Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Общество
Черниговские раздумья...
(№10 [313] 10.09.2016)
Автор:  Иза Кресикова
 Иза Кресикова

                               Воспоминания, озарённые светом детских впечатлений...

   Я не помню, к сожалению, кто из писателей первым сказал: «все мы родом из детства». Между тем, эта фраза с самого начала своего стала расхожей, быстро «прижилась» в народе, Именно с неё начинались все воспоминания. Фраза потеряла крылатость, стала привычной, но понятие детства, как одной из первоначальных основ личности, существует у большинства людей. Однако детство у всех разное, и такие различные индивидуумы  выходят из детства  в мир человечий! Я бы разделила всех хорошо известных мне близких людей по отношению к детству на две категории – на тех, кто никак не может с ним расстаться. И  днем, и ночью носит его в себе. На работе и на отдыхе. Решая житейские и деловые вопросы, отталкивается от него, живущего в его сердце. И – на тех, кто детство никогда не вспоминает. Будто его и не было вовсе.

   Я – со своими и хорошими, и никудышными качествами отношусь, безусловно, к первой группе  –  живущих  с детством в сердце. В записной книжке восьмидесятых сохранилось стихотворение. В нем  моё утверждение вечного детства в человеке, вспоминает ли он о нём или нет:

               Детство

Могла бы мудрая природа

рождать нас взрослыми –

без детства, Например:

какой –то миг…- чело героя, лик рапсода.

Вот Цезарь вам, а вот – слепой Гомер.

В век скоростей и спешки – это средство!

Но только у природы всё не зря.

Чтоб каждый стал собой – дается детство,

как дню – рассветная заря.

И, чтобы появилась «Илиада»,

неволею и волею судеб

пройти певцу такое было надо, 

чтоб он истёк слезами и ослеп!

О детство! Вместо рая или ада

оно порой отпущено на век.

Как сорт вина из сорта винограда,

из детства создается человек.

      Со временем я заметила, со мной происходит что-то странное. Может быть,  не происходит, а – более возвышенно - свершается. Свершается, как необходимое и закономерное явление. А именно: мне порой кажется, что детство моё началось много сотен лет тому назад. Кажется, что я видела как вырастала «Чёрная могила» посреди дубовой рощи – курган, очутившийся во дворе моей будущей школы. Я ощущаю себя девочкой, запрокинувшей голову на чудо, устремлённое в небо: возносится Спасский собор посреди земляного и деревянного города. Ещё – будто я вижу как скачут дружинники Игоревы, Игоря Святославича, и самого Игоря вижу – князя Новгород-Северского. Игоря, задумавшего искупить свою прежнюю вину поражения и вновь схватиться с половцами. Будто я вижу, как покачивают головами вслед ему старцы и замирает в ожидании развязки всё великое княжество Черниговкое…

    Я ощущаю себя в домотканой длинной одежде, а с ещё незакопчённых  икон собора смотрят на меня печальные и пристальные очи Матери Богородицы.  

      Я чую чистый терпкий ветерок с деснянских далей. Я взрослею медленно, от века к веку, и кровь тяжелеет, и мысли клубятся.

     Я не воображаю призраков и не зову их. Это какие-то естественные глубинные впечатления. Какие-то незримые, но активные, действующие частицы прошлого вошли в меня  на этой полюбившейся, ставшей родной земле.  Они наверно, излучают что-то потаённое: токи, которые входят в меня, творя со мной чудеса. И я вспоминаю «Кладбище в Скулянах»  Валентина Катаева  –  произведение неясного жанра – то  ли повесть, то ли мемуарная вещь. В ней он ярко описывает, казалось бы невозможное, несбыточное: будто  он живо чувствует всё то, что происходило с его отцом и дедом: их жизнь была и его жизнью…

    Отчего всё это? Я думаю, у меня от черниговского воздуха – от духа черниговского! Он проникал во все мои клеточки – в кровь,  омывал все мозговые извилины, и я, как Катаев, жила не только настоящей, но и иной жизнью.

    Вообще мои детские впечатления о Чернигове – не о современном мне тогда городе. Я его как бы и не заметила. Мои воспоминания всё о старой старине, по тому, что когда-то здесь было и оставило следы и знаки, как древний холм в школьном парке с таинственной «Чёрной могилой». И стояла я у того холма маленькая, девятилетняя, и ветер равно шевелил мои кудри и сухие травы на холме-кургане, перебирал невидимые, но ощутимые страницы истории.

   Кто-то раскопал в прошлом веке Чёрную могилу. Но тайна её не открылась.. И осталась жить легенда - будто похоронен здесь воин Чернега. Он пришел на это место, где теперь раскинулся город. Он  построил здесь первое жилище, потому и названо место Черниговом…

   И такая в ту пору на меня нахлынула черниговская жизнь, та, что зарождалась здесь до меня, очень задолго до меня! Но ощущала  я её, как свою родословную – я, дитя других мест, другой земли, хотя и недалёкой, но другой. Но я об этом не помнила. Чернигов приколдовал меня, и стала я заколдованной черниговкой, и оставалась ею, куда бы ни бросала меня судьбина! Это даже не осознание таковой себя, Это самоощущение с трудом  объяснимое  словами. Мучительный поиск слов! Выразить невыразимое ни Тютчев, ни Жуковский – не смогли. Жуковский под конец стихотворения о невыразимом воскликнул: «И лишь молчание понятно говорит!».           Я скользила удивленными глазами по строгому стройному сооружению и во мне всплывало кем-то когда-то  произнесённое сравнение архитектурных шедевров с застывшей музыкой. Я вспомнила великолепное сравнение, потому что я стояла перед пятиглавым Спасским собором с его боковыми куполами-стрелами! И вот   мне кажется, что я нахожусь посреди русской сказки в царстве славного Салтана, куда приплыла мимо острова  Буяна… Зажмуриваюсь, снова открываю глаза. Нет, это не сказка  это просто  XI век! И  стою  я  посреди  Киевской  Руси  во  городе  во Чернигове, постоянном  сопернике  Киева  в  первенстве, но и побратиме. 

  Вхожу под высокие своды. На меня глядят с древних (под словом «древних» я подразумеваю – средневековых) выцветших фресок туманные лики. Глядят сквозь дымку времени. Они – на меня, а я – на них  Не во всём, далеко не во всём мы понимаем друг друга.  

     Метровая толщина  каменного  пола скрывает изразцы, на которых, быть может, стоял еще первый черниговский князь Мстислав Владимирович, сын киевского Владимира Святославича, брат Ярослава Мудрого. Здесь где-то под мощным слоем настила и покоится его прах, князя Черниговского, Новгород-Северского, Переяславского, Тьмутараканского. И простиралось громадное Черниговское княжество от Днепра-Славутича на западе, от  реки Москвы на северо-востоке до Кавказа на юге. Всё это пространство охранялось крепостями. Их древние названия живут и сейчас, они стали именами городов: Рогачев, Гомель, Козельск, Трубчевск, Мценск, Севск, Ромны, Путивль, Курск…

   Умер Мстислав, не оставив наследника, и брат его, Ярослав Мудрый, князь Киевский стал единоличным правителем Руси.  И  история единой сильной Руси Киевской  более не повторится, потому что после смерти Ярослава Русь оказалась разделённой между пятью  его сыновьями. Святослав Ярославич занял  Киевский престол, Всеволод – Черниговский. Святослав вскоре умирает, и  Киевским князем становится Всеволод из Чернигова, а в Чернигове он сажает на престол сына своего Владимира, будущего Мономаха..

      Но не  приходили покой и довольство к князьям по двум причинам.  Первая из них – постоянные набеги  половцев.  Вторая – кровавые распри промеж них самих  за  отцовское наследство, за престол соседней вотчины. Очень хорошо обо всём этом сказано  в  «Слове о  полку Игореве». Эта старинная история русская такая трагическая! За власть брат брата  убивал коварно и безжалостно. Столько лет прошло, а у нас и сейчас  сжимается сердце, когда вспоминаем убитых братьями братьев своих Бориса и Глеба, и Василька ослеплённого помним!  

    Как могло в такие времена появиться слово «друг» и понятие «дружбы»? Но народились они именно в эти годы. Значит, возникали среди зла и безжалостности  сильные чувства притяжения, уважения и преданности  между людьми. Формируются чувства прощения и жертвенности по отношению к ближнему. Это развивается и закрепляется христианское мировоззрение в воинах и простых людях. Языческое отношение  ко всем поступкам вытесняется. Но не исчезнет совсем, до конца. Это также ясно проступает в тексте «Слова…».

     Чувство дружбы родственно с чувством любви, очень близко последней, и ко мне оно пришло на черниговской земле – у подножья старого кургана в школьном парке, в классах и просторных  помещениях родной, как родимое гнездо для птенцов, школы, под старыми дубами, вязами и липами, что росли вокруг здания школы еще до меня неизвестно сколько лет! Не может, вероятно, жить дитя человеческое, если его не коснётся божественный дух Дружбы, хочется сказать  - бога  Дружбы!

    Кареглазая, тоненькая, с темными косичками девочка Оля  Литвинко. Вот её мне привел в класс бог Дружбы и посвятил нас обеих таинству радостного понимания друг друга даже на расстоянии недосягаемости и тел наших, и речей! Её фамилия – тоже из истории черниговских земель, но из истории более поздней. В ней слышится звон славянских мечей о щиты литовские, и – наоборот.    

   Мы с Олей были похожи жизнерадостностью, часто проявляющейся в разнообразии выдумок, проказ, доставлявших окружающим то смех, то тревогу. От нас отправлялись в плавание по классу забавные рисунки, карикатуры, шаржи на всех, кто вдруг что-то ляпнул комическое или «трагическое» во время ответа на уроке или  попадался нам на перемене то слишком жующим, то слишком дерущимся. Попадались к нам  на кончики наших карандашей и учителя. Класс часто, взбудораженный нами, гудел, смеялся и ворчал. В школу вызывались родители. Стороны примирялись. Жизнь шла далее. Мы были счастливы. И будущее нам представлялось сверкающим, свободным… И сердца наши бились в унисон, и мы были готовы для подвига друг для друга. В юности мною было написано стихотворение, включившее мысли о высокой дружбе и жертвенности ради неё, что жило в нас, взращённое в черниговском детстве. Вот фрагмент из него:

      Из юношеской элегии

 Не для того, чтоб доказать любовь свою,

 не для того, чтоб приукрасить дружбу нашу, -

 но ощущай себя ты, как в бою,

 а я подумаю, что бой тяжел и страшен,

 и на смертельном выручу краю...

  ……………………………………………

 Как страшен в мыслях ход иной планет,

 в котором нашей встречи нет –

 в лукавой жизни ли, в бою ли.

 Но только в жизни не укрыть тебя от бед,

 как заслонить в бою от смертной пули!

……………………………………………

  Юность моя с Олей  прошла врозь, но не сговариваясь, обе стали медиками. Обзавелись  и семьями, детьми.              

  Знаю, пока люди живы Дружбой и Любовью – они высшие существа на земле, и Земля будет планетой людей, а не диким шаром огня или льда, или колючей проволоки. 

  Прошли годы, и  я укоренилась на Кавказском Черноморье, стала его любящей приёмной дочерью – сочинкой, но неистребимая черниговская часть меня, моего внутреннего мира, души моей, велит мне делать эти записи. Поэтому я вновь в семидесятые и восьмидесятые стояла на черниговском Валу под кронами молодых и старых дерев, и они как люди, молодые и старые, создают свой неумолкающий шум. Кланялась красавице Десне с этой могучей затвердевшей за тысячу лет насыпи – оборонительному валу перед городом. Золотой  песок  берега  величаво  текущей реки,  когда-то,  как золотое руно древнего мифа,  струился, кудрявился под нашими детскими телами, когда  мы были загадочными русалками  на солнечной  речке, а настоящие русалки  являлись на берег по ночам. В наших головах переплетались античные легенды  со старыми русскими сказами.

  Прошлое и настоящее сливаются где-то над нами, за нами, впереди нас, черниговских девочек - в нашу общую жизнь, в  единую историю…

       Девочки выросли, но у них такие памятливые сердца!

                                                     *  *  *                                                                        … Кареглазая, тоненькая, с темными косичками девочка Оля Литвинко, которую мне привел в класс бог Дружбы. Воспоминания полны последствиями этого факта, но они значительно шире. Воспоминания девочки тридцатых годов, включают  словесные   портреты и описания характеров её сверстниц, учителей, рассказы о духе взаимоотношений между взрослыми и детьми в школе.  Они  вносят  ощутимые  штрихи и даже рисуют обобщающие картины  локального мира человеческого  в  непростой эпохе,

 Прошлое наполняется настроениями того далекого времени. В них витают первозданные ощущения радости,  вера, надежда, жар дружеских чувств  и  посверкивание будущих свершений. 

 …Говорю об Оле, своей отроческой заединщице, тут же мысль перебрасывается на Миру, девочку так непохожую на нас. Она жила спокойной и размеренной школьной жизнью, а не той стремящейся к столкновениям и рискам, как мы. Она читала, рассуждала. Как хорошо после безумно активных и шумных дневных озарений, приключений сидеть с такой девочкой вечером, перебирая дела житейские, в меру «умничая» и давая шутливые оценки тем, кто попадал на язык. Это были  «интимные»  беседы вдвоем, диалоги, так сказать. Дело в том, что Мира была не только школьной подругой, но и моей соседкой по дому и подъезду, то есть в определенном отношении – территориальном! – Мирочка была мне ближе, чем Оля, которая жила далеко от меня. С Олей  вечерами,  после школы, мы встречались редко.     

 У Миры, появившейся в Чернигове позже нас с Олей года на два, тоже сформировалось черниговское  сердце. Оно стучало в унисон с нашими сердцами, но несколько иначе, может быть,  октавой ниже… 

    Переключаясь на нынешние  впечатления от прошлого и раздумья, вижу что к ним прибавились: новый  взгляд  на давно минувшее, невольное соотнесение его  с настоящим, оценки того и другого. В общем, как говорит нестареющая латинская крылатая фраза – «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними».

   А все неотступные воспоминания начинаются с Чернигова.  Они неразрывными  нитями связаны с Черниговом и дружбы на всю жизнь – с Черниговом, увлечения – с Черниговом, нащупывание будущего жизненного пути – с Черниговом…

   Любимый город. Он – и становления отроческой личности, и начало понимания течения истории – исторического времени. Обретенные в Чернигове представления о жизненных ценностях выливались в кристаллизацию желаний, которые надо было воплотить в будущем. Черниговская атмосфера, городская, домашняя и школьная, и вольная – дворовая, способствовали этому. Потому Чернигов значит для меня много и незаменимо – черниговских пять лет! 

    В Чернигов семья наша приехали в связи с изменившейся отцовской службой и очередным, но совершенно новым назначением…   

    Мама в этот период очень болела. После сложной операции в брюшной полости она никак не могла обрести прежнее – до операции – состояние. Присоединилась гипертоническая болезнь. Она предполагала наследственную уязвимость в этом отношении (я писала об этом выше). Она часто лежала в больнице. Тогда бабушка – Анна Осиповна, приезжала к нам. Присматривала за мной, готовила очень вкусные обеды – была мастерицей  приготовления  блюд,  простых и  изысканных. Продукты были очень дешевы, особенно на рынке. Я иногда ходила с бабушкой за покупками. Помню, мы покупали на базаре сливочное домашнее масло – мягкое, ярко желтое, в виде большого калача на зеленом капустном листе. Бабушка часто покупала телятину и делала отбивные – тонкие, зажаренные с луком – любимое блюдо отца. Я вначале отказывалась от них из протеста против убиения телят. Но в конце концов смирилась. Таких отбивных я более никогда не ела. Бабушка привозила с собой пару больших банок традиционного белорусского варенья: брусника с кусками груши в брусничном вареве. Вкуснятина невероятная! И еще – только бабушка лепила необыкновенно нежные вареники, начинённые черникой в сахаре. Складывались они на большое блюдо горой, в холодном виде стояли в шкафу-буфете, и, кто хотел, брал и лакомился в любое время дня. Помню, как, побегав во дворе, я хватала парочку несравненного лакомства и снова отправлялась на волю. Такого я тоже больше не едала. 

 Сохранилось нерифмованное стихотворение, которое было написано мной в драматические 90-е годы после распада нашей  и  великой, и  необычной, и  несчастливой  державы, и участвовало в каком –то конкурсе, получив призовое место. Оно было напечатано в изданной по результатам конкурса книжечке:

           Ягоды          

Когда говорю: - Россия! –

рябина алеет над снегом.

И Марина Цветаева

срывает горящую кисть,

и руки свои обжигает,

и я их целую незримо.

А если скажу: - Белоруссия! – 

брусники вкус воскресает

и варенье брусничное тает

на языке.

То варенье, что все мои предки

для меня век из века варили.

И девочка помнит. Старея и плача без слез.

А ночью ко мне приходит

не из сна, а из дум – Украина,

подруга деснянского детства.

Мы спускаемся  вниз по откосу.

Где же прежние травы шелковые?!

Украина моя, Украина.

И царапают, хлещут до крови

одичалые лозы ажины

нежные руки мои… 

                                                        *  *  *

  Еще хочется сказать, что Чернигов – город  впервые  ясно ощутимого счастья жизни, несмотря на то, что шли очень тёмные годы в истории всей страны: с 1935 -го по 1939-й. Сейчас многое известно о том времени, тогда - нет, я же продолжу свои воспоминания – воспоминания девочки, ощутившей счастье таких человеческих чувств, как единомыслие со сверстниками и учителями, таких черт или качеств, как первые проявления творческого горения или жажды познания. Жизнь была захватывающей, как игра. А игра была – в жизнь. Мы многого не замечали, погруженные в игру-жизнь. Так произошло, что именно в те годы нам выпало счастливое черниговское  взросление!

  Школа, куда я была зачислена, раскинулась (именно раскинулась!) своим длинным, двухэтажным, немного тяжеловесным зданием недалеко от нашего дома, в лесопарке. Вековые дубы и липы создавали летом густую тень, осенью – желто-красный листопад, а зимой здесь скользили лыжники и мелькали снежки, летящие друг в друга на переменах.

   Школа была русской, и я в первые дни волновалась – как я сумею перестроиться на русский? (До Чернигова – областного центра, мы – моя  семья, жили в маленьких городках, и в некоторых из них отсутствовали русские школы. Моя школьная жизнь началась с украинской школы. Я хорошо владела  украинским языком, как и русским).                                                                                                                                         Волнения были напрасны: в четвертом классе это получилось просто и незаметно.

  Когда я вспоминаю свою школу в Чернигове, мне и сейчас  приходят на ум пушкинские терцины:

                            В начале жизни школу помню я;

                            Там нас, детей беспечных было много;

                             Неровная  и резвая семья…

   Стихотворение повествует о впечатлении от скульптурного изображения  (…двух бесов изображенья…) Аполлона и Вакха.                                             

  Когда-то я написала свои терцины. Это простенькое соотнесение с великим и прекрасным стихом – дань памяти любимой школе:                                                   

                                                                     Ольге Литвинко-Добромысловой

                                                                    с памятью о Чернигове

«В начале жизни школу помню я»,

в том городе, что нынче заграницей.

Но память непокорная моя

в том школьном парке свищет птицей

и в кроне ясеня вьет хрупкое гнездо,

чтобы навек в тени той поселиться.

Таких деревьев не было ни до,

ни после нашей жизни и разлуки!

Пусть всё покроется пустыней, пеплом, льдом – 

стоять им там, до неба вскинув руки,

и ждать – чего? – в том парке на краю

Истории. А мы с тобой почти старухи,

и только память пестуем свою.

И нет богов у нас – молиться о добре,

но не о том я слезы лью – 

о том, что школу помню на заре

туманных лет, и солнечный майдан,

и двух учительниц с висками в серебре,

и в старом парке дремлющий курган.

Века тому в нем русский князь зарыт.

И сколько я ни повидала стран,

тот русский дух всю жизнь меня томит.                                

  «…И в старом парке дремлющий курган…». Я сказала, переходя к рассказу о Чернигове, что это город, в котором дышит древняя история, славный город Киевской Руси. Встреча с его историей у меня началась, как только я вошла в школьный лесопарк. Средь расступившихся деревьев, в правой от входа стороне парка возвышается небольшой холм. С годами он, как видно, садится – уплощается. Ветры, ливни, снега столетиями  (!) обрушиваются на него. Он зарос травой и может быть принят просто за застывшую волну земли. Но когда путник взойдет на него, он увидит черный обелиск с надписью на мраморной плите: «Курганъ «Черная могила», раскопанъ профессоромъ Д.В.Самохваловымъ в 1872-1873  годахъ». Что было найдено в кургане – не помню. Но помню различные версии происхождения названия древнего поселения – Чернигов. Будто это могила еще дохристианского князя Черного – одного из основателей поселения. По другой версии в кургане зарыт простой воин далеких лет.  Есть легенда о красавице Чарне, чем-то себя проявившей  «во глубине лет», а некоторые исследователи таких исторических тайн полагают, что густые «черные» леса этих мест дали название древнему поселению. 

   Что бы ни было, как хорошо, что с этого  древнего исторического кургана  началось обучение в черниговской школе!                                                                          

  Да, еще мы, девочки неуёмной фантазии и деятельности, не прибегая  к чьей-нибудь из взрослых помощи, «выпускали» ежемесячный рукописный журнал. Сами рисовали и сами сочиняли. Правда, в «журнале» насчитывалось всего 4 или 6 листов, реже - 8, но  пущенный нами в свет, он вызывал  у  ребят «жгучий» интерес. Еще бы, на рисунках кое – кто  узнавал себя или соседа по парте, а рассказы бывали злободневные, например, об испанском мальчике, борющемся с франкистами. Сюжет придумывали, но он был похож на правду. Тогда все «болели» Испанией, испанскими революционными событиями. Мальчика звали Фернандо, в журнале он появлялся неоднократно, был ранен, и самолетом отправлен в Москву. Главы придумывались в виде коротких  репортажей. Возможно,  в  моменты фантазий мы представляли себе наше деятельное будущее, в котором так или иначе, но «писательство» - заключение мысли в письменный строй – должно быть обязательно! (Так оно, будущее,  и сложилось: писали статьи, научные работы, диссертации и книги…). Мы играли в жизнь. Пока наша жизнь была игрой.             

  Евгения Николаевна Кожуховская, ведущая литературный кружок, хвалила нас, и мы к ней обращались, когда были не уверены в правильности некоторых слов, грешили в  знаках препинания.       

  В седьмом классе мы  почему-то переключились  на выпуски стенных газет. Мой отец приносил большие листы бумаги в рулонах. Не ватманской, но что-то вроде неё. Называлась газета наша, сохраняя название «журнала», «Луч». Через всю газету из нижних углов её шли два перекрещивающихся луча. И луч, и другие «эффекты» , да и вся газета, создавались у меня дома. Способы создания их придумывались. Например, макали зубную щетку в разведенные водой красные чернила или тушь, водили карандашом по щетинке щетки, брызги направляли на вырезанные отверстия лучей в обычной черниговской  газете. Газету принимали, розовые лучи сверкали на бумаге и… на стенах; на полу вообще текли красные ручьи. Моя мама хваталась за голову. Но она склоняла свою голову перед «искусством» и творчеством! Газета со стихами, рассказиками и карикатурами вывешивалась возле нашего класса. Собиралась толпа ребят со всех классов. Когда первые страсти  проходили, и толпа становилась меньше, подходили учителя и учительницы. 

  Реакция бывала разной. Но самое главное  в том, что никто  нас  не  наказывал за  никем не «санкционированную» самодеятельность... Не знаю – кто, где и как в то время рос и учился, но у нас было много воли, и инициативы наши не глушились. То ли школа была такой, то ли город…                                                                                                                                                                                                                                                                           *  *  *

    В Чернигове жил, не изменив ему  в своей дальнейшей жизни  после  Великой Отечественной, наш одноклассник тех отроческих лет, по профессии военный летчик, Радимир (имя-то какое старинно-русское!) Федулов. В 1984-м году он пригласил меня с Олей  на встречу с Черниговом. Встреча состоялась. Она незабываема. Вот зачин к «былине», которую я подарила Радимиру вскоре после нашей встречи.

                                                         Радимиру Федулову и

                                                    Ольге Литвинко-Добромысловой

Святослав во граде Киеве

да Мстислав Черниговский,

Мудрый Ярослав да сильный Всеволод ,

все  великие да  славные Святославичи

правду свою кровью  своей правили!

А и было это так давно! Но сердца у нас отзываются.

Как же сердцу не радеть и не выскакивать,

потому что всё, что было – есть и не кончается,

потому что ходит нынче по Чернигову

светлый молодец, сокол приземлившийся,

сотоварищ подвигов младенческих,

удалой, задумчивый

и судьбой не согнутый Радимир!

Если станем мы совсем случайно

игроками проигравшими,

и печаль нас горькая, как врагиня, прижмет,        

мы Чернигову поклонимся:

 выручай нас, город праведный,

ты,  Чернигов разъединственный,

а и Радимир стоит, лыцарь наш, у твоих ворот!                                         

  По ансамблям древних и средневековых строений, в частности храмов, соборов, церквей, сохранившихся в Чернигове, можно изучать развитие архитектуры на Руси и её особенностей на Украине. Посетив Чернигов в1984 году, мы с Олей, много знающие и остепенённые, проникали в суть и прелесть исторических памятников гораздо серьезнее, чем в детстве-отрочестве, но всё же тяга к ним и первые мысли о них возникли в далекое время нашего взросления – под сенью их. Взрослые и, как я сказала, много знающие , мы отдали дань любви и, не кривя сейчас чувствами и словами, скажу – нежности, в первую очередь к нашей школе. Здание было уже не школой, но мы шли по его ступеням с трепетом и чувством счастья встречи, а потом всё остальное – великолепные соборы, мемориальные уголки и места наших прошлых личных притязаний – дома и улицы, на которых мы жили. 

 Многое было разрушено или сожжено во время войны, но восстановлено талантливыми архитекторами и строителями. Великолепие увиденного описать невозможно:  великолепие и величие Спасского и Борисоглебского соборов заставляет умолкнуть и стараться вобрать в себя эти  громады – да, застывшей, в камень превратившейся  музыки. Молчат, но мы что-то слышим внутренним слухом, похожее на органные хоралы Баха. Борисоглебский монументальнее, основательней, и в то же время, несмотря на, быть может, еще большую громаду, чем Спасский, он стройнее и белее «обличьем» своим. В то же время он, одноголовый и могучий. Его своды – арки вокруг седой головы, как крутые плечи Ильи Муромца.

   Спасский собор был усыпальницей  черниговских князей. Чернигов  в ХI веке стал стольным городом нескольких княжеств. Первым  известным  черниговским князем был Мстислав Владимирович, младший брат Ярослава Мудрого… Я кое в чем повторяюсь, рассказывая о черниговском разнообразии церквей и соборов, но что-то и вношу новое в свои воспоминания, то, что не дописала в «Черниговских  раздумьях». Вот, например, как  именно перед Спасским собором в 1654-м году провозглашено решение Переяславской Рады о воссоединении Украины с Россией. Черниговцы приняли присягу на верную и вечную дружбу с русским народом. На фасаде собора об этом свидетельствует мемориальная доска. Мы её видели в 1984-м году. Висит ли она сейчас?...

  По-прежнему, конечно, ласкает взор, сверкающая золотыми куполами над белоснежным своим остовом и почти летящая над городом, Екатерининская церковь-красавица. Но мы с Олей были влюблены в Пятницкую! Такая стройная, грациозная «шатенка» была оценена нами выше «блондинки» Екатерининской, хотя она намного старше:  возникла на рубеже XII-XIII веков. Екатерининская – только в XVIII веке. Вообще же, спускаясь к пляжу с возвышенности и обозревая даль, пестреющую  осенним колером еще кудрявых деревьев, я вижу, целую когорту куполов, стремящихся в небеса. Они построились прямо в хронологический ряд XI-XVIII  веков.. Вместе с ними перехожу от столетья к столетью, чувствуя, как сама  меняюсь вместе с этими  выразителями эпох труднообъяснимым своим внутренним составом. Потом чудесно перевоплощаюсь, и в конце концов, становлюсь тем, что я есть в данный час бытия.

  Вижу небольшую Ильинскую церковь – перед Антониевыми пещерами. Потрясает подземный комплекс церквей,  постепенно создававшийся с Х века из пещер,  поначалу вырытых монахами в твердом здешнем грунте. Рядом с Ильинской церковкой намного позже вырос Троицкий собор, превратившийся в Троице—Ильинский монастырь.

   Я и  Оля посетили Чернигов  осенью 1984  года. Думая о своём вояже, вспоминаем ярко голубое, почти не осеннее небо, золото куполов Екатерининской церкви, высокой – казалось, почти до голубых небес, и тут же – на одной из улиц – преждевременно красные гроздья рябины будто громадные капли крови из голубого тела небес. Как бы напоминание  о кровавых днях, годах. Чернигов и черниговцы много пережили, много потеряли…К его истории добавились новые суровые главы. По возвращении я рассказывала младшему сыну (он уже был студентом, учился в Москве, но при первой же возможности прилетал домой – в Сочи) о своей встрече с детством-отрочеством  и городом, который  не просто наблюдал  несущиеся годы девчонок и мальчишек, а пестовал их, как мог, очи раскрывал   недораскрытые  -  учил уму-разуму. По канве  рассказов сложилось стихотворение:

               Сыну

     Мой сын, подрастая,

     все шел по дороженьке торной.

     Однажды спросил он,

     в какую пойти из сторон.

     –  В Чернигов езжай - я сказала – 

     в Чернигов мой черный,

     в Чернигов мой черный

     печалью прошедших времен.

      В Чернигов езжай – я  сказала – 

      в  мой синий Чернигов,

      в мой синий небесно,

      совсем голубой, голубой.

      В тот синий, как детство,

      как первые строки и книги,

      как барвинка око

      в зеленой чащобе густой.

      Езжай же в Чернигов,

      в такой золотой-золоченый,

      такой величавый, сияющий на голубом.

      Прислушайся чутко –

      тебе померещатся звоны,

      и в сердце звенеть

      долго будут те звуки потом.

      Еще я скажу:

      не минуй ты Чернигов мой красный.

      Не верь, о не верь,

      что рябины так просто горят!

      Кровавы те соки,

      и гроздья колышутся рясно.

      Из ягодки каждой

      погибшие в очи глядят.    

*  *  * 

   Черниговские воспоминания неизбывны. Черниговские годы связаны с дальнейшей жизнью черниговских девочек и многое в их решениях и свершениях объясняют. Это интересно, как рассказ о судьбах личностей в крутом, трагическом  течении исторического времени. Автору воспоминаний предстоит трудная задача дальнейшего повествования, вместительного по содержанию и, в пределах возможного, сжатого по форме, избегая растянутости.

______________________

© Кресикова Иза Адамовна


Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum