претензий на оригинальность и достаточно конкретно - "Учительница танцев". А его лаконичное содержание, изложенное в форме драматического эссе, полностью соответствует обыденности названия произведения, поскольку речь здесь идет об одном дне из жизни молодой учительницы танцев, вернее. О вечере этого трудного дня, на который назначены занятия с юными любительницами балетных танцев. В середине недели, дополнительно к почти ежедневным занятиям танцами со взрослыми мисс Джойс Джеймс учит азам балетного искусства девочек разных возрастов, которые со своими мамами или бабушками приходят в арендуемый для таких занятий зал, чтобы сделать первые шаги в этом удивительном искусстве. Из того, что говорится про мисс Джеймс, ясно, что эти занятия для нее одновременно и творческая отдушина, и психологическая нагрузка одновременно. Дело в том, что и она сама когда-то училась в подобном классе, мечтая о карьере известной балерины. Но таковой не стала по ряду причин (в том числе и потому, что уровень подготовки к профессии здесь оказался более, чем дилетантский). И вот теперь она для себя не нашла иного применения, чем учить других тому, что у нее самой не нашло реального и долгосрочного применения. Автор рассказа относилась к группе писателей, которых волновал больше не сам сюжет, а настроение, которое возникает по ходу его прочтения. В данном случае настроение это грустное, поскольку рассказ посвящен тому, что является издержками подлинного творчества, что развенчивается, жестоко разрушается действительностью без всяких условностей. И всё, что Элизабет Боуэн говорит о своей героине, подтверждает сразу заявленный тезис о том, что такая жизнь в искусстве не приносит радости, не дает душевного удовлетворения, а является тяжелым и банальным зарабатыванием денег, пока на это есть силы и хватает духа справляться с собственным пессимизмом.

  Судя по всему, будучи когда-то в возрасте своих нынешних учениц, мисс Джеймс не подавала больших надежд, что и привело её впоследствии туда же, откуда она когда-то вышла. Правда, в немного ином качестве и статусе, что по существу не меняет дела, ведь та, которая других учит танцам, является наглядным примером того, что в этом классе обучение поставлено из рук вон плохо, и его выпускницы не имеют перспективы, если не станут посещать настоящие школы балета, где получат о нём не отрывочные сведения, а пройдут настоящую школу. В этом смысле содержание рассказа "Учительница танцев" оказывается очень актуальным и сейчас, когда в стране много всяких курсов, школ и академий на любой вкус, которые предлагают научить быстро и дорого любой профессии, что на поверку может оказаться откровенным надувательством и тупиковой ситуацией для талантливого человека, стремящегося к осуществлению своей мечты о карьере настоящего артиста. По тому, как учит девочек эта молодая женщина, очевидно, что уровень преподавания даже азов бальных танцев здесь самодеятельный. И поэтому и этим девочкам когда-то суждено будет пережить такое же разочарование, которое стало болезненным для их преподавательницы, умеющей держать себя в руках и улыбаться, когда посещают её печальные мысли. Очень может быть, что мисс Джеймс и взялась за преподавательскую деятельность из-за того, что так она не только имеет возможность получить средства к существованию, а и психологически реабилитировать себя , справиться с депрессией и усталостью, находя в последней радость и утешение. Её жизнь как будто расписана на недели вперед, как у примы балета. И очередной день эта женщина проживает как трудный и изнурительный марафон, в чём-то воспроизводя механичность кукольной пластики из балета Делиба. Несмотря на свою сдержанность, она всё же срывает раздражение на одной из учениц, которая чувствует антипатию взрослого человека и еще больше зажимается в своей неуклюжести и в своем страхе сделать что-то не так. Вполне возможно, что та, которая сейчас руководит стайкой послушных ей девочек под одобрительные взгляды приведших их родственников, когда-то была такой же неумехой. И на неё выливалось раздражение её учительницы танцев, которая, как нетрудно предположить, прошла тот же путь от мечтаний об искусстве до разочарования в собственных силах. Так что показана достаточно грустная эстафета неудачливых людей, которые искренно стремятся к лучшему, а оказываются  в положении дилетантов на обочине искусства и жизни. И  Джеймс не настолько наивна, чтобы поверить полностью тому, что о ней говорят её ученицы и их родственники. Она после всех житейских перипетий осталась растерянным и глубоко несчастным в своем одиночестве человеком. Занятия педагогикой для нее - единственный выход из тупиковой ситуации, в которой она оказалась из-за своей мечтательности. Она все силы и почти все время отдает преподавательской работе, не оставляя себе шанса устроить личную жизнь. И это не подвижничество, а неудачная попытка как-то сохранить свое "я" от окончательной деформации, способ забыться от неприятных мыслей и выводов. Её жизнь превратилась в вымороченное состояние, дурной сон, который интересен как повод для танца на профессиональной сцене, но мучителен, как будничная гонка за фетишем, бывшим когда-то кумиром.

  Перед нами история о несбывшихся надеждах, об обманутых ожиданиях и неправильном выборе, сделанном в юности и о последствиях его. Ради таких занятий вряд ли стоило тратить время и силы на обучение в частной школе танцев. Оно было бы уместно для себя, для общего развития, для приобщения к культуре, но не для профессионального роста. Настоящее оказалось для этой героини не прекрасным, а призрачным, о чем и идет речь в рассказе "Учительница танцев". Своим подтекстом и драматизмом этот рассказ в чем-то напоминает балетное либретто. Но, повторим, дело здесь не в вымышленной истории, а в жизни, которая стала вялым подобием красивой и эффектной легенды о звезде балета. Другое дело, что у Элизабет Боуэн финал рассказа открыт и дает разные варианты его интерпретации. Однако, исходя из того, что по ходу повествования читатель узнает о  мисс Джойс Джеймс, можно предположить, что у неё не хватит сил и духа, чтобы изменить налаженный ритм жизни, в который она вошла, как деталь на конвейере во время сборки.   

   Она уже не может остановиться, она боится остановиться и живет машинально ото дня ко дню, от недели к неделе. И так будет скорее всего до тех пор, пока на смену ей не придет кто-то другой – моложе и меланхоличней по характеру и отношению к жизни. А если продолжать сравнение рассказа"Учительница танцев" с балетным либретто, то кроме импрессионизма описания и настроения, действие его развивается так, что не обнаруживает сильных и мужественных героев. Все, кто описан здесь, безлики и бесхарактерны, так что не смогут никогда стать теми, драмы которых могут привлечь к себе внимание. Они переживают тихие и обыденные трагедии, смирившись со своим мизерабельным положением в обществе, как -то пытаясь держаться на плаву, чтобы не оказаться вне социума. Конечно, есть разница некоторая между самой мисс Джеймс и её постоянной аккомпаниэаторшей, которая  смирилась со всем происходящим и проживает каждый день как копию дня предыдущего, не ища ни в чем удовольствия и не доверяясь надеждам, как учительница танцев. Таким образом, история разочарования в искусстве показана в трех ипостасях: девочек, которые с увлечением танцуют те номера, которым их учат в частной школе, их учительнице, которая ещё пробует как-то сохранить свое творческое начало, и аккомпаниаторши, которая относится ко всему спокойно и равнодушно, как к данности, против которой она не может ничего существенного предпринять. И в результате перспектива становится ретроспективой, взглядом назад, потому что и ученицам придется в какой-то момент стать или учительницами танцев, или аккомпаниаторшами, если с ними не произойдет чего-то более радужного по сравнении с теми, кто их учит балету.

   Рассказ"Учительница танцев" интересен и своими подробностями. Элизабет Боуэн при всей поэтически-философской манере письма, при всей экзистенциальной интонации данного произведения помогает четко представить, как и чему учили в Лондоне некоторое время назад, а, может быть, продолжают учить и сейчас. В начале занятия девочки (а их в классе было пятьдесят человек, что по количеству значительно и показывает, что на массовость обращалось первостепенное внимание) выходили в центр класса под аккомпанемент военного марша (!), показывая, как они умеют тянуть ногу и держат заданную позу. Потом  поочередно они становились в каждую из пяти позиций, затем учились красиво прыгать. Апофеозом первой половины занятий были одиночные или парные танцы - характерные, вроде испанского или ирландского, и классические  бальные, вроде вальса или гавота. После небольшого перерыва все оставшееся время занятия уходило на отработку до некоторого совершенства сложных па и получения задания на следующий урок для его повторения дома при самостоятельной подготовке. Из чего следует, что ни частота таких занятий, ни качество их не могли по определению дать в недалеком будущем хорошей балетной подготовки и были просто уроками хороших манер, которые проходились в форме танца. Имитацию искусства здесь одни безоговорочно принимали, как данность, а другие  тиражировали дилетантизм, выдавая приобщение к нему за подготовку к творчеству профессионального рода. Индивидуальных занятий при таком подходе к делу не предполагалось, во всяком случае с мисс Джеймс, которая, кроме этого занималась и со взрослыми в разных частях города. Вероятно все же, что частные уроки могли бы и быть, но их вели уже другие преподаватели. и результат в таких занятиях был значительно выше того, что давали девочкам еженедельные встречи с мисс Джеймс, что не требуется особенно доказывать. Таким образом, сразу показывалось, что надо было или оставаться в этом"болоте", или уходить из этого класса при наличии серьезных намерений и средств, что не для всех могло быть возможно по разным причинам. То есть , и родителям девочек, и их преподавательнице было ясно, что на что-то серьезное тут рассчитывать не приходится. Но беда в том, что до некоторых пор об этом не подозревали ученицы, для которых каждый урок становился праздником и состязанием амбиций.

  Очень может быть, что в рассказе "Учительница танцев" несколько сгущены краски и слишком прямолинейно расставлены акценты. Однако история человека, который всё отдал танцу, лишил себя многого и оказался никчемной личностью после всех мытарств и препятствий, им преодоленных, достаточно поучительна и в наше время. Сквозь мрачноватый колорит повествования Элизабет Боуэн  светлым лучом пробивается вывод о том, что и жертвуя искусству, не следует ломать свою жизнь, предавать себя, принимая ущербное за возвышенное. То есть не надо повторять чужой ошибки, когда уместнее  соразмерить свои силы и возможности с тем, что может  получиться из намеченного и найти правильный путь для себя в искусстве.

                      Парадоксальная метаморфоза 

  Ироничный западный немец Мартин Вальзер написал полвека назад парадоксальную и вместе с тем во многом похожую на прогноз притчу «Чем были бы без Бельмонте...».

  Вместо того, чтобы вообще не иметь дела с пианистами, выпускниками консерватории, он с каждым подробно обсуждает его будущий концерт. Но на ожидание его уходят у молодых людей недели и месяцы, потому что выступление может состояться только в том случае, если концертное агентство Бельмонте получит прибыль, которая покроет впоследствии затраты на аренду помещения для премьеры никому неизвестных артистов.

  Видимо, у антрепренера дела идут не слишком хорошо, поэтому дата предполагаемого бенефиса все откладывается, а общение с потенциальными новыми звездами классического исполнительства становится с каждым разом все короче и короче.

  Однако, устав ждать соответствующего момента, Бельмонте всё же приглашает своих подопечных на концерт. Но по удивительному совпадению зрителей в зале не оказывается вовсе. Вернее, они были до тех пор,  пока не прозвучало приглашение музыкантам подняться на сцену. Выяснилось, что все, пришедшие на концерт, именно пианисты, а не обычные любители музыки, как предлагал арт-менеджер, затевая подобную новацию. (Заметим, к слову, что сама описанная трагикомическая ситуация отнюдь не вымышленная. Например, в Московской консерватории планируют афишные выступления в конференц-зале, а также выступления студентов разных кафедр в камерных залах по бесплатным билетам или без оных, что вызывает явный приток публики и проходит достаточно солидно и убедительно.)

Пораженный провалом своей опередившей время идеи, Бельмонте устраивается работать администратором в отель. А всех своих потенциальных подопечных приглашает туда же в качестве портье. Там они находят себе не только пристанище, кусок хлеба, но и место, где можно вспомнить о собственном призвании. Правда, иногда они увлекаются, начинают что-то выстукивать пальцами на чемоданах или напевать, волнуя посетителей отеля. Как скоро выяснилось, Бельмонте решил так выдрессировать дипломированных пианистов, чтобы они превратились услужливостью в человеко-собак. И, будучи чем-то средним между одним и другим, выступали в концертных залах, добиваясь аншлага, а, значит, и больших сборов. (Тут явно напоминает о себе не только увлечение автора новеллы творчеством Кафки, но и сатира на тех, кто организует выступления артистов. Менеджерам от искусства очень бы импонировало, если бы музыканты были им по-собачьи преданны, не проявляли гонора и нетерпения, соглашаясь на любые условия по программе выступлений перед публикой и по тому, что составляет закулисную часть их — проезд, проживание в гостиницах, реклама и всё в том же роде.)

 Здесь Мартин Вальзе тоже воспринимается очень современно, поскольку непростые взаимоотношения между артистами и теми, кто устраивает их появление перед зрителями, хоть и скрыты от последних, но столь же непросты, как и прежде. А, возможно, еще сложнее, чем раньше, поскольку изменилось и отношение к музицированию и всё, что существует вокруг него до мелочей и подробностей.

   Впрочем, новелла «Чем были бы мы без Бельмонте...» завершается на положительной ноте, ведь он опять обещает всем, с кем имеет дело и кто ему беззаветно и преданно служит на гране сил и способностей, что концерт скоро будет, что осталось совсем немного, надо только еще чуть-чуть подождать. И всё будет хорошо для всех и каждого. Ирония писателя переходит здесь уже в откровенный сарказм, граничащий с некоторым пессимизмом, поскольку выходит, что организаторы искусства в широком смысле слова если и небессмертны, то, во всяком случае, почти всесильны и авторитетны в меру имеющихся у них финансовых возможностей.

   Так это или нет, правильнее было бы уточнить у самих артистов. Но то, что антрепренеры — могущественная и самоуверенная, хотя и необходимая каста людей, — несомненно. Или очень похоже на правду, которую Мартин Вальзер изложил даже весело, если бы она столь точно не отражала реальность. Во всяком случае, в некоторой ретроспективе, как хотелось бы думать и считать в идеале. 

                              Необоримая  страсть к музыке 

   Заглавный герой Курта Воннегута в рассказе «Наследство Фостера» долгие годы живет двойной жизнью. Работая бухгалтером в фирме, два раза в неделю играл в церкви: на органе для самодеятельного хора, на рояле — для такого же танцевального кружка. Это то, что о нем знала жена и соседи.

  По выходным — пятница, суббота, воскресенье — под именем «Гаррис-фейерверк» он же лабал кабацкий джаз в каком-то затерянном на задворках города притоне, имея успех и  постоянный стакан джина на белом рояле, освещенном в углу небольшой сцены. При том, что имел почти миллионное состояние по ценным бумагам, полученным в наследство от деда, что позволяло ему жить по-другому: ярко, роскошно, красиво и на зависть остальным. Но его отец, джазовый музыкант именно из притона, бросил когда-то семью. И мальчика воспитывала мать, при этом в строгом пуританском духе благочестия и непреодолимой веры, которая в его случае проявлялась в том, что ему надо нести свой крест, жить по доходам (известным всем), надеяться только на самого себя и обеспечивать жену и малолетнего сына собственными силами. Специалист по ценным бумагам, в данном случае, рассказчик, предлагал Герберту Фостеру изменить кардинально течение жизни, стать другим. И, в первую очередь, еще не зная сути дела, бросить подработки выходного дня, бывшие для его клиента, казалось, изнурительными и тягостными по многим причинам. Но именно подобное предложение срадалец и стастотерпец Фостер отклонял с очевидным упрямством, даже упорством, а об отце вообще не хотел говорить, хотя по его же репликам выходило, что именно от родителя он унаследовал и любовь к музыке, и талант исполнителя. Но по его же словам — играл исключительно классику. Как случайно и неожиданно выяснилось, не только.

  Менеджер зашел в кабачок, где должен был подрабатывать его клиент. И увидел того пробирающимся сквозь разгульную, развратную и пошлую толпу постоянных клиентов и пришлых зевак. Это он, который цитировал Евангелие, реагируя на пошлый взгляд своего советчика на смазливую женщину, это он, который играл в церкви и говорил, что в его репертуаре только классика.

   Курт Воннегут – мастер не только сатирических эскапад, но и своеобразного иронического реализма, где нет только черного или только белого, а есть сосуществование того и другого в поразительной смеси их друг с другом, что и есть реальность.

  Так и непонятно по прочтении названного рассказа классика национальной литературы США, о чём идет речь в случае с Гербертом Фостером: он, сурово выдрессированный материнским диктатом, всё же не смог преодолеть в себе любовь к отцу или просто поддался соблазну, с которым не смог тот справиться, уйдя из-за этого из семьи? Он, живущий скромно и по рассчитанным на годы вперед тратам, решил, что спастись от греха родителя собственного — музицирования в питейных  заведениях  уместно, погрузившись в тот же грех, как на дно музыкальной карьеры? Или парадоксальным путем пытался совместить благообразный образ жизни, привычный не только для матери, а и для всего его окружения, с разудалой возможностью быть другим, таким, каким вне этой житейской клоаки — заштатного кабака — он жить не мог.

   Казалось бы, получай проценты с капитала, занимайся музыкой, какой хочешь в приличных местах и не мучайся раздвоением личности, являющимся психическим отклонением. Но тогда пришлось бы признать, что Герберт Фостер богат, как Крез. И, возможно, его страшит и то, что , обретя финансовую состоятельность, он уже не сможет играть то, что захочет, что позволяет характер тапера в не слишком богоугодном заведении. По поводу героя рассказа можно думать всё, что угодно, поскольку финал в « Наследстве Фостера» открыт, характер его намечен и описан по-своему логично и достоверно, но его нелюбовь-симпатия к отцу кажется похожей на самоистязание, имитирующее подвиг религиозного свойства. Потому, скорее всего, иной биографии, известности музыканта под фамильным именем у Герберта Фостера не будет, поскольку ему всё труднее решиться, как разрулить ситуацию-тупик, куда он сам себя загнал. Значит, постепенно всё само как-то упорядочится. И не факт, что в пользу музыки. Классической или джазовой, потому что настоящий талант есть выбор. При его отсутствии остается самодеятельность или фикция творчества. Может , и об этом тоже хотел написать Курт Воннегут в конце концов?

  Если бы удалось его об чём-то в том роде спросить, то писатель, несомненно, ответил парадоксом, как в рассказе про героя, которого терзает наследственная страсть к музыке и боязнь отдаться ей полностью. Наверное, всё же прав оказался менеджер: клинический случай и безвыходная ситуация, потому что дело далеко зашло. И точка невозврата давно пройдена.

   Если только кто-то не узнает в Гаррисе-фейерверке того, кто по документам и по биографии — Герберт Фостер, сэр. 

                               Плагиат  forever 

   Популярный композитор  Гарри Харт добился успеха на Бродвее тем, что брал мелодии из забытых или известных опер, например, Доницетти или Верди, переделывал их, меняя ритм, аранжировку, и использовал в веселых мюзиклах с неприхотливым сюжетом. Подобным занимался и его постоянный партнер, сочинявший стихи на мотивчики удачливого перелагателя чужой музыки. Так бы и шло дело без особых проблем, но в какой-то момент композитору захотелось показать публике что-то свое. Он сочинил такую симфонию, что она провалилась при исполнении, будучи заумной и скучной. В том же духе любимец зрителей задумал написать музыку к мюзиклу. И снова — заведомый неуспех.

   Привыкший к славе, да и к солидному гонорару, Гарри Харт вновь взялся за старое — перелицовке того, что брал у других, радуя публику джазовыми вкраплениями, мажорными пассажами, легкими и запоминающимися сразу же мелодиями. Это — пересказ рассказа Ринга Ларднера «Ритм». Несомненно, что лучший американский сатирик первых десятилетий двадцатого века достаточно ясно и остроумно высмеял богему двадцатых годов, представители которой шли на любые ухищрения, чтобы заявить о себе. Но ведь, по сути своей, история тут не просто комическая или обличительная. 

    Это уже в послевоенные годы, ближе к концу двадцатого века  и не только в США, время от времени возникали судебные процессы по поводу того, что кто-то у кого-то украл пару нот. Иногда истец в них даже выигрывал и ответчику приходилось выплачивать возмещение ущерба в достаточно большом размере. Но Гарри Харт, так сказать, заимствовал не у своих современников, а у тех, кто не мог бы отстаивать свои права на музыку. Кроме того, лишь представители узкого круга  музыковедов услышали бы в его разудалых мотивчиках темы из классических музыкальных произведений.

  Нельзя сказать, что американец показан исключительно циником и откровенным плагиатором. Во-первых, он все же расцвечивал старую музыку новыми обертонами. Во-вторых, считал, что даже просвещает публику, давая представление о том, что написано было в другие эпохи. В-третьих, и самое главное — его пьесы нравились театрам, издателям, слушателям, они были востребованы всеми ими, и потому спрос на такую продукцию имелся и в достаточно большой степени. В оправдание Гарри Харта можно ведь сказать, что надо и уметь изложить чью-то мелодию так, что она зазвучит ярко, искренно и доступно. Несомненно, что содержание трагикомичной миниатюры гораздо шире разговора о мере и степени допустимости творческого заимствования.

   Двадцатый век знает расцвет жанра попурри, а также исполнения классики то в рок, то в попобработке. (Разве вы не помните успех недолгий Ванессы Мей, которая на электрической гитаре играла великую классику, ностальгические экскурсы вокалистов Хора Турецкого, музыку Чайковского, которую на эстраде или в кино освежали музыкально, так, что с некоторым усилием оказывалось возможным узнать исходный музыкальный материал, не говоря уж о песнях советских композиторов, где плагиат разного рода доказан практически и примеры его на слуху у любителей музыки, а не только у студентов и преподавателей консерватории.)

   Вопрос не в том, правомерно или нет брать за основу авторского произведения чужую музыку, классическую, имеется в виду. И сами признанные теперь классики иногда перекладывали чужие вещи, как для исполнения на других, чем первоначально определялось, инструментах, так и для исполнения в ином ключе. Однако, всегда при этом обозначалось первоначальное авторство. И тогда ни этически, никак иначе не ущемлялись права создателей взятых для интерпретации произведений.

   Если бы Гарри Харт в рассказе «Ритм» поступал точно также, вероятно, он заработал бы меньше денег и славы, хотя , несомненно, талант у него был. (Вспомним, к слову, российский телефильм «Ландыш серебристый» режиссера Кеосаяна. Там Валерий Гаркалин в роли музыкального сотрудника двух известных продюсеров ( Александр Цехало и Юрий Стоянов) каждое утро наигрывает им на рояле мелодию, которая приснилась ему ночью. И каждый раз оказывается, что это плагиат, что она сочинена кем-то другим.)

     Гарри Харт потому и уверен, что мотивчиков на его век хватит. И в тут , несомненно , прав. Другой вопрос, что и совесть надо иметь, не увлекаться прибылью, не забывать, что создает вторичный продукт. И не более того.

   Рассказ  Ринга Ларднера композиционно выстроен так, что дается понять, что со временем мелодии любимца публики двадцатых годов прошлого века со временем станут классикой. И их через десятилетия также, как Харт до того, начнут копировать и осовременивать, потому что есть конвейер зрительского спроса. И он ни на мгновение не должен останавливаться, чтобы не потерялся ни один цент прибыли. А совесть — человеческая и творческая? Ну, с этим проще. Всегда ведь можно убедить себя, что не он первый , не он последний плагиатор, а жить как-то надо, если хоть так проявляется сочинительский талант. Всё остальное — к проповеднику, а бизнес — сам по себе, наличными и без задержки, если есть заказ и пока его не получил кто-то другой, не менее ушлый и не столь щепетильный в уважении к классике.

История столетней давности читается как фельетон из нашего времени.

Риторический вопрос — почему бы именно так, а не иначе. 

                              Демарш  максималиста

   И без гениальных фильмов Федерико Феллини и Анджея Вайды было известно, что между оркестрантами и дирижером на репетициях устанавливаются отнюдь не идиллические взаимоотношения. Великий итальянец снял фильм о том, как дирижер навязывает музыкантам свою волю, а гениальный поляк о том, что в искусство вмешивается политика и партийная номенклатура. За четверть века до премьер фильмов этих режиссеров, в 1953 году в сборнике «Остановка» опубликован был рассказ «Червяк в оркестре», где затронута тема мук, преодолевая которые общими усилиями рождается музыка в концертном исполнении. Автор рассказа Турборг Недреос — известная норвежская писательница. До занятий литературным творчеством она получила музыкальное образование и некоторое время преподавала музыку. Понятно из этого, что о ней она судила профессионально и изнутри. Итак, юбилей оркестра Симфонического зала. Для исполнения нового сочинения Сибелиуса приглашен в город один из лучших и знаменитейших дирижеров Европы. Репетиции идут тяжело, поскольку заезжая знаменитость требователен и тщателен в подготовке каждого фрагмента симфонии, а оркестранты мучительно переносят многочасовые репетиции, поскольку кроме службы в оркестре подрабатывают, кто в кафе играя, кто давая частные уроки.

   Только один ударник получает от общения с дирижером удовольствие, поскольку, будучи холостяком и фанатом музыки, философом подчинения всего себя ей, не отвлекается ни на что посторонеее. К своим инструментам он относится любовно и трепетно, как и к своему присутствию в оркестре. Наконец, после удачной премьеры симфонии Сибелиуса устраивается вечеринка, во время которой дирижер пренебрежительно высказывается по поводу особенностей опуса классика национального искусства, считая, что тот увлекся фольклором, что несовместимо с классикой. Ударник вступает в спор, доказывая, что сочинение финского композитора — прекрасно, чем раздражает дирижера, обозвавшего его — червяком в оркестре. Не пережив оскорбления, ударник практически срывает прощальный концерт дирижера с оркестром, пропуская вступление своей группы специально и вступив , и достаточно мощно, там, где партия ударных не была прописана автором музыки. Публика в шоке, дирижер прерывает концерт, а барабанщик после поклона зрителям уходит со сцены, расставшись навсегда и с оркестром. Несомненно, что диктат и грубость дирижера вряд ли можно оправдать его самоуверенностью и неуживчивым, заносчивым характером. Но речь все же не о нем, а о музыке.

   Нравится дирижер или нет — не имеет отношения к конечному продукту, которым обязан был стать в данном случае  симфонический концерт. Будучи преданным искусству, игравший на ударных вынужден был все же стерпеть обиду. И потому, что прозвучали нелестные в его адрес слова не на здравую голову, и потому, что веселая вечеринка — не место для серьезного разговора о достоинствах сыгранного произведения, и потому, что есть этикет взаимоотношений между оркестрантами и дирижером. В конце концов, последний всё равно будет слышать музыку именно так, как представляется ему правильным. И никак иначе. Таким образом, музыкант не первого ряда в оркестре не вовремя и не там, и не так высказал свою точку зрения. То есть, его увлекла не столько музыка, сколько задавленное самомнение, накопившаяся за годы неудовлетворенность по отношению к тому, какое место тот занимал в оркестре. Тема эта достаточно деликатная и порождающая конфликты, которые гасит вынужден не приглашенный дирижер, а руководитель оркестра.

    Можно сказать больше, что, если бы оркестрант действительно предан был музыке, то не сорвал бы концерт, не подставил бы коллег по оркестру, не проявил бы неуважение к публике. Ему хотелось доказать всем сразу, что он что-то значит, как музыкант. А в результате показал, что он неврастеник и эгоист, который лишил себя семьи и нормальной жизни, создав из преклонения перед музыкой фетиш, кумира. Хотя выяснилось сразу и однозначно, что восхищался он не только самим музицированием, но и собственным положением в оркестре. И конфликт с приглашенным дирижером обострил и довел до драматической развязки давний и застарелый конфликт, неуравновешенность поведения, задавленное и униженное «я», что прорвалось так резко и неправильно. Не оправдывая поступка дирижера, бывшего не совсем в адекватном состоянии, больше претензий заслуживает именно оркестрант, противопоставивший себя всем. И в первую очередь, музыке.

    В этой связи вспоминается интервью недавно ушедшего гениального дирижера. Он в нем говорил о том, что трубач в руководимом им оркестре играет плохо. И это слышно на записях. Но выгнать его он не решается, потому что жалеет. Так выражена иная, с другой стороны, точка зрения на взаимоотношения тех, чьими совместными усилиями удается воссоздавать из вечера в вечер замысел композитора. 

   Такая позиция кажется мне спорной. В конце концов тому музыканту можно было выхлопотать пенсию на крайний случай. Но качество звучания музыки не должно страдать от житейских проблем и условностей. Как бы там ни было, гармония — главное. И всё, что мешает её бытованию до или во время исполнения того или иного опуса должно быть устранено в идеале. Но теоретически это проще декларировать, чем проводить на практике. Потому и права Турборг Недреос, которая от имени рассказчика, здесь — капельдинера Симфонического зала — утверждает, что заблуждаются те, кто считает жизнь музыкантов сплошным праздником. Ему тоже находится место в их биографиях, трудах и днях. Но больше всё же закулисных больших и маленьких трагедий, бытовых и иных неурядиц, чувства неудовлетворенности и многого другого в том же роде. Чтобы в конце концов возникло чудо существования музыки, как явления профессионального и неординарного в одно и тоже время. 

                 Музыкальный провал и личная победа

  Английский писатель конца девятнадцатого — начала двадцатого веков, классик национальной и мировой литератур Бернард Шоу известен прежде всего пьесами, которые популярны и на его родине, и за ее пределами. В драматургии Шоу всегда заявлена четко выстроенная интрига, мастерское изображение характеров персонажей, юмор или ирония, подчас парадоксальное развитие событий. Такие же качества отличают и малую прозу лауреата Нобелевской премии по литературе Бернарда Шоу, его рассказы и новеллы, которые создавались им наряду с другими произведениями на протяжении нескольких десятилетий творческой деятельности писателя.

   Известно, что наряду с литературным талантом Бернарда Шоу  отличали музыкальные и вокальные способности, чему он отдавал дань в часы отдыха от занятий литературой. Поэтому закономерно, что в его прозе нашлось место произведениями, сюжетно связанных с музыкальной тематикой. При этом, музыкальный аспект проявляется в прозе Шоу как опосредованно, например, в рассказе «Пушечное мясо», где говорится о том, что солдаты, которых посылают на фронт, поют песни, тронувшие автора , так и прямо, как  в новелле «Серенада». Именно о ней есть смысл сказать подробно. В ней Шоу — остроумный джентльмен, умеющий представить житейскую ситуацию весело, и так, что она напоминает и детектив, и анекдот, будучи правдоподобной в деталях. Это история о соревновании двух обожателей прекрасной дамы Линды. Оба военные, оба хотят одержать победу, в данном случае — завоевать сердце своей пассии. Рассказ написан от имени полковника Грина, обладающего ко всему прочему и литературным талантом. А у его соперника — красивый голос, что для дамы их сердца является веским доводом в пользу его обладателя.

  Дело в том, что молодая женщина, которая пела для себя и неплохо игравшая на фортепьяно, полюбила «Серенаду» Шуберта. Скорее всего, трогательное произведение классика по каким-то  сугубо личным причинам нашло непосредственный и сильный отклик в душе до того незамужней женщины. Понятно, что оба соискателя её благосклонности решили исполнить мелодию в меру своих способностей.

  Однажды, на домашнем спектакле в честь собственного сорокалетия, полковник Грин что-то попытался изобразить на корнете-а-пистоне, поскольку приглашенный специально музыкант полкового оркестра предусмотрительно был лишен соперником возможности исполнить свою партию. Инструмент настолько понравился полковнику Грину, что он стал брать уроки игры на нем. Но без особого успеха. Через три месяца мучительных и безуспешных занятий самодеятельный музыкант удивил своего учителя тем, что хочет исполнить на духовом инструменте — конечно же, «Серенаду» Шуберта — чем очень его удивил. Но увеличенный гонорар за обучение игре на корнете-а-пистоне разрешил ситуацию, и кое-как требуемая музыкальная композиция у военного любителя музыки начала получаться. Интересно, что звучание корнета-а-пистона для полковника Грина соотносимо было с тем, как звучит человеческий голос. На данном совпадении построена и интрига названного рассказа Бернарда Шоу.

  Как-то в начале лета неофит в музыке решил исполнить перед Линдой любимое ею произведение. По стечению обстоятельств в тот вечер в гостях у нее был его соперник. И тот тоже обещал спеть «Серенаду» для любимой женщины. Как только вокалист покинул даму сердца, полковник Грин взялся сыграть вещь Шуберта. Но дело шло к ночи,  стало прохладно и свежо. У него замерзли пальцы, губы не слушались, но он упрямо вел сольную партию до конца. Он даже сорвал аплодисменты случайных прохожих, а Линда передала записку, правда, адресованную не музыканту, а вокалисту, но попавшую в руки полковника Грина. Там было сказано, что, услышав, как её заветное произведение звучит в импровизированном исполнении, она больше не сможет по-прежнему патетически относиться к «Серенаде» Шуберта. Произошло смешение странных обстоятельств. Или Линда все же не обладала достаточно развитым слухом, чтобы отличить тембр человеческого голоса от того, как тоже самое передает звук инструмента. Или она, зная, что её поклонник-вокалист охрип, решила, что он даже в таком состоянии захотел порадовать её. Или, что менее всего вероятно, полковник Грин настолько продвинулся в музицировании, что в его экзерсисах корнет-а-пистон приобрел звучание человеческого голоса.

   Можно предположить ещё и то, что обладатель красивого голоса постеснялся петь тет-а-тет и, скрываясь в темноте, напел произведение Шуберта. Как и то, что Линда, вспомнив, как полковник Грин упражнялся в игре на духовом инструменте. И оценило его трудолюбие, его желание сделать для дамы сердца приятное, несмотря на то, что это потребовало дополнительных усилий. Отсутствие слуха и способностей в данном случае заменили упорство и целеустремленность, что и было оценено женщиной достойно и по заслугам.

   Кроме того, Линде могло понравиться и то, что корнетист играл лично для нее, а вокалист собирался петь для нее же, но на званом мероприятии, что также приятно, но не столь романтично. Короче говоря, понять сердце женщины невозможно до конца, как ни старайся.

   Как бы там ни было, но любовная песня, которой по авторскому определению и является вещичка Шуберта, была услышана, и, несмотря на явный конфуз, искренностью порыва достигла желаемой цели. Для полковника Грина его музыкальный провал закончился более, чем удачно на личном фронте, что бывает в жизни.

  Вероятно, данную новеллу Шоу логично прочитать и с такой моралью: для достижения успеха надо быть самим собою и не отдавать дань ухищрениям, которые изначально не сулят удачи. Понятно ведь, что ни настойчивость, ни достаточные средства не заменят того, чего не дала природа. В данном случае – отсутствие музыкальных способностей. И правильнее делать то, что надо браться за то, что получается хорошо, чтобы не пережить провал и разочарование. Но, как известно, любящие сердца живут по законам собственного понимания реальности. Даже и тогда, когда обладатели их облачены в военный мундир. Как о том сказано в представленной здесь новелле Бернарда Шоу. И обычная правильность действий и поступков им не указ. Потому и стал полковник Грин не музыкантом, а любимцем Линды, несмотря ни на что. Вполне закономерно предположить, что ее привязанность к «Серенаде» Шуберта была не более, чем намеком на то, что ей или трудно выбрать себе пара из двух претендентов на её руку, или то, что она готова выйти замуж за того, кто докажет силу и красоту своих чувств к ней.

  В результате победителем оказался тот, кто больше старался завоевать внимание Линды, что совершенно правильно и точно. Правда, только в литературном произведении, при том парадоксе, который выстроил и здесь тоже английский писатель. В жизни всё складывается порой сложнее и непредсказуемее, потому что для семейной жизни требуется много большего желания научиться играть на духовом инструменте. А для занимательного рассказа в духе несколько лобового английского юмора — в самый раз, как оказалось.

                            Непритязательная бесплатная реклама 

   Несомненно, что творческий успех складывается прежде всего  как результат напряженной и целеустремлённой работы по совершенствованию того, что даровано природой и воспитанием, а также того, чему удалось научиться в профессии со временем. Но рядом с возвышенным тут бывает и земное — скандалы, слухи, сплетни, интриги, без которых не обходится популярность, что заменяет собою порою и само творчество как проявление таланта и мастерства. Из чего следует, что, если артист делает ставку на пену, издержки известности, то он не совсем уверен в себе, потому и стремится любой ценой заявить о себе, напомнить , как о достойном внимания даровании. Пусть и благодаря попутной новости, собственно говоря, далекой от основной деятельности в искусстве.

      В сборнике «Чешская новелла Х1Х —  начала ХХ века» (Л.: Художественная литература, Ленинградское отделение, 1987) о способах заявить о себе перед публикой напомнила история, описанная классиком национальной литературы Ярославом Гашеком, доказывающая, чуть иронично, что настоящее и суетное в искусстве  плохо сосуществуют друг с другом. Речь идет о «Трагическом фиаско певицы Карневаль», произведении, написанном в первые десятилетия двадцатого века, практически сто лет назад. Ситуация, несмотря на век, прошедший с момента публикации новеллы, не утеряла актуальности , поскольку обращает внимание на вневременную проблему искусства и шума вокруг него, вечного и суетного. Ярослав Гашек, известный отечественному читателю прежде всего историей про солдата Швейка, на самом деле, будучи сатириком по призванию, смело и нелицеприятно описывал современное ему общество в рассказах и очерках. Так и сюжет о том, как оперная дива попала впросак, потворствуя собственным прямолинейности, недальновидности и недалёкости, желая достичь успеха спровоцированным скандалом, тоже есть повествование о том, что есть не только она, а и публика, которой , наряду с талантом, интересны и бульварные подробности о своих любимцах.

   Интрига «Трагического фиаско певицы Карневаль» безыскусна, в чем-то даже анекдотична. Правда, она развернута до обобщения, персонажи новеллы представлены не статично, а в развитии: их психология, их намерения конкретны и узнаваемы в свойственным им правдоподобии, что переводит внешне сугубо смешную ситуацию, на которой основана новелла Гашека, не только точной зарисовкой из жизни тогдашней богемы, а и саркастическим порой выводом о том, чего не надо делать для достижения успеха ни при каких обстоятельствах.

   Вот как было дело. Итальянская дива не одну неделю выступала в чешском городе. Но большого успеха всё же не имела, возможно, из-за небольших вокальных данных или отсутствия должного уровня владения тем, что имелось в её распоряжении. Вот синьора и решила, что, если устроит ложное ограбление, то это как-то дополнительно привлечет к её персоне зрительское внимание. Для осуществления выбранного ею замысла решила обратиться за помощью к начальнику местной полиции и его подчиненным, чтобы имитировать некое похищение. Она предположила, что, если узнают, что у гастролерши украли дорогие украшения, то об этом напишут в европейских газетах, что позволит ей выглядеть в глазах публики в лучшем свете, чем было до того. Она смогла убедить полицейского начальника, что, после того, как украшения будут найдены, деятельность полицейских приобретет больший, чем прежде авторитет. То есть, она получит вожделенную славу, полицейские раскроют громкое дела. И всем будет это на руку. Договор о намерениях был обговорен, обе стороны приступили к его выполнению. Правда, сценарий вымышленного ограбления хоть и был тщательно продуман и прорепетирован гастролершей, на одном из этапов его осуществления дал сбой. Имя певицы действительно попало в газеты, но не совсем так, как ей хотелось бы, как она ожидала и рассчитывала изначально, идя на откровенную авантюру с подстроенной кражей. Она обманулась прежде всего в том, что надеялась, будто после того, как о ней напишут в прессе, сможет требовать повышения гонораров, так что сможет улучшить собственное финансовое положение, затем прикупив по случаю и новые дорогие украшения. Но, как говорится, не тут-то было.

    Вероятно, начальник городской полиции мало надеялся на поощрение начальства. И имел финансовые интересы свои, которые могли бы быть удовлетворены в рамках придуманного певицей плана. Короче говоря, как и было условлено сразу, дива заявила в полицию и в газеты, что у нее похитили драгоценности, а потом там же прошло сообщение, что украденное найдено и возвращено владелице его по праву. Но при всём том, певицу на самом деле обокрали. И ничего не возвратили. Действовали ли тут профессионалы по наущению полицейских, сами ли полицейские разумно воспользовались ситуацией. Результат оказался в итоге печальным: драгоценностей гастролерша по собственной воле лишилась, к её имиджу добавился скандальный штрих, но и он не повлиял положительно на ожидавшийся рост гонораров за выступление. Не получив ничего взамен, она потеряла и то, что имела. В любом смысле слова. То ли успокоиться Карневаль не могла, то ли украшений было жалко, то ли не поняла, что за услуги как-то надо расплачиваться, то ли недооценила пронырливости начальника полиции, но она попыталась показать стражу закона свои смелость и принципиальность. Заметим по последующему развитию событий — совершенно напрасно, потому что потеряла в результате еще больше, практически, имя в искусстве и карьеру.

   Дама пугала полицейского тем, что раскроет секрет мнимого похищения. Однако, те же самые газеты в третий раз написали о госпоже Карневаль, чего она не то, что не предусмотрела, но и не ожидала по простодушию, ей свойственному, скорее всего. Из заголовков, посвященных персоне Карневиль следовало, что она — международная аферистка. Впоследствии её арестовали за нарушение закона, а начальник полиции, поживившись, возможно, за счет доверчивости творческого человека, награжден был еще и орденом за прекрасное исполнение служебных обязанностей.

  Вывод из трагифарсовой истории достаточно прост: не следует недооценивать профессионализма других в достижении собственных целей, тем более, в том, что касается искусства, где добиваться признания логичнее и предпочтительнее все же талантом и мастерством, а не тем, что напоминает мишуру  славы. Как выяснилось — профессионализм всегда в цене. Полицейский начальник оказался в служебной деятельности асом, потому остался с прибылью, по-всякому в выигрыше. Будучи не менее удачливой в вокальных занятиях, певица не вынуждена была бы прибегать к комичным уловкам ради поднятия известности у публики, оказавшись впоследствии в незавидном также в любом смысле положении.

    В определенном роде новелла Гашека « Трагическое фиаско певицы Карневаль» есть злободневная басня с прямолинейной и поучительной моралью: не считай других тупее себя, не думай, что публика будет покупать билеты на выступление артистки только потому, что та попала в нелепую ситуацию, а не потому, что её вокальные партии прекрасны и великолепны как явление искусства.

  Можно в утешение диве и её подражателям сказать, что гастролерше просто не повезло с теми, к кому она обратилась за помощью в попытке дополнительной раскрутки своего имени. В задуманной ею афере ей встретился человек умнее и дальновиднее её, который использовал чужую задумку для собственного успеха. Так что именно начальник полиции оказался здесь на время премьером и бенефициантом, не упустив таким образом напомнить о себе. Он сделал тоже, что и певица, но добился того, к чему стремился.

   Более того, слуга закона оправдал бы обман певицы и тем, что хотел проучить ее за неуважение к публике. Так что всюду был бы прав и понят правильно. Хотя и достаточно специфически действовал как бы в воспитательных целях. Из чего следует, что не надо все же смешивать дарование и суету ради достижения признания околотворческими действиями.

Так что новелла прошлого века оказывается и сейчас не архаичной, пусть и наивной по содержанию, а достаточно правдоподобной. Как урок уважения к профессии. Как пример того, чего ни при каких обстоятельствах не следует делать, изобретая уловки для обретения внимания публики. Хотя и подобными способами его удается кому-то обретать, иногда даже надолго. Правда, успех тут особого рода, с душком и смешком, как минимум, так что, правильнее всё же заниматься своим делом и не выдумывать какую-то ерунду, в надежде обратить на себя уважение и поклонение публики, как бы нетребовательна и падка на разные сенсации она ни была.

   Тут уж, как в пословице — или петь, или плясать. Но что-то одно делать хорошо и так, что успех рано или поздно не обойдет творческого человека стороной, как это случилось со злосчастной  госпожой Карневаль в новелле Ярослава Гашека.

                                     Старомодная  аркадия 

   Удивительно, почему на сюжет новеллы Ги де Мопассана «Менуэт» до сих пор никто не написал музыку и не поставил одноактный балет, хотя все, описанное французским классиком литературы, так и просится на сцену. Чуть слащавая и романтичная история, немного меланхолии, конфликт недавнего прошлого и неумолимого настоящего, тихая драма чувств и характеров — все это есть в «Менуэте». Молодой человек, прогуливаясь в Люксембургском саду, случайно замечает очень пожилого человека, который в одиночестве исполняет танцевальные па, как будто он не в парке, а совершенно в другом месте. Разговорившись, рассказчик выясняет, что его нежданный визави был в иные времена танцмейстером в Опере. Потом он приходит со своей неизменной партнершей, когда-то блиставшей , а ныне всеми забытой. По просьбе рассказчика они танцуют настоящий менуэт, грациозно, трогательно и старомодно.

  А потом проходит время. И пара уже не встречается в саду, да и сад становится другим. Такая простая и легкая для интерпретации история. Вот как бы её можно было бы поставить в балете. Юноша прогуливается по саду, усаживается на скамейку, о чем-то задумавшись. В глубине сцены старик церемонно и  старательно выполняет движения танца, который вышел из моды. (Мопассан достаточно подробно описывает па пожилого человека, почти по-режиссёрски.)

  Происходит знакомство между вдруг повстречавшимися людьми. И выясняется, что танцевавший когда-то выступал в Опере. Сцену заполняют пары танцующих, которые эффектно, по-своему торжественно и чувственно проходят перед зрителями в менуэте.

Юноша просит показать ему танец. Старик демонстрирует основные позиции, но юноша не может их повторить с должной точностью. Чуть позже появляется партнерша старика . И дуэт танцуют менуэт так, как это было принято в их молодости. Выглядит танец красиво, трогательно и чуть печально. Юноша снова пытается повторить урок. Но у него нет партнерши. И он всё также неловок и тороплив, как и прежде. Пожилая пара медленно уходит со сцены, как бы прощаясь с нею, со своим успехом, с тем, что и составляло их жизнь.

  А перед зрителями появляются молодые люди в современных костюмах. Под музыку индастриал с её шумами и резкими звуками они танцуют нечто среднее между менуэтом и современными танцами. Только пара стариков, в дальнем углу сцены на подиуме вновь пытается воспроизвести танец их молодости, но их почти не видно, потому что резкие движения кордебалета заслоняют их, отдаляют от зрителей. А юноша, так и не нашедший пары, пробовавший еще раз танцевать с невидимой партнершей, понимает, что у него так ничего и не получается. И тоже уходит со сцены, оставляя её кордебалету, который неистовствует и правит здесь бал с усердием, напористостью и самодовольством.

  Мне так понравился описанный сюжет, что я нашел телефон очень известного композитора , живущего в другом городе, и предложил ему прислать сценарий будущего балета. Его это не впечатлило. Текст все же послал в Большой театр на имя известного артиста. Но, видно, ему или не передали, или идея не показалась ему достаточно интересной. А жаль, могло бы получиться красиво, чутко и эффектно, пусть и в классическом духе, но стильно и современно. 

   Новелла «Менуэт» опубликована в конце девятнадцатого века. Но, на мой взгляд, в ней описана драматическая ситуация, которая никогда не устареет и потому всегда может быть востребована в театре. Или в качестве этюда в профильном учебном заведении, как знать.

___________________ 

Примечание. При подготовке текста использованы, в том числе, и данные издания: Искусство и художник в зарубежной новелле Х1Х века. Сост. И.С. Ковалева. -Л.: Изд-во Ленингр. Ун-та, 1986; Искусство и художник в зарубежной новелле ХХ века: Сб. произведений / Сост. Ковалева И.С. - СПб.: Изд-во С.-Петербург. ун-та, 1992.

______________________

© Абель Илья Викторович