 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Москва, 1941. Английский дипломат написал книгу о переломных днях Великой Отечественной Письма, беседы, встречи
По роду службы Лев контактировал со многими видными политиками, дипломатами и государственными деятелями Великобритании. А с некоторыми у него сложились даже дружеские отношения. Одна из таких заметных персон – сэр Родрик Брейтвейт, который был послом в Москве в советские времена, а потом и в новой России. Сэр Брейтвейт выказывал неподдельный интерес к русской истории, культуре, особенно литературе, которую хорошо знал и высоко ценил. А еще у него, как и у моего брата, была страсть – классическая музыка. Вместе с женой он устраивал в своей резиденции концерты для гостей посольства. А Лев Паршин помогал ему подобрать для выступлений молодых исполнителей.
И вдруг в октябре 2001 года брат получил по электронной почте письмо из Лондона. «Дорогой Лев… Я сейчас начинаю работу над книгой о Москве 1941 года. Если Вы знаете кого-нибудь, кто помнит это время, я хотел бы встретиться с ними, когда приеду в Москву в следующий раз» Почему бывший посол Великобритании в Москве взялся за такую тему? Сыграл свою роль случай. В июне 2001 года сэр Родрик с женой зашли в Музей современной истории России, где проходила выставка, посвященная началу войны 60 лет назад. Супругов поразила фотография, на которой группа людей с тревожным выражением лиц слушала известное выступление Молотова. Тогда-то у Брейтвейта и возникла идея написать книгу об этом периоде.
По просьбе сэра Родрика Лев Александрович стал собирать материалы о битве за Москву. Подобрал и переправил в Лондон военные мемуары, исторические очерки, рассказы участников событий, а когда Брейтвейт приехал в Москву, то организовал для него десятки встреч с живыми свидетелями событий: генералами и рядовыми, рабочими и артистами, ополченцами и медиками, служащими госучредждений и бывшими политзаключенными... Вернувшись в Лондон, Брейтвейт принялся расшифровывать записи бесед. Прислал Льву Паршину теплое письмо с благодарностью за помощь. Но работа над книгой продлилась еще целых три года. В архиве брата более 160 писем от сэра Родрика! А были еще беседы, когда сэр Родрик приезжал в Москву. К каждому его приезду брат готовил для гостя плотные программы встреч. Вместо института – в разведку Профессора Московского университета, доктора философских наук Евгения Александровича Ануфриева Брейтвейт расспрашивал о его биографии. Ануфриев был из многодетной семьи, родители умерли, он жил то у одной сестры, то у другой. Но он очень стремился к образованию. Закончил школу и готовился поступать в институт. Когда разразилась война, сразу записался в отряд ополченцев и ожидал отправления на фронт. Но тут пришел приказ – распустить юношей 1922-23 годов рождения по домам. Сочли, что они слишком молоды для тяжелых испытаний. В это время ЦК комсомола набирал добровольцев для выполнения особых заданий. Ануфриев прошел комиссию, и его зачислили в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения войск НКВД (ОМСБОН) - для диверсионно-разведывательной деятельности в глубоком тылу противника. Начались долгие опасные рейды на лыжах далеко за линию фронта. Бойцы отряда носили с собой по четыре гранаты – две противотанковые и две ручные, одни из них - для себя на случай, если возникнет угроза попасть в плен. Один из его товарищей, когда его тяжело ранили, подорвал себя. С особым чувством Ануфриев вспомнил жестокую схватку у деревни Хлуднево, где погибли 22 его товарища, все были посмертно награждены орденом Ленина. А Ануфриев и сержант Кругляков получили в Кремле из рук Калинина ордена Красного знамени за спасение своего тяжело раненного командира. Между прочим, одна эта бригада дала Родине больше двадцати Героев Советского Союза! Такие были люди. Текстильные леди: и лесорубы мы, и грузчики Лев связал английского джентльмена с ветеранами Трехгорки. Вот одна из судеб фабричной девушки. Юная Клавдия Леонова работала на прядильных и ткацких машинах, изготавливала материал для кителей, парашютные ткани, перевязочные материалы. Смена длилась 12 часов. Рабочих кормили на фабрике, давали плохо испеченный хлеб, пшенную кашу. Ткачихи добавляли в свой рацион картофельные очистки. А по воскресеньям рыли окопы или ездили за дровами в подмосковные леса. Приходилось грузить в машины такие тяжелые бревна, что и грузчики-мужчины их еле поднимали. Брейтвейт был в восторге от «текстильных леди», как он назвал работниц Трехгорной мануфактуры. Прощальная ночь звезды Очень трудно было организовать интервью с Лидией Николаевной Смирновой, которая стала знаменитой после фильма «Моя любовь». Каждый раз, когда Лев связывался с ней, она отнекивалась, говоря, что «не очень хорошо выглядит». «Очень трогательно было слышать это из уст женщины под девяносто лет. Смирнова в 41-м снималась в фильме по пьесе Константина Симонова «Парень из нашего города». А по ночам дежурила на крышах и хватала немецкие зажигалки руками в асбестовых перчатках. Ее муж, журналист Сергей Добрушин, записался в ополчение и ушел на фронт. Она попыталась разыскать его на ближних подступах к Москве. Любимой актрисе помогли добраться до нужной части. Командир даже отправил Сергея в Москву, чтобы получить для полка партию мотоциклов. Смирнова и Сергей провели последнюю ночь у себя дома, а через несколько дней он погиб.» Спасали книги Любовь Востросаблина, сотрудница библиотеки им. Ленина рассказала английскому дипломату, что в 41-м её библиотека была переведена на казарменный режим – сотрудники спали прямо на рабочих местах. Ее не отпустили домой даже на похороны отца. Когда нависла угроза над Москвой и библиотека начала эвакуацию фондов. Хотя наиболее ценные книги были вывезены в Пермь, многое оставалось и в Москве. В читальные залы приходили солдаты, сотрудники продолжали исследования. Поднимались дежурить и на крыше – гасили немецкие зажигательные бомбы. А в метро рожали Еще Лев придумал организовать встречу с работниками московского метро. Многие станции подземки использовались как убежища во время бомбежек. Удалось даже найти одну из девочек, которая во время одного из первых налетов немецкой авиации родилась прямо на станции метро «Маяковская». Она сохранила в памяти рассказы своей матери. (А всего, кстати сказать, московское метро стало в 1941-м родильным домом для 200 с лишним младенцев). Боевой орден - балерине Брат познакомил Брейтвейта с артистами Большого театра. Основная труппа была тогда эвакуирована в Куйбышев, но некоторые артисты остались в Москве. Балерина Сюзанна Звягина во время битвы за столицу выступала перед бойцами на передовой в составе концертной бригады, которой она же и руководила, а потом бывала и на других фронтах, в том числе в Сталинграде в разгар самых тяжелых боев. Она стала первой артисткой Большого, кому вручили орден Боевого Красного знамени. Бригада Звягиной дала за время войны 1400 концертов! Ополченцы Особенно потрясла Брейтвейта история московских дивизий народного ополчения. В него записывались инженеры, артисты, музыканты, профессора, студенты – цвет московской интеллигенции. Их наспех обучали военному делу. Такие занятия, по воспоминаниям балерины Звягиной, проводились прямо на сцене Большого театра. Вера Степановна Демина рассказала, что в 1941 году была в 1-м батальоне 8-й дивизии народного ополчения «Красная Пресня» военной медсестрой «писательской роты», которую называли так потому, что в ней служили многие уже известные литераторы – все добровольцы. Среди них были и Виктор Розов – драматург и будущий автор многих пьес и сценария одного из лучших фильмов о людях военного поколения «Летят журавли»,и Александр Бек – будущий автор замечательной книги «Волоколамское шоссе». Они остались живы и создали эти свои шедевры. Но тысячи других погибли.
В ту же дивизию по призыву проректора Московской консерватории Абрама Дьякова и вместе с ним записались Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс – всего 250 музыкантов! Сам Дьяков и еще 7500 ополченцев – дивизия в полном составе – попали под Вязьмой в окружение и почти все погибли. Там же были разбиты еще несколько дивизий московского ополчения. Но другие выстояли. Пять дивизий, закалившихся в кровопролитных боях, получили звание гвардейских. Хитрый Гудзь Лев сумел разыскать одного из участников парада на Красной площади 7 ноября 1941 года — Павла Гудзя. С парада его батальон двинулся прямо на фронт и в тяжелых оборонительных боях был почти обескровлен. К началу контрнаступления в нем оставался только один тяжелый танк КВ (названный в честь Клима Ворошилова). Вечером 5 декабря – то есть накануне контрнаступления – батальон получил из штаба приказ: «В Нефедьеве танковая колонна противника – 18 машин. Приказываю к 8.00 6 декабря уничтожить». Одним танком уничтожить 18 машин? Это же верная смерть! Однако приказ есть приказ. Лейтенант Гудзь решил применить военную хитрость. Он отобрал в состав экипажа четырех надежных бойцов. Они выгрузили из танка все, без чего можно было обойтись, загрузили 125 бронебойных снарядов и полсотни барабанов с патронами для пулемета. И двинулись к нашим окопам на передовой, откуда оставалось два километра до немецких танков. Задача была – застать немцев врасплох. Гудзь договорился с артиллеристами, чтобы они открыли отвлекающий огонь. Под канонаду наших орудий вывел танк через речку на позицию. Наступила ночь. Немцы в деревне расположились отдыхать в теплых домах. Гудзь и его товарищи слышали их голоса, звуки аккордеона. Далеко за полночь все стихло. Пора. Взревел мотор, Гудзь вышел на прямую наводку. Вот они - танки с черными крестами. Прицел! Огонь! Один танк подбит. Огонь! Второй готов… Третий…Восемь вражеских машин запылали. Несколько танков открыли ответный огонь, но пробить броню КВ не могли. Подходившую на помощь немецкую пехоту расстреливал из танка пулеметчик Тотарчук. Немцы стали отступать. Тут по ним ударила и наша артиллерия, а пехота переправилась через реку и пошла в атаку. Экипаж КВ продолжал преследовать противника, подбил еще два танка. За этот бой лейтенант Гудзь был награжден орденом Ленина, остальные его танкисты тоже получили награды. Генерал-полковник танковых войск, доктор военных наук, профессор Академии бронетанковых войск Павел Данилович Гудзь со смехом вспомнил и о том, как начиналась его военная биография. Он родился и вырос на Западной Украине, почти не говорил по-русски. В 1939 году ему предложили поехать учиться в Саратовское танковое училище. Первым испытанием в училище для него стал диктант. Ему продиктовали отрывок из речи Сталина. Он сделал сорок ошибок, его вызвал к себе замначальника училища по политчасти и с сарказмом спросил: «А побольше ошибок ты сделать не мог?» «Может быть, и мог», – ответил Гудзь. Его все же зачислили в училище, и так для армии был сохранен храбрый танкист, а в будущем опытный генерал. Английские мотивы Льву хотелось найти для книги что-нибудь, интересное именно английскому читателю. И один эпизод он нашел. В 1941-м в Москву приезжал английский министр иностранных дел Энтони Иден. Его встречал почетный караул. Командовал им Владимир Тимофеевич Огрызко – в декабре 1941 года командир роты в дивизии Дзержинского. Ему поручили обеспечивать безопасность Идена. Переговоры министра со Сталиным, как теперь известно, зашли в тупик из-за споров по поводу даты открытия второго фронта. Чтобы охладить накал страстей, решили на один день устроить передышку. Иден захотел посмотреть места недавних боев. «Я и мои люди были разбужены в три часа утра, - рассказывал Брейтвейту Огрызко. – Нам сказали, что мы должны сопровождать Идена на фронт. Мы поехали по Ленинградскому шоссе, я обеспечивал авангард и охрану флангов. Когда мы прибыли в Клин и увидели, как варварски был осквернен и разграблен Дом-музей Чайковского, Иден пришел в ярость». Английский министр увидел страшное лицо войны - сожженные деревни, в полях - многочисленные трупы немецких солдат. По дороге встретили военнопленных. Они были одеты в легкие шинели, некоторые – в гражданской одежде, завернутые в женское белье. Идену стало жаль их, он об этом сам потом написал. Да и русскому человеку свойственно сострадание. Когда другая группа пленных понуро шла вдоль дороги, молодой советский лейтенант вышел вперед, снял свой овчинный тулуп и отдал выглядевшему особенно несчастным юнцу. Паника. Была или нет? У Брейтвейта были опасения, можно ли будет собрать достаточно информации о панике в столице в середине октября. Эта черная страница в официальной советской истории войны замалчивалась. Помогли рассказы ветеранов. Они вспоминали, как 16 октября город внезапно изменился. Не вышли газеты. Остановилось метро. Не ходили трамваи, троллейбусы, автобусы. На улицах не было милиционеров. Заводы и фабрики закрывались, рабочим объявили об увольнении. Кое-кто знал о том, что тайно минировались и готовились к уничтожению сотни московских предприятий, правительственные учреждения, мосты, даже пекарни, холодильные склады, мясоперерабатывающие комбинаты, вокзалы, электростанции и т.д. На Трехгорке, как и на других фабриках, началось обучение команды подрывников. Хотя вся эта подготовка велась в секрете, масштабы ее были таковы, что шила в мешке не утаишь. Готовились к взрыву даже служебные постройки на территории Кремля. 16 октября в Москве закрылись магазины, негде было купить продукты. Казалось, что немцы вот-вот войдут в город. Как во времена Наполеона, начался массовый исход, а порой паническое бегство населения из Москвы.
Участь Москвы Гитлер издал директиву войскам «Город должен быть окружен так, чтобы ни один русский солдат, ни один житель – будь то мужчина, женщина или ребенок – не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой. Произвести необходимые приготовления, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных сооружений были заполнены водой. Там, где стоит сегодня Москва, должно возникнуть море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа». Однако паника продолжалась всего день – два дня. Власти опомнились и стали твердой рукой наводить порядок. Опять заработало метро, пошли трамваи, открылись булочные, поликлиники. Брейтвейт несколько дней провел в редакции газеты «Вечерняя Москва», читая подшивку того периода. Он нашел много интересной информации. Уже 18 октября там было опубликовано сообщение о том, что в городе достаточно продовольствия, открылись 76 магазинов, продающих хлеб и муку. Педагогический институт давал серию лекций о войне 1812 года. Музыкальное училище Ипполитова-Иванова объявило о наборе новых студентов. Один зоомагазин выставил на продажу австралийских попугаев. Управдом был разжалован в дворники за то, что у него тротуары не были расчищены от снега. Публиковалась информация о спектаклях в некоторых театрах, концертах, репертуар кинотеатров. Известный гроссмейстер Юрий Львович Авербах добавил штрихов к этой картине: 27 ноября начался чемпионат Москвы по шахматам. В нем участвовали всего восемь шахматистов, некоторые уже знаменитые, другие малоизвестные. Играть приходилось в разных точках Москвы, во время авианалетов шахматисты уходили в бомбоубежища, но потом решили, что не позволят немцам прерывать соревнования. Турнир освещался в прессе, многие любители шахмат посылали письма поддержки своим любимцам. А победил молодой талантливый шахматист лейтенант Мазель, которого для участия в турнире откомандировали с фронта. «Повезло, что латыш…» Брейтвейту интересно было узнать о том, как встретили войну заключенные в московских тюрьмах. Ведь они томились неопределенностью – кто-то тешил себя иллюзиями об амнистии, кто-то рассчитывал освободиться и отправиться на фронт, а кто-то опасался расстрела чохом. О своей судьбе рассказал инженер Владимир Кантовский. До войны он вместе со своими одноклассниками распространял написанные от руки листки с протестом против несправедливой критики их учителя истории, которого они все очень любили. Владимира арестовали и дали десять лет за “антисоветскую деятельность.” Он писал заявления в разные инстанции, доказывал свою невиновность, просился на фронт. Долгое время – никакой реакции. И вдруг пришло решение ОСО (Особое совещание) о замене ему десяти лет ИТЛ на пять лет с отправкой на фронт. Он объясняет это необыкновенным везением. Сам он рос и учился в Москве, но отец его, Кристап Вильевич, – латыш, из крестьян-бедняков. Как раз в это время формировалась 201-я латышская стрелковая дивизия (впоследствии 43-я гвардейская). Она изрядно поредела в боях под Москвой. А где еще набрать латышей, ведь Латвия была оккупирована немцами. Решили прочесать лагеря и тюрьмы. Вот так Кантовскому, как он считает, повезло. Хотя как повезло? Направили его в штрафбат, который бросали на самые опасные прорывы, откуда живыми выходили единицы. Он был серьезно ранен в руку ( в левую - опять везение!). Но после окончания войны снова получил свои пять лет, чтобы мирная жизнь не казалась медом.
Обо всех не расскажешь Чем больше Лев Паршин и Родрик Брейтвейт знакомились с поколением 1941-го, тем больше разгорался у них желание узнать больше о том времени. Как было не разузнать хоть немного о том, что пережили в 1941-м немцы? Не те, которые рвались к Москве, а которые жили в ней и в российской глубинке еще с петровских и екатерининских времен. В Советском Союзе проживало почти полтора миллиона немцев. Существовала даже большая и процветающая Автономная республика немцев Поволжья. Немецкие колонии были и во многих крупных городах. После начала Великой Отечественной войны русские немцы были огульно обвинены в сотрудничестве с Германией. Сталин распорядился переселить все немецкое население в Казахстан, на Алтай и в Сибирь. В Москве более тысячи немцев было арестовано и более десяти тысяч депортировано. Среди них были Эльвира Алексеевна Вейцель и Инна Юльевна Круглова-Бланк, которые рассказали о пережитом. Но между прочим, Брейтвейт вспомнил, что также сурово поступил с немцами в Великобритании в 1940 году Черчилль, а Рузвельт в 1942-м – с японцами, проживавшими на Западном побережье США. Последний рубеж Очень ценным собеседником для Брейтвейта оказался генерал Евгений Алексеевич Телегуев. Как и Ануфриев, о котором шла речь выше, он по путевке ЦК ВЛКСМ был зачислен в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения войск НКВД (ОМСБОН) для отправки в глубокий тыл противника. Но сначала пришлось действовать в самом центре Москвы. Выглядело это так: подразделение в три человека с боезапасом и пайком на десять дней сажали в пустующие квартиры, объясняя – «Это ваш последний рубеж. Отсюда ни шагу». Телегуев и его товарищи засели на верхнем этаже второго дома от Белорусского вокзала к центру. Всякий раз уже в наше, мирное время, проезжая мимо, он вспоминал, глядя на балкончик, что внизу стояли противотанковые «ежи», а ребята поочередно несли дежурство: «Вот немцы пойдут в атаку, притормозят у «ежей», а мы сверху их и накроем». Вскоре Телегуев стал командиром диверсионной группы. Эта группа совершила 22 крупные диверсии на железных дорогах, участвовала в десятках боев, засад, пускала под откос платформы с танками, взрывала боеприпасы, эшелоны с горючим. До наших дней дошли бесспорные документальные свидетельства воинской доблести этих «мастеров диверсий», как их называли. Например, сохранился «Журнал учета боевых и диверсионных операций партизанской бригады». В нем с завидной штабной скрупулезностью зафиксированы даты, места, характер, результаты операций, в которых Евгений Телегуев участвовал непосредственно. С этим собеседником можно было говорить не только о том, как он пускал под откос поезда. Брейтвейт очень хотел знать его мнение о героике минувшей войны. Он считал, что в советские годы официальная пропаганда приукрашивала и искажала историю войны в идеологических целях. Зато с началом перестройки стало модным «развенчивать мифы». Истории о героических подвигах стали целенаправленно подвергаться пересмотру. Например, скептики стали сильно принижать значение подвига Зои Космодемьянской. Мол, незачем было ей пробираться в тыл врага, чтобы только сжечь одну-две избы или конюшню. Да и вообще, действительно ли такое произошло в деревне Петрищево? Телегуев, который не понарошку сражался с немцами в их тылах, сказал Брейтвейту: «Зоя Космодемьянская была отважной девушкой, но её подвиг не имел военной ценности. Жертва её жизни была излишней тратой, подобно жизням многих других людей». Всего Брейтвейт провел около восьмидесяти интервью. И вот наконец начал писать. Книга И вот, наконец, электронная почта с объемным вложением. Родрик прислал черновой вариант своего труда с просьбой прочитать и высказать замечания или отметить возможные фактические неточности. А через некоторое время Лев получил и книгу – прекрасно изданную, в твердом переплете с суперобложкой, с картами-схемами и многочисленными фотографиями. Название: Москва 1941. Город и его люди на войне. «Я читал, и у меня нередко перехватывало дыхание. Это вовсе не были просто рассказы ветеранов, – вспоминал Лев Паршин. – То, что сделал Брейтвейт, – это глубокое историко-публицистическое повествование, осмысление драмы 1941 года, основанное на поразительно обширном фактическом материале, на знании нашей страны, ее истории и культуры. Каждая глава сопровождается примечаниями, точными ссылками на источники информации, предметным и биографическим указателем. С этой точки зрения книгу можно сравнивать с работой историка, но написана она живым и горячим языком неравнодушного человека, а не ученого-схоласта. Брейтвейт рассматривает события 1941 года в России в широком историческом контексте. Иногда кажется, что он охватывает весь 20-й век и даже уходит еще глубже в историю. «Это потому, – пояснил он мне позже, – что я хотел дать представление о городе и его жителях, а не только рассказать о битве за Москву. Я счел необходимым изложить историю Москвы, рассказать, как она развивалась в течение веков, а особенно показать, что это был за город и как в нем жили люди в то время, когда началась война. В большинстве книг о войне перед глазами мелькают солдаты. Они совершают какие-то героические подвиги (или акты военной глупости!), а затем исчезают, и вы не имеете понятия, откуда они взялись, кто они на самом деле такие, что случилось с ними потом. Я попытался рассказать биографии моих героев полностью, пусть даже в сжатом виде, будь то генералы вроде Рокоссовского или простые люди, работавшие на Трехгорке или в московских госпиталях. Я подумал, что таким образом смогу дать хоть какое-то представление о том, как обычные люди смогли продержаться в самых необычных обстоятельствах и не только во время войны, но и в период террора 1930-х годов и невероятных лишений после войны».
Так что книга получилась не столько о войне, сколько о людях, на которых она обрушилась. Но и о войне тоже! История военных действий описывается со скрупулезной точностью, со всей возможной объективностью, какую только можно было достичь, со ссылками на источники обеих воюющих сторон. Опираясь на архивные документы, на многочисленные исследования и публикации, на свидетельства участников событий, Брейтвейт делает свои выводы, иногда эмоциональные, но убедительные. Вот как он оценил характер сражений на первом, самом тяжелом этапе войны: «…уже в первые дни их триумфального наступления немцы заметили нечто такое, что полностью расходилось с их ожиданиями. В 1940 году французы и англичане сражались до тех пор, пока, как они считали, благоразумие и честь требуют этого. Потом они или отступали, или сдавались в плен: к концу кампании во Франции в немецком плену находились 1 миллион 900 тысяч человек. Немцы полагали, что на Востоке всё будет еще проще. Русские не будут сражаться за ненавистный им режим. Деморализованная Красная армия будет сломлена. Это будет легкая победа. Но уже в первый день войны они с удивлением увидели, что… русские продолжали сражаться. Они стойко защищали свои позиции. Они переходили в заранее обреченные на провал контратаки, направляемые неопытными, некомпетентными командирами, которые больше пугались собственного начальства, чем немцев. В самоубийственных порывах они бросались на немецкие позиции и гибли тысячами. Это было что-то новое даже для тех немецких ветеранов, кто уже сражался во Франции и Польше. Русские продолжали сражаться не только когда сражение становилось бессмысленным, но даже тогда, когда оно становилось физически невозможным. Окруженные со всех сторон превосходившим по численности противником, дезорганизованные, часто остававшиеся без командиров, без боеприпасов, топлива, медикаментов и пищи, они падали мертвыми или сдавались в плен только тогда, когда у них не оставалось ничего, чем бы они могли сражаться. Но даже в таких случаях многие скрывались в лесах, чтобы пробраться потом к своим или присоединиться к партизанским отрядам, которые уже начинали формироваться». Много места в книге уделяется Сталину. Брейтвейт стремится объективно оценить его роль в победах и поражениях 1941 года. «Сталин был лично, непосредственно и без всяких оговорок ответствен за бедствия, обрушившиеся на страну в первый год войны. Сколько попыток оправдать его ни делали бы люди, испытывающие ностальгию по прошлому, изменить этот факт невозможно. И всё же восстановление боеспособности армии, ее готовность сражаться в окружении, отступать организованно, удерживать свои позиции и контратаковать не в малой степени были следствием непреклонной воли Сталина. Он руководил командующими армиями самым жестким образом. К концу 1942 года он и они уже работали почти как одна команда, хотя ни один не мог сомневаться в том, за кем последнее слово». Но, пожалуй, самая сильная сторона книги – исследование мотивации поведения людей. Автор все время задается вопросом - почему русские сражались? Неужели они шли на смерть за Сталина, за советскую власть, которая многим из них принесла огромные бедствия? Может быть, их привлекали ордена и медали? Или их гнали под огонь немецких пулеметов жестокие карательные отряды? Вот его ответ на эти вопросы: «В целом среди русских людей не было робости и нерешительности. При проявлениях трусости, измены или смятения безжалостно действовала машина самой жесткой дисциплины. Но солдаты на фронте и ополченцы в Москве сражались не потому, что их принуждало к этому НКВД. Они героически дрались и тогда, когда не были на виду у людей, которые раздавали медали. Для многих из них начало войны, сколь жестоким оно ни было, становилось своего рода облегчением. Тетя Андрея Сахарова, всё еще оплакивавшая своего мужа, погибшего от рук большевиков, сказала: «Впервые за все эти годы я почувствовала себя русской». Василий Теркин у Твардовского говорит только о том, что сражается за своих товарищей, за Россию, за русскую землю. Люди не всегда умели объяснить свой патриотизм убедительными и ясными словами. Поэтому они прибегали к героическим образам прошлого, к героическим образам прошлых войн против татар, турок, поляков, шведов, французов. Они полагались на православную веру, истинные, глубокие, свойственные даже русским агностикам связи между их родиной и религией, между ними и их предками… Сталин и сам достаточно хорошо знал, что люди сражаются за Россию, а не за режим, о чем он сказал американскому послу в 1941 году. В конце концов, самым важным для них было то, что они сражались и одержали победу в величайшей войне в истории. ОНИ ОСВОБОДИЛИ ЕВРОПУ И ВОДРУЗИЛИ КРАСНОЕ ЗНАМЯ В СЕРДЦЕ СТОЛИЦЫ ВРАГА. И казалось, что это уже само по себе оправдывает все страдания, проводившиеся чистки, самую жестокую дисциплину и невыносимые потери в сражениях». Нечасто от западных деятелей услышишь такое признание. Однажды в интернете разгорелась дискуссия по поводу статьи о России в газете «Таймс». Были разные высказывания. Многие, к сожалению, видели в нас вероломных агрессоров, вынашивающих и сейчас коварные замыслы, говорили об имперских амбициях, об опасности «нефтяной и газовой зависимости» от России и т. д. Но один написал так: «Оставьте Россию в покое. Если бы не русские, мы бы все сейчас говорили по-немецки». И добавил в скобках: («Это если бы мы избежали газовых камер»). Родрик Брейтвейт не читал этих слов, они еще не были опубликованы, когда он писал книгу, но писал он ее, как мне кажется, именно с глубоким внутренним убеждением в значении свершенного русским солдатом для Европы и всего мира. Родрик не раз говорил, что о битве за Москву мало знают на Западе, вот почему так важно показать ее подлинное значение. И он сразу, в первых же строчках первой главы вбивает этот гвоздь в сознание читателя. «Битва за Москву по числу вовлеченных в нее людей была величайшей битвой Второй мировой войны и, следовательно, величайшей битвой во всей мировой истории. В ней с обеих сторон участвовало более семи миллионов офицеров и солдат. В 1942 году в Сталинграде сражались четыре миллиона, в 1943 году в Курске – два миллиона и в 1945 году в битве за Берлин – три с половиной миллиона. Сражений такого масштаба никогда не видели Западная Европа и Америка. Битва за Москву развернулась на территории, равной территории Франции, и продолжалась шесть месяцев – с сентября 1941-го по апрель 1942-го.
Только в одной этой битве Советский Союз потерял 926 тысяч убитыми, не говоря уже о раненых, – больше, чем потеряла Великобритания за всю Первую мировую войну. Более того, советские потери в битве за Москву превосходили общие потери Великобритании и Соединенных Штатов Америки за всю Вторую мировую войну. Такова была вселяющая ужас цена, которую советские люди заплатили за то, чтобы Вермахт потерпел свою первое реальное поражение. Они сражались с немцами до конца, обескровили их и отбросили на сотни километров от самых стен своей столицы. Летом 1942 года Вермахт еще продолжал одерживать громкие победы на просторах южной России. Но многие немцы уже поняли, что битва под Москвой если не была началом конца, то почти наверняка была концом начала». В начале книги Родрик поместил свое большое посвящение. «Эта книга о мужчинах и женщинах Москвы, которые жили и работали и отстояли свой город осенью и зимой 1941 года. Она посвящена оставшимся в живых, кто уделил мне так много своего времени, рассказывая о том, как все это было, а также их детям, внукам и правнука, живущим сегодня уже совсем в другом городе. И она посвящена Льву Паршину, который познакомил меня со многими из этих людей. Без его неиссякаемого энтузиазма, энергии и предприимчивости эта книга выглядела бы намного бледнее». Успех книги Брейтвейта в Англии был феноменальный. Газеты опубликовали лестные рецензии. «Москва 1941» сразу стала бестселлером, ее раскупали быстрее, чем детективные романы. Скоро понадобилось печатать дополнительные тиражи. Книгу издали в США, Италии, Голландии, Швеции, Финляндии, а всего на семнадцати языках, включая русский, китайский, японский, иврит и другие. И зашагали по свету «мои» ветераны, рассказывая всем свою суровую и чистую правду. __________________________ © Севидова Наталья Александровна |
       
|
