 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
http://ms.detector.media/trends/1411978127konteksty_vozniknoveniya_dezinformatsii/ Контексты возникновения дезинформации 3.06.18 Мы живем в мире, который построен как дезинформацией, так и информацией. Даже наука строилась в том числе на базе лысенковщины и «кибернетики как продажной девки империализма», а не только на базе информации. И сегодня фейки занимают важное место в информационном потоке пользователя соцсетей, поскольку именно их хотят услышать потребители. Все революции проходят под разными вариантами лозунга: «кто был ничем, тот станет всем». И практически все они не выполняют своего обещания. И таких растянутых во времени невыполненных обещаний очень много в политике. Дезинформацией является сознательный обман, в отличие от обмана случайного, незнания, недооценки, преувеличения. Здесь нет соответствия действительности, но происходит это без злого умысла. Нет злого умысла и в литературе и искусстве, от которых мы тоже не требуем жесткого соответствия действительности. Дезинформация вставляется в информационный поток, на базе которого принимаются решения. И это должно направить лицо, принимающее решение, к интеллектуальному или физическому поступку, выгодному для коммуникатора. Российский вариант информационной войны базируется как раз на дезинформации, поэтому при его объяснении часто пользуются словами «обман», «маскировка» и т.п., поскольку таким образом противника вводят в заблуждение. Георгий Смолян так и говорит, что манипулятивные воздействия лежат в основе рефлексивного управления. Ему вторит Василий Микрюков, говоря, что «наиболее сложным и опасным приложением рефлексивного управления является его использование для воздействия на процессы принятия государственных решений при помощи тщательно подготовленной информации или дезинформации. Современные технологии значительно расширяют возможности для манипуляции. Информационные диверсии, нарушение линий связи, хищение и копирование данных, их сокрытие и искажение — все это позволяет влиять на принимаемые властные решения». Реальность отличается от её восприятия. Меняя восприятие, мы меняем модель реальности в голове у объекта воздействия, не изменяя самой реальности. От измененного восприятия объект воздействия переходит к измененному решению, поскольку он видит действительность уже по-другому. Практически однотипно выглядит цикл принятия решений Бойда, известный каждому американскому военному [Coram R. Boyd. The Fighter Pilot Who Changed the Art of War. — New York, 2002]. Этот цикл носит название НОРД: наблюдение, ориентация, решение, действие. Мы видим нечто, ориентируемся, что это, принимаем решение и действуем. Главной идеей Бойда является принятие решения скорее, чем это делает противник. В таком случае свое решение он будет принимать в устаревших условиях, поскольку реально они уже были изменены. Но в этом случае речь идет скорее о запаздывании в обработке информации, чем о сознательном обмане противника. В постоянно изменяющемся мире не может быть автоматических решений. Сегодня это еще более справедливо, поскольку быстрота изменений такова, что человек уже физически не может на них реагировать так, как раньше. Число незаметных изменений нашего мира перевалило возможные пределы. Мир стал иным, хотя мы не хотим этого признавать. Мир нашего детства теперь полностью противоречит миру наших детей или внуков. Запрещенное тогда стало разрешенным сегодня. Татьяна Черниговская говорит о современном мире, что он перестал быть соразмерным человеку «Барклай де Толли предпринял определенные шаги, потом пришел Кутузов и распорядился, как необходимо расположить войска. Все это занимало огромное время. Сегодня же системы действуют за наносекунды, они принимают настолько быстрые решения, что все это — уже не нашего мозга дело». Еще одна характеристика нового мира — переход от вербальной основы к визуальной. Мы обучаемся с помощью видеоигр, фильмов, картинок. Черниговская говорит: «Человечество все больше движется в сторону картинок, комиксов. Зачем я буду читать тексты, если есть изображения, которые компактно описывают ситуацию? Уже началось и дальше будет только усиливаться неприятное расслоение социума на тех, кто не хочет углубляться в смыслы, и снобов, интеллектуалов, умников, которые будут чувствовать превосходство над первыми. Это плохой сценарий». Возрастающую роль сложности и неопределенности в современном мире отмечают практически все новые направления, призванные помогать в принятии решений новым руководителям: - сетевые структуры побеждают иерархические, заставляя иерархии вести себя как сети, если они хотят добиться победы (Джон Аруилла); - Фуерт видит спасение в упреждающем управлении [Fuerth L.S. Anticipatory Governance Practical Upgrades. — Washington, 2012]. Он объясняет это тем, что число проблем и скорость их появления все время растут. Более того, ни одна проблема не может быть окончательно решена, поскольку в результате она просто превращается в новую проблему; - комплексные адаптивные системы, в которых имеет место взаимодействие множества независимых составляющих, они адаптируются к внешней среде, у них нет централизованного контрольного механизма, поэтому уровень непредсказуемости достаточно высок. Сегодня человечество получило такую новую сложную систему жизни, практически не получив соответствующего инструментария управления. А он все равно нужен, хоть для миллионов, хоть для миллиардов, тем более что случился определенный упадок религий и идеологий, которые держались в эпоху модерна на мощных нарративах, задающих правила поведения для всех. Теперь совершенно возможной становится как жизнь по правилам, так и без них. Информационно сложный мир оказался неспособным к саморегуляции. Технические гигантские социальные платформы при этом не считаются средствами информации и не подчиняются ограничениям, характерным для них. Именно по той причине, что дезинформация оперирует виртуальными объектами, которые либо слабо поддаются проверке, либо опровергаются постфактум, когда дезинформация уже выполнила свою негативную роль, она стала сегодня таким грозным оружием. Дин Джексон отмечает определенные сложности распознавания дезинформации из-за того, что можно обозначить специфическим способом ее конструирования. Он пишет: «Аналитики в целом соглашаются, что дезинформация всегда целенаправленна и необязательно состоит из прямой лжи и измышлений. Она может быть составлена из в основном правдивых фактов, вырванных из контекста и смешанных с обманом для поддержки предназначенного месседжа, и всегда является частью большего плана». Время от времени возникает такого рода формула, позволяющая совмещать правдивое и неправдивое для поднятия достоверности сообщений. Типичным советским методом такого рода была как бы подмена реальности отдельным фактом. В результате металлург, получающий квартиру, становился отображением всей страны, точно как американский безработный, роющийся в мусорном баке, становился знаковой картинкой Америки. То есть этот метод можно обозначить как превращение отдельного факта в символ, в знак. На следующем этапе этот знак живет уже своей новой жизнью в виртуальном пространстве, покинув пространство информационное. Имеем следующие типы переходов, создающих пропагандистские символизации:
Питер Померанцев видит сегодняшнюю российскую пропаганду в следующем виде, считая ее более сложной, чем та, которая была в советское время. Он говорит: «Во-первых, они показывают плохие новости, просто форматируют их определенным способом. Новости начнутся с Путина, поскольку Путин находится на вершине социальной пирамиды, затем что-то плохое, случившееся в России, но сразу после нечто более плохое, произошедшее на Украине. Они стараются включать реальность людей, они научились подавать плохие новости раньше, поскольку не хотят нового Чернобыля. Основное, что они сделали, это подобие дебатов и дискуссии. Там будет псевдо-левая оппозиционная партия, спорящая с псевдо-правой оппозиционной партией в политических ток-шоу. Но идеей является сделать так, чтобы Путин выглядел хорошо на контрасте. Они стали более сложными и гибкими в своем подходе и гораздо более тонкими в своем подходе к идеологии». Клинт Уотс видит еще одну российскую модель влияния: «Анонимный пользователь какого-то популярного форума публикует поддельный документ. Затем его начинают обсуждать и распространять в “управляемых Кремлем” аккаунтах в Twitter. О дискуссии в микроблогах снимает репортаж российский государственный канал, чьи материалы впоследствии ретранслируются пользователями Facebook или получают дополнительное распространение при помощи рекламных постов». Здесь вновь мы сталкиваемся с феноменом работы с дезинформацией как с информацией, тем самым она прячется в потоке реальных фактов, поскольку к ней применяются все те же методы рассмотрения, обсуждения и передачи. Такой факт Х становится в один ряд с другими. Теперь чтобы его распознать, надо применить особые знания и умения, а это абсолютно не нужно рядовому потребителю. И еще одна важная черта — дезинформацию превращают в информацию, относясь к ней соответствующим образом, но за этим происходит следующий шаг — ее превращают в знание, что дает ей более высокий статус. А со знанием уже сложно спорить, его сложно опровергнуть даже другим фактом, поскольку знание стоит выше в пирамиде информационных продуктов. Процесс дезинформации конструирует под себя нужный факт. Затем факт превращается в информацию, которая циркулирует и в соцмедиа, и в обычных медиа. Эта циркуляцию делает из информации знание, которое теперь может размещаться даже в более долговечных продуктах, например, учебнике для средней школы или художественном фильме. Системы информирования населения испытывают кризис доверия. Например, исследование Эдельман дает следующую картину: «В России уровень доверия к медиа составляет 35 пунктов, как в ЮАР. По данным PRT Edelman Affiliate, 71 % российских респондентов всерьез обеспокоен распространением “фейковых” новостей, которые могут использоваться в качестве информационного оружия. По уровню обеспокоенности наша страна составила компанию Бразилии, Индии, Колумбии, Малайзии, Южной Корее, США и Китаю». Как видим, медиа перестают быть источником достоверных новостей. Они вернулись в определенном смысле к советскому варианту восприятия их как пропаганды. И это во многом результат того, как эксплуатируются социальные медиа. Томас Рид подчеркивает разницу между Фейсбуком и Твиттером в решении проблемы: «В случае Фейсбука рынок заставляет его решать проблему и быть более открытым, и они стали более открытыми и постарались решить проблему. Для Твиттера верна противоположная ситуация. Рынок толкает Твиттер к сокрытию проблемы и тому, чтобы убрать доказательства. Почему? Потому что в основе своей у Твиттера друга политика именования. Вы можете иметь анонимные аккаунты на Твиттере. Вы можете иметь много аккаунтов на Твиттере, поскольку для этого не нужно реальное имя. Чем больше аккаунтов есть на Твиттере, тем лучше Твиттер выглядит на рынке, поэтому они прячут множество деятельности ботов на платформе». Как видим, здесь в очередной раз проявляется несоответствие технической и коммуникативной составляющей Твиттера. Технически платформа нуждается в одном, а общество требует от нее другого. Видимо, такие несоответствия были и раньше у других изобретений человечества. Только сейчас изобретения слишком радикально уходят вперед, оставляя человечество в недоумении.
http://hvylya.net/analytics/society/sozdanie-fiziche... 12.06.18 Создание физических, информационных и виртуальных контекстов для нужных политических решений Советский Союз активно помогал сам себе, трансформируя под политические нужды определенные физические контексты. Снятию Хрущева предшествовали продуктовые ограничения, появление в продаже некачественного хлеба, причем ситуация сразу вошла в норму после ухода Хрущева. Перестройка характеризовалась нехваткой продуктов питания, хотя есть свидетельства, что продукты сгружались на станциях, например, по дороге к Москве. Или пример одновременной остановки на ремонт почти всех табачных фабрик Ельциным. Это как бы физиологическая пропаганда, которая может или подкреплять, или вообще заменять политическую. На нее мы реагируем автоматически, а не рефлексивно. Есть соответствующая теория революции Дж. Дэвиса, в соответствии с которой, когда после улучшения жизни приходят ухудшения, то люди готовы подняться на революцию [1]. Правда, это происходит в течение двух лет, поскольку потом люди свыкаются со своим положением. Французская революция началась из-за возросших цен на хлеб и соль [2]. Отсюда известная фраза Марии Антуанетты в сторону восставших из-за хлеба: «Пускай едят бриоши». Французский рабочий восемнадцатого века тратил половину своего ежедневного заработка на хлеб, но после плохих урожаев в 1788 и 1789 годов стоимость хлеба стала составлять 88% его заработка. Американская революция косвенно была вызвана тарифами на чай. Китайская культурная революция принесла лишения, которые в результате облегчили переход к рыночным реформам, поскольку люди хотели уйти от них [3]. Физические трансформации сопровождаются информационными и виртуальными. Физическое замедление может иметь место при информационном и виртуальном ускорении, например, когда человек, сидя, смотрит теленовости или слушает музыку. Отсутствие физической динамики вообще характерно для динамики информационной или виртуальной. Динамика в разуме не совпадает с динамикой вне его. Информационное ускорение вместе с виртуальным может вводить революции, то есть создавать серьезную динамику в физическом пространстве. Именно так происходит в случае протестов, которые иногда сознательно ускоряются созданием жертв. Жертвы в физическом пространстве сразу резко меняют ситуацию, усиливая протестность в отношении власти в информационном и виртуальном пространствах. Если раньше требовалась одна жертва, которая могла смести власть в Праге, то сегодня их надо намного больше. В период бархатной революции 1989 года в Праге разгон студенческой демонстрации привел к гибели девятнадцатилетнего студента М. Шмида. Но это оказалось, говоря, сегодняшними словами фейком. Никто не был убит, хотя студентов действительно избили. С появлением этой информации, где была и виртуальная составляющая (убийство студента) протесты вышли на новый уровень, и власть пала. Ян Урбан, диссидент, журналист, говорит уже через 20 лет, что он не жалеет о фейке, поскольку тот помог избавиться от сорокалетнего правления коммунистов [4]. Сам Мартин Шмид говорит в 2003 г., что он не понимает, почему так произошло, что он стал в центре внимания всей нации, даже не зная об этом [5]. Интересно, что в университете было два Мартина Шмида, которых потом живыми показали по телевизору, но никто уже не верил власти или просто ситуация находилась уже на другом уровне развития [6]. Тогда было госпитализировано 167 студентов [7]. Через два дня был организован Гражданский форум, а потом уже двести тысяч людей вышли на улицы Праги. И вскоре миллионы, или 75% населения, вышли на двухчасовую забастовку. Правда, до сегодняшнего дня распространяется информация, что существование жертвы в Праге раскручивали спецслужбы через своих агентов [8]. Зачем нужна была жертва? Наличие жертв соответствует той общей ускоренной модели смены власти, о которой говорят в рамках плана СССР по сбрасыванию всех стран вокруг России, чтобы дать возможность войти одной России в ЕС. Таким был, якобы, план Андропова, чтобы затем взять под свой контроль ЕС. Можно вспомнить «мантры» Горбачева того времени об общеевропейском доме. СССР не вытягивал экономически ни свои внешние обязательства по всему миру, ни внутренние в виде республик. Поэтому экономическая правда в такой гипотезе сбрасывания всего лишнего вокруг несомненно есть. Как и в сегодняшнем объяснении того, как на постсоветском пространстве исчезает медицина и другие сферы, поскольку все они в конечном счете поддерживались в свое время из-за обороны. Е. Просвирнин пишет: «И люди даже не понимают, что та же всеобщая «бесплатная» государственная медицина — это рудимент индустриальной эпохи, один из элементов подготовки государств к тотальной войне индустриального периода, когда необходимы миллионы здоровых мужчин, гарантированно способные эксплуатировать миллионы единиц стандартизированной экипировки и техники. Мобилизационные планы на миллионы солдат невозможны без программ массового обследования населения с целью понимания качества человеческого материала. Отсюда же растет и государственная забота о детском здоровье — трудящиеся-то к своим детям относились философски, «помрет — нового родим» (да, мясник Жуков лишь выдал крестьянскую самоочевидность, нет, не оправдываю, но как же плохо вы знаете народ!), тогда как для государств порча мобилизационного ресурса решительно недопустима. Вот и пришлось объяснять трудящимся, что дети — это самое важное в жизни. Поэтому родитель должен помереть, но вырастить ребенка сильным, здоровым, а также желательно обученным минно-взрывному делу, стрельбе, маскировке, выживанию в тылу врага. Кому должен? Государству, которое может лишить вас родительских прав за ненадлежащее обращение с вверенным вам малолетним личным составом» [9]. Грузию тоже пропустили сквозь инструментарий «жертв режима». И. Гиоргадзе вспоминает такие подробности: «Шеварднадзе вылетел тогда на место событий и способствовал тому, чтобы армия СССР разгоняла митингующих. Есть такие свидетельства, что как раз в канун 9 апреля 1989 года это было. Он ничего не делал, а сидел в аэропорту в своём самолёте. Они с Горбачёвым настояли, чтобы командующий Закавказским военным округом генерал-полковник Игорь Родионов принял все меры к разгону мирного митинга, который, по моему твёрдому убеждению, не надо было разгонять. Ведь на митинге ничего необыкновенного не происходило, там лишь танцевали и пели. Ну и протанцевали бы они ещё две недели, устали бы и ушли. Ну уж, если вы господа, стоящие у власти, такие блюстители порядка и вам на проспекте Руставели тесно дышалось, то для разгона митингующих есть внутренние войска, а вы же армию туда пустили. Ну как, скажем, десантник или пехотинец мог действовать на митинге? Да никак! Всё было сделано для того, чтобы столкнуть армию с митингующими. Нужны были сакральные жертвы и сакральная кровь. Это желание было с обеих сторон. Этого желали и те, кто работал на развал Союза (Горбачёв, Яковлев, Шеварднадзе), и те, кто приказывал разогнать митинг и демонстрантов, вышедших на него, и узкий круг организаторов митинга, которые не вняли голосу Патриарха всея Грузии святейшего Илии II, призывавшего митингующих разойтись, чтобы не допустить кровопролития. При разгоне митинга 9 апреля 1989 года на проспекте Руставели в Тбилиси затоптали девочек, а потом, после введения чрезвычайного положения, к 16 жертвам на проспекте Руставели добавилось 5 ни в чём не повинных человек, застреленных за неподчинение требованиям режима ЧП. Вот вам и 21 сакральная жертва» [10]. Он также говорит о сознательной «коррекции» описания произошедшего: «первая комиссия из Москвы, приехавшая в Тбилиси разбираться в событиях 9 апреля 1989 года, сделала вывод, который явно не устраивал перестройщиков – Горбачёва, Яковлева и Шеварднадзе. Там как минимум были найдены «неправильности» в действиях с обеих сторон: и армия действовала неправильно, и организаторы этого митинга тоже действовали неправильно. И в заключении первой комиссии не было десантника, гнавшегося полкилометра за бабушкой, которую он не смог догнать, чтобы отходить её лопаткой, там не было четырёхсот человек, отравленных газом. Это всё было обнаружено уже после приезда в Тбилиси Анатолия Собчака. То есть Собчак плеснул ацетона в разгоравшийся пожар, когда митингующие в Грузии кричали: «Долой Россию!»». Не оказался вне общей тенденции с жертвами и Майдан-2. Новые подсчеты выходят далеко за пределы «небесной сотни», поскольку много людей скончалось вне Майдана. Сегодня называют число погибших в 780 человек [11]. Во всех этих случаях есть один важный момент, о котором не говорят. Люди в результате подобного рода ошеломляющей смены физических контекстов попадают в новое для них состояние. По подсчетам исследователей в любых неординарных ситуациях 75% людей «застывают», не могут принять никакого решения [12]. Только 15% людей остаются спокойными и рациональными, оставшиеся 10% особо опасны, они выходят из себя и мешают остальным найти выход из ситуации. Высокий уровень эмоциональности не дает людям видеть альтернативы. Однако те, кто готовят подобного рода жертвы (реальные или придуманные), могут готовить и нужные коммуникативные подсказки — куда именно должна быть направлена реакция массового сознания. И все эти жертвы в свое время привели к сбрасыванию власти практически во всем социалистическом лагере и бывшем СССР: Румыния, Латвия, Литва… Д. Лич, который является основным исследователем в мире по проблемам психологии выживания в чрезвычайных ситуациях, акцентирует следующую особенность человека в анормальных условиях: «Наша когнитивная система адаптирована поддерживать поведение с целью в системе нашего нормального окружения, над которым мы имеем определенную степень контроля» [13]. Иногда при этом возникает эффект кластера, когда каждый отдельный раздражитель вроде является нормальным, но в сумме они создают стресс. Так, бывший президент Американской психологической ассоциации, отвечая психологам ЦРУ, сказал, что лишение сна само по себе может и не являться пыткой, но в сумме с другими воздействиями становится особо разрушительным. Есть также интересное высказывание, идущее от военных, что «ни один план не выдерживает контакта с противником» [14]. То есть непредвиденная ситуация рушит любые планы. Индивидуальный человек вообще не готовится к разнообразию ситуаций и решений, он движется исключительно ситуативно. Каждая новая ситуация заставляет его принимать новое решение. Однако пространство возможных решений можно уничтожить, чтобы протащить свое собственное. Такую безальтернативность как инструментарий мы видим все время. Наиболее известные примеры ее: Перестройке нет альтернативы, Путину нет альтернативы и под. Это происходит, когда заранее и сознательно уничтожаются все конкуренты, все другие варианты ставятся под сомнение. Такого рода эксперимент, но уже над целой страной описывают С. Кургинян, А. Илларионов, Е. Покровская, описывая приход к власти в России представителей спецслужб. Е. Покровская видит сознательно организованную после 1991 года смену власти, сделанную в пользу спецслужб: «Именно та же методика разрушения сложившихся социальных связей была применена 70 лет спустя, когда каста спецслужб решила захватить власть напрямую, ликвидировав негибкую партийную номенклатуру и — во многом уже чисто символическую — коммунистическую идеологию. Ликвидацию партийной верхушки и идеологии заметили все. Но немногие заметили, что главный удар так называемых «гайдаровских реформ» 1991-92 гг. был нанесен именно по постсоветской интеллигенции – творческой, научной,технической, образовательной, медицинской. Кроме того, мощнейший удар был нанесен по системе базовых нравственных и моральных ориентиров — не по «социалистической морали». Была предпринята попытка уничтожить само представление о том, что такое понятие, как мораль и нравственность имеет смысл. Для того, чтобы захватить власть над обществом и удержать ее, каста «палачей» должна была прежде всего довести общество до положения «разрухи». Экономической, социальной, политической, нравственной. «Разруха в головах», от незабвенного профессора Преображенского, не появляется из ниоткуда, она организуется там путем искусных манипуляций с сознанием» [15 — 16]. Подчеркнем использование слов «разруха в головах», поскольку именно об этом мы и говорим как о создании безальтернативности, кроме одного запрограммированного варианта. Управление динамичными физическими ситуациями является достаточно сложным, поскольку они всегда могут выйти из-под контроля. Например, Т. Томас следующий пример выведения людей на улицы против Ельцина, сделанное для Ельцина. Речь идет о Белом доме в 1993 г. и его руководстве: «В течение нескольких дней президент Ельцин не был способен «сдвинуть их с места». Более того, они даже отказались выходить наружу, чтобы обратиться к окружившим здание своим сторонникам, вероятно, потому, что представители МВД были также в толпе и могли бы пытаться захватить их. Поэтому, службы безопасности разработали план рефлексивного управления. Согласно плану, в день грандиозной демонстрации в поддержку Белого Дома, милиция «позволила» протестующим использовать один из своих коммуникационных узлов. В это время, военные власти передавали по радио вводящие в заблуждение сообщения на бездействующей частоте. Создавалось впечатление, что сообщения были фактической беседой между двумя высокопоставленными чиновниками Министерства внутренних дел (МВД), которые обсуждали грозящий штурм Белого Дома. Два чиновника обсуждали детали «операции», под которой подразумевалась разработанная атака, чтобы очистить здание от «оккупантов». Один из чиновников повторял неоднократно: «Неважно что, станет с чеченцем. Убейте его, если Вам потребуется». Фактически, ссылка была на Руслана Хасбулатова, спикера Парламента, который был чеченцем и одной из двух ключевых фигур оккупантов (другим был бывший вице-президент Александр Руцкой). В пределах нескольких минут после получения этой информации, Хасбулатов и Руцкой появился на балконе Белого Дома и призвали толпу идти к телевизионной станции Останкино, чтобы захватить ее. Операция рефлексивного управления действительно сработала. В результате, Ельцин теперь имел достаточно оснований, чтобы действовать против Хасбулатова и Руцкого, основываясь на призывах последних к гражданскому неповиновению. В действительности же, два чиновника МВД оказали влияние на действия обоих лидеров и заложили в их головы идеи, которые обеспечили основы для принятия этого плана. Они сделали так, буквально «входя внутрь» мыслей лидеров» [17]. Наш просто мир становится сложным, когда нами руководят другие, о чем мы не знаем и не догадываемся. Мы всегда кажемся себе достаточно самостоятельными людьми, хотя это далеко не всегда именно так. С. Кургинян приводит слова Б. Ельцина: «Сказал и никто не услышал – кто такие были (люди) это правительства? Ушел с поста, поздоровел, говорит: «Это были камикадзе. Они были обречены». «А Вы им про это сказали?» «Зачем? Они же должны были работать!» И это записано, это уже не фольклор аналитический, которым я перед этим занимался. Это факт. Он фактически рассказывает о том, о чем говорили мне эти собеседники. Это генерация первой волны, которая должна была спалить, выжечь из сознания навсегда идею демократии, разорить опору этой демократии – средний класс, убрав всё это. Организовать полный взрыв, исполнить все действия по деструкции и отойти в сторону» [18]. То есть все эти высказывания говорят о том, экономические неудачи по сути являются запланированными. Они представляют интерес для властей, поскольку позволяют удерживать нужное им состояние. Например, А. Мовчан анализирует нашумевший отчет Сбербанка о работе Газпрома, по результатам которого его авторы вылетели с работы. Их вывод был таким, что Газпром работает не ради своих акционеров, а ради таких подрядчиков, как Ротенберг или Тимченко: ««Газпром управляется не в интересах акционеров, а в интересах нескольких крупнейших подрядчиков» — делает вывод Сбербанк. Похоже на правду. Года полтора-два назад мы посчитали: если бы Россия управлялась не как Газпром, то есть не «в интересах» нескольких семей, а в интересах граждан-акционеров (то есть так, чтобы в страну приходили инвестиции, малый бизнес рос, лучшие умы оставались и даже приезжали и пр), то ее ВВП уже сейчас был бы в районе 4,5 трлн долларов (8 трлн по ППС) – 4 место в мире по номиналу и по ППС, в 3 раза больше сегодняшнего размера (в 2 по ППС), подушевой доход был бы в 4 раза больше в долларах (в 3 раза больше по ППС)» [19]. То есть построенная на сегодня система может функционировать вполне успешно, но это не интересно группе лиц, управляющих страной. Мир сильных забирает у слабых в свою пользу все, что может. Продолжая тему создателя этого мира — Гайдара, приведем мнение А. Илларионова: «Я никогда не утверждал, что Гайдар действовал в своих корыстных интересах. Да, он был небедным человеком по меркам простого россиянина. Хотя даже тот миллион долларов, который он инвестировал в ГКО, вряд ли появился из зарплаты директора института, депутата или даже и.о. премьера. Его мотивация была другой, в ней сквозило убеждение, что «так нужно». Вопрос: кому? Что точно не соответствует действительности, так это миф о личной слабости Гайдара. Когда он хотел чего-то добиться (как, например, при назначении В. Геращенко главой ЦБ или во время октябрьских событий 1993 г.), то проявлял поистине стальную волю — неслучайно автор одной из книжек о Гайдаре назвал её «Железный Винни-Пух». Гайдар был выходцем из старой советской номенклатуры, тесно связанной со спецслужбами. Его отец Тимур Аркадьевич был высокопоставленным сотрудником КГБ, резидентом Первого главного управления (ПГУ КГБ) на Кубе в 1962-1964 гг. во время Карибского кризиса. Сам Егор Гайдар работал в институтах системы ЦК КПСС, писал книгу для советского премьера Тихонова, работал с Горбачевым, был завотделом экономики журнала «Коммунист», завотделом газеты «Правда». Очевидно, мировоззрение и правила поведения, сложившиеся у него в те годы, накладывали отпечаток на его последующие действия. Неслучайно он пятикратно требовал от Р. Хасбулатова и Б. Ельцина назначения на пост председателя Центробанка вместо Георгия Матюхина многолетнего сотрудника совзагранбанков, бывшего руководителя Госбанка СССР, при котором исчезли советские валютные резервы, Виктора Геращенко» ([20], см. также [21 — 22]). Разруха и передел советской собственности сошлись в одной картинке того времени. В результате к власти пришли люди из тени, которых никто до этого не слышал и не знал. И Гайдар такой же теневой человек, который вдруг возникает в поле премьера. Под теневым я понимаю то, что никому в голову не могло бы прийти, что он может стать премьером. Кстати, после Скрипалей почему-то вспомнили все английские отравления российских граждан, кроме гайдаровского. А в свое время десятки статей были написаны именно на тему ирландского отравления Гайдара (см. некоторые из них [23 — 25]). Как мы видим, в некоторых ситуациях мир пытаются программировать на вполне конкретные шаги, хотя они подаются не как системный переход, а как случайный. И понятно, чтобы достичь нужного эффекта пытаются воздействовать на самые простые, более примитивные инстинкты, идущие от реагирования на изменения в физическом пространстве, поскольку это вызывает автоматические реакции населения, которые легко просчитываются. Литература
http://ms.detector.media/trends/1411978127/novye_media_nesut_novye_konteksty_dezinformatsii/ Новые медиа несут новые контексты дезинформации 24.06.18 Возросшие объемы информации, огромная скорость их получения привели к последствиям, которых никто не ожидал. Человек потерял способность не только критически, а вообще воспринимать подобные информационные объемы. Мир также перешел в сетевую среду, которую можно обозначить как уменьшение роли централизованных потоков информации, идущих сверху, их можно назвать еще вертикальными, и увеличение роли (и доли) горизонтальных потоков, например, из соцмедиа. Все это является переосмыслением модели управления массовым сознанием, где роль вертикальных коммуникаций стремительно сокращается. И это касается как роли религии или идеологии, так и роли государства. Следует также уточнить, что сегодняшние горизонтальные коммуникации не совсем сходны с горизонтальными коммуникациями прошлого, поскольку, будучи порождаемыми социальными медиа, они также являются частью публичного пространства, а не индивидуального, как раньше. То есть в публичном пространстве у нас теперь два конкурирующих потока. Мануэль Кастельс констатирует также в принципе более активную роль аудитории. Он пишет: «Концепция активной аудитории сегодня является закрепившейся в исследованиях коммуникации. И медиа имеет свой внутренний контроль в терминах ее возможности влиять на аудиторию, поскольку они являются бизнесом, поэтому должны побеждать аудиторию. Их обычно много и они конкурируют, они должны удерживать достоверность перед своими конкурентами, и у них есть внутренние ограничения по менеджменту информации, приходящие от профессионализма журналистов. С другой стороны, мы должны помнить сегодняшний рост идеологической, воинственной журналистики во всех странах (реально хорошей бизнес-моделью в США является Fox news или в Испании El Mundo), как и падающую автономию журналистов по отношению к их компаниям, а также связи между медиа корпорациями и правительствами» [Castells M. Communication, Power and Counter-power in the Network Society // International Journal of Communication. — 2007. — Vol. 1]. С сетевой информацией нет смысла бороться в централизованных СМИ, которые отражают скорее точку зрения власти. Здесь действует другой принцип, который мы видим на примере России. Россия заранее конструирует ситуацию с помощью телевидения, создавая интерпретационные структуры, которые могут сработать в дальнейшем. Например, задав Запад в качестве врага, можно перекладывать на него все новые и новые беды. В книге «Коммуникативная власть» Кастельс описывает сетевую власть как коммуникативную. Сети он определяет следующим образом: «Сети являются комплексными структурами коммуникации, сконструированными вокруг набора целей, которые одновременно обеспечивают единство назначения и гибкость исполнения за счет адаптации к оперативной среде. Они одновременно программируются и самостоятельно настраиваются. Их цели и оперативные процедуры запрограммированы в социальных и организационных сетях социальными акторами. Структура развивается в соответствии со способностью сети к самостоятельной настройке в бесконечном поиске более эффективных сетевых приспособлений» [Castells M. Communication power. — Oxford etc., 2009]. Мы можем взять из книги несколько наблюдений, объясняющих то, с чем мы сталкиваемся: 1) нарративы определяют социальные роли внутри социальных контекстов, социальные роли существуют как в разуме, так и в социальной практике; 2) люди отбирают информацию таким образом, чтобы она соответствовала решению, которое они собрались принять; 3) люди верят тому, чему хотят верить; 4) фреймы в общественное сознание в основном вводятся с помощью медийных процессов; 5) информация сама по себе не изменяет отношения, если не возникает сильного когнитивного диссонанса, поскольку люди выбирают информацию в соответствии со своими когнитивными фреймами; 6) война с террором активировала самую глубокую эмоцию — страх смерти; 7) медиа не четвертая власть, они более важны, так как являются пространством создания власти, здесь формируются властные отношения между конкурирующими политическими и социальными акторами, которые должны пройти через медиа для достижения своих целей. Активную аудиторию должен побеждать новый подход в передаче и создании информации, который базируется на управлении вниманием. Когда Россия начала работать на вмешательство в президентские выборы США, она работала именно в этом ключе с наиболее резонансными темами, поскольку они отражают точки уязвимости массового сознания. Но это потребовало и денег, и людей. Как говорит одна из участницы этого процесса: «Конечно, их было не 13 и даже не 130. Это огромная работа, которая проводилась и до сих пор проводится. Как я понимаю, против людей в этом списке собрано достаточно доказательств для обвинения». Но медиа и сами проходят процесс трансформации. Сегодня идет общий поворот к доминированию визуальности над вербальностью. Косвенными признаками этого являются захват пространства развлекательности исключительно визуальными продуктами, например, телесериалами и видеоиграми. Следующим шагом становятся задачи по захвату образования. Институт серьезных игр в Великобритании говорит о более чем десяти процентах предметов средней школы, уже теперь переведенных в игровую форму. И это говорит о том, что в развитых странах такие задачи уже ставятся. Изначально вся наша цивилизация была вербально-печатной. Например, печать породила нынешнюю картину мира, разделенную на государства по национальному признаку, создала современные науки и образование, литература научила людей эмпатии и эмоциям, позволяющим лучше понимать других. Печать оторвала протестантизм от католицизма, разорвав связь власти и церкви, чего не произошло с православием. И это считается одной из причин отставания восточного мира от западного, поскольку в западном мире не сформировалась жесткая пирамида власти, дав право на разномыслие. Раз люди стали меньше читать, это отражается на том, что мы теряем способность критического осмысления текстов. Люди готовы поверить всему, что им рассказывают. Отсюда феномен фейков, который возник не просто так, а именно из-за того, что люди стали меняться. Их мозги стали другими, они ориентированы на визуальные структуры, а мы пока не научились адекватно передавать знания визуально, а не вербально. Кстати, большинство американских телесериалов имеет «спрятанную» информацию медицинского характера. Когда в сериале «Элементарно» про Шерлока Холмса я вижу, что перед едой все они многократно выпивают по стакану воды, я понимаю этот месседж. Это делается потому, что в Университете Южной Калифорнии обеспечивается предварительная «сцепка» режиссеров, продюсеров и благотворительных фондов, которые ищут, куда можно вставить такие «кванты» правильного поведения без нарушения сюжета фильма. Система высшего образования в будущем, вероятно, будет деградировать, то есть останется всего несколько университетов, которые будут работать с людьми с нормальными мозгами. Уже сегодня в США есть проблема с порождением инноваций, поскольку с конца 1990-х началось падение количества выдаваемых патентов. Надо создавать специально ориентированные на инновации программы. И страны начинают кардинально менять свои образовательные программы. Информационное потребление заменяет сегодня многое другое. Оно становится главной потребностью человека, чем поднимает статус медиа. Известны случаи, когда человек, погруженный, например, в комиксы, проводил в этом состоянии всю жизнь. Люди-потребители были всегда. Просто каждое поколение попадает в ситуации, когда число потребителей, то есть комфортно живущих за счет других, возрастает. Эти люди ни на что другое уже не способны. Да они и не нужны: для управления страной, например, нужно до 2–5 % людей с нормальным образованием. Тогда возникает естественный вопрос: зачем учить остальных на таком же высоком уровне? Так что все зависит от задач, которые поставит общество. При этом образование теряет смысл, если основные потоки визуальные, а знания мы не научились «паковать» в визуальную форму. И исчезают люди, которые в состоянии работать мозгами по-старому, ведь не зря же в Силиконовой долине пытаются ограждать детей от гаджетов. Или должна быть придумана более мощная система, чем человеческий мозг, которая из клипов будет создавать осмысленность более высокого уровня. Кастельс пишет: «Для всех медиаорганизаций, независимо от того сфокусированы они на массовой коммуникации или на массовой само-коммуникации, или на той и другой, решением является расширение своего влияния и ресурсов с помощью увеличения и углубления своей аудитории. Различные медиа определяют свою аудиторию с помощью конкретных стратегий. То есть это не просто вопрос получения своей части аудитории, но также достижения целевой аудитории» [Castells M. Communication power. — Oxford etc., 2009, p. 195]. Сетевые структуры размывают старые властные правила, поскольку появляется альтернатива. В критических ситуациях именно альтернатива начинает выполнять те функции, которые не может выполнять иерархическая власть. Поэтому дезинформацию ждут не лучшие времена. Хотя с другой стороны, если она была так любима в период холодной войны, то приход новой холодной войны означает и приход новой волны дезинформации. Тем более мир имеет новые возможности по ее распространению с помощью соцмедиа [см. тут, тут и тут]. Причем здесь, вероятно, наблюдается та же тенденция, которая проявляется каждый раз в истории с появлением новых медиа. Человечество верит им больше, не выработав еще опыт взаимодействия с ними. Мир сегодня пытается противопоставить дезинформации развитие медиаграмотности, но это не может помочь, поскольку дезинформацию порождают профессионалы, а противостоять профессионалам могут только другие профессионалы, но никак не любители. Хотя сегодня в случае соцмедиа мы видим повторение той истории, которую подметил Постман, подчеркивая, что всем нам будет лучше, если телевидение станет хуже. Он написал: «Я не возражаю против телевизионного мусора. Лучшее, что есть на телевидении, — это мусор, и это никому не угрожает. Кроме того, мы не оцениваем культуру по порождаемым ею тривиальностям, а по тому, что она считает значимым» (см. тут, тут и тут). Однако тривиальности социальных медиа взяли на вооружение технические гиганты, которые создали из них психографический инструментарий, с помощью которого можно влиять на индивидуальное и массовое сознание путем микротаргетинга. Не замечаемое нами стало значимым в их руках. Интересное замечание пришло уже в наше время от сына Постмана: «Но тревожил не просто масштаб телевизионного воздействия. Тревожила аудитория, которая обусловила получение информации более быстрым способом, с меньшим количеством нюансов и, конечно же, на основе изображений. Как указывал мой отец, письменное предложение имеет определенный уровень достоверности: оно истинно или не соответствует действительности — или, по крайней мере, мы можем провести осмысленную дискуссию по поводу его истинности. (Это было до “альтернативных фактов”. — Авт.) Но картинка? Никогда нельзя сказать с точностью, истинная ли картинка, или ложная. Она либо захватывает ваше внимание, либо нет. Чем больше мы смотрели телевизор, тем большего мы ожидали — и пальцы на пульте требовали больше, чтобы были интересны не только наши сериалы, комедии и другое “барахло по телеку”, но и наши новости и другие вопросы, имеющие важное значение. Чтобы они были удобоваримыми. Визуально привлекательными. Провокационными. Короче говоря, развлекательными. Все время. Извини, C-Span». Книга Постмана называлась «Забавляя себя до смерти». Вот еще мнение современного автора в журнале «Атлантик»: «"Забавляя себя" не утверждает, что регулярные ТВ-шоу являются плохими или опасными. Она настаивает вместо этого на том, что это медиа трансформирует любую другую сферу, с которой соприкасается. Используя методы развлечения, телевидение будет тривиализировать все — политику, образование, религию и журналистику». И это понятно, поскольку любой массовый продукт должен быть простым. В свое время Эйзенштейн и Богданов изучали цирк как вариант максимально простого искусства. Богданов даже отмечал, что людей можно выровнять по низшим реакциям, поскольку высшие у всех людей разные. Первая глава книги Постмана называется «Медиа как метафора» [Postman N. Amusing Ourselves to Death. Public Discourse in the Age of Show Business. — New York, 1985]. В ней он акцентирует один важный аспект медиа: «Человек, читающий книгу, или тот, который смотрит телевизор, или поглядывает на свои часы, не задумывается о том, как его разум организуется и контролируется этими событиями. Еще меньше его волнует идея мира, предложенного книгой, телевидением или часами». Это можно интерпретировать так, что мы получаем не универсальный поток информации, а каждый раз разный. По этой причине и форматирование мира будет разным, что ведет к тому, что и мир будет иным. И это открывает новые возможности для выстраивания дезинформации. Например, в случае вмешательства в американские президентские выборы информация шла от друга, от одинаково мыслящего человека. Тем самым она получала дополнительную достоверность. Флориди, известный своей концепцией четвертой информационной революции, считает, что технология разделяет общество. Сегодня мы живем в инфосфере, а наше время он считает гиперисторическим. При переходе от до-истории к истории, начавшемся шесть тысяч лет назад, информационные системы перешли от глиняных табличек к компьютерам. Сегодня в гиперисторическое время мы попали в зависимость от информационных систем. Общество окажется в зоне риска, когда какая-то информационная система рухнет. В главе «Медиа как эпистемология» Постман пишет: «Надеюсь, убедил вас в том, что падение эпистемологии печати и сопутствующий рост эпистемологии телевидения имел плохие последствия для публичной жизни в том, что мы поглупели. Поэтому для меня необходимо держаться мнения, что любая форма рассказывания правды является функцией от влияния медиакоммуникации. "Увидеть — значит поверить" всегда имело высший статус как эпистемологическая аксиома, но "сказать", "прочесть", "посчитать", "вывести", "прочувствовать" и другие, которые поднялись и упали в важности из-за того, что в культуре прошли изменения медиа. Когда культура движется от устности к письму, от печати к телевидению, вместе с ней движутся и ее идеи правды». Социальные медиа, которых не было во времена Постмана, принесли нам свое понимание правды и неправды, информации и дезинформации. К сожалению, мы не стали умнее или сильнее от этого, скорее наоборот. http://ms.detector.media/trends/1411978127/usilenie_borby_s_dezinformatsiey/ Усиление борьбы с дезинформацией Информация в новых контекстах теряет свою реальную цену, ведь ее слишком много, поэтому ее легко заменяет дезинформация. Тем более мир разрешил каждому иметь свою модель, что раньше было прерогативой лишь артистов и художников. Именно они имели право на индивидуальные модели мира, теперь доступные каждому. Переход на гламур, обусловленный эксплуатацией внимания, несет в себе еще одну составляющую — визуальность. То, что видишь глазами, распространяется лучше, чем вербальный текст. Именно поэтому большую часть фальшивых сообщений составляют видео и фото, как это было, например, во время вмешательства в каталонский референдум. Эли Паризер ввел понятие информационных пузырей как персонально подобранной под потребителя информации [Паризер Э. За стеной фильтров. Что интернет скрывает от вас? — М., 2012, а также тут и тут]. В результате работы алгоритмов человек видит суженый спектр информации, оставляя за бортом всё ее разнообразие. Любая ситуация требует управления, иначе она со временем превращается в хаос. Дезинформация автоматически вызывает к жизни и борьбу с дезинформацией. В США, например, предлагают создать Национальный центр противодействия дезинформации, где будут работать представители ФБР, министерства нацбезопасности, ЦРУ, Пентагона, Центра глобальной вовлеченности, входящего в госдепартамент. Должность главы Национального совета должна быть приравнена по рангу к заместителю госсекретаря, причем отчитываться он будет руководителю национальной разведки и напрямую президенту. Сложность такой борьбы можно увидеть не только в российском информационном вмешательстве в американские президентские выборы, но и в менее известном вмешательстве в каталонский референдум. В достаточно детальном анализе дигитальных коммуникаций было собрано 5 миллионов электронных сообщений в основном в Твиттере и частично в Фейсбуке со словами Cataluña, Catalonia и Catalunya. Еще источником были видео из YouTube, а также информация из социальных платформ Instagram, Blogger, WordPress, Reddit and Flickr. На первом месте по количеству были, конечно, испанские медиа, но на четвертом оказались RT News и Sputnik. Они распространили 47 тыс. 964 постов о Каталонии, которые получали в десять раз большее распространение, чем от испанского общественного телевидения RTVE или от испанского общественного новостного Агентства EFE. Качественный анализ десяти самых распространяемых постов и линков RT показал, что наибольший интерес у RT был к людям, пострадавшим от столкновений с полицией. Почти 50 % фото и видео осуждали действия испанской полиции, 20 % — обсуждали, как каталонская независимость навредит испанской экономике, 20 % были нейтральны, и 10 % процентов критиковали испанского премьера Рахоя. По «Спутнику» такой же анализ показал, что десять наиболее распространившихся постов были в пользу каталонской независимости. 40 % — критиковали испанскую полицию, 30 % — испанского премьер-министра, 30 % — рассказывали о международной поддержке каталонской независимости. Анализ показал, что только один из ста наиболее активных аккаунтов демонстрирует поведение человека, другие соответствуют официальным профилям «РТ» и «Спутника», а 84 — невозможно идентифицировать ни с конкретным человеком, ни с учреждением, они опираются только на «РТ» и «Спутник» как свой основной источник. Их можно признать ботами, поскольку некоторые из них распространяют 1425 сообщений в день. Интересно, что аккаунтов, видимо, не хватало, и 30 % аккаунтов работали из Венесуэлы. Во всех подобных случаях модель остается той же — создание раскола в обществе либо информационными, либо физическими методами. США готовятся к отражению таких атак на своих промежуточных выборах, все больше понимая, как именно это произошло во время выборов Трампа. Дезинформация используется и для внутренней российской аудитории. Наиболее частотным методом здесь является подмена «части на целое». Например, под заголовком «В сенате призвали власти США начать диалог с Россией» размещено сообщение, что в действительности только четыре сенатора с конкретными фамилиями подписали такого рода сообщение. Назовем этот подход редакторской дезинформацией. Здесь заголовок говорит об одном, а содержание — о другом. Расширенные возможности дезинформации связаны с возросшими потоками информации, которые потребитель уже не может адекватно оценивать. Одновременно любой сегодняшний текст выстроен так, чтобы забрать внимание аудитории. Гламур как центр привлечения внимания начинался с системы создания кинозвезд, инструментария рекламы и паблик рилейшнз. В результате мы имеем не просто много сообщений; они еще и ориентированы на то, чтобы захватить внимание потребителя, ведь большие объемы информации сделали дефицитом не информацию, а внимание. Внимание же, в отличие от информации, оказалось ресурсом ограниченным: у человека ограниченное время для работы с информацией. Еще одной «травмирующей» формирование публичного пространства закономерностью является то, что фальшивые новости распространяются быстрее и достигают более широкой аудитории. Это чувствовалось и раньше, но теперь получило документальное подтверждение. Такие вещи представляют серьезную опасность, например, в ситуации искусственного снижения курса акций. Подобное случилось в 2013 г., когда за считанные минуты рынок обвалился на 130 миллиардов долларов. Все произошло в результате фальшивого твита из якобы администрации президента, в котором сообщалось, Обама был ранен в результате взрыва. Сообщение отправили неизвестные хакеры. Фальшивые новости с вероятностью 70 % получат распространение на Твиттере. Подлинные истории редко проходят предел в одну тысячу ретвитов, зато один процент фальшивых историй может набрать от одной тысячи до ста. Правде требуется в шесть раз больше времени, чем лжи, чтобы достичь 1500 человек. Исследователи обнаружили также важное свойство фальшивых новостей — они обладают большей новизной. Стимулирующую распространение роль новизны они объясняют следующим образом: «Новизна привлекает человеческое внимание, способствует продуктивному принятию решений, работает на распространение информации, поскольку новизна обновляет наше понимание мира. Когда информация носит новый характер, она не только удивляет, но и обладает большей ценностью». Подобным образом другая группа исследовала и каскадное распространение слухов в Фейсбуке. Однако можно честно признать, что хоть фальшивые новости хорошо распространяются, их влияние в результате оказывается небольшим. Например, анализ американских президентских выборов показал, что фейковые сайты породили только 2,6 % статей, прочитанных на этот момент американцами. При этом на таких сайтах побывало 27 % избирателей, что соответствует 65 миллионам людей. В статье с завлекательным заголовком «Вам не надо быть богатым (или русским), чтобы подорвать британскую демократию» речь идет о том, что сегодня даже не надо создавать фальшивые аккаунты для вхождение в информационное пространство, политическая поляризация общества породила множество реальных аккаунтов, где могут быть размещены фейки. Кроме фейков были выделены и junk news, под которые подпадали нарушители трех из пяти требований: - отсутствие стандартов профессиональной журналистики, - излишне эмоциональный язык, неадекватные обобщения, - основываются на неправдивой информации и конспирологии, - часто представляют отдельные мнения и комментарии как новости, - пытаются повторить профессиональные медиа шрифтами, брендингом, стилистикой. Выделив такие требования к «мусорным новостям», исследователи начали их поиск в американском сегменте Твиттера и Фейсбука. Оказалось, что они сконцентрированы вокруг групп, поддерживающих Трампа. Выяснилось, что демократы и республиканцы предпочитают разные источники новостей, которые слабо пересекаются. Сторонники Демократической партии предпочитают мейнстримные источники, а республиканцы — консервативные медиагруппы. Есть еще одна точка отсчета, которая позволяет понять «взлет» фейков в современном мире. Вероятно, причиной является и то, что все наши системы понимания текстов и выявления лжи выстроены на базе работы с печатными текстами. Соцмедиа же воспринимались как «истинная правда», поскольку они воспринимались как носители того, что говорит отдельный человек. Изначально никто не предполагал, что массовый повтор этих сообщений может делаться искусственно с помощью троллей и ботов. Нил Постман в свое время напоминал нам о приходе печатного слова так: «Влияние печатного слова было настойчивым и сильным не только из-за количества печатных материалов, но и из-за их монополии. Этот аспект недостаточно подчеркивается, особенно теми, не хочет признать существенной разницы тогдашней медиасреды и теперешней. Можно иногда услышать, например, что сейчас доступно больше печатных материалов, чем когда-либо, что, без сомнения, является правдой. Однако с XVII столетия до середины XIX столетия печатные материалы были единственно имеющимися. Не было кино для просмотра, не было радио для слушания, не было фотографий для смотрения, записей для прослушивания. Не было и телевидения. Публичные дела передавались и выражались с помощью печати, которая стала моделью, метафорой и мерой всех дискурсов. Резонанс от линейной, аналитической структуры печатных материалов и особенно описательной прозы, ощущался всюду» [Postman N. Amusing Ourselves to Death. Public Discourse in the Age of Show Business. — New York, 1985]. Сегодня общество попало под такое же влияние коммуникаций соцмедиа. Фейсбук даже канализировал наши эмоции в набор лайков. Появился новая разновидность языка - превед медвед и др. Всё, что можно было изменить, оказалось измененным, а то и вовсе разрушенным. Динамика изменений — в принципе, естественный процесс. Просто в данном случае в дело вмешались новые технологии, которые, как оказалось, могут трансформировать многие социальные характеристики гораздо быстрее. И в заключение совершенно необычное мнение на фоне всего того, что стало сегодня основным страхом. Это пишет британский специалист по социальным медиа Алекс Красодомски-Джоунс: «Мы должны рассказывать о важности несогласия. Мы должны разъяснять, чем оно отличается от брани. Мы должны акцентировать важность понимания оскорбительности и права быть обиженным. Мы должны поощрять их к тому, чтобы они действительно взаимодействовали с тем, с чем они не согласны и что они отвергают, а не пытались задушить прежде, чем он [оппонент] произнесет слово». Впрочем, это уже следующий этап борьбы, когда фейки будут знать свое место, как когда-то в сказке это требовалось от тени, со словами-заклинаниями: «Тень, знай свое место». ______________________ © Почепцов Георгий Георгиевич |
       
|
