*  *  *

Стереть набросок карандашный,
Укрыть обман, забыть чуму…
Когда стихи писать не страшно,
То и писать их ни к чему.

Пусть знают все, что ты за быдло,
Пусть видят качество трухи:
Когда стихи писать не стыдно,
То это — скверные стихи.

И в ритме, вроде — произвольном,
Даётся некоторый знак.
Когда стихи писать не больно,
В них что-то явственно не так.

Траншея, свалка, скотобойня —
Откуда всё это? Бог весть.
Но если страшно, стыдно, больно,
То что-то в них, возможно, есть.

*  *  *

Возможна ли женщине мёртвой хвала ?

О. Мандельштам

Отложи свою боль до грядущих времён.

Дай ей вызреть, наполниться соком.

Тает в небе высоком осенний канон.

Погоди – о высоком.

Можно выстроить замок внутри головы.

Но – увы! – ненадёжно строенье.

У пожухлой листвы, у подмёрзшей травы

Есть особое мненье.

От тяжёлой реки, от безлистых лесов

Отрывается холод бодрящий.

На пронзительный зов не накинешь засов.

Мир один: настоящий.

Так возможна ли женщине мёртвой хвала?

Нет на это прямого ответа.

Чем чернее смола, чем свежее зола,

Тем страшнее – без света.

*  *  *

Демократия – лучший способ решения спора,

С этим согласны правительство, пресса и профсоюзы.

Поставим на голосование утверждение Пифагора

О сумме квадратов катетов и квадрате гипотенузы.

Консерваторы заявляют: утверждение справедливо,

Оно проверено временем, Гауссом и Минюстом.

У требующих доказательства – сомнительные мотивы,

Они поголовно подкуплены, и у многих в кармане пусто.

Либералы не знают точно, сумма катетов – больше, меньше?

Но такая старая догма для них, безусловно, ложна.

Косвенно в ней ущемляются права негритянских женщин.

Доказать такую бессмыслицу, естественно, невозможно.

Интеллектуалы считают, что результаты выборов,

Несомненно, будут подделаны – не в ту, так в другую сторону.

Думать о сути проблемы нет ни смысла, ни выгоды:

Ворон глаза не выклюет ни себе, ни другому ворону.

Помнящие картинку с Пифагоровыми штанами,

Зная, что их – меньшинство, добиваются плюрализма.

Но что признаётся дружно разными сторонами – 

Что дело решат дебаты, а там победит харизма.

*   *   * 

Когда кончаются дружбы, легко сыскать виноватых:
Обычно виновны оба, а можно сказать – никто.
Идут недоразумения, как лыжники в маскхалатах –
Возможно, поодиночке, а может быть – сразу сто.
Когда ломаются семьи без разлучников и разлучниц,
Легко обвинить болезни, безденежье, неуют.
И только злая надежда, как озверевший лучник,
Пускает острые стрелы, пока её не убьют.
Когда погибают страны и к власти приходит сволочь,
Легко распознать причину в беснующейся толпе.
А если страна орешек, который сколько ни колешь,
Он никогда не расколется – и дело здесь в скорлупе?
Это в чём-то подобно технической неполадке:
Случилось то, что случилось, ничего не попишешь тут...
Будто звонишь знакомым, говоришь: «У вас всё в порядке?» -
«Да,» – тебе отвечают. И ты понимаешь: врут.

*  *  *

Не хочу холодов, а хочу тепла,
Потому что такая пора пришла —
Вероятно, не старость пока, но уже усталость.
Холодов не хочу, а тепла хочу,
Сам себе шепчу, погасив свечу:
Что мне делать с жизнью моей, с той, что ещё осталась?
Я любил морозы, презирал тепло,
Обожал, когда щёки мне ветром жгло,
Только щурил глаза в метель, но шарфом не кутал носа.
А теперь люблю я сидеть у огня,
И огонь выспрашивает у меня
Тихим вкрадчивым голосом, заслоняющим суть вопроса —
Повторяет огонь всё один вопрос,
Поначалу в шутку, а потом всерьёз:
“Что-то можешь ты сделать ещё, на что-то ещё способен?”
И смотрю я, как он жуёт дрова,
Ни к чему мне лгать, ни к чему скрывать:
Не хочу я коряг на своём пути, не хочу колдобин.
Не хочу холодов, а хочу тепла,
Я весны хочу, вот и все дела,
Не метелей я жду, жду весёлых ручьёв и проталин.
Ну, а жизни, — той, что осталась мне, —
Я шепну попозже, наедине:
Ты теки уж, как знаешь сама — какой я тебе хозяин...

*   *   * 

В две тысячи пятнадцатом году, тринадцатого, в пятницу, в Париже – сто двадцать девять трупов. «Да пойми же, – кричит мне друг, – что внукам жить в аду, коль ты да я... Посмотрим через призму истории. Исламскому фашизму сегодня надо голову отсечь, а то их завтра вырастет с десяток. Таких бандитов не смягчит достаток, не говоря уж о культур-мультур. Не убежденья, а калёный меч! Пойми, обилье водных процедур при раке не заменит хирургии». Он нервничает.
У меня другие о мире представленья. Как и он, я нервничаю. «Значит на закон с прибором положить? Сзываем рати – и снова на Багдад войною? Кстати, твой змей, растящий головы дракон, как раз и прирастает головами, когда их рубят». – «Надо прижигать». – «Огонь и меч, короче». – «Да, опять такое время, что нельзя словами довольствоваться». – «Это ты решил?» – «Ты не живёшь в Париже!» – «Ты в нём жил?» – «Не жил, но чувствую и понимаю». – «Ну да, конечно, ты один такой!..» – «Нельзя без личных выпадов?» – «Постой! Что у меня парижской нет прописки, ты говорил иль ветром занесло?» – «Ты спятил, защищая это зло! Они ж тебя, твоих родных и близких прикончат как евреев раньше всех». – «Возможно. Но, учитывая риски, паниковать не надо. За успех они заплатят дорого и скоро». – «Давно не слышал я такого вздора!» - «Им просто сильно повезло в Париже». – «Да им всегда везёт, ты слеп, мой друг!» – «Ты сам протри очки!» – «Да нет, пойми же!..»
Опять «пойми же». Мы замкнули круг.

Замкнулся круг, и выхода не видно. Часть мира мы и часть его судьбы. Кто слеп из нас, пока не очевидно. Возможно, оба слепы и глупы. 

Подражание цветкову 

утро красит нежным светом
два распахнутых окна
смерть страшна обычно смертным
а бессмертным не страшна
в жизни главное идея
мысли пламенной полёт
вот возьмите прометея
разве он когда помрёт
весь уже исклёван вроде
знать орёл не соловей
ан бессмертен по природе
по генетике своей
у него такие свойства
нам бы всем давно капут
но бессмертному хоть бойся
хоть проси а не дадут
на свою борьбу напорот
одаривший нас огнём
холодок бежит за ворот
как подумаешь о нём

*   *   * 

А кое-что всё-таки я утаю.
Наш опыт у края, почти на краю,
Где можно свалиться с платформы,
Меняет понятие нормы.
Вот перечень длинный опасных утех,
Но в нём не ищите: нет, я не из тех,
Которым хватало накала –
Я хлипок был для экстремала.
Пусть мыслями дерзок, но мысли – не в счёт.
Под камень лежачий вода не течёт,
Но то, что под камнем замшелым,
Хоть маленьким было, да делом.
Я мог бы признаться, пожалуй... Но нет! –
Какой-то внутри существует запрет.
Я знаю, мне было бы легче.

Но есть невозможные вещи.

*   *   * 

Не знаю, свидимся ли, то есть
Не знаю, свидимся ли вновь.
Любовь коварнее, чем совесть,
Но совесть глубже, чем любовь.
О, если б ты меня забыла,
Списала начисто в тираж!
Висят без лестницы перила –
Не то война, не то мираж.
Вот так и я – того же стою,
Стою неструганой верстой
С угрюмою недобротою
И безопасной правотой.
Зачем темню – сказал бы прямо!
Не повинуется рука
Названью мерзости и срама,
Глухому имени греха.
Я все учел, все вызнал, кроме
Слабинки маленькой живой,
Мышонка резвого в соломе,
Птенца на мокрой мостовой.
Душа – ну что я сделал с нею? –
Барчонок, выскочка, судья!..
А эти игры все страннее
И совесть – то же, что судьба.

*   *   * 

Загрустив на большом юбилее
В ресторанном весёлом чаду,
Непонятно о чём сожалея,
Я к дверям осторожно иду.
А на улице – холод серьёзный,
Голубые глаза фонарей,
Словно в Питере – морок морозный...
«Поскорей бы, – шепчу, - поскорей,
Поскорей бы!» Да нет, не о смерти,
Просто так, вообще, ни о чём.
Мир – под ключ. Он закончен, поверьте.
Не могу разобраться с ключом.

*   *   * 

Отчаяние обучает особой структуре фраз –
Резкой и хрупкой. Смысл проявляется позже.
Никакая жизнь не бессмысленна. Это раз.
Никакая смерть не бессмысленна. И это тоже.
Если выйдешь осенью из дому и сквозь щель
Смотровую – вниманье вовне направишь,
Разглядишь за колыханьем зонтов и плащей
Шевеленье тонких душевных клавиш.
Что с того, что мы втиснуты в плотный, тугой каркас
Платья, кожи и черепа, в должности и регалии.
Никакая жизнь не бессмысленна. Это раз.
Никакая смерть не бессмысленна. И так далее.
Искусство нас обучает муку сводить к игре
В звуки и символы, что нехорошо, поскольку
Вина должна быть искуплена. Но, как и всякий грех,
Игра такая имеет глубокую подоплеку
В нашей природе. Действительно, ведь за какой-то час
Столько в нас перемалывается тьмы и света!
Никакая речь не осмыслена полностью. Раз.
Никакая речь не бессмысленна.

Даже эта.