* * *

Я поделюсь с тобой Свободой –
не радио «Свободой» - просто…
Свободой вооот такого роста,
мне посланной случайно Богом –
не навсегда, а на сегодня –
так, по ошибке, будто пицца…
Свободой Быть – не бить, но сбыться,
не наплевавши в чьи-то воды,
не опорочив грешных мыслей,
не высмеяв ненужность чувства.
Свобода – больше, чем искусство!
Свободой не веревку мылить.
Да даже и с веревкой этой
вкруг шеи – пусть, как раз сегодня! –
кричать и верить: «Я свободна
не меньше смерти и поэта!»
И палачам не плюнув в очи,
как есть повиснуть – в небе вешнем.
Свободой вот такой – не меньше – 
я поделюсь с тобой. Ты хочешь?

* * *

Бледная заводь. И ярко-вишневая шаль.
Чеховски грязный, чахоточный профиль у стужи.
Не уезжай (я молила, но…) не уезжай.
Все будет кончено, если вернешься к оружию.
Лужа подернута розовой пленкой и льдом – 
смотрит земля на богов сквозь диоптрии лужи.
Врал, что вернешься... Я, впрочем, поверю. Потом – 
только когда ты мне будешь до боли не нужен.
Не приходи, опирая о посох остов,
не заходи без звонка (так положено мужу),
не волоки по намытому сорок хвостов,
древних, кровавых… Не спрашивай – нужен-не нужен?
Я отказала жрецам, и купцам, и глупцам,
в погребе яблочном пряча снегирную стаю.
Не открывай, не входи, не узнаешь лица.
Я же тебя и безликим, конечно, узнаю.

* * *
кто он мне? 
враг, правнук, пророк ли, друг?
кто размыкает мой непорочный круг – 
над головой, темени супротив?
после полуночи или часам к пяти
выйду, укутавшись, гордая, как вдова,
а наверху – голая голова…
звезды колют лучами, заря печет…
вот он какой, обнаженной главе почет!
так не вдова ж, не тать, но не те права -
просто иначе выглядит голова.
и по-иному та голова глядит – 
видит (ей важно!), что там у вас в груди...

ДАР

Бывало… Вяло вяла слива – 
так искренно, не торопясь. 
И поднималась горделиво, 
как траур, полночная бязь, 

и заслоняла, точно матерь, 
мой взгляд от прелестей иных – 
простых как день, пустых как скатерть 
на праздник чувства (не вины). 

Был дар – играть в ночи с тенями 
в «кто-первый-наперегонки- 
достигнет-корчась-под-стенами- 
забвенья-огненной-реки». 

Был дар, чуть выйдя из потемок, 
внушать тоску, и боль, и стыд, 
взывать и слышать Незнакомок 
из инфернальной пустоты. 

Был дар – бесстрашный и наивный, 
жестокий в щедрости своей, 
сродни июльским черным ливням – 
густой и сладкий, как портвейн.

Был дар бросать слова на ветер, 
потом оплакивать, ища, 
ловить, кромсать, сажать на вертел 
из строк, любить и не прощать… 

Был дар не дар, а так, проклятье. 
Но ты, забыв про удила, 
не распознав чуму под платьем, 
забрал, точнее – отдала.
За свет. За праздник. За надежду. 
За карамель у губ. За нимб… 
Я, как смогу, тебя утешу, 
но отпусти. Мой дар верни.

ОСТАВЛЕННЫЙ КОРАБЛЬ

Смешались волны, стонут якоря,
когда вольноотпущенник - ни с места.
И где-то посредине января 
к нему зима приходит, как невеста.
И новая судьба, сковав мечты,
сжимает цепь в кулак оледенелый,
и трут бока скрипучие мосты,
и якоря растут остервенело
и множат связи с чуждою землей –
с землей, ему неблизкой, как идея.
И сон – такой нелепый и скупой –
приходит на заре, стыдясь и рдея,
что снится… что – про стены и про снег,
про скверную таверновскую скуку…
А флагман, тот любимый человек, 
был предан - не забвению, но мукам
злой совести, что знают корабли – 
тайком хранят, как черный ящик, в трюме.
Всем кажется: далёко от земли
он умер, а он здесь – совсем не умер,
он сыт и пьян, несчастен и женат,
он, как и ты, в прибрежную ракушку…
Он дал тебе свободу, но канат
трусливо не обрублен (не откушен).
И воля – лишь скупой мужской слезе.
И будто жизнь из перетертой вены,
уходят – каждый по своей стезе:
один в музеи, а другой в забвенье.

* * * 
Через порог, 
и не в шаг – в бег, 
вдаль от дорог 
или вдоль рек... 
После - брести 
и смотреть вглубь. 
Разум, прости, 
ты совсем глуп! 
Маки могил, 
на погост мост. 
След от ноги, 
и узор прост... 
Прост, как мечта 
обрести дом. 
Только не там, 
да не в том 
доме нальют 
золотой ром... 
Я не бегу -
я лечу в Дом! 
Там где и жуть, 
и хмельной бред. 
В дом захожу, 
а меня нет.

* * *
Всадник. Уродливый. Не романтический. 
Всадник на лысом холме. 
Очень буквальный. Практичный. Практически 
поздно иного хотеть. 
Он ведь и мог обрядиться принцессою, 
даже блистать на балу. 
Что ему? В гущу веселой процессии 
он запускает стрелу. 
Воздух скользнул вдоль ее наконечника. 
Выгнувшись, замер скрипач. 
Продана скрипочка новым кузнечикам 
счастья. Коль можешь - заплачь. 
Всё – пустота под его облачением, 
космос, иная херня... 
Я приносила к погосту печения, 
гладила гриву коня. 
Ела таблетки, питалась амброзией, 
утром пила молоко. 
И выглядала в окошка морозное: 
близко ль он иль далеко? 
Не прикормила, проклятьем не выслала – 
так и стоит поутру. 
Целится – с мордой не злой и не кислою… 
(Ждете здесь рифму «умру»?) 
Нет, не умру, не сегодня – соседние 
криком исходят дома… 
Я остаюсь в этом мире последняя – 
точно носитель клейма. 
Всадник. Уродливый. И не таится ведь... 
Мимо проходит – хоть плачь. 
Водит смычком сквозь меня мой единственный - 
очень буквальный - скрипач.

* * *
Змееныш, змееныш, чего же не спится?
Иль грудь не мягка моя, не широка?
Тебя я пустила от сердца напиться,
а ты все глядишь и глядишь в облака...

Змееныш, влюбленным неведомы яды.
Влюбленных нельзя, ублажив, усыпить.
Ты жадный до чувственных спазмов, а я до
горчайших касаний Кассандры-судьбы.

И пусть тебе снятся воздушные змеи,
до коих хвостом от земли не достать.
Змееныш, однажды и ты мне изменишь,
а я вот тайком научилась летать...

ЖАННА
Стрелы ли, ангелов сонм.
Рук истертая замша. 
Вьется времен стон:
«Выдайте Жанну замуж!»
Жизнь королю! – пока
женская бродит жажда
по языкам, бокам,
по щетине и жабрам.
Клирики святы в хлам,
отповедь их желанна,
коль, осветивши храм,
замуж выходит Жанна!
Жанна… Какая блажь
от алтаря нас отводит?
Плащ надевая, плачь!
Плачь, натянув поводья!
Схвачен за горло меч – 
ныне иных желанней.
Замуж берите вещь.
Жанну оставьте Жанне.

* * *
Иглами инея изгородь паперти...
В иглах - пороги, столбы да идолы…
ставни и стены, и стол... Всё заперто.
Иней. Красиво. БелО. Обыденно.
Вечность не выждать в морозе утреннем:
губы такие белесо-странные!
Скрипнут полозья под легкой утварью - 
и до свидания, и до свидания...
Прямо на юг, на улыбки в бабочках,
к теплым телам добродушно-раскованным.
...Где-то в снегах молча стынут тапочки - 
белые, в инее, будто покойники.
Что мне до них? Здесь тепло и весело -
в танце под солнцем со сплошь красавцами!
Только в бокалах меж строчек песенных
кубики льда, извиняясь, бряцают.
...Снова повозку да утварь кочками
молча волочить под блажь судьбинную - 
к дому, где всё, мне казалось, кончено:
греть, обнимать, отнимать у инея...

СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

(диптих)

1.

Ни поцелуев, ни властных поз… 
Дверь закрывая, я не рыдала. 
Вон он, последний хрустальный мост. 
Вот она, тропка до тронной залы.

А посредине – как перст судьбы – 
грозный и пьяный, готовый жахнуть… 
Мальчик, тебе меня не забыть, 
как красоту белоснежных шахмат. 

Я отучила тебя грубить, 
в санках катала, сушила гетры… 
Мальчик, тебе меня не убить 
страстными взглядами в пользу Герды.

Помнишь ли? Глупый, дрянной и злой, 
властно вдруг обнял меня за плечи 
и прошептал: «Не хочу домой! 
Ты научи, что такое вечность». 

С точностью бога, за кубом куб, 
ты возводил ледяную Трою. 
Проклял – за блеск полнокровных губ – 
стены, что сам для меня построил.

Нынче – обломки снежинок вспять 
тянутся беженцами на полюс… 
Я не корю – я тебе не мать. 
Но Королева имеет голос. 

Знай же: ваш рай на горбу планет 
вы с ней разрушите – сами, сами… 
Я отпускаю (а память - нет) 
к девочке с белыми волосами.

2. (Возвращение Кая)

Прости, мой мальчик, такая «вечность»: 
ни эпитафий, ни эпиграммы… 
Я наложила, как будто вето – 
три льдинки на ножевые раны. 
Одну на руку, одну на сердце, 
а третью – там, где душа сочится… 
Не излечу – помогу согреться, 
прильнув прохладой к углю ключицы. 
И в этом адском раю инверсий 
(я старше солнца, я больше мира!) 
построим наши дворцы и верфи – 
внутри такой типовой квартиры 
когда-нибудь… А пока – забудься, 
забудь скитанья, мечи, орала 
и принцев датских средь революций, 
и этих карточных генералов. 
Очаг фальшивый, ростки герани 
и след щербатый от дырки в кедах, 
я все прощаю – и эти раны, 
и эту бывшую первой Герду. 
А по весне – и не Кай, но Кайзер 
разбужен будь, роднику подобно. 
Не сожалей, не казни, не кайся. 
Проснись, мой мальчик, проснись свободным!

• * *
  Глаз укусив, алый парус ушел
  за горизонт.
  Прячу, как нимб, капюшон в капюшон.
  Свернутый зонт.
  Не загорится заря за рекой.
  Спят корабли.
  …Может, герой и встает высоко
  из-под земли;
  может, герой бы и грёб за буя –
  в раже ль, в бреду;
  может, герой просто может, а я
  даже не жду.
  В ветер ветровка – почти неглиже.
  Ноет укус…
  Дождь принимаю по капле драже.
  И не боюсь.

____________________
© Амирова (Манафова) Инна