От редакции. Это письмо пришло от автора, эмигрировавшего из страны и живущего за границей. Он делится своими размышлениями о своей жизни, проведенной на родине и за рубежом, в форме письма другу. Нам показались эти размышления на разные темы интересными, а, возможно, полезными, в чем-то поучительными для наших и зарубежных читателей. Автор пожелал остаться неизвестным. Текст публикуется без изменений, с некоторым сокращением. 

     Перед Вами, дорогой читатель, типичная современная история российского эмигранта в Германии, может быть, интересная как раз своей типичностью. В форме письма бывшей подруге, женщине-предпринимателю, я решил подвести промежуточные итоги своей жизни. История в двух частях. Часть первая. Аристократизм, еврейский вопрос, «башкирские каникулы», несколько слов об эмиграции, о любви, о философии. Часть вторая. Эмигрантские будни. Повторы… Об одиночестве, о человеческом достоинстве, о страхе, о вечной войне… Имена с фамилиями даны в сплошной нумерации русского алфавита.  

апрель-июнь 2008 года, Вюрцбург-Гисен, бессонные ночи 

Дорогая  A, здравствуй!

   Итак, я решил сделать Тебе подарок, дорогой подарок, – рассказать историю жизни «человека из параллельного мира». Конечно, это не будет история целой жизни, я попытаюсь, насколько хватит таланта, лишь прорисовать некоторые эпизоды и сделать несколько не претендующих на полноту обобщений, которые без излишней, ненужной, вдобавок свидетельствующей о незрелости выпуклости помогут Тебе что-то понять не только во мне, но, при необходимых усилиях, и в самой себе. И если Ты захочешь, позволят Тебе «дорисовать» остальное.

   Ещё древние мыслители (стоики) делили всех людей на три типа: телесных, или плотских, живущих в мире вещей, предметов и явлений, душевных, живущих своими чувствами, открывающими себе мир через чувства, и духовных, живущих в мире т.н. нетленных ценностей. Принято было считать, что это типы врождённые, иными словами, что «перегородки» между типами непреодолимы... Так ли это? Настолько «параллельны» наши с Тобой миры? – У меня нет ответа на этот вопрос. Кроме того, на полях замечу, что только в евклидовой геометрии параллельные миры не пересекаются…

   Что такое дух? В двух в разное время опубликованных работах я дал два ответа на этот вопрос, назвав дух струящейся верой (статья опубликована уже и в Германии) и небесным порывом. Не внедряясь сейчас в непостижимые для Тебя дебри профессионального мышления, скажу. Духа нет в мире вещей, он невидим и неощущаем органами чувств, вместе с тем он действенен, и реальны продукты духа, ведь картина – не просто холст и масло, рама, то, что изображено, и книга – это не только страницы, обложка... Любая культура в истории человечества образовывала и образует свои типы «духовных людей»: византийский «старец», древнеегипетский жрец, средневековый самурай… весьма сильно отличаются. 

Часть первая

  С чего же начать?.. Когда не знаешь с чего начать, надо начинать с того, с чего всё это началось, с рождения. Я представляю собой характерное для России XX века смешение изначально очень-очень далёких друг от друга еврейской и русской культур: родился, детство прошло в Клайпеде, в Литве, воспитывался в семье бабушки, бывшей дочерью раввина и убеждённым коммунистом, и дедушки, говоривших дома на идише, а со мной по-русски, пока отец, закончивший службу капитаном, возил мать – школьную учительницу английского – по офицерским баракам по дальним гарнизонам – «точкам» бывшего СССР… 

Моя бабушка хотела, чтобы я выбрал медицину, стал врачом. «Ты всегда будешь нужен, при любом строе», – помню, как она мне говорила. Но меня с детства увлекали древние цивилизации, причудливо связанные с по всей видимости изначально навеянным сказками ощущением волшебности жизни, а потом также захватившая меня, старшеклассника, волна разоблачений преступлений сталинского режима, и я не стал наступать на горло собственной песне – пошёл на исторический… Это был ещё Советский Союз, общество, которое по крайней мере декларировало, что человек человеку «друг, товарищ и брат» (по меньшей мере, должен к тому стремиться). Я исходил из того, что буду неустанно трудиться, постоянно повышая свой профессиональный и человеческий потенциал, и, став профессором истории в университете, наверняка приобрету и достойные материальные условия… 

Но не тут-то было… Мои бабушка и дедушка были аристократы: жили в большой бедности и презирали комфорт, знали европейские языки, жили в Служении – строили «самое счастливое общество на земле»… Но бабушка умерла, а дедушка уехал в Израиль (оставив квартиру внукам своей новой жены), и я переехал к родителям в Уфу, где мой полуграмотный отец вышел в отставку и где мне было суждено прожить много лет, что, как один из факторов, предопределило мой путь… Башкирский университет, потом Башкирский пединститут, потом снова Башкирский университет (аспирантура), вообще вся Башкирия – это была гоголевщина: «Лиц не вижу, одни свиные рыла», «тёмное царство» из известной драмы Н. Островского, где я жил в полном отчаянии в течение многих лет… 

Помню, на первом курсе первое настоящее столкновение со взрослой жизнью: подговорил однокурсников подойти делегацией к декану и спросить, почему история башкирского народа, никакой особо значимый след не оставившего, изучается столь подробно, а история древних греков и римлян явно недостаточно. Этого главный историк Башкирии Б, зав. кафедрой отечественной истории досоветского периода, не простил – забрал у меня на экзамене зачётку и отнёс декану, сказав мне: «Учиться вы здесь не будете!»… Мама к нему ходила, но бесполезно – исключение «за академическую неуспеваемость» без малейшей надежды на восстановление. Наша маленькая трёхкомнатная квартира, где мы ютились вчетвером, включая младшую сестру, находилась в отдалённом районе города, где жили «химики», (хотя официально район считался «гетто для пролетариев и нищих интеллигентов»), где меня, бабушкиного внука, взращённого на высокой культуре, ждало столкновение с улицей, со шпаной: так, однажды, лет в шестнадцать, я вышел ночью зимой позвонить – домашнего телефона не было ещё многие годы – мёрзли набирающие шайбообразный автомат руки, как напали полупьяные шакалы и стали избивать, потом сели на голову и накормили мерзлой землёй... Хорошо соседи выбежали на крики и спасли жизнь...

Помню позднее, как в аспирантские времена меня вызывал к себе башкирский бонза (первый проректор Башкирского университета, а главное – один из приближённых к президенту республики, ещё в советские времена секретарь университетской комсомольской организации) В и беседовал со мной, как он, согнувшись в три погибели, сгорбившись, всердцах воскликнул: «Аспиранты должны вот так ходить!», объяснял мне, что в сталинские времена на зоне можно было заниматься философией, а сейчас времена ещё худшие, помню его сказанные, как азбучная истина, будничные слова, мне наедине, когда я защитился: «Кандидат наук – не человек»…

Взрослым я стал в семнадцать лет в год изгнания из «общества» – университета, и за двенадцать лет своей взрослой жизни до отъезда в Германию сделал-таки несколько попыток вырваться из тех обстоятельств, в которые оказался заброшен, но неудачно. (Об одной – наиболее мучительной из них, так как связана в том числе с моими духовными поисками – опыте пребывания в иешиве, ниже). А когда человек не в силах изменить терзающие его внешние обстоятельства, остаётся либо медленная смерть, либо путь внутренней жизни… 

По поводу аристократизма. В истории человечества всегда, во всех обществах, существовали три основных сословия, из которых два благородных: занятое войной и управлением дворянство (люди чести и долга), занятое духовным служением, бывшее мостом между горним и дольним мирами духовенство, и так называемое «третье сословие», производящее материальные блага. Можно считать третье сословие «подлым», но все три равно необходимы для полноценной, здоровой жизни человека между Небом и Землей. Мы ведь ходим ногами по земле, но обращаем свой взор и на звёзды... Обычно сравнивают общество с деревом: духовенство – плоды, дворянство – ствол и ветви, третье сословие – корни… Говорить с крестьянином или торговцем о Служении – нелепость, последний знает лишь выгоду. Со времён Французской революции в Европе нарастает возмущение третьего сословия: всех надо уравнять, всех дармоедов-аристократов заставить «работать», т.е. трудиться в материальной сфере, церковь… Вольтер призвал: «Раздавите гадину!»    

Постепенно третье сословие завоевало себе абсолютное господство в обществе: «век рыцарей давно прошёл…», честь и достоинство стали безнадёжным анахронизмом… Конечно, существует попытка заменить аристократию крови т.н. аристократией духа (я тоже в юности  отдал дань этой концепции), но без материальной основы «аристократ духа» – это романтическая утопия. 

Духовная буржуазность – это когда человек ценится не за то, кто он есть (его личность), а за то, сколько у него есть (материальные блага). Именно в XVIII веке возникает понятие «миллионер»: человек ничего собой не представляет, зато у него куча денег, он теперь господин. В России, в которой против аристократии возникал «русский бунт – бессмысленный и беспощадный», господство буржуазии достигло особенно разрушительных по отношению к Культуре масштабов. Не поэтому ли они и теперь, в результате десятилетий советской власти и возврата к капитализму, ездят на боевых хаммерах – ведь они ведут войну против собственного народа, выкачивая природные ресурсы, и они уже, кажется, полностью победили, так что зарплата преподавателя в университете с научной степенью или оркестранта в симфоническом оркестре (подобно моей бывшей жене) не позволяет не то, что купить маленькую квартирку, снять даже комнату… (В Германии это – пока? – не так: семья из двух школьных учителей живёт, как правило, в своём доме, а не в квартире). Но вообще, конечно, всё сложнее – есть ещё хорошо известный Тебе не только по книгам «дух предпринимательства», расковавший инициативу человека, и деньги – это чистая энергия, которая, освободившись от «ценностей», привела в XX веке к взрыву энергетической мощи человека и др. 

* * *

Я в течение уже почти трёх лет являюсь постоянным участником теолого-научного кружка в Гисене, собирающего интеллектуалов из местного университета и FH, и когда мой приятель – руководитель кружка, университетский священник гиссенского университета доктор хабиль (высшая степень) теологии (хотя и никогда не бывавший в России, но очень высокообразованный человек, уже в школе овладевший древнееврейским и древнегреческом) Г предложил сделать на кружке доклад, я его назвал что-то вроде «О русской интеллигенции и судьбе культуры». В нём проводилась мысль, что ленинский тезис «интеллигенция – говно нации» стал в нынешней России государственной политикой, русские очередной раз надругались над своей культурой. Дал подготовленный материал почитать другому из моих приятелей, типичному представителю «утекших из России мозгов», ныне живущему в Мюнхене русскоязычному философу Д. (Одному из самых значительных, на мой взгляд,  русскоязычных мыслителей нашей эпохи). Д со мной не согласился, по его убеждению: да – уход от высокой аристократической культуры и её замена диктатурой денежного мешка в России достигли экстремальных масштабов, но это мировая тенденция – наступление товарно-денежных отношений на все сферы жизни, всё становится товаром и продаётся, либо не продаётся, все человеческие взаимоотношения становятся сделкой, а мы с ним с нашими дедовскими представлениями о духовном подвижничестве, о мученичестве, о служении человечеству… в этой ситуации – динозавры, обречённые вымереть. Прав Д или нет?.. Могу предположить, что это касается только евро-американской цивилизации и вовлечённых в её орбиту народов, это «Закат Европы», в других же цивилизациях, например, арабской, люди готовы умирать за свои убеждения, а значит, им никакой конец пока не угрожает… Вслед за господством делячества следует окончательное саморазложение человека – «спрямление» его внутреннего мира, гедонизм и смерть… (К чести моей надо сказать, что доклад я сделал на другую, не «российскую», а общечеловеческую тему).

   Между прочим, в мире делячества, товарно-денежных отношений вообще нет любви. Вспоминается любимый Бродским английский поэт Дж. Донн: 

                                …дела? 

Нет для любви страшнее зла.

Вор, нищий от любви  пылают,

Лишь маклеры её не знают. 

             (Цитирую, уж не помню чей перевод, по памяти)

  Так это или иначе, находится ли Россия на очередном витке гражданской войны, развязанной когда-то властью против интеллигенции, живём ли мы в эпоху «гибели всей западной цивилизации», или вообще «конца истории» – смерти Человека, нового варварства, возвращения к доисторическому, пещерному сознанию «отоваривающейся» в бутиках, полоскающейся в джакузи, греющей задницу на кипрах… полуобезьяны… Верен ли тот или иной диагноз того, что происходит в наши дни, надо как-то жить, и желательно благополучно. Тезис, что лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным ведь ещё никто не опроверг. Лично я не хочу становиться жертвой, слишком люблю жизнь, а значит надо приспосабливаться, если хочешь выжить. (Хотя ореол мученика иногда, действительно, позволяет поддерживать необходимый уровень самоуважения)...

  Расскажу Тебе ещё раз, почему ушла жена... Когда-то в детстве прочитал фантастический рассказ, как в далёком будущем земляне приняли решение, чтоб с минимальными затратами осваивать Вселенную лучше строить космические корабли для двух исследователей, мужа и жены... В такой ракете они будут лететь долгие, очень долгие годы лишь вдвоём, в несколько-отсековой ракете, за которой лишь мёртвая звёздная пыль, пока не достигнут далёкой звезды... и женщина, когда-то любившая, не выдерживает... Она не приходит в спальный отсек, это открытый бунт, и просит Его высадить Её на одной из ближайших пригодных для жизни планет… Соль этой сказки в том, что Мужчине и Женщине мало друг друга для цветения их любви, им нужно сообщество людей... Иноязычная инокультурная среда эмиграции – та же мёртвая звёздная пыль, вот почему наши отношения с женой исчерпали себя...

  Я не ищу идеальной Женщины. Хотя я «знал» десятки женщин, любил я три раза, и существенно по-разному, первый раз в шестом классе, платонической любовью полуребёнка-полуюноши, любовь к жене была любовью молодого мужчины, и третья любовь – совершенно зрелого мужчины. 

  Я начинаю думать, что нет вообще одной какой-то любви, «великой» там или «земной»… как ни назови, а есть разные любови, не увлечения, не виды одной любви, а именно разные любови…

  Одноклассница не захотела ответить мне взаимностью, выбрала другого. Я ждал его возле подъезда несколько часов, когда он подошел, бросился на него, он упал на снег, я его ударил раза два, он не сопротивлялся, кричал: «Юля тебя ненавидит!..» Опустошённый я плёлся домой: это был до сего дня, насколько сейчас отдаю себе в этом отчёт, последний раз, когда я первым сознательно ударил явно не имевшего в отношении меня враждебных намерений человека…

  Моя жена была некрасива и, кроме того, не умела поддержать домашний очаг (убирал и готовил фактически я), но она была высокодуховным созданием, музыкантом и поэтом – то был небесный союз двух духовных миров. Блестяще закончив в числе прочего и Вюрцбургскую консерваторию с аспирантурой при ней, она занимается в Германии любимым делом – я рад за неё. 

  Е – для своих тогда двадцати девяти лет необычайно опытная в «делах сердечных», необыкновенно чувственная, красавица, шикарная женщина, как говорится, но она была неравнодушна к деньгам, не способна хранить верность… Дочь подполковника-фээсбешника, она в девятнадцать лет вышла замуж за серьёзного екатеринбургского предпринимателя, окончившего мехмат МГУ и вдобавок читавшего французских поэтов в оригинале, на двадцать пять лет старше, и родила ребёнка. Через три года на Украине полюбила другого – он так и не оставил семью с двумя детьми. Потом «мстила себе», приводя в оставленную бывшим квартиру алкоголиков и наркоманов, отдаваясь им без презерватива, говоря, что живёт по-миллеровски, только в Польшу к разным любовникам раза четыре ездила (изначально учительница, затем переводчица с польского, мелкий торгпред польского отделения португальской химфирмы в Екатеринбурге). Познакомившись по Интернету, я приехал к ней. Она постоянно мучила себя и меня, не понимая моего призвания, моего жизненного дела и не желая понять, но она же меня многому научила, открыла целые неизведанные материки земной радости… Из купленной мною крохотной квартирки в Екатеринбурге виден её дом, но и меня она бросила, переехав очередной раз в Польшу к другому.

  Извини мне здесь огрехи стиля, возможную напыщенность: быстро забывается прежний русский язык… Я всю мою сознательную жизнь… Мною исполнялась эта «последняя одержимость – стать великим человеком», отсюда и жажда любви великой тоже… – За немногие дни, проведённые с ней, она начинала учить меня любви земной. Быть счастливым – это большое искусство, и эти немногие дни я был с Ней счастлив. 

  Когда Е называла себя стервой, она хотела казаться много хуже, чем на самом деле. Я ей с самого начала говорил, что со мной в духовных и интеллектуальных вопросах не надо особенно сравниваться, у меня многолетнее систематическое ревностное жертвоприношение; она замечательно умная учительница, и она родила и воспитывала сына – а у меня не было и нет почти никого, кроме гениев, озвученных из прошлого: меня ещё в ранней юности называли духовным монстром, когда в начале 90-х участвовал в студенческих дискуссиях на философском в МГУ… «Ну ты мо-онстр», – мне говорили окружающие.  Однако она нашла верный тон в общении с этим чудищем, поцеловав меня…

  Я – человек глубинного духовного опыта… Это очень-очень тяжёлая, экстремальная работа – жизнь, сопоставима, например, с работой испытателя возможностей человеческого организма в космических исследованиях или агента глубокого погружения в мафиозной организации… Даже занятие так называемой большой наукой, когда исследователем решаются познавательные задачи, которые человечество не могло решить сотни лет, или большой спорт не требуют в такой степени ВСЕГО ЧЕЛОВЕКА… Я уже, кажется, упоминал Тебе мельком о своей работе в наших скайп-разговорах, ведь скрыть себя почти никогда полностью не получается…

  Я бесконечно люблю людей, люблю жизнь, мерзкую и мразную, но также прекрасную и… волшебную… Хотя я и страстно люблю жизнь, кое-что люблю несоизмеримо больше… Это характерное для некоторого типа людей сладостно-жуткое ощущение непостижимой Тайны Бытия. ТАЙНЫ... С одной стороны, мы ведь все приговорённые в самый миг нашего появления на свет, и вместе с тем... в отпущенное нам время мы чего-то касаемся, в этой жизни... Иногда мы выходим из нашего маленького я довольно глубоко и высоко... можно ли вообще на человеческом языке по-настоящему пронзительно говорить об этом?...

[Примечание редакции: здесь сокращён фрагмент текста – примерно одна пятая часть – с участием анонимных героев с Ё по Т включительно]

  ...И весь этот негативный опыт я переплавил и ещё переплавлю в служение человечеству. Ведь когда-то во времена библейских пророков думали, что солнце прилеплено к земному небосводу, а ныне научились измерять расстояния до далёких звёзд, я лично попросил крупного астрофизика на одной из философско-научных конференций объяснить мне метод параллаксов и др., он мне на салфетке в ресторане чертил. Ведь я не только на голой земле под дождём спал, когда очередной раз не нашлось места на раскладушке в квартире бывшего сталинского палача – моего деда, но и на кровати князя Трубецкого, поверенного государя-императора Николая II, и за тем же столом в бильярд играл, что Ленин со Свердловым… И общался я не только со всякой мразью. Судьба мне послала немало людей талантливых, выдающихся: философов, поэтов, художников, музыкантов, людей, решающих наисложнейшие математические и физические задачи, которые реально продвигают человечество в освоении мира... Прекрасных людей, настоящих характеров, стойких, светлых, благородных людей, каким на самом деле стремился всю жизнь стать и я… Мой друг философ З, ныне профессор философии в Орле, как-то сказал мне: «Кто такой философ? – Философ – это рыцарь истины». Когда он прочитал мою главную работу «Философию религии» заметил мне: «Гениально, Владислав, но односторонне, у Вас получается, что человек всецело духовен, но человек не один лишь дух…» И я согласен с ним. Вот о ком русский народ должен бы был написать «Повесть о настоящем человеке», о безвестном труженике, всю жизнь отдавшем в скромном и верном служении своему делу, своему народу. Я встречал немало Людей.

  В мире, где почти все глупы и трусливы, где почти все друг друга стремятся только использовать, где честь и достоинство неустанно попираются, где столько жуликов, выскочек, где порой кажется, что любви, дружбе уже не осталось места… ведь есть и другие люди…

  Ещё по поводу любви. Жизнь – это постоянное испытание, испытание всем, и удалённостью-разлукой, и близостью… С моей женой «семейная жизнь» началась у меня только в Германии… казалось, совместное преодоление трудностей должно было бы необыкновенно сблизить нас… Мы поначалу жили в десятиметровой комнате с общей кухней через улицу в подвале немецкой деревни в общаге для беженцев вместе с курдами и бирманцами, совсем без знания немецкого языка, без друзей и знакомых, без родственников… У заразилась страшной кожной болезнью, она умирала… я не мог вызвать скорую, а когда, наконец, вызвал, она не приехала… Повторяю, жизнь на десяти метрах в общении почти лишь друг с другом (у нас долго не было вовсе никакого телефона, а за первый звонок из одного из двух на всю деревню автоматов в Россию У отдала пять евро – хватило на пятьдесят секунд)… мы начали жизнь с нуля и карабкались и, уже каждый сам по себе, карабкаемся… жизнь на десяти метрах должна была бы очень сблизить нас, и что мы видим...?

  В конце концов, всё-таки отвёз с «русским» таксистом в город, и там сразу в реанимацию забрали, и билеты в Россию (надо было через три дня ехать) пропали, в Штаты отчасти тоже из-за этого не поехал, где должен был в роскошных условиях вместе с нобелевскими лауреатами полностью за счёт американцев жить. Цитата из моего там доклада потом была однако же опубликована на обложке американского журнала, полностью посвящённого этому Всемирному конгрессу, собравшему представителей (религиозных деятелей, философов, научных работников) из более чем семидесяти интеллектуальных сообществ из двадцати шести стран мира.

  Ещё по поводу «благополучного Запада»… Мы жили в деревне в пятнадцати км от города, а проезд здесь, особенно для получателей социала, очень дорог, и однажды я уговорил её пойти в город пешком… На обратном пути, примерно на 25-м километре, уже была ночь, и пошёл дождь, дорога – а мы шли по проезжей части, так как другой дороги не было – слабо освещена (немцы экономят электричество), она стала мне робко жаловаться, что очень устала и больше идти не может…

* * *

  Ещё по поводу эмиграции. Когда поезд, на котором мы выезжали из Уфы до Берлина, приехал в Брест, ночью русско-белорусы начали нас шмонать, шмонали-шмонали, всё что только возможно перетряхнули… В туалет сходить в течение этих трёх часов (с 12 ночи до трёх) не разрешали, немаловажная подробность… Потом детина-пограничник в майорских погонах позвал меня в отдельное купе (проводница услужливо без приглашения дверцы открывала), сразу сказал мне: «Давайте, мол, с сумками на выход… – В 2 часа ночи?… утром в своё посольство пойдёте»… «Сколько, - спросил я у него.., – я человек бедный, в России в университете преподавал…». Мы боялись, что эти гады скрипку сломают, скрипка, правда, фабричка, но хорошая фабричка, сделанная в Германии в 70-х годах XIX века, лучшая скрипка в этой семье (её и отец и мать скрипачи)… Через полчаса пришёл таможенник, опять в отдельное купе меня отвели, сразу вопрос: «С границей дела уладили?..» …

  Когда поезд набрал скорость, мы, с разгромленными сумками, крепко сжимая скрипку в руках, молча смотрели друг на друга, наконец-то…

  Как примет нас наша новая родина?..

  Друг мне говорил: «Без языка, ни родственников, ни друзей, ни знакомых… Сгинете, Владислав!..» Друзья родителей У посадили нас из Берлина на автобус, идущий в Гисен… и мы остались один на один с людьми, не знающими никакого другого языка, кроме немецкого... «Ist das Gießen?» (Это Гисен?), – только и могли мы спрашивать целый день пути… Когда выгрузили наши шесть китайских сумок и остальной багаж на вокзале, пошёл искать приёмник-распределитель для беженцев… Три часа, почти до глубокой ночи, искал… Я не смог понять даже фразы в объяснении встречаемых немцев: «Gehen Sie über die Brücke…» (Идите через мост…). Когда, наконец, после того, как на бензоколонке мне показали по карте, нашёл и вернулся на вокзал, У стояла зарёванная возле груды сумок, её знаками утешал какой-то турок…

  Когда переночевали первую ночь на нарах, началось «хождение по мукам»…  

  По поводу евреев и природы антисемитизма. Не являюсь специалистом по этой проблеме (пишу без лукавства), еврейский вопрос всегда считал в значительной степени надуманной темой. Мне порой хочется заметить, что «еврейскую проблему» в нынешнем веке решат китайцы, просто спросят, а где этот такой «великий народ»… (Впрочем, недавно звонивший мне из Москвы друг – русский, принявший гиюр, т.е. ставший евреем, сказал мне на это, что жиды обязательно на китайцев что-то придумают, с «птичьим гриппом» не получилось, получится в следующий раз… Ладно, к чёрту чужие шутки...).

  В исторической науке вся древность поделена на глубокую, или раннюю, среднюю, или высокую, и позднюю. Китай, так же как и Индия, – это гигантские цивилизации, достигшие расцвета в эпоху «средней древности» и потухшие уже много веков назад (Индия не вполне). Евреи – тоже народ средней древности, многому научившийся у более древних великих народов, финикийцев, ассирийцев и, конечно, египтян. Евреи в те времена ничем особым не отличались от других талантливых народов своей эпохи. (Появление Иешуа, ставшего мессией христианского мира, именно в еврейском народе хотя и не считаю случайным событием, но оно, на мой нехристианский взгляд, не имеет определяющего значения для судеб всего человечества). После разрушения Второго храма – изгнания (полной потери территории) перед вождями народа, однако,  встал вопрос о самосохранении, и возникла очень жёсткая центробежная-самозамкнутая организация еврейской жизни как малой общины во враждебном окружении, таким образом «евреи» (раввинистический иудаизм) в известном сегодня и порождающем антисемитизм виде возникли уже в галуте (т.е. в диаспоре, букв. рассеянии), при этом евреи очень быстро перестали существовать как народ, и поныне существуют только как религиозная община.

  Я (по крови) на три четверти принадлежу к народу ашкенази (место проживания народа – немецкоязычный регион, в последние века расселились сначала в страны Балтии, потом в Российскую империю; родной язык - идиш); существуют десятки других еврейских народов по всему миру.

  Суть этой самозамкнутой организации еврейской общины – концентрация с рождения на духовно-интеллектуальном самовзращивании, порождённом и порождаемым мистически-изощрённым, прежде всего, жизненно-практическим умом, обеспечивавшим евреям до сих пор постепенное интеллектуальное и экономическое превосходство над каждым этносом, среди которых когда-либо евреи после очередного изгнания пускали свои корни… мне с самого раннего детства внушалось, что я на две головы должен превосходить окружающих меня гоев, чтобы иметь также в жизни какой-то шанс – это позиция народа… (Кстати, «личность» со всеми её проблемами, в христианско-европейском смысле, совершенно стёрта; и это тоже одна из причин превосходства евреев над остальными, так как хорошо организованная общность людей всегда сильнее любого индивида).

  «Тоталитарность» (ах уж эта псевдоясность доктринального упрощенчества, будто бы обеспечивающая понимание), тоталитарность любого общества, как известно, исчисляется по формуле, определяющей возможность принадлежности его членов параллельному сообществу, к примеру, эсэсовец мог быть членом шахматного клуба, завсегдатаем борделя, а членом профсоюза уже нет... Средневековые кагалы – еврейские общины – одни из самых тоталитарных обществ человеческой истории...

  С возникновением гаскалы (еврейского просвещения) в XVIII веке начинается отход от изуверской самоконцентрации в еврейских общинах и как следствие их постепенное саморазрушение. (Это общее правило в истории – когда, например, постепенно большевики-коммунисты стали смягчать свои идеи-методы – совок слабел, пока не саморазрушился).

  В XVIII же веке, вероятно как реакция на Просвещение, кстати, на Украине, то есть, на территории Российской империи, возникает хасидизм – ультра-ортодоксальное, экстремистское течение, которое в наши дни является почти повсеместно господствующим в иудаизме. (Как мне объясняли в иешиве, разница в учении любавичевского ребе и миснагдимов – очень невелика). 

  С появлением государства Израиль совершенно отчётливо оформилось противостояние иудаизма и сионизма – двух основных тенденций: сионизм исходит из того, что евреи – такой же народ, как все другие, у которого есть своё государство, свой язык… «евреи» должны стать «израильтянами», «нормальными людьми»… для иудаизма это означает разрушение или глубочайшую трансформацию существовавшего почти два тысячелетия образа жизни (соответственно мысли): евреи и израильтяне в основе своей враги…

  Теперь чуть более концептуально. Характер «еврейской общины» неоднократно описан в литературе, посвящённой изучению мафий. Для меня, как человека знакомого с восточными культурами (на первом курсе исторического я писал о зороастризме, вторую курсовую собирался посвятить раннему буддизму), напрашивается много параллелей ортодоксального, так сказать классического, иудаизма (движение миснагдимов) с якудзой: даже название талмудического законодательства «Галаха» в переводе означает почти то же самое, что в старояпонском синто – путь… Если Ты не только читала, но и поняла книгу Оруэлла «1984», то весьма просто Тебе будет понять, что раввины – это «внутренняя партия», причём почему «раввиниссимусов» нет, простые талмудические, т.н. «соблюдающие» или, другое название, кошерные («кошер» на иврите «запрещён») люди – это простые члены партии. Есть и отступники, как Уинстон Смит. Судьба Уинстона Смита мне на собственной шкуре знакома, хотя я и соскочил. Что касается методов «закошеривания» людей, то мой дедушка, с немалым жизненным опытом (служивший в 30-х в НКВД), узнав, что я в иешиве, сказал мне: «Ты куда залез, мальчик (мне было 26), эти люди хуже гестапо!» (Он один раз столкнулся с ними в 30-е годы, и сам сын соблюдающего человека). 

  В христианстве существует обширная тема евреев как «оси всемирной истории», рассмотренная в иудео-христианской перспективе, она имеет право на существование, так как удивительным образом описывает многие факты, например, отступничество в еврействе как начало новых направлений в культуре, открытие новых для человечества путей. Но в более широкой перспективе, скажем с учётом китайской, японской, индийской, персидской, других цивилизаций и культур, эта идея, по моему убеждению, не выдерживает критики. Наиболее известным отступником от еврейства был Иешуа из Назарета, объявивший себя сыном Бога и казнённый через распятие как политический преступник (Иисус Христос), история полна других, менее известных примеров, очень разных не только по строю, но и по сути: объединяет их только одно – еврейское происхождение и значимость (большой) оставленного ими следа в истории. Навскидку назову Тебе три примера (хотя их можно умножать без конца, и Фрейда приплести, и Эйнштейна, Кафку…): Барух Спиноза, отступник в первом поколении, основатель так называемой библейской критики, т.е. на Библию он впервые отчётливо систематически взглянул не как на богоданную истину в последней инстанции, а как на продукт человеческой мысли; внук раввина Семён Франк, самый значительный российский мыслитель, давший вершинное воплощение магистральной линии российской философской мысли – так называемой «философии всеединства», основное достижение Франка – наиболее отчётливо, понятийно, описал то, что «экзистенциально доказывается» ещё в еврейской «Книге Иова» – подступы к осознанию человечеством непостижимости Тайны мира. 

  О деятельности внука раввина Карла Маркса чуть подробнее, так как она хорошо иллюстрирует сущность еврейской идеи. В Библии Моисей (для евреев Моше Рабейну – «учитель наш») встречает Б-га, и Б-г сообщает ему об особой миссии его народа – нести «знание о Нём», о том, что Единый бесконечно всемогущий Бог управляет миром, и служить этому Богу, что, в конечном счёте, обеспечит спасение мира. Важна сама идея «избранности». И христианский, и мусульманский мессианизм оттуда. Евреи – «богоизбранный народ» – некие такие изначальные аристократы, остальные просто гоим (буквально народы). Евреи должны постоянно развивать себя, в эмансипированном виде - расти духовно, а, к примеру, уборка квартиры – моя бабушка говорила: «...ничего, позову соседку, гои уберут»… Живший в середине XIX века в Западной Европе Карл Маркс по своему духовному складу типичный древнееврейский пророк. Когда Маркс наблюдал ужасающую нищету жизни современных ему рабочих, он преисполнялся мистическим чувством, это нужно понять как острейшее гуманистическое переживание… Пролетариат – этот «богом избранный народ», который 40 лет будет ходить по пустыне (период капитализма), пока созреет войти в «землю обетованную» – Царствие Свободы… В пустыне все вошедшие туда евреи умрут – пролетариат принесёт неисчислимые жертвы на алтарь свободы – отсюда красный цвет коммунистического знамени – цвет пролитой крови… Новые поколения евреев – людей – будут свободными. Марксизм в ленинской версии ленинизма оказался на 70 лет судьбой русского народа и стал идеологической основой возникшего на одной шестой суши земли могущественнейшего антропотеократического государства – СССР.

  Христианство привнесло в это идею, что Бог есть Добро, Благо (в иудаизме об этом нет речи), ислам не внёс существенного, собственно говоря, ничего. Но и христианство, и ислам распространили мессианскую идею на всё человечество, что теперь, когда мы смотрим по телевизору сюжеты о смертниках-шахидах, не может не волновать…

  В противоположность идее богоизбранного народа, класса, расы и др. вырастает берущая начало в греко-римской цивилизации западная идея космополиса: нет «избранных», несущих некую «миссию», но все мы свободные люди, распоряжающиеся своей судьбой в свободе воли.  

  Я теперь – прошедший вдобавок иешиву много лет русский интеллигент со всей своей «всемирной отзывчивостью» и болью за «Россию-матушку» – теперь я – убеждённый европеец, ищущий своё место на немецкой земле… Бывший «пророк, мудрец, поэт» я теперь, насколько это теперь для меня возможно, обычный человек… И у которого нет детей, но, может быть, когда-нибудь будут?... 

Часть вторая

   Главный научный сотрудник «Института эволюционной космологии» в Петербурге Ф, создающий в наши дни «большую науку», с которым я беседовал когда-то на одной конференции в Москве (он, кстати, учился с Бродским в одном классе), рассказывая мне о многих своих друзьях и знакомых, выбравших в последние полтора-два десятилетия путь эмиграции и о том, что почти никто не прижился, «в США некоторым сразу особняки давали, но кто спился, кто как», подытожил: «Вы будете чувствовать, что Вам нечем дышать, ведь язык  – это воздух души»… Так вот я сейчас – ни много ни мало – ставлю перед собой жизненную задачу научиться дышать чужим воздухом… И здесь хвалиться не буду… совсем даже не состоялась пока «смена кожи»...

  Почти уверен, однако, что на Западе всё-таки, в конце концов, выкарабкаюсь – в России это было, к большому сожалению и несчастью, невозможно, так как ещё величайший русский историк Ключевский в середине XIX века заметил: «История России, начиная с Петра, одно сплошное уголовное дело», а я не буду участвовать в «уголовном деле» – это моя твёрдая позиция; а о том, что образование в «цветных странах» – осколках бывшего СССР обречено на гибель – и говорить нечего. (Кстати не хочу, чтобы по прочтении моего письма у Тебя  сложилось впечатление, что по этому уголовному делу я таки прохожу, в качестве потерпевшего).

  Ведь я уехал из России после тяжёлых, мучительных сомнений… Я, бывший преподаватель престижного университета в Москве, был рад, когда принял в дар – почти новые – обноски сына деревенской уборщицы в нашей первой немецкой общаге… У Рахимова (президента Башкирии), помню как начальник его охраны на меня орал, недавно спросили, будет ли повышена зарплата учителям, на что он ответил, что де «их самих учить надо»… А сейчас Путин, прикрываясь Конституцией, его на четвёртый срок тянет: «…Республика не может потерять такого лидера»…

  Вспоминается разговор с молодым талантливым философом Х, лет на пять-шесть старше, прожившим всю свою юность в общежитии, и выбравшим путь «внутренней эмиграции» – в бизнес, в администрирование, как он где-то в 1998 году, сидя на поломанном диване в моей проходной комнате в квартире родителей, на котором я спал, сказал мне: «Ницше освобождает от всех иллюзий, но всё-таки порождает ещё одну, что человек может стать Богом, но человек НЕ может быть Богом!..» Тогда же: «В наших социальных условиях стать гением невозможно, я это уже понял, Вам, Владислав, это ещё предстоит понять»… Через много лет, когда он уже «выбился», мы остались одни в его приёмной, и на мой вопрос «как жизнь» Х сказал мне: «Приходится постоянно лавировать, чтобы не оказаться под жерновами…» – Ясно, что это его путь до конца, и его «счастье» будет в том, чтоб избежать «попадания»…

  Если в России я жил в глубокой, непреодолимой нищете, то здесь в жестокой, но бедности. (Как известно, социологически нищий – тот, кто не способен себя хоть как-то обеспечить самостоятельно, с заработной платы кандидата наук невозможно было снять даже комнату, здесь я могу со студенческой стипендии снять комнату или отдельную крохотную квартирку общей площадью 20-25 метров). Да что там говорить… У меня есть приятель студент-политолог местного университета, он в школе чуть учил русский и интересуется Россией. Я ему рассказывал, что стоял как-то в российском университете в перерыве между лекциями в очереди со студентами в буфете и пока стоял, подсчитал, что моя дневная зарплата преподавателя с научной степенью равна четырём стаканам крашеной воды (колы) в этом буфете и, сделав над собой усилие, я вышел из очереди… – Он слушал меня, разинув рот. (Хоть я рассказывал, естественно, по-немецки, а языком всё ещё владею слабо... В этом не было никакого преувеличения, так как из дневного дохода надо было обязательно вычесть стоимость проезда до работы на маршрутке и обратно).

  Не так давно состоявшийся разговор с бывшими коллегами из Петербурга в немецкой электричке, которым я, нищий немецкий студиозус, я ж «буржуй», оплатил проезд, произвёл тяжёлое впечатление: что вновь на принудработы в колхоз, как при совке, стали гнать и т.д., и особенно развитое одним из них в беседе со мной представление о современных преподавателях российских вузов как храмовых рабах…

  Неприкрыто позавидовавшим, что мне и родителей удалось «эвакуировать»... Однажды я написал одному из двух своих друзей, что созрел дать Солженицыну совет, чтоб он не книгу о двухсотлетней войне русских с евреями писал, а потратил бы остаток своей жизни на рассмотрение поистине важного, актуального вопроса и написал бы книгу о войне российской власти против интеллигенции – войне вечной… Сейчас думаю: давать советы духовному вождю Твоего народа?  Кто? - я?   Дезертир на этой войне… 

  Если социальное положение мыслящего человека в русскоязычном пространстве серьёзным образом не улучшится, то, думаю, вопрос о возвращении не встанет передо мной уже никогда. (Хочу сказать, что если и буду работать профессионально в философии, то на немецком или английском, но это и маловероятно, и не вопрос кратко- или среднесрочной жизненной перспективы). Если кто-то сегодня хочет, чтобы его идеи стали хоть какой-то «материальной силой», они должны быть выражены на языках, на которых говорит всё мировое сообщество, в тех странах, где сегодня ещё сколько-то слышны голоса мыслителей… 

  Временами мне кажется, что я родился для борьбы и только борьбы; и нечего мне больше желать, как погибнуть в этой борьбе… Ибо напряжение учёбы в уже далеко не юношеском возрасте и на чужом языке, наряду с одиночеством, превращает жизнь в пытку… Думаю, есть всё же шанс выстоять. Я стал очень в некотором роде циничным: цинизм – спутник духовного оздоровления, своеобразное хирургическое вмешательство в душевной жизни, отсекающий нежизнеспособные мысли и мертвящие душу чувствования… Часто говорю сам с собой и с сестрой языком уголовников… Иное представление о русском интеллигенте – он не «раб при Храме науки», а, как это по моим уже смутным воспоминаниям развил друг Д-а Померанц, урка, закалённый в море бедствий, ведь его жизнь - тюрьма…

  Декан факультета философии и социологии в Башгосуниверситете мне так и говорил: «Пошёл вон, дуррак», прям на кафедре диван поставил и полный холодильник водки, на этом диване он у девушек экзамены принимал… Не раз видел я, как они с кафедры заплаканные выходили… Я не мог этого выдержать, думал, лишь бы куда, только не здесь… хуже уж быть не может… – Когда от жидов вырвался, так надо мной глумились, в Башкирском «университете» стены был готов целовать…

  …Смогу ли когда-нибудь найти оправдание своему дезертирству с этой войны? Д – тот ничего и никого не предавал, в Мюнхене пять сборников русских философов выпустил, крупнейшие библиотеки мира купили, прошлый Римский Папа принимал его… Но он же за счёт жены-программиста живёт, уже отчасти превратившись в домашнюю прислугу, а я так не могу… 

  Моя юность, примерно с пятнадцати лет, прошла в кошмарной нищете, при отсутствии «жизни», с семнадцати лет, когда меня выгнали из университета без права восстановления, и примерно до двадцати трёх был самый тяжёлый и, одновременно, наиболее творческий период – вот уж на своей шкуре постиг правоту Померанца, что «духовная глубина достигается ценой социального риска». В эту творческую пору юности я прочитал перед уфимской философской братией доклад на тему «Стоит ли жизнь того, чтобы её прожить?», где, в том числе, проводилась попытка измерить глубину страха: страх – ужас – жуть. Мой будущий научный руководитель по кандидатской Ц (чтобы узнать его жизненную историю, пришлось – не мне лично – запереться на кафедре и изучить его личное дело, а остальное собрать по крупицам, но пусть уж она останется с ним, раз он так хочет, могу лишь сказать, что его патологическая замкнутость не случайна), так вот Ц в своём выступлении отметил, что не хватает такой же таблицы, раскрывающей радость жизни. Так появились у меня потом и три стадии радости, «соответствующих» трём стадиям страха: радость-восторг-исихея, это амплитуда, широта переживания жизни, где радость и страх, ужас-восторг, жуть-исихея взаимообусловлены: большинство людей способны лишь колебаться между радостью и страхом и более не углублены. 

  У меня мрачность – мировая скорбь – порой совсем затопляла сознание. Это ещё связано с тем, что в юности вообще ничего не боялся, мне, что называется, море было по колено, и я пристальнейше всматривался там, где нормальные люди сразу отводят взор и прячут голову в песок, врастал в ужас жизни. 

  Мне иногда кажется, что обладаю роковой чертой притягивать к себе всё трагическое. Так вот: я умирал – от одиночества. Ведь я здесь совершенно один, никому не нужный, а, главное, моему народу... 

  Одна из самых жутких книг моего детства «Робинзон Крузо», насколько помню, он встретил первого человека – Пятницу – только на девятнадцатый год своего пребывания на острове. У меня и раньше были периоды глубокого одиночества, но они, как правило, преображались творческим уединением. Такой же глубины одиночества, как здесь, в эмиграции в Германии, у меня не было никогда. (Вот сейчас полпервого-ночи, друг из Москвы позвонил – говорили более часа, в том числе о Робинзоне Крузо, друг меня совсем не понял, друг – человек очень тяжёлой судьбы, гораздо более тяжёлой, чем моя, если уж употреблять выражение «прошёл горнило страдания», то о нём, и он меня поддерживал, как мог, в течение многих лет.) Эта глубина моего нынешнего одиночества, думаю, связана в первую очередь с тем, что… раньше я смело шёл навстречу своему призванию – работал как философ – значит «снимал» (в гегелевском смысле) своё одиночество причастностью к целому: великому делу творческого мышления, многоголосью симфонической личности… Сейчас же я не работаю как мыслитель, и просто один на один со своим маленьким я и его заботами.

  Итак, я притягиваю к себе всё трагическое, когда-то и будущего ближайшего друга притянул, на первом курсе моего первого университета моего однокурсника, на четыре года старше. Но расскажу Тебе историю уже почти полуторалетней давности: я умирал от одиночества; писал по скайпу разным людям, чтобы спастись и встретил там 25-летнюю Ц. История её жизни, лучше сказать, болезни вкратце такова: родилась в Северном Казахстане, где был радиоактивный выброс, в три года начала болеть, правильный диагноз врачи поставили лишь в девять лет: гистиоцитоз Х – редкая форма рака крови, имеющая своим побочным эффектом неотвратимое разрушение костей черепа, течение болезни удалось приостановить в одиннадцать лет, но к этому времени лица уже не было… Последнюю пластическую операцию ей делали два года назад в Германии, нос из ребра и т.д. – она мне жаловалась, что даже развратники на всяких сайтах знакомств, увидев её фотографию, переставали писать; что люди, завидев её, порой опускали глаза или переходили на другую сторону улицы, пряча детей – я выслал ей гостевое приглашение, и она приехала ко мне. Она сумела закончить УПИ, и довольно преуспевающий менеджер в IT-фирме. Как она поначалу не понимала меня, рассказывала, из какой она состоятельной семьи: у семьи заводы, торгующие металлом, сколько у них домов в Екатеринбурге, квартир – пока не догадалась, насколько мне это не важно!.. Она слушала меня в течение двух недель очень внимательно, задавала много вопросов: я ей тоже. Я её попросил только единственно об одной – не влюбиться в меня. Сам я, наверное, мог бы полюбить Ц; ведь я спал с ней – из глубокого сострадания.

  Если бы одна только Любовь была в «интимных отношениях» позитивом, тогда человек перестал бы быть собой, а стал бы ангелом, не правда ли?..

  Но, может быть, всё же я когда-нибудь окажусь нужен моему народу, обо мне будут защищаться диссертации, напишут книги?... 

  Российский инженер-экстремальщик, с которым познакомился в Бонне, начиная от школы экстерном (кстати, наша общая черта автобиографии – чтобы не зря упрекала меня в самолюбовании) и прыжков с парашютом и до преодоления водных преград 4-й и 5-й ступеней сложности, купания совершенно обнажённым в ручье с почти минусовой температурой воды на глазах у сотен людей, чего только не пробовал. Умный, красивый 31-летний парень… Он меня пытался первые дни нашего общения жизни учить, – потом только слушал меня – один раз целое воскресенье без перерыва…   

  «Почему я ничего этого не знаю, не понимаю…», – только и восклицал он… «Ты ж производительная сила», – заметил я ему примирительно. Но кто я – он и не догадался… Потому что я ему не рассказал ни одной сказки… Не помню, рассказал ли я Тебе всего только одну про Рюбецаля или рассказал какую-нибудь из своих? – Что ведь я волшебник – полновластный  хозяин в своём чертоге духа. И у меня нет никаких предубеждений на счёт женщин, якобы что-то «не способных понять»… И по поводу философов, «не оказывающих никакого влияния на современников» готов приоткрыть пару аспектов и этой темы… 

  Да, биография учёного – не что иное, как несколько созданных им теорий... Однако существует куда более важная биографическая история, покуда есть на свете куда более важные вещи, чем наука, – история человеческого величия… 

  Ведь часто воодушевляет соразмерная величию скромность… Настоящий мудрец кажется поначалу обычным человеком, подобно тому как по-настоящему умные работают под простаков… Так что мне, действительно, далеко до мудреца... Ведь великие уходят, «не оставляя следов»… Лишь всё больше общаясь с Ним, от Встречи к Встрече, начинаешь постепенно постигать – он начинает «расти»…

  В одной старой немецкой сказке из цикла про доброго волшебника Рюбецаля, читанной мной в детстве, дровосек-крестьянин, ограбленный своим богачом-соседом, жалуется случайно встреченному в лесу убогому человеку… Тот является соседу и предлагает, дескать наколю тебе дров, а в награду возьму их столько, сколь смогу унести… И уходит, забирая вообще всё, что у того было, хозяин в ужасе пытается остановить… но, уходя, этот «убогий»… с каждым шагом всё рос и рос, пока не стал выше верхушек самых высоких деревьев, и раздался его раскатистый смех... 

  Ты, наконец, понимаешь… – он предстаёт перед тобой в своём истинном величии – чудовищным Духовным Исполином… А ты говоришь «не оказывают»… (Народ просто не догадывается о скрытом влиянии).

  Так же и применительно к собственно власти – меня всегда интересовала кратологическая проблематика – феномен «скрытой» власти, «из тени» двигающих «политиками-марионетками» из телевизора… Откуда вдруг, например, возникает никому неизвестный путин и страна говорит «Наш президент!..» ?..  А ты говоришь – «не оказывают»…

  Что касается моих предпочтений… у меня нет «Бахов, Шопенов и т.д.», хотя, конечно, могу называть некоторые имена…, но лучше мы будем говорить о том, что Тебе интересно… Если бы у Тебя было бы лет тридцать сознательной жизни бессонных ночей, проведённых за книгами, как у моего одно время постоянного собеседника профессора-филолога Ш (его уже нет с нами), имело бы смысл, наверное, многих называть, чтобы «двигать дело взаимопонимания дальше»… и то мы, знаешь, часто так странным образом совершенно не понимали друг друга… Он называл меня «запоздалым романтиком», приговаривая: «Что Вы мне, Владислав, всё о гениальности толкуете, нет «гениев» – есть люди, много сделавшие в культуре. В другой раз: «Хотите, сделав что-то большое, остаться в истории человечества – творите символы, –  не философские труды…»

  Я – человек гуманистической культуры. Это жизнь, отданная повседневному служению внутреннему свету, добру, сквозь все человеческие установления снова и снова зажигающему сердца, пусть оно почти всегда осмеяно и попрано в нашем «падшем» мире… Один из учителей моей сестрицы Щ, у которого она курсовую по Мандельштаму на третьем курсе писала, слушал-слушал её рассказы как брата прессуют, сказал потом: «Хорошо вам, молодёжи... в сталинские времена не довелось жить»... В 52-м он, тогда кандидат исторических наук в Казани, – историю знаю со слов Ш – выпускал сборник статей по «героической коллективизации» и по собственной инициативе статью «самого» туда поместил. (Не боясь банальностей, здесь Тебе замечу: пожалуй, самой острой фазе трагедии Твоего народа в ушедшем веке). Кто-то «хозяину» сообщил: Щ не расстреляли, даже не посадили, но работы уж никакой не было – так искал по городам и весям куда приткнуться, пока не осел в Уфе... Никогда не забуду его рукопожатие, отсылающее меня, тогда двадцатиоднолетнего, к детским джеклондоновским образам «крепкого куска закваски»... Очень скоро я, однако, – не понял тогда, скорее почувствовал – он был человеком творчески сломленным, не случайно ведь кроме статеек типа «Тургенев о Шекспире» ничего не создал  –  я оставил в покое старика... На мой вопрос, а что Вы думаете о еврееях, Щ, человек со звучной еврейской фамилией, сразу сказал мне: «Я не еврей, я человек гуманистической культуры»... Он разменял потом свою трёхкомнатную на две однушки внучкам, а сам пошёл в общежитие... Мне, не так давно был в Уфе, знакомая рассказала, что видела его почти девяностолетнего у остановки, в мусорной урне копался...

  Не исключаю, что когда-нибудь человечество сможет передвигать звёзды. Но ради чего?..  – Не столь уж велики достижения, не приводящие к внутреннему преобразованию самого человека... Вообще, «гуманистическая культура» – при всей её хрупкости, да она не преображение, а только наше внутреннее преобразование – хочешь, чтобы назвал что-то одно? –  пока величайшее из известных мне свершений человечества... 

  Щ – человек с царским именем «Давид» и с фамилией, означающей «хороший человек»... Но если воцарением «просто хорошего человека», именно таким преодолением всех «лировских ситуаций» завершится история, или даже если это навсегда останется предельным достижением человечества, не выводящим нас ни в какой сверхчеловеческий план – не завершится ли тогда история человечества грандиозным фарсом?..) 

  У, бывало, говорила мне: «Влажек, какая я ма-а-а-аленькая…» – и она меня любила, не стремившись сполна понять, и как она мне сказала на мой вопрос, что за человек её Саша: «По сравнению с тобой он не мужчина…» Он нормальный парень, кандидат математики из Киевского университета, работающий здесь простым программистом за три тысячи: «Он конечно проще тебя», – она мне сказала, и – хорошо… Покойный Ш нашёл некоторые её стихи очень неплохими, но это было почти в другой жизни…

  Ещё об одиночестве. На меня многие вещи производили впечатление, это много раз по-разному осмысливалось, перепрочувствовалось. Сейчас я наблюдаю у себя некое такое тяготение к простому, это потому что больше толстых умных книг не читаю… Когда я ещё был студентом педагогического института, старый профессор-историк Ъ, участник Великой Отечественной войны, рассказывал нам одну историю, про восемнадцатилетнего солдата, деревенского парня… Последний, оставшийся в живых и смертельно раненый в живот,   отогнал танк в лес, где писал своей девушке в деревню своё последнее письмо: «Рана моя жестока…» Это письмо и нашли на нём, уже остывшем. Я не умею пересказать, рассказать, иначе стал бы писателем, а не философом, или не ушёл бы очень быстро из исторической науки, не пошёл бы учиться на юриста; пусть у меня нет писательского таланта – способности передать тонкий эмоциональный опыт, но смысл того, что мне хочется тебе сказать, я, будем надеяться, донёс… 

  Опушка леса, танк, в нём этот мёртвый солдат – всё, что осталось от «Рюбецаля»… 

  С моим бывшим студентом, российским германистом, выучившимся в Германии на христианского проповедника, мы иногда говорим о Боге. Его позиция: подлинная высота религиозного переживания открывается не в отвлечённой высоте обобщения, а в конкретном символе и догмате… Е меня научила тому, что и настоящая высота любви открывается в любви земной, когда, например, с радостью узнаёшь, что любимая женщина подарит тебе ребёнка. Она меня многому научила…

  Это, как сейчас понимаю, была единственная любовь в моей жизни, в обычном понимании этого слова. Е растопила мои чувства, побудила обнаружить мою уязвимость, частичность. Я написал ей больше пятидесяти писем, писал и звонил даже тогда, когда она уже жила в Польше с другим. И именно в общении с ней мне, будучи теперь «немцем», нарисовался для себя самого образ Рюбецаля из старой сказки, и именно с ней я оказался, с другой стороны, тем самым, едва владевшим русским языком, деревенским парнем, погибшим солдатом…

  Я писал ей о Миллере... Миллеровское начало убивает радость, он и сам, как известно, говорил, что это яды, если б их не выпускал, покончил бы с собой; по выражению моей сестрёнки, это можно кушать лишь дамочкам, в соломенных головах которых идея «принца», и то, в определённых дозах. Миллеровщина – это вовсе не «про любовь», это совсем про другое, и это другое довольно серьёзно, от миллеровщины парадоксальным образом один шаг до даосской мудрости, правда, этот шаг нужно ещё, конечно, сделать, преодолеть идеей греха привнесённую внутреннюю надломленность и слиться с дао… Я вот его когда-то и сделал, и секс вовсе перестал интересовать меня. Потом с большим трудом вернулся к себе-лишь-человеку… 

  Я полюбил Е. Ту, которую мало знал, ту, которая получала образование на Урале, являющимся в мировом масштабе почти одной сплошной промзоной, из первобытного бескультурья шагнувшего сразу в постмодернистское посткультурье, минуя всю культуру… Е, вдохновлённую Польшей, которая такой же чуть подлакированный совок, нищий, конечно в материальном, но, прежде всего, в духовном отношении, ездившую туда блядовать, полюбил. И ту, которая не хотела даже, чтобы я ей звонил. Больную миллеровщиной. Ту, которую подавлял своей личностью (за что себя проклинал). Которая меня боялась, а может просто презирала.

  И не потому полюбил я её, что относительно Неё заблуждался или что один, или даже что Она лучшая из всех, кого встречал… Я встречал несколько женщин, которые были и умнее, и талантливее Её. Помню Ы на конференции в усадьбе Трубецкого, кандидат архитектуры, она как архитектор училась у тех, кто, казалось, в XIX-м веке жил, ах, как она рисовала!..  И она как философ, доктор философии, по праву получила первую премию конкурса ББИ, в котором и я участвовал. Брала флейту, мы шли поздним вечером на озеро: она играла… она просто обалдевала, когда я ей наизусть отрывки из Зогара (главного текста каббалы) читал, проводил сравнения еврейской культуры с японской: поэзией Басё, театром Дзэами Мотокиё, этической системой Ямамото Цунэтомо, когда анализировал мистические построения Мейстера Экхарта и Бёме на основе своего опыта прочтения авестийских Гат, палийского канона, Упанишад… (всё, естественно, в русских переводах). (Впрочем, из Торы, Мишны, Геморы я цитировал в оригинале, как и Гераклита с Эмпедоклом).

  Мне трудно поверить, что можно поистине полюбить человека другой культуры, говорящего на другом языке, не на том, на котором Ты сказала первые слова своей жизни, и на том, на котором, уверен, скажешь последние: наблюдал за своим очередным «эпизодом», безработной 36-летней, при этом весьма образованной, немкой, обучавшей меня в постели хессенскому диалекту… Отца она не знала вовсе и плакала, когда мне рассказывала, как над ней в детстве мать издевалась, двум старшим братьям и ей просто есть не давала, приговаривая, что это Ь всё пожрала, с ней разбирайтесь, и они разбирались… Так что двадцать лет назад, когда Ь было шестнадцать, она ушла из дома навсегда.  О том, что мать умерла и не похоронена (пепел был развеян по ветру) узнала она через несколько месяцев из сухого извещения от нотариуса. Она была поражена, что я, когда мы ещё были просто знакомы, был готов в психбольнице её навестить… Я ей сказал, что это нормально для моей культуры – навестить знакомого человека в больнице. Мы с ней проходили хессенско-литературно-немецкий словарь нецензурной лексики, когда я приезжал в Гисен, каждый вечер по одной букве, потом занимались сексом… Но и она оставила меня, даже половину словаря не прошли…

  …Уверен: никогда не полюблю женщину - нерусскую, из какого-нибудь другого неродного народа. Мне могут очень нравится другие женщины, как моя бывшая однокурсница, зрелая, умная и очень красивая женщина, стеснявшаяся уже передо мной своего немецкого, с двумя высшими, полученными в её стране, Новой Зеландии… Но я никогда не смог бы полюбить её, как полюбил Е…

  Пусть сейчас моё положение очень плохое – может быть кто-нибудь меня рано или поздно заметит… У сына неграмотного звонаря в сельской церквушке Мартина Хайдеггера тоже были неважнецкие стартовые возможности, однако он много огромнее даже Шекспира, первый год в вузе он учился так, что положили в психлечебницу… и его лишили стипендии – были свои катастрофы, разверзания мира… Я был среди тех, кого Бибихин на своей лекции в знаменитой первой аудитории МГУ попросил почтить минутой молчания память в те дни умершего германиста Александра Михайлова, сделавшего в 60-х годах первые попытки перевести Хайдеггера на русский язык… Если удастся создать какой-то плацдарм – кто-то бы меня заметил, дал стипендию – думаю, быстро выкарабкаюсь из ямы, в которой оказался, бросив университет… и социально вырасту.

  А недавно в Гисене меня принял на своей служебной квартире бывший заведующий кафедрой гражданского права в Гиссенском университете профессор Э, четыре часа он беседовал со мной, жалким иностранцем, всё ещё плохо говорящим на немецком, а он не просто известный на всю Германию юрист (в прошлом и практикующий адвокат, его контора занималась многомиллионными делами типа юробслуживания строительств АЭС), он подарил мне кучу книг, своих и своего отца, показывая: вот на этой полке переводы моих книг на португальский, на этой - на французский, а вот эту полку занимают переводы книг моего отца на французский… Его отец вообще классик немецкой философии, каждый год в Германии по творчеству отца конференции проводятся и сборники трудов выпускаются. А потом он повёз меня на своей машине в итальянский ресторан, где он постоянный клиент и на VIP-обслуживании, ещё три часа откармливал, и довёз потом до родителей. 

  Друг Э сейчас – президент DAAD, службы академических обменов, это очень влиятельная организация, финансируемая из госбюджета Германии отдельной строкой и реализующая проекты больше чем в ста странах. (В основе своей DAAD, как и аналогичные американские организации, занята формированием агентов  влияния соответствующих стран по всему миру и являются тем самым орудием нынешнего господства западной цивилизации на планете). У Э, в отличие от моего приятеля Г, есть интересы к России, где он время от времени почётный гость юрфака Казанского университета, регулярно раз в год в течение недели читает лекции в элитарной Московской частной юракадемии, контактировал – неудачно – с высокоранжированными юристами из близкого окружения путина… Э предложили издать его книгу в России в серии классиков рядом с крупнейшими мыслителями мира, но с купюрами, он отказался, издал за свой счёт, подарил русский перевод «Системы германского гражданского права» вместе с оригиналом мне, попросив высказать своё мнение по поводу перевода… 

  (Э очень интересовался также моим мнением о том, что происходит в России. «Олигархи, мафии, спецслужбы правили Россией при Ельцине… А ныне спецслужбы, мафии и олигархи, так что ситуация, можно сказать, улучшилась, –  сказал я ему. – Гражданского общества нет…»)

  Не думал, что во мне будет так болеть Россия, наверное потому, что не получаю пока немецкую зарплату (смеюсь). Ездил вот недавно неделю по Италии… Бродя по улицам Венеции вспоминал слова моей старой учительницы истории, вышедшей из своей двушки в Уфе на Спортивной и обратившейся ко мне со словами: «Какая красота-А-А!» Я думал, меня не отпускала мысль, о «красоте на Спортивной», о жизни миллионов, ушедших, так ничего не увидев и не поняв… 

  Я не жалею, однако, о прожитых в России годах: постиг многие важные вещи, которые, приехав на Запад значительно раньше, мне бы, по всей видимости, не довелось понять уже никогда… Пару лет назад в Гисене в гостях была мамина тётя (сестра бабушки) с мужем, уехавшие в США ещё в 80-м из «самой счастливой страны на свете» и посылавшие нам оттуда всю жизнь, сколько себя помню, посылки с едой и одеждой… Тётя Клара вновь рассказала историю про своего брата, которую я слышал от бабушки в детстве, и которую сейчас иначе воспринял. В немецком плену ему, раненому офицеру и еврею, солдаты отдали воинскую книжку рядом остывшего красноармейца: так политработник Рафаил Гольденберг стал пленным красноармейцем Иваном Морозовым, на несколько лет оказавшимся немецким рабом, но ещё более страшное для него началось потом, когда энкавэдэшники вгоняли иголки под ногти, требуя признания в шпионаже, и – самая страшная, сводящая с ума, пытка: ставили на ночь под удары медленно равномерно капающей сверху на голову воды… Когда в 53-м, реабилитированный, он вернулся через 13 лет домой, отец не смог узнать его, а поняв наконец, что перед ним – бабушка просила, не надо говорить – старший сын, ставший Морозовым, женившийся на выходившей его в лагерном госпитале русской, – прадед вскоре умер от обширного инфаркта: старик-раввин не мог этого перенести… (Первую часть этой истории, кажется, отразил Солженицын в своём «Гулаге», при случае надо будет сличить).

  Разглядывая экспонаты «Музея инквизиции» в Сиене, я думал о том, что парадоксальным образом в связи со мной (из «мрачного Средневековья» – России вырвавшегося в светлый, радующий красками, смеющимися лицами Запад), что средневековая культура – культура мучающегося и мучаемого человека – породила ту глубину и выстраданную внутреннюю высоту, которая недоступна, как когда-то многим казалось, раскрывшим человеческие сущностные возможности людям Возрождения… (Как раз перед этим был в ромео-джульеттовской Вероне).

  Вспоминается Рорти, приезжавший в СССР в 60-х и в Россию 90-х, и на вопрос, что больше всего его поразило в изменившейся стране, ответивший, что высококвалифицированный сотрудник «Института философии» получает в месяц на один флакон французских духов… А родственники американские, вернее, как говорится, седьмая вода на киселе, из страны, в которой, как нас учили, всем правит доллар, бедные пенсионеры, привезли маме и Наташе по флакону этих духов, кормили меня шашлыком в ресторане, тётя Клара дала мне и Наташе по 500 долларов и матери тысячу, и дядя Изя вручил мне 200 евро… У них нет оказывается этого воспетого советской (со знаком минус) и новой российской (уже со знаком плюс) пропагандой скопидомства: когда им не хватало 15 тысяч на маленький домик после продажи квартиры в Нью-Йорке, эти деньги просто дал преуспевающий брат…

  Мама, сестра и я наряду с дюжиной других «русских» недавно побывали в гостях в доме у одного биохимика, преподавателя Гиссенского университета. (Мать посещает женский клуб, где ведёт беседы его жена, бывшая чиновница ведомства по работе с иностранными беженцами). Когда посмотрели их замечательнейший дом, позавтракали в зимнем саду…, сестра мне сказала: «Так должен был бы жить профессор З!..» Поскольку никто из русских, кроме меня, по-немецки почти не говорил (не знает языка), у меня была обширная языковая практика. Мы с ним сначала обменялись опасениями по поводу засилья американизма, потом по поводу того, что современная молодёжь ни Гёльдерлина, ни Айхендорфа не читает… Когда он вёз нас вечером обратно до дома на своей машине, показывая на огромный, недавно построенный универмаг, сказал: ведь столько магазинов в городе, что интеллектуалы не поддерживают строительство в таком количестве торговых центров… Мы оказались так похожи! 

  Почему же мы, русские, в таком, в сравнении с ними, говне живём?! Как мы похожи и вместе с тем непохожи! Что-то он такое чувствует, на мой вопрос, хорошо ли его приезжающие русские коллеги знают немецкий, он мне рассказывал, как они, отбарабанив по-английски не отрываясь от бумажки доклад, пишут на доске: «Вопросы, пожалуйста, не задавайте, языка не знаю…». Я ему на это объяснял, что жизнь людей в России, в особенности образованного человека, в своей экономической составляющей нельзя сравнивать даже с их нацистскими временами, что в современной России в латентной форме крепостное право… Его жена сентиментально жаловалась мне, что не может отстоять в немецких судах прибывающих беженцев, и их отсылают назад, на это я, совершенно неожиданно для неё, заметил, что, например, почти всё население России можно записать в беженцы, а ведь Германия не резиновая… Один мой знакомый немец, недавний выпускник местного «Института славистики», считает, что «современная Россия соединяет в себе худшие пороки социализма и капитализма»… Я думаю, он всё же чуть-чуть преувеличивает… Таким образом по праву можно завершить эту часть рассказа на позитивной ноте…

  Относительно «русских» здесь… Я стараюсь никогда не врать, одна из моих недавних новых знакомых, композитор, закончившая московскую консерваторию и здесь, после двух лет аспирантуры, сдавшая концерт-экзамен (высшее здесь, что в учёбе у музыкантов возможно)… на мой вопрос, почему она никак не хочет жить в России, рассказала, как её родственник, замдекана Московской консерватории рад был, когда она ему джинсы и часы за десять евро из Германии в подарок привезла, через два года приехала, «он до сих пор в этих джинсах ходит»… Она просила меня помочь ей остаться в Германии и помочь вытащить из-под следствия её друга (попавшего за изнасилование своей бывшей жены!)… Когда я попытался ей открыть глаза, она сказала мне:  «Кому, кому нужна твоя правда?.. Женщины ждут, чтоб им врали»… 

  Слова многих российских женщин о любви связаны, как правило, лишь с их иллюзорно-преувеличенным представлением о западном благополучии…

  Когда-то, ещё в студенческие годы, мною был почти подготовлен доклад на тему «Идея вселенской жертвы»… И я задумал тогда такую книгу… которую уже никогда не напишу… Один из древнейших, прамифов культуры о великане Пань-гу, который пожертвовал собой – разорвал себя на части: так родился мир… Если продумывать не в таких мега-масштабах: историю человечества наполняют бесчисленные сюжеты многообразно понимаемой, но самое главное в жизнь претворяемой и оттого поднимающейся над «жизнью» – жертвенности… Потому «ценить жизнь больше, чем она того заслуживает, свойственно только трусам», и «немного стоит жизнь того, кому ничто не дороже жизни». Мне кажется, что где-то только теперь мною достигается необходимый градус отчаяния, не книжного, дабы свершить не только лишь в слове…

  Что же касается собственно «жизни»… Совсем недавно беседовал с Ю, уже глубоким стариком, «заслуженным одесситом», бывшим всю жизнь советским журналистом и под старость лет эмигрировавшим в Германию, где написал десяток в общем-то бездарных книг о русской литературе… Трепались мы о том - о сём, в конце концов, пришли к выводу, что, вопреки всем тысячелетним разглагольствованиям о справедливости и счастии для всех, как и многим решительным попыткам это счастие реализовать, главное достижение мировой культуры осуществилось просто-напросто в немецком социальном пособии, позволяющим ему спокойно – и достойно! – дожить отведённый ему судьбой остаток лет. Ведь перед человеком всегда стоял и стоит вопрос, как достойно прожить жизнь.

  Сейчас мне ответ кажется банальным: следовать, насколько возможно, своему призванию, любовь, друзья… Не так давно рассказывал Я, ещё очень молодой дорогой мне женщине, очень похожей на меня, хоть и женщина, оказывается, бывает и такое... Так вот, рассказывал Ханне Аренд уральского разлива, что думаю о дружбе, и вспомнил… Когда мне было немногим за двадцать, мне было совсем плохо, в том возрасте, который у обычных людей является юностью, мне было ещё гораздо хуже, чем в иешиве, как тогда с ума не сошёл до сих пор удивляюсь, и я спросил тогда у почти шестидесятилетнего Ш: «Что, безысходность?..» Ш, человек энциклопедической образованности сразу во многих областях знания, прочитал мне на это большую лекцию, которую можно было бы назвать «Понятие безысходности в истории культуры», начиная с раннегреческих поэтов… Потом я пошёл к З и спросил: «…Что, З, безысходность?..» З замолчал, помрачнел… и потом сказал мне так: «Владислав, если вы чувствуете, что не можете дальше жить, сохраняя достоинство, умрите!» «Умрите!..», – повторял я себе, озарённый, когда шёл домой, – вот почему Ш  никогда не станет моим другом, ему навсегда суждено остаться лишь моим знакомым, а вот  З – это мой друг… 

  Мне хочется думать, что получится до конца следовать данному завету…

  Поскольку русский алфавит подошёл к концу, придётся здесь завершить… У этой истории есть, правда, ещё и эзотерическая часть, о которой пока умолчу… 

Влад