|
|
|
http://hvylya.net/analytics/society/stalin-kak-pr-me... Человек — ничто, государство — всё. Сталин как PR-менеджер Советские люди всегда думали в первую очередь о человечестве и стране и только во вторую о себе. Это было результатом мощной медийной трансформации интересов человека. Главный поворот, который делает сталинское время в мозгах граждан, это занижение каждого человека и завышение государства, которое и само по себе является гигантом. Его надо кормить миллионами тонн стали, руды, зерна, а иногда и смертями его граждан. Человек — ничто, государство — все. Таково было реальное соотношение государства и человека. Однако реальность, порождаемая медийно, была абсолютно противоположной, там во главе угла стоял человек, а государство денно и нощно только и думало о том, как сделать его жизнь лучше. Государство своим орлиным взором видело и прошлое и будущее, в то время как человек жил только в настоящем. Завтра было за одним углом, а прошлое — за другим. Но и там, и там жили советские люди, управляемые родной коммунистической партией. Нам придется признать, что областью, в которой Сталину удавалось работать лучше всего — был ПР. Он был не столько великий менеджер, как великий ПР-менеджер, хотя бы потому, что ему нужно было работать на уровне огромной страны, управляя всеми ее медийными ресурсами, охватывая всех ее граждан. Например, он превратил гибель «Челюскина» в огромный ПР-проект — спасение челюскинцев. В результате такого внимания даже пришлось придумать высшую советскую награду — Герой Советского Союза, которой наградили летчиков, спасавших челюскинцев. То есть ПР-менеджер страны перевел оценки события в массовом сознании с минуса на плюс. Несомненное поражение стало великой победой. Сталин настойчиво создавал оптимистическую страну, где все и всюду стремились к вершинам, совершали подвиги и не унывали, а пели песни. Это была сильная виртуальная действительность, она была настолько мощной, что несовпадение ее с реальностью воспринималось как исключение, на самом деле будучи правилом. Зритель, например, «Кубанских казаков» так и думал, глядя на изобилие на экране, которого не видел в жизни. Пишется, что во время съемок фильма даже воздушные шарики сдавались вечером как реквизит. В Песне о Родине И. Дунаевского, которую, наверное, можно признать неофициальным гимном СССР, поется: Широка страна моя родная, Много в ней лесов, полей и рек. Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек! За столом никто у нас не лишний, По заслугам каждый награжден. Золотыми буквами мы пишем Всенародный Сталинский Закон. Этих слов величие и славу Никакие годы не сотрут: — Человек всегда имеет право На ученье, отдых и на труд! Сильные виртуальные потоки (песни, кино и литература) создавали ощущение подлинного видения реальности, все остальное казалось временным или ненастоящим. Пропаганда была ярче и интереснее жизни. ПР был очередным зарубежным изобретением, активно примененным в СССР. В работе пропагандистов, как и в работе писателей и художников происходила своеобразная «возгонка смыслов», в результате которой из физического события рождался символ. Символ интересен тем, что чем больше в нем символического, тем сложнее он поддается опровержению. Настойчиво повторяющейся темой, например, было горящее ночью окошко в Кремле, которое интерпретировалось как постоянство работы вождя. Как писал С. Михалков: Спит Москва. В ночной столице В этот поздний звездный час Только Сталину не спится — Сталин думает о нас. Однако, как оказалось потом, это горело окно туалета охраны, что уже труднее поддавалось символизации. Сталину удалось синхронизировать мышление всей страны. И не просто синхронизировать, а навязать стране свое видение ситуации. Личный враг Сталина становился врагом страны. Такую же синхронизация провел Гитлер, в меньшей степени Муссолини, хотя у него свою теорию гегемонии писал, сидящий в тюрьме А. Грамши. Кстати, с Муссолини дружил Ленин, когда они оба жили в Швейцарии. Даже когда Ленин ездил выступать в итальяноговорящие кантоны, то Муссолини ездил с ним, чтобы переводить его выступления. О синхронизации немецкого сознания написала К. Кунц в своей книге совесть нацистов: «Нацизм предложил всем этническим немцам, независимо от того, принадлежали они к партии или нет, всеобъемлющую систему ценностей, передававшихся посредством могучих символов и воспроизводившихся в праздничных церемониях, имевших массовый характер. Нацизм объяснил, как отличить друга от врага, истинно верующего от еретика, не-еврея от еврея; предлагая всем «верным» этой системы ценностей мечту о жизни, освященной причастностью к Volk, он стал по сути своеобразной религией» [1]. Кстати, перед нами тот же опыт мощных информационных и виртуальных потоков, который мог заменить собой реальность. Это была модель мира одного человека, враги которого постепенно уходили в мир иной, оставляя Сталину весь свой символический капитал. У Троцкого и Антонова-Овсеенко он забрал руководство восстанием, которого, правда, и не было, у Бухарина — авторство конституции, которая тоже стала сталинской, даже у Зиновьева забрал сидение в шалаше с Лениным в Разливе. Сталин стал всем и везде. Он стал историей, будучи живым. У него была интересная модель звонков по телефону, которой не было ни у кого из последующих руководителей. Сталин звонил непосредственно человеку, чьим мнением интересовался и не хотел получить эту информацию у посредников. Люди терялись от навалившегося на них то ли груза, то ли счастья. Были звонки Пастернаку и Булгакову. И Пастернак по множеству свидетельств не смог защитить Мандельштама от ареста, а звонок был именно о нем, а хотел поговорить о жизни и смерти. В результате, услышав это, вождь трубку бросил, тем самым участь Мандельшатама была предрешена. Была еще история про Сталина, бабочек и танки, где по телефону Сталину профессор энтомологии рассказал о раскраске бабочек для маскировки. Потом извинившись, что телефон общий, дело было в коммуналке, расстался с вождем. Он все обстоятельно растолковал, и завтра у него была своя квартира с телефоном. Правда, есть версия без телефона и квартиры, но с появлением кафедры в 1944 г. в Ленинградском университете. А перед Сталиным профессор даже макеты продемонстрировал: «Всё просто, элегантно и доступно. Основа концепции, если в двух словах — выступающее и высветленное красить в тёмное, затенённое и вогнутое — высветлять. Остальное — детали. Художники, под руководством Шванвича, уже всё проиллюстрировали. По сезонам и временам года. Для наглядности на столе стоят объёмные гипсовые модели, раскрашенные так, что их форма совершенно разваливается и уплощается. Шванвич говорит про «расчленяющий эффект» и про общие закономерности маскировки» [2]. Была выстроена очень простая аналитическая схема объяснения всего и вся, отголоски которой ощущаются по сегодняшний день. Базовой мифологемой было: враги мешают строить светлое будущее. Она могла объяснить все. И понятие врага как чужого само по себе имеет не только социальные, но и сильные биологические корни, поскольку он несет опасность. К тому же, вся история реально это борьба с врагами, поскольку только так появляются герои. А история как раз повествует о героях, и они невозможны без врагов. История — это всегда история побед, а не поражений. Поэтому ей одинаково нужны и герои, и враги, а точнее символы и тех, и других. Советский Союз хорошо объяснял любое историческое событие, опираясь на методологию классовой борьбы. Везде были прогрессивные и непрогрессивные движущие силы, которые мешали друг другу. У СССР были самые сильные враги, поэтому он и имел наиболее ярких героев. А железный занавес и цензура не позволяли проявиться никакой другой точке зрения на мир. Дмитрий Ольшанский, например, написал: «Вот была 30-40 лет назад сусловская пропаганда, и учила она, что: «победа антисоветских сил = звериный оскал капитализма, уничтожение СССР и торжество американского империализма во всем мире». И что мы видим из будущего? 1. Пропаганда была тошнотворная, и почти никто ей не верил. 2. Пропаганда была права — все сбылось в точности. 3. И сбылось оно, в частности, усилиями тех, кто эту пропаганду и транслировал. Вот они-то и показали в дальнейшем звериный оскал etc. А теперь есть сурковско-володинская пропаганда. И учит она, что «победа антипутинских сил = разрушение экономики, развал страны, победа экстремистски настроенных элементов». Боюсь, что все три пункта в будущем останутся ровно теми же самыми» [3]. В отношении «друзей — врагов» пропаганда была черно-белой. В описании расцвета собственной страны она была цветной. Ее сила состояла в том, что любые минусы своей жизни человек считал случайными, а не системными, что это он виноват, в крайнем случае какой-то местный бюрократ. Охрана государства была сделана лучше, чем охрана человека, правда, если этот человек не был частью номенклатуры. И это тоже отражает упрощение ситуации, когда число возможных вариантов поведения населения сознательно занижается, чтобы управление им. Работали простые и понятные переходы. Вот, например, типичный рассказ. Школьник занимается авиамоделизмом, вырастая становится пилотом. Пилот покоряет вершины стратосферы и приходит в свой старый кружок авиамоделизма, чтобы поговорить со школьниками. Это типичный сюжет множества фильмов, только в разных сферах бытия. Он соответствует стандартному сюжету: кто был никем, тот станет всем. Страна все время строилась, но одновременно ее основной костяк был построен. Он и обеспечивал пропаганду, репрессии и закрытие границ. Создание непроницаемой стены от других позволяло поднимать температуру политической и медийной борьбы до любого предела, лишь бы он не вредил, а помогал индустриализации. Однако Сталин оставляет после себя неоднозначные интерпретации своих действий. Оставляет много вопросов, кто мог столь тонко руководил страной, поскольку все реально было на ручном управлении. Или это является естественным психологическим поведением населения, не желавшего попасть под каток репрессий. Ведь все первые лица по сути не имели образования. Да, у Сталина была библиотека из тридцати тысяч томов, но этого явно недостаточно. А окружение и вовсе было слабым и только смотрело Сталину в рот. Последующие первые лица были такими же. Хрущев и Андропов — вновь без высшего образования. Андропов уже, сидя наверху, учился в ВПШ. Брежнев просил убирать из его речей цитаты, говоря, что все же знают, что Леня Брежнев этого не читал. Сегодня настойчиво возникает конспирологическая версия, что на самом деле большевикам серьезно помогли царские военные, в первую очередь военная разведка под началом генерала Н. Потапова. Этой версии придерживается И. Панарин, ставя ее в контекст борьбы с масонами: «101 год назад мы имели дело с очень серьезным клубком заговоров: первое — дворцовым заговором (за которым стояли великие князья), второе — масонским заговором, третье — либеральным, наконец — с предательством царских генералов (Николая Рузского, Михаила Алексеева, Лавра Корнилова и пр.). И вдруг — проходит чуть больше полугода, начинается Октябрьская революция, и ситуация кардинально меняется. Даже поразительно, как это стало возможным. Думаю, что это не могло состояться без поддержки высших сил в какой-то мере. Однако высшие силы — это хорошо, но без профессионализма конкретных спецотрядов, которые в октябре 1917 года захватывали почту, телеграф, станции и мосты, тоже ничего бы не было. Если бы началась литься большая кровь и все переросло бы в серьезные столкновения, то сценарий оказался бы уже совсем другим. Но сработал идеальный расчет, который позволил добиться полного результата с минимальными потерями. Страну по крайней мере развернули на путь более позитивного развития, чем это было уготовано ей масонами. Напомню, что разделить Россию на 15 частей планировали еще масоны-декабристы, и их замыслы отчасти удалось реализовать лишь в 1991 году. Этот план до сих пор не отменяется: масоны действуют на протяжении длительных исторических периодов и продолжают гнуть свою линию. Но я считаю, что в противовес им возникла глобальная государственно-патриотическая элита, которая не всегда действует в открытом режиме. И Сталин был проектом этой элиты» [4]. Именно роли царских военных и военной разведки отдают главную роль и в перехвате власти, и в создании Красной армии [5 — 10]. И эта версия закрывает определенные дыры, поскольку без нее нет никакого организационного механизма, который бы смог все это делать. Это все серьезные механизмы, которые не возникают на пустом месте. Сегодняшняя Россия, например, по сегодняшний день пользуется организационными и научными разработками СССР, уровня которых не могло быть в Украине. Придумать новые названия большевики, конечно, могли. Троцкий, например, предложил вместо министра термин «нарком» [11]. Интересно, что Троцкий отказывался от министерской должности: «На пленуме ЦК в октябре 1923 года откровенно рассказал, почему после революции отказывался от высших должностей и не видит себя в роли руководителя страны: — Мой личный момент — мое еврейское происхождение. Владимир Ильич говорил 25 октября семнадцатого года в Смольном: «Мы вас сделаем наркомом по внутренним делам, вы будете давить буржуазию и дворянство». Я говорил, что будет гораздо лучше, если в первом революционном советском правительстве не будет ни одного еврея» [12]. Советский Союз строился в рамках предельных параметров, даже смерти людей не были препятствием. Они были расходным материалом. Частично это связано с индустриализацией, которая уничтожала крестьянство из-за потребности в рабочем классе. Такое уничтожение «ненужного» класса в пользу нужного частотно происходит и в других странах в момент индустриализации. Серьезно помогало во всех начинаниях закрытость страны. Пограничники и другие люди в погонах должны были охранять границы от внешних врагов, но реально они закрыли страну для своих. Закрытость от любых внешних информационных и виртуальных потоков является нереализуемой мечтой любого пропагандиста. Ни одна мысль, ни один текст, несущий иную модель мира, не мог пересечь границу. Это в результате дало мощный результат для строительства закрытого не только физического, но и информационного и виртуального пространств. И именно тогда началось строительство пост-правды, поскольку бал стала править интерпретация, а не факт. Вторичность факта удерживалась тем, что его можно было не допустить к тиражированию, зато нужные интерпретации транслировались вовсю, вращаясь в разных видах медиа. Газеты, журналы, радио, кино, книги, образование и наука говорили одним голосом. В результате вырастает до гигантских масштабов институт цензуры. Э. Рязанов, например, вспоминает цензурные мытарства в связи с фильмом «Берегись автомобиля» [13, с. 47]: «Авторов упрекали в том, что после выхода фильма по примеру Деточкина все советские граждане примутся угонять автомобили. Нам говорили: вообще-то, сценарий интересный, но зачем Деточкин ворует автомобили? Гораздо лучше, если бы он просто приходил в ОБХСС и сообщал, что, мол,такой-то человек — жулик и его машина приобретена на нетрудовые доходы. Такой сюжетный поворот был бы действительно смешон и интересен. И потом, объясняли нам, в сценарии полная путаница с Деточкиным. Он положительный герой или отрицательный? С одной стороны, он жулик, с другой, он честный. Непонятно, что с ним делать, посадить в тюрьму или не посадить?». По этим замечаниям становится ясной функция фильма — упорядочить и упростить понимание мира, а если фильм, наоборот, усложняет это понимание, он не нужен. Фильм как инструментарий для понимания мира сегодня реализуется в телесериалах, которые также могут использоваться для создания в мозгах новой картины мира, которая только готовится к появлению. Облегчает управление также и гипотеза об инфантилизации сознания советского человека. Ее связывают с Вл. Новиковым, написавшим статью на эту тему. В ней он пишет: «У нас люди как-то не успевают побыть взрослыми, стадию ответственной зрелости все как-то проскакивают. Ребенок вмиг оборачивается старичком, Володя Ульянов — дедушкой Лениным. То он еще не отвечает за свои слова и поступки, то уже не отвечает» [14]. Правда, Д. Быков возражает: «Я не думаю, что это был мир инфантильный. Может быть, он был инфантилен в том смысле, что он был менее практичным, более непрагматичным, чем сегодняшним, но инфантильным он мне не казался. Он мне казался, если угодно, более подростковым, но иной подросток умнее взрослого, как многие подростки сегодня» [15]. Самое важное — зачем нужна была инфантилизация, а точнее «обнуление» взрослости? Советский Союз строил свою собственную идентичность, поэтому он хотел иметь чистую доску, на которой была возможность записать или переписать все, что требуется. И если вдуматься, то поскольку инфантилизация граждан интересна для государства, которое всегда рассматривает их как детей, которых следует наказывать за непослушание, государство должно было само стремиться к этой ситуации. Одной из примет этого было то, что все, что человек имел, он мог получать как ребенок из рук взрослого, то есть от государства. В принципе правда есть в этом наблюдении Новикова: все были детьми, поскольку никто не имел права на свой собственный голос. Страна действительно была сильной. Но эта сила создавалась и за счет того, что каждый гражданин терял чуточку своей силы, и ее забирало государство. В результате более мягкая система управления типа западной вышла победителем над более жесткой схемой управления. Россия начала выстраивать вариант квази-советского сознания. Оно близко и понятно. Михаил Ефремов так описывает ситуацию: «Это не эйфория, это реванш. Реванш советского сознания. А советское сознание, оно при всей своей внутренней этичности, при кодексе строителя коммунизма, который списан с Евангелия, оно все равно построено на том, что целый строй пребывает во враждебности к остальному миру. И вот это из нашего сознания никуда не исчезло. Мне кажется, что присоединение Крыма воспринимается как восстановление сакральной справедливости. А народ очень любит всю эту муть типа марксизма-ленинизма, типа сакральной справедливости. Любит всякую такую эзотерику. Потому у нас щука говорит и печка ездит» [16]. Однако все споткнулось на том, что произошел сбой, нестыковка материального и виртуального, что вообще характерно для всей советской истории, единственное, что приводит к трансформации системы. Но знание Запада происходила в закрытом обществе, где Запад изображался через безработных, которые ищут себе еду в мусорных баках. Сегодня при снятии и железного, и информационного занавеса, другая картинка в мозгах граждан привела новому уровню недовольства граждан, запущенному пенсионной реформой, о которой В. Соловей говорит следующие слова: «Пенсионная реформа оказалась тем Рубиконом, за которым даже идиотам стало понятно, что власть намерена обеспечивать функционирование государства за счет населения» [17]. Демократия является хорошо сбалансированной конструкцией, но строительство ее или функционирование приходит в упадок, когда часть населения выбрасывается за борт этого корабля по чисто материальным признакам. Сегодня это недовольство привело к росту во всем мире правых сил. И именно это, вероятно, мешает строительству демократии на постсоветском пространстве, поскольку все мы зависимы от государства. Такая же нестыковка материального положения разных социальных групп привела не только к избранию Трампа, но и повторилась на последних промежуточных выборах. Экзит-полы показывают, что 61% белых избирателей без образования уровня колледжа отдали свои голоса за республиканцев и только 45% белых избирателей с образованием сделали это [18 — 19]. За демократов проголосовали 53% белых избирателей с образованием и 37% без него. А разница в образовании это не просто диплом, а и существенная разница в зарплате. В этих данных есть также интересная табличка «возрастного» голосования. Избиратели в возрасте 18-44, составляющие 35% голосующих, отдали демократам 61% голосов, а республиканцам 36%. Избиратели в возрасте 45 и старше, составляющие 65%, отдали демократам 49%, а республиканцам 50%. То есть будущее явно за демократами. Сильная страна невозможна без сильных независимых граждан. Если их нет, то в этом случае построится только сильное государство. Это произошло и в случае СССР, где граждане сознательно инфантизировались. И мы сейчас повторяем этот опыт, не давая гражданам подрасти до реального участия в управлении страной. Литература: 1. Кунц К. Совесть нацистов. — М., 2007 с. 290 2. Голубенцев И. Энтомолог Шванвич, Сталин и мимикрия танков // svpressa.ru/society/article/16691/ 3. Ольшанский Д. Сусловская пропаганда // besttoday.ru/read/3164.html 4. Панарин И. «В октябре 1917 года сработал резервный сценарий спасения страны». Интервью // www.business-gazeta.ru/article/401586?fbclid=IwAR3kC... 5. Прянишников Б.В. Невидимая паутина. Генерал Н.М. Потапов // biography.wikireading.ru/275283 6. Колпакиди А.И., Прохоров Д.П. Империя ГРУ. Очерки истории российской военной разведки. Рождение советской военной разведки (1917 — 1921) // militera.lib.ru/research/kolpakidi_prohorov1/02.html 7. Стрижак О. И приснился мне сон // worldcrisis.ru/crisis/975658 8. Анищенков В. Миф о том, что красную армию создавал троцкий, придумали сами троцкисты! // ruskline.ru/opp/2017/oktyabr/18/mif_o_tom_chto_krasnuyu_armiyu_sozdaval_trockij_pridumali_sami_trockisty/ 9. Млечин Л. Бить всех подряд: почему в 1917-м армия благожелательно воспринимала большевиков.И не стала защищать Временное правительство // www.mk.ru/social/2017/09/24/bit-vsekh-podryad-pochem... 10. Карпец В. Прецедент Потапова — Ленина. Русские военные и большевики // www.warandpeace.ru/ru/commentaries/view/52603/ 11. Троцкий Л. Моя жизнь. — М., 1991 12. Млечин Л. Русские евреи в семнадцатом году: нужна ли была им революция. Вопрос, ответить на который однозначно невозможно // www.mk.ru/social/2017/09/10/russkie-evrei-v-semnadca... 13. Рязанов Э. Неподведенные итоги. — М., 1983 14. Новиков Вл. Детский мир // imwerden.de/pdf/syntaxis_29.pdf 15. Быков Д. Один // echo.msk.ru/programs/odin/2310870-echo/ 16. Ефремов М. «Я дурак, мне можно».Интервью // newtimes.ru/articles/detail/172427 17. Соловей В. «Только 20 процентов граждан считают Россию великой державой. Остальные видят, что никакая она не великая». Интервью // www.siapress.ru/interview/83090?fbclid=IwAR01Vo66ciK... 18. Exit polls // edition.cnn.com/election/2018/exit-polls/national-results 19. Harris A. America is divided by education // www.theatlantic.com/education/archive/2018/11/educat...
http://hvylya.net/analytics/society/sssr-postoyanno-dvigalsya-vpered-i-vpered-poka-ne-ischez.html СССР постоянно двигался вперед и вперед, пока не исчез СССР постоянно семимильными шагам шел вперед, при этом серьезно сохраняя ориентацию на прошлое, поскольку наиболее обучаемым классом общества является бюрократия, которая всеми силами пытается сохранить сегодня и завтра то, что было вчера. Но в отсутствие Сталина и инструментария репрессий как одного из базовых не позволяли этого сделать. Советский канон не мог воспроизводиться без его базовых составляющих. В довоенное время пропаганда и искусство в едином порыве дополняли своей мягкой силой силу жесткую. После войны радио и газеты сменило телевидение как базовый рупор власти, которое нашло в себе силу быть рупором, не демонстрируя этого. В то время как радио и газеты никогда не уходили от монополизма своей точки зрения, телевидение смогло сделать вид, что оно думает о других, что оно диалогично, а не монологично, что развлекательно, а не пропагандистское. Исходно в довоенное время Советский Союз побеждал не столько качеством, сколько количеством своей пропаганды. И она была непобедимой, поскольку другие мысли жестко преследовались. Тиражируя одно, заглушалось другое. Легче было присоединиться к пропаганде, чем отстаивать свое. Тем более что отторжение пропаганды было связано с риском для жизни. Пропаганда выступает в роли магистральной железной дороги для доставки правильных мыслей, все остальные должны добираться пешком. Естественно, что легкость, с которой каждый получает и, соответственно, понимает правильные мысли, превосходит любые другие. При этом нейропсихология утверждает, что достоверным человек считает то, что понимается им за малый промежуток времени. Пропаганда — это инструментарий, которыми можно объяснить и описать любой объект действительности вокруг нас. Более того, даже жизнь вокруг является реализацией пропаганды: жизнь — вторична, пропаганда — первична. То, чего нет в пропаганде, не может быть в жизни. Любая пропаганда (каждой религии и каждой идеологии) считают свой взгляд на мир единственно правильным. Единственное отличие, присущее тоталитарным государствам, состоит в том, что они наказывают носителей иной картины мира жесткими методами, тогда как другие применяют для этого мягкие методы. Жесткая борьба с носителями других представлений приводит к тому, что страдает креативная составляющая государства. Люди вынуждены уходить от многообразия идей и методов в сторону их однообразия, санкционированного сверху. Постепенно накапливается потеря креативности и инновационности, ведущая к торможению развития. Для преодоления этого СССР придумал закрытые структуры — «шарашки» для заключенных и секретные институты для ученых, где, как это ни парадоксально, была разрешен большой уровень свободы. «Куратор» атомного комплекса Л. Берия, например, убрал партийные комитеты в «своих» атомных городах, горкомы там были созданы только в 1956 г. [1]. И поскольку свобода и креативность связаны, это, вероятно, давало свои результаты. В целом же в СССР базой стали не столько лучшие, как преданные, все остальные уничтожались: «Был класс, который уцелел, – это мелкое городское мещанство, которое выжило в большевистской мясорубке и поголовно пошло им служить. Именно поэтому вся советская культура была чисто мещанской во все периоды существования СССР. И как реакция на официальное советское мещанство появились Зощенко, Олейников, Хармс, Введенский. Всё ханжество и пуританизм советской культуры был порождением советского мещанства. Не из пролетариев, а из мещанства сколотился «новый класс» советской номенклатуры» [2]. Но давайте одновременно скажем правду: если дети первых лиц от Хрущева до Андропова оказались в результате в большинстве своем строящими новую жизнь за рубежами, то это мнение, хотя бы частично, было сформировано, в том числе, и разговорами дома. Каждый из них может называть любые причины, но статистика будет убедительно доказывать обратное. Дочь Сталина стала первой в этой череде «переселенцев». Как видим, советская пропаганда держалась своей версии событий, а домашняя метапропаганда — противоположной. Вот типичный пример из воспоминаний В. Санчука, внука академика И.Минца, под очень интересным названием «Мой дед придумал историю Октября»: «Дед был выездной. Внуки никуда не ездили, а сам дед выезжал. Помню, в Америку он летал в 1976 году на годовщину американской революции, его приглашали. Там была какая-то школа, он вполне блестяще себя вел, его принимали серьезные люди. Я помню, в детстве привозил мне танк игрушечный, еще чего-то. Самый главный подарок был в 16 лет, я ему специально написал, он ехал в Америку, я его попросил джинсовый костюм Levi’s привезти, и он привез» [3]. Кстати, И. Минц был комиссаром красных украинских казаков и однажды даже Л. Троцкий хотел его расстрелять. И еще В. Санчук вспоминает: «Мне мать рассказывала удивительную историю, как дед пошел в 60-е годы в ЦДЛ, был вечер Окуджавы. Окуджава пел свои песни, а потом подошел к моему деду и сказал, что его песня «Комиссары в пыльных шлемах» «вам посвящена, хотя я не говорю этого вслух»». Это его «Сентиментальный марш», написанный в 1957 году. Он заканчивается такими словами: Но если вдруг когда-нибудь мне уберечься не удастся, Минц был не просто комиссаром гражданской, он переписал всю историю под Сталина: и гражданской войны, и революции. Кстати, в его архиве хранится «История гражданской войны» с пометками Сталина. При этом, как это ни парадоксально, Минц подпал под кампанию 1949 года по борьбе с космополитизмом ([4], см. также [5]). Есть одно из объяснений, почему Минц впал в немилость у Сталина. Якобы в его статье «Ленин и развитии советской исторической науки» 1949 г. была проигнорирована работа «История ВКП (б). Краткий курс» [6]. Хотя в это верится с трудом. В конце жизни он оказался не нужен государству. Ему не нашлось даже места на престижном кладбище: «Минц ушел из жизни в апреле 1991 г., практически в одно время с концом той партии и того государства, с которыми он поднялся, вырос и для которого, как считал, трудился. В Отделении истории полагали, что место его захоронения — Новодевичье кладбище. Академик Ю. А. Поляков позвонил в ЦК. Ответивший помощник М. Горбачева А. Черняев попросил подождать несколько минут для выяснения и ответа. Потом сказал в телефонную трубку: — Нецелесообразно. Что ж, пришли иные времена. Для живых и даже покойных [7]. И это понятно. Это был 1991 год, настали новые времена, которым были нужны новые историки. А новым историкам тоже со временем понадобится место на кладбище Минц позволял себе даже шутить: — Он много помогал своим сотрудникам в бытовых делах. Мне, в частности, в получении квартиры. — А Вы стоите на очереди? — спросил он. Я ответил отрицательно. — Надо встать. Кто любит Советскую власть, должен любить и очередь — Исаак Израилевич, вот мы отметили с Вами 60-летие Октября, выпьем, чтобы отметить тоже с Вами 70, а то и 80-летие революции! Минц не взял рюмку. — Нет, - сказал он, — в это время враги будут пить вино из наших черепов. Никто тогда не обратил внимания на эти слова». Кстати, Минцу также пришлось умереть дважды. В предновогоднее время академик смотрел программу «Время». Прошли основные новости с Л. Брежневым, потом все остальное. А дальше: «Выждав трехсекундную паузу, он скорбно сообщил, что советская наука понесла тяжелую утрату. Скончался выдающийся ученый, действительный член Академии наук СССР… На экране появилось лицо академика Минца, советского историка. Старик схватился за сердце. Да, это был он! Он! Диктор перечислял его награды и премии, но он слышал это как сквозь вату. Мысль металась, не находя выхода. Может быть, он уже умер? Нет! Как материалист и атеист, он не мог такого допустить. Но может быть, все еще хуже? Может быть, партия и правительство ему намекают? Он же помнил, как в тридцатые годы кого-то могли в газете «Правда» назвать трупом. Политическим, например. И довольно скоро это сбывалось по полной. Слабеющей рукой он вытер испарину со лба, но тут диктор сказал: – Светлая память об Александре Львовиче Минце навсегда останется в наших сердцах. Историк Минц вспомнил, что он – Исаак Израилевич. Перевел дух. И прожил еще лет пятнадцать с хвостиком. Понятно, что произошло. Выдающийся физик А. Л. Минц скончался в самом конце декабря. В предновогодней сутолоке из архива выхватили фотографию его однофамильца. Не слишком выдающегося, но очень номенклатурного историка И. И. Минца» [8]. История, по сути, никогда не была наукой, она была подразделом пропаганды. Именно по этой причине все время проходило то, что можно обозначить, как «чистки» историков (см. о некоторых из них [9]). С одной стороны, вырабатывался канон того, что было, хотя его могло не быть, и того, чего якобы не было, хотя оно как раз и было. С другой, сами историки боролись за место под солнцем, обвиняя в грехах своих коллег. Возможно, по результатам чисток прошлых выдвинулся и дожил до своих увольнений в новой чистке и Минц. Он так говорит о том о своем желании писать историю революции: «В этом желании меня еще укрепил и А.М. Горький. Он познакомился с главами, написанными мною для томов «Истории гражданской войны». Я писал о событиях империалистической войны 1914 — 1918 гг., о ходе октябрьских боев в Питере, Москве…А. М. Горькому, видимо, понравились эти главы. Он обратил мое внимание «а то, что буржуазные историки уже выпустили в свет многочисленные труды по истории нашей революции. В США вышло двухтомное сочинение Чемберлина. Выходили объемистые работы в Германии. Мутным потоком шла белоэмигрантская литература. А. М. Горький советовал побыстрее завершать «Историю гражданской войны в СССР» и серьезно браться за большое, широкое исследование об Октябрьской революции» [10]. Оруэлл очень точно описывал ситуацию смены истории, причем это не смена просто фактов, а именно знаний, которые иерархически стоят выше фактов. А это требует не просто замены страниц, а и определенных инфраструктурных трансформаций в системе производства знаний. Поэтому в довоенное время СССР на несколько лет были закрыты факультеты истории. Они открылись одновременно с открытием соответствующих академических институтов. В своей работе И. Минц поменял главных героев революции 1917. Сталин заменил их всех. Прошлые герои впали в немилость, и теперь их роль досталась только одному из них. Доктор исторических наук Г. Иоффе упоминает в своих дневниковых записях такой телефонный разговор после смерти Минца: «Звонил Е. А. Луцкий из Историко-архивного, расспрашивал, почему нет ничего о Минце. Рассказал: в 36-м или 37-м году он читал Крупской и Фофановой статью Минца, в которой Минц «отдавал» Октябрь Сталину. Крупская и Фофанова будто бы плакали. Луцкий предупредил, что это он рассказывает только для меня. Все еще побаивается» [11]. Е. Луцкий был архивистом, докторантом И. Минца [12]. И еще о Минце: «Он был верный «служака» партии на всех ее поворотах. Принял и горбачевскую перестройку, хотя, кажется, по возрасту уже не очень понимал, что происходит. За месяц до конца я его навещал. Был он совсем плох. Кричу ему: — Исаак Израилевич! Ваше мнение: гражданская война может быть? — Нет, — отвечает, — нет антагонистических классов… Выходит, большевикам надо спасибо сказать». На другой странице, а это дневники 1990 — 1991 гг., о такой же «напряженной» работе историков под руководством «архитектора перестройки» ближе к нашему времени Иоффе говорит уже как участник: «Группа А. Н. Яковлева», с 1988 года пишущая новые «Очерки по истории большевизма» (я в ней тоже), все еще работает. (Вхолостую?) Вчера на даче ЦК в Серебряном бору, а сегодня на Старой площади обсуждали главы Ю. А. Полякова, В. Т. Логинова и мои. Логинова сильно критиковал В. И. Старцев (из Ленинграда). Меня — В. П. Данилов. Вел заседания В. П. Наумов. Он сейчас правая рука А. Н. Яковлева. Сам Яковлев и в Серебряный бор, и в ЦК приезжает редко. Честно сказать, из его «установок» я лично мало что понимаю. Думаю, другие тоже. Но некоторые просто кайфуют на даче в Серебряном бору, там все бесплатно. Сидят в своих комнатах и пишут (что, зачем, для кого?)». Обратим ваше внимание, что перестройщики под руководством А. Яковлева все еще пишут историю большевизма. Упомянутый В. Наумов является автором интересного исследования о секретном докладе Хрущева на ХХ съезде КПСС. Причем построен он на источниках, которые мало доступны. Одним из них были воспоминания А. Микояна, которые он характеризует следующим образом: «Они представляют собой диктовки по отдельным вопросам истории начиная с 20-х годов и до октябрьского пленума ЦК 1964 г. Воспоминания отличаются откровенностью. В них сообщается о неизвестных фактах в деятельности политбюро и об отношениях между его членами. Очевидно поэтому диктовки Микояна никогда не публиковались и со дня его смерти хранились в сейфе заведующего общим отделом ЦК под грифом «Особо важная особая папка». До того как эти записи попали в архив, их читателями были лишь Ю.В. Андропов, М.А. Суслов, К.У. Черненко и его первый помощник В.А. Прибытков» [13]. Кстати, в книге упомянутого Прибыткова тоже есть много интересных материалов, включая письмо Сталина Микояну. Есть и, как раньше говорили, «эмигрантский» взгляд на И. Минца: «В начале 30-х Минц становится руководителем проекта «История Гражданской войны» и сближается с Горьким, а затем, с его подачи, с основными членами «английской группы» — закрытого кружка советской интеллигенции, странным образом не тронутого сталинскими репрессиями 30-х годов. Это Алексей Толстой, Корней Чуковский, Самуил Маршак и др. По рассказам самого Минца, он был переводчиком при встрече Горького с Гербертом Уэллсом в 1934 году. Насколько это соответствует действительности, надо смотреть отдельно» [14]. СССР, как дерево, дожил до определенного возраста и разрушился, как будто был заранее запрограммирован на определенный срок. Сегодня он удерживается не только в памяти, но и в тех институтах, которые остались в наследство. Если образование, наука, медицина несомненно деградировали, то система единоличной власти мимикрировала и расцвела даже в демократическом или псевдодемократическом контексте, поскольку разделение властей здесь отсутствует напрочь. Даже в советской системе было большее число противовесов за счет большего веса в принятии решений разных членов Политбюро. С. Семанов, например, характеризовал эту систему так: «Система у нас была однопартийная, но многоподъездная» [15]. Причин исчезновения СССР может быть множество, но сам этот факт внезапной «остановки сердца» живого государства действует сильнее любых теорий. Возможной причиной развала можно признать и то, что единым методом решения всех проблем в советское время было по сути одно: ставить во главе партийного человека. А он уже, опираясь на свой прошлый опыт руководства, должен был вытащить ситуацию из прорыва. Или быть наказанным за невыполнение. Поэтому никакие теории менеджмента были не нужны, как и маркетинга, но уже по причине серьезного дефицита на товары. Советский Союз спасали также цены на нефть. П. Авен подчеркивает следующее: «Экспорт нефти дал доступ к покупке продовольствия (на максимуме мы импортировали 57 млн тонн зерна) и ширпотреба. Именно в 1970 годы начался потребительский бум в больших городах: финская одежда, югославские гарнитуры… Но обеспеченные классы, элита, по сути жили за счёт нефтяных доходов — свыше 20 млрд тогдашних долларов в год, гигантские деньги. Главной проблемой всей советской экономики была гиперцентрализованность. 100% цен были регулируемы. Центр определял, что нужно. Такая модель могла быть эффективна только в индустриальном обществе, где спектр необходимых позиций небольшой: вот тут нам нужна сталь, а вот там нефть… Но в постиндустриальной экономике настолько много товаров, что потребность в них нельзя было просчитать даже с помощью ЭВМ. Поэтому я считаю, что причины падения СССР были экономическими. Кризис этот как раз совпал с мировым переходом от индустриального уклада к постиндустриальному» [16]. Кстати, у него есть «ядовитое» замечание о Гайдаре: «В команде Гайдара люди «думали моделями». Никакого понимания, как отреагируют люди на рыночные реформы — не было». И это вновь подтверждает неадекватность Гайдара, говоря одновременно о том, что он появился там для совершенно иных целей. Как роль Гайдара, так и результаты его деятельности получают сегодня абсолютно противоположные оценки. Можно привести мнение Ю. Лужкова и Г. Попова: «Почему сам Ельцин предпочел Гайдара? Тут действовал комплекс факторов. Ельцин абсолютно не знал Гайдара. Но Гайдара усиленно навязывали Ельцину США, суля России десятки миллиардов помощи. Это не могло не завораживать Ельцина. Не знал Ельцин и экономических теорий. Но Гайдар исступленно верил в свою теорию: после нескольких месяцев шока заработает рынок, и все утрясется. Быстрота успеха не могла не увлечь Ельцина — он хотел не столько дать стране возможность самой себя возродить, сколько осчастливить ее “от себя” и немедленно. И Гайдар не обманывал Ельцина, когда уверял, что все решится к осени. Он правда так думал и правда не ведал поначалу, что творил. Вопреки еще одному мифу — что Гайдару не дали закончить, — все свои планы он реализовал. Сбережения были заморожены, точнее, вообще ликвидированы как серьезный фактор. Зарплаты обесценились. Заводы остановились. Появился рынок “челноков”. Распущен СССР. Россия не рухнула. Гражданская война “обосновалась” только на национальных окраинах. Но самого главного — начала возрождения России — не произошло. Рынок не заработал» ([17], см. также [18 — 19]). В чем же причина устойчивости советской системы, да и постсоветской тоже? С одной стороны, советский человек, как и западный, был лоялен потому, что все же имел определенный экономический уровень. С другой, лояльность его обеспечивалась как пронизывающей все пропагандой, так и дышащими в спину репрессивными органами. Физик В. Захаров замечает: «СССР в целом был нежизнеспособным организмом. А вот наука была хорошая. Достаточно сказать, что в США до сих пор на кафедрах математики процентов десять — профессора из России. Но военная наука, на которую было поставлено очень много, была не столь эффективна. Потому что в этих закрытых «ящиках» больше занимались спортивным ориентированием по компасу или игрой в пинг-понг. Кстати, в США дела обстоят не сильно лучше. Видимо, срабатывает какой-то общий закон крупных бюрократических систем. Там тоже тратится зря куча денег» [20]. Распад СССР прошел без жертв, если не считать потерянных кресел деятелей прошлого периода. Бескровность этого ухода со сцены наиболее важна, поскольку ельцинский расстрел парламента и людей 1993 года демонстрирует, как партия тоже могла бы держаться за свое место в истории. Г. Павловский, как и другие, увидел корни современного российского режима именно в этой точке: «Система Российской Федерации в победоносном мейнстриме 1993 года уже не могла стать регулярной государственностью – ей следовало оставаться победоносной всегда. Когда через год, летом 1994-го, президентский рейтинг Ельцина упал вдвое, ответом на это были не внеочередные выборы (обещанные им же на то самое лето), а вопрос о войне. Вопрос (цитирую меморандум по памяти) о «показательном разгроме какого-либо одного региона, противящегося центру реформ». И не то беда, что первую годовщину Конституции танки праздновали на подходе к городу Грозному: срывы у демократий бывают. Все еще можно было остановить и передоговориться. Но договоренность теперь была не нужна Системе – ей требовалась только Победа, пускай в собственной стране» [21]. Можно сказать, что победители в одной сфере автоматически признаются победителями в другой — такова особенность массового мышления. Такая череда «побед» идет в СССР с 1917 года, и население по сути все время присоединяется к победителям. Это определенный вариант стокгольмского синдрома, только коллективный, когда путем выживания становится коллективная улыбка на лицах в момент, когда хочется плакать, и наоборот. При этом Х. Линц, как и многие другие, подчеркивает, что демократия связана с правом меньшинства, а не большинства: «Недемократические же режимы не просто de facto ограничивают свободу меньшинств, но и, как правило, четко прописывают юридические ограничения, оставляя простор для интерпретации таких законов не объективным независимым органам, а самим правителям, которые к тому же применяют их крайне избирательно. Требование того, что гражданам не может быть отказано в участии в выборах, если такой отказ сопряжен с применением силы, связано с тем, что расширение гражданских прав было процессом медленным и конфликтным: от имущественного ценза к всеобщему избирательному праву для мужчин до включения женщин и молодежи — по мере того, как эти общественные группы начинали требовать распространения избирательного права, в том числе и на них самих» [22]. Советские выборы формально присутствовали. Но они лишь подтверждали торжество существующего политического порядка, по сути ограждая страну от любых изменений, поскольку нельзя было сказать, что в СССР нет выборов. В 1980 г. И. Минц еще выступил со статьей ,отрицающей роль масонства в революции — «Метаморфозы масонской легенды». Вероятно, это было контр-ходом по отношению к книге Н. Яковлева, которую поддерживали Ю. Андропов и Ф. Бобков [23]. Минца поддержал его ученик Я. Аврех [24], хотя сегодня это почти общепризнанный факт [25]. Минц и его единомышленники выстроили историю СССР, исходя из требований сталинской власти, прославляя во всем силу и мудрость вождя. И эта матрица присутствовала в голове всех, кто прошел советскую школу и вуз. И послесталинское время все равно держалось на этой матрице, только теперь это делалось в более мягкой форме. Но в центр вселенной всегда всё равно вписывался вождь — Хрущев, Брежнев, Андропов… Литература
http://hvylya.net/analytics/society/v-sssp-post-prav... В СССР пост-правда пришла раньше всех В СССР правда нужна была в естественных науках, где в ней нуждалась оборона. Все остальные могли обойтись пропагандой, которая и признает себя единственно возможной правдой, хотя мы понимаем, что на самом деле это была пост-правда, объявлявшая всех других лжецами. Особенно в этом плане пострадали историки, поскольку идеология требовала видеть в прошлом только то, что значимо для сегодняшнего дня. Объективная правда исчезла из потребностей историков. Они стали пользоваться «формулами-заменителями». А. Микоян создал формулу «Сталин — это Ленин сегодня». И она оформила всю историю снизу доверху. Остальные тексты могли ее только дополнять и расширять. И в принципе в них не было нужды, поскольку ничего нового они уже не несли. Существенной ошибкой СССР было меняющееся прошлое. Ориентировочно три поколения советских людей каждое жило в своем варианте прошлого. Из первого прошлого во второе не перешли Троцкий, Бухарин и другие. Зато добавился страх, который время от времени принимал вид кампаний. Борьба против космополитизма как пример включала внутренние ресурсы этнического конфликта. Тем самым динамикой периода был этнический конфликт, когда под маркой научных споров реализовывалась борьба за власть в антисемитском прикрытии. Советский Союз распадается в том числе и из-за отсутствия стабильного прошлого. Наверное, это и был первый пример индустриальной работы пост-правды, когда неправдой становилось то, что считалось правдой сегодня, и наоборот. Бухарин, Троцкий — герои, Бухарин, Троцкий — враги, а потом они вообще исчезли со страниц энциклопедий и учебников. Сталин вместо Троцкого стал руководителем военного восстания 1917, а вместо Бухарина он стал автором первой советской конституции, которая так и называлась сталинской. Сегодня приходит новое поколение, у которого тоже отнято право на правду. Например, 47% опрошенных молодых россиян в возрасте от 18 до 24 лет никогда не слышали о репрессиях [1]. Отсюда мы легко можем вывести и восхождение звезды Сталина, поскольку победы акцентируются, а негативы никогда. То есть сегодня реально повторяется сталинская матрица мира, заложенная в то время, когда о репрессиях можно было говорить только шепотом. И большим искусством новых пропагандистов является то, что даже в эпоху Интернета им удается оставлять нужные им белые пятна в истории. Исповедуется совершенно иная каузальность: не настоящее вытекает из прошлого, как это в норме, а прошлое проистекает из настоящего. Новое настоящее выстраивает позади себя иное прошлое. А поскольку эта ментальная операция поддерживается физически, с помощью спецслужб, то ее успешность оказывается вполне обеспеченной. Сталинский СССР строил свою правду всеми возможными силами. Сегодня мало кто может выделить такие ресурсы на создание иллюзий. Более того, как говорит М. Туровская: «демократия не благоприятствует культуре, она ее не кормит, культуре приходится бороться за выживание. Тоталитаризм прикармливает, вообще он комфортней» [2]. Это в чем-то правильное, а в чем-то спорное высказывание. Демократия ведь тоже «подкармливает» культуру, только массовую. В этой точке пересекается коммерция и культура, в советской точке пересечение было между идеологией и культурой. И то, и другое является внешней стимуляций культуры. По этой причине советский соцреализм и западная массовая литература строятся по общему принципу — подстраивание под источник денег. В советском примере — это идеологические деньги, в западном — деньги бизнеса, который зарабатывает их на населении. Но, например, Бонд был уже сочетанием и денег, и идеологии. Самое главное — он был популярен, а идеология пряталась уже в прицепном вагоне. М. Туровская также хвалит известного кинорежиссера И. Пырьева, что совершенно необычно, но ее доводы из другого набора: «Цельность — важное достоинство: я люблю, например, Пырьева. Не за «Идиота» и даже не за «Карамазовых» с замечательным Ульяновым-Митей, — а за «Кубанских казаков». […] Прекрасное кино, потому что его надо смотреть как лубок. Американский лубок — это вестерн, у вас же нет к нему претензий по части жизненной правды? А русский лубок — это Пырьев, и скачки в «Казаках» не уступают соревнованию колесниц из «Бен Гура». В шестидесятые эта цельность была утрачена — это было скорей время разломов, разрывов и размежеваний, что и почувствовал, например, Шпаликов». Пропаганда — и есть другое имя для цельности, когда какую бы дверь ты не приоткрыл, отовсюду слышна пропагандистская песня. Как в том анекдоте брежневского времени, когда даже из электрического утюга слышны правильные слова. Кстати, мало что изменилось с тех пор в том плане, что сегодня из такого утюга идет поток информации о владельце, даже детские игрушки готовы на это. То есть канал «человек — государство» все равно работает, если не в ту, то другую сторону. «Цельность», о которой идет речь, это всеохватность пропаганды и метапропаганды, которые в состоянии дать свое описания абсолютно всему, что наличествует вокруг. Мир пропаганды и метапропаганды даже шире мира реального, поскольку даже новый объект легко найдет свое место в этом аналоге таблице Менделеева — «таблице Сталина». Пропаганда готова объяснить все заранее, что бы новое не появилось, объяснение уже готово. Его только нужно снять с полки, чтобы применить. При этом Сталин работал достаточно точечно, например, он отменил постановку пьесы о своей юности «Батум», написанной М.Булгаковым, хотя на «Дни Турбиных» ходил почти два десятка раз. Немногие отказались бы от пьесы о себе авторства Булгакова, тем более во МХАТе. Это очень точечное выстраивание информации о себе, именуемое сегодня имиджем. О Шпаликове почти так же, как Туровская, отзывается и Д. Быков: «Шпаликов был нашим советским Превером, нашим поэтом, который запечатлел новую эмоцию, и эта новая эмоция, как ни странно, не эмоция счастья или умиления, – это эмоция тревоги. Главное чувство 60-х годов, а особенно в сценариях Шпаликова – это чувство, что уютный мир кончился. И наступил мир довольно страшный. Мир, в котором надо уже отвечать за себя и отделяться от коллективных матриц.Помните, в «Заставе Ильича» один из героев говорит: «Как было хорошо в армии. Все решали за меня, а здесь надо думать самому». Вот в СССР 60-х было так же. Там же был и замечательный эпизод, который придумали Хуциев с Миронером, когда еще они писали первый вариант сценария, – это отец, диалог с отцом, который ничего не может подсказать. Помните, там у него, у отца, погибшего на войне, главный герой (по-моему, Любшин, хотя я не точно помню) спрашивает: «Как мне быть?» На что тот говорит: «Откуда я знаю, я младше тебя». То, что невозможно подчерпнуть ответы на главные вопросы жизни из общения со старшими, из классических схем, из общения с передовыми рабочими, – уже нет этих ответов. И более того, 60-е – это не время единений, это время разрывов» [3]. Получается, что речь идет о разрыве времен, пришедших в шестидесятые. Это и Всемирный фестиваль молодежи и студентов, когда оказалось, что за пределами страны живут не одним вооруженные до зубов милитаристы. Это и появление шестидесятников, попытавшихся начать новую историю. Вдруг более свободный тренд смог поднять голову, и его по непонятным причинам никто не тронул. Архимандрит Кирилл (Говорун) также видит «водораздел» в шестидесятых, рассматривая это на примере перемещения сельских жителей в города в Греции: «60-е годы XX века – это время секуляризации города. Когда народ уехал из села в город, он начал “освобождаться” от своей старой идентичности, связанной с христианством в том числе. Люди хотели выглядеть современными, городскими. Такая тенденция хорошо прослеживается по греческим кинофильмам 60-70-х годов – в них ярко показан конфликт между городским жителем и сельским. Селянин, который приезжает в город, в первую очередь старается освободиться от всех атрибутов сельской жизни, в том числе и от христианства. И урбанизирующееся население становится секулярным. Христианство в городе переходит на маргинес общественной жизни. А традиционное христианство остается сильным в селе. Потом, в 80-е годы, христианство возвращается в город. Городские жители вновь обретают веру, но эта вера уже осмысленная. Они прочитали о ней в книгах, услышали из уст просвещенных пастырей» [4]. Г. Шпаликов покончил с собой в 1974, когда ему было 37. В предсмертной записке было написано «Вовсе это не малодушие, — не могу я с вами больше жить. Не грустите. Устал я от вас. Даша, помни. Шпаликов». Как видим, во все советские времена люди хотели жить и дышать свободно, а не так, как им разрешалось. Шестидесятые — это разрыв времен во многих странах. Это молодежные протесты — Париж, Прага, Пекин, которые даже в доинтернетовскую эпоху оказались зависимыми друг от друга. В результате Париж провел внеочередные выборы, Прага получила советские танки, Пекин — свои. США тоже боролась в битве за умы своими методами — эксперименты с LSD, которые делало ЦРУ, и проект MK-Ultra [5]. Попытку всемирной оттепели благополучно заморозили. В СССР система не хотела разрешить более или менее свободные информационные и виртуальные потоки, считая их опасными для себя. По сути, они не были настолько опасными, просто они требовали более мягкого варианта управления, который должен был бы прийти к тем же результатам, что и жесткое советское управление. Но, как правило, побеждают более простые методы управления, если есть возможность их применить. Таким же вариантом был обстрел парламента в Москве в 1993 г. Человеку приходится верить в то прошлое-настоящее-будущее, которое ему предлагается властью. Более того, в тоталитарных ситуациях он еще должен за это проникновенно благодарить власть, которая спасла его от нехороших развилок истории. У Р. Барта есть интересное разграничение: «Фашизм не в том, чтобы запрещать говорить, а в том, чтобы принуждать говорить». Вот это принуждение говорить составляет стержень и любой тоталитарной системы, поскольку говорится только то, что нужно. И тем самым это «нужное» переполняет все публичное пространство. Мы живем не в реальном мире, а в мире описаний, сделанных другими. Когда это делается в рамках пропагандистской матрицы, исчезает множественность интерпретаций, поскольку нужная интерпретация только одна. Причем ее не надо даже выдавать сверху, граждане сами знают, что нужно говорить по этому поводу. Это касается не только современности, но и прошлого. СССР приватизировал дореволюционную историю, признавая все, что хотел, своим. Борясь против низкопоклонства перед Западом, он как бы создал аналоги всех изобретений у себя. Свой А. Попов, например, заменил чужого Маркони в изобретении радио. За непризнание этого поплатился физик М. Бронштейн, о котором сегодня напишут: «с литературой и можно связать арест Матвея Бронштейна, его мифическую вину: он отказался от требования издательства переделать повесть «Изобретатели радиотелеграфа» и написать, что Маркони просто-напросто украл у Попова его изобретение. Бронштейн в ответ назвал подобный «патриотизм» фашистским» [6]. Его расстреляли в 32 года ради торжества пост-правды, а по талантливости он стоял рядом с Л. Ландау. И это было еще довоенное время. Точно так в достижения СССР были вписаны новые направления искусства, которым дало путевку в жизнь новое государство. Но Н. Харджиев так отвечает на вопрос об искусстве двадцатых голов: «Это такой же миф, как поэзия Серебряного века. Никакого искусства 20-х годов не было. Это было искусство дореволюционное, все течения уже были созданы. Просто были еще живы художники-новаторы, они еще были не старые в момент революции. Пунин был изокомиссаром и покровительствовал левым. Он мне говорил, что про него написали тогда: «Честные и старые интеллигенты перешли на сторону революции», — а мне (Пунину) тогда было 29 лет». Все, что было сделано, было создано до революции, даже последнее, супрематизм, был уже в 1915 году. В начале 20-х годов они еще могли что-то делать, а когда кончилась Гражданская война, их сразу прекратили» [7]. Государство создает «прописи», по которым затем пишут все, поскольку ничего другого тиражироваться не будет. То есть держа в руках систему тиражирования, можно индустриально управлять мозгами населения, создавая нужные типы правд. При этом А Генис задает правильный вопрос: «Ведь Советский Союз — это была попытка модернизации, это европейский марксизм, прибитый к русской почве и это бесконечно страшно. Почему же оно так провалился, куда делся наш серебряный век? Куда делось все наше великое, что было в России, и как можно было выжить в этой ситуации? Как мог существовать Шостакович, например? И откуда это все берется заново, меня это не перестает удивлять. Это прекрасная тема для миллиона романов, потому что представьте, когда выкошено все поле, а потом появляется вдруг Бродский. Откуда он взялся? Ну, это же из советской жизни. Откуда берутся люди, которые меняют ход культуры» [8]. Но это вопрос из нашего времени, а тогда условия требовали выживания. Ты должен был присоединяться к чужой пост-правде, даже если ты знал правду настоящую. Репрессии 1937 как раз связаны с тем, что надо было достичь торжества пост-правды в головах людей, у которых в головах было реальное знание предреволюционного и революционного времени. И репрессии были призваны заменить личностные знания книжными, правду заменить пост-правдой. Особенно жестко война историй проявилась в перестройку, когда столкнулись два результата той же машины по производству иллюзий — отдела пропаганды ЦК КПСС. Старый мир иллюзий вступил в конфликт с внезапно изменившимся направлением работы отдела пропаганды. Прошлая иллюзия в очередной раз признавалась неправильной, и ей на смену продвигалась новая. В результате в головах граждан сегодня закреплены две системы: прошлая советская и новая антисоветская. Раздвоения такого не станет только с приходом нового поколения, которое получит новый вариант социальной памяти. Пропаганда — это иллюзии, это декорации, расставленные в реальном мире. Это игра светом, когда то, что нужно получает лучшее освещение, а то, что следует забыть, не освещается вовсе. Пропаганда как искусство иллюзии важно и на международной арене, поскольку может проецировать силу там, где ее нет. C. Бэннон отмечает следующий факт: «после прихода к власти Рональда Рейгана одним из ключевых моментов стало предложение его советника Билла Кейси о переоценке силы СССР. Выяснилось, что советская экономика была наполовину меньше того, что считалось! Это означало, что советские власти тратят на военные нужды 44 цента с каждого заработанного доллара, а эта модель нежизнеспособна в экономическом плане. Хотя считалось, что для того, чтобы покончить с СССР, потребуется порядка 40 лет, на самом деле понадобилось всего восемь благодаря проекту «звездных войн»» [9]. Это речь идет о программа СОИ — Стратегической Оборонной Инициативы, которые ряд исследователей трактовали как такую, которая не имела под собой реальных оснований. И сегодня на нее смотрят тоже как скорее пропагандистскую, чем военную. Например, такое мнение: «Стратегическая Оборонная Инициатива в конечном счете оказалась эффективной не как оборонная система анти-баллистических ракет, а как пропагандистское средство, способное осуществить военное и экономическое давление на Советский Союз профинансировать свою собственную систему анти-баллистических ракет» [10]. Или такое мнение: «Изначально многие эксперты указывали, что этот проект – чистой воды фантастика. Том Коллина, директор по исследованиям в либеральной Ассоциации по контролю над вооружениями (Tom Collina, Arms Control Association) следующим образом оценивает СОИ с высоты прошедших лет: «Это была большая афера президента Рейгана. Она была невероятно амбициозна, потому что большинство предлагавшихся им проектов оказалось невозможно реализовать»» [11]. Более документированный анализ советского реагирования на СОИ также подтверждает то, что советская экономика не пострадала от этого: «Проблема собственной советской программы, созданной в ответ на СОИ, порождает вопрос, был ли этот груз на советскую экономику фактором, который повлиял на решение советского руководства начать реформы или даже ускорил смерть Советского Союза. Ответ на этот вопрос с большой долей уверенности негативный. В то время как пакет анти-СОИ программ был массированным усилием, сравнивым по масштабам с его американским двойником, очень малое число из этих проектов были реально новыми» [12] И еще: «Единственным результатом, который получила программа СОИ в контексте конфронтации, стало поощрение тех в Советском Союзе, кто трактовал безопасность в конфронтационных понятиях и выигрывал от этого типа понимания. Доказательства четко демонстрируют, что советская оборонная промышленность успешно справлялась с ответом на американскую программу, даже при отсутствии политического внимания и ресурсов» (см. также [13 — 14]). То есть запущенная американская иллюзия под названием СОИ не имела тех последствий, на которые рассчитывали ее создатели. Она не сработала как сложный пропагандистский механизм со спрятанными от широкой публики целями. Система пост-правды была хороша для времени холодной войны, когда обе стороны вкладывали мощные усилия в продвижение своего варианта правды. Это было временем расцвета пропаганды, которая считалась настоящим оружием, направленным на другую сторону. Литература
http://hvylya.net/analytics/society/sssr-kak-strana-...; СССР как страна мечты Каждая страна имеет свою мечту, которая закладывается при ее создании, включая революционное. Потом эта мечта начинает претерпевать массу трансформаций, а затем мечта ритуализируется. Она вроде бы есть, но это уже скорее символ. Может расти недовольство граждан, которое стараются перенаправить, чтобы не произошло социального взрыва. Со своей собственной мечтой страна всегда сильнее, чем с чужой. Но удержать ее не всегда удается. Мечта — это птица, которая плохо уживается в клетке. США в шестидесятые дали молодежи уйти в психоделический рай, усилив уход от социальных проблем [1]. СССР с 1968 г. стал завершать эксперименты с «оттепелями», занявшись обратным процессом «примораживания». Ритуальная идеология никого не могла сдержать, поэтому от инструментария виртуального пространства пришлось вернуться к инструментарию физического пространства. О. Лекманов говорит об этом переходе: «Предыдущая эпоха, условно говоря, с 1956 по 1968 год была весьма оптимистической, ее еще называют эпохой «оттепели». Время социальных надежд, когда Сталин был разоблачен, а среди интеллигенции возник миф, который многих привлекал. Совсем примитивно его можно назвать «возвращением к ленинским нормам» или «возвращением к романтике 1920-х годов». Представление было такое: пришел злодей и тиран Сталин (каким он на самом деле и был, конечно) и увел общество с того пути, по которому оно шло с Октября 1917 года. И задача страны и ее граждан — вернуться на этот путь и строить так называемый «социализм с человеческим лицом». Позже стало понятно, что проблема лишь отчасти была в Сталине и в том авторитарном варианте социализма, который он насаждал. А дело в том, что сам советский режим ничего хорошего людям дать не мог. И в 1970-е годы люди стали искать новые основания просто для того, чтобы от тоски смертной не помереть, уже не в социальных преобразованиях, а в иных каких-то вещах. Кто-то пошел искать национальное самосознание. Это и раньше было, но теперь это направление привлекло множество сторонников. Кто-то ушел в религиозные искания» [2]. Для части людей это стало временем так называемой внутренней эмиграции, возникло «поколение дворников и сторожей». Они или не могли, или избегали пересекаться с советской действительностью. Их мечта выходила за рамки предлагаемого в СССР, поэтому им легче было не бороться за нее, а уклониться. Молодежь при этом все равно оставалась молодежью, интересующейся музыкой, танцами, любовью, и тянулась к тому, что было интереснее. Они слушали западную музыку и читали критику буржуазной философии, поскольку только так о ней можно было узнать. По инерции и по причине того, что естественные науки никто из-за их оборонной значимости сворачивать не собирался, здесь еще сохранялось развитие и открывались новые специальности в университетах (см., например, о «реабилитации» генетики у В. Сойфера [3], а также о борьбе с ней [4]). Но в целом не молодежь, которая жила своей юностью, а старшее поколение почувствовали перемены к худшему. СССР при этом потерял свою главную позитивную черту — быть страной мечты. Практически вся политика СССР была построена именно на эксплуатации мечты. Множество стран, сбросивших колониализм, вливались в этот поток за мечтой. Это была мечта страны. Но при хорошей мечте страны в нее вмещаются индивидуальные мечты, ведь они могут реализовываться, когда не вступают в конфликт с мечтой коллективной. Управление мечтой следует признать базой социального управления. Мечта эфемерна, она может принимать любые формы. Недаром Голливуд называют министерством мечты для всего мира. Коллективная мечта позволяет покорять вершины, поскольку она записана в голове у каждого. О ней уже не спорят. Она, как и миф, не поддается опровержению, поскольку тогда будут разрушены все социальные представления. Альтернативная мечта очень опасна для мечты коллективной. Вот мнение об одной индивидуальной судьбе, раскрывающей мечту, которая не выполнима для всех остальных: «Венедикт Васильевич Ерофеев, которого многие называют Веничкой, — собирательный образ русской мечты. Этому цельному образу исполнилось бы 24 октября 80 лет. После его смерти в 1990 году Венедикта фактически канонизировала вольнодумная интеллигенция, превратив в святого страстотерпца. По Венедикту можно изучать реальную и привлекательную духовность русского человека, бобыля и бессребреника, бунтаря и выпивохи, мыслителя и юмориста, грубого правдолюбца» [5]. По сути, именно на мечте строилось воспитание советского человека с самого детства. Мечта управляла и мотивировала на труд, который мог привести тебя и к отдельной квартире, и к машине. Это для взрослых, в мечте которых содержалось материальное. А для детей мечта была наполнена в первую очередь виртуальным. СССР имел мобилизационную не только экономику, но и политику, когда весь позитив откладывался на потом. Говоря «лишь бы не было войны», советский человек понимал, что есть вещи пострашнее невыполнения мечты в срок. Она все равно исполнится, иначе зачем тогда жить. Интересен список 15 вещей, о которых мечтали в каждой советской семье [6]. Он интересен тем, что это все самые простые вещи, которые, по сути, и так были у каждой западной семьи. Если не у каждой, но у того же социального уровня, который человеке имел в СССР. В этом плане Союз, конечно, проигрывал, что в результате и стало причиной его распада. Победила не мечта о светлом и правильном завтрашнем будущем, а мечта о завтрашнем потреблении. Коллективная мечта осталась, но ее заменили. В результате прошлая идеологическая инфраструктура стала работать на продвижение новой мечты, более прозаической, более материальной. У Д. Быкова есть лекция: «СССР — страна, которую придумал Гайдар». И даже в названии этой лекции все равно косвенно присутствует мечта. И выбор Гайдара может обусловлен тем, что Гайдар искренен и честен в том, о чем пишет. Этот луч искренности и заставляет читателя задуматься и покориться взгляду писателя. Быков перечисляет три составляющих советской мифологии, вписанные в нее Гайдаром, они таковы [7]: — «у нас очень большая и очень добрая страна, которая непрерывно о нас заботится. Разумеется, она подбрасывает нам разные испытания, но она всё время зорким отеческим глазом за нами следит и в критическую минуту спасёт», — «Гайдар любит не просто войну, Гайдар любит творческого, книжного, задумчивого, романтического ребёнка. Ребёнка, который совершенно не приспособлен к жизни, который приспособлен к войне, а на войне умеет только одно — очень быстро погибнуть за правое дело. Так вот, этот книжный, романтический ребёнок и есть настоящий герой Гайдара, потому что он в Гайдаре сидит очень глубоко», — «Гайдаровский мир полон добра, как это ни странно, причём абсолютно щедрого. Вот идут эти несчастные отец с дочерью, которых, по сути, выжила из дома противная Маруся в «Голубой чашке»: во-первых, она обвинила их в разбитии голубой чашки, а во-вторых, у неё любовь с полярным лётчиком, а автор — явный аутсайдер. Что же они делают? Они собирают букеты и бросают их кому-нибудь. Вот едет старуха на подводе, она сначала думает, что в неё бросили что-то плохое, но потом, увидев, что это букет полевых цветов, она улыбнулась и бросила им три больших огурца, которые они обтёрли и положили в полевую сумку. Вот это наслаждение внезапной щедростью, сторож в «Чуке и Геке», который приносит зайца, или постоянно возникающие в школе крошечные чудеса, какие-то добрые и внезапные подарки суровых людей или просто перемигивание и улыбки людей, которые чувствуют свою обречённость, но в последний момент пытаются подать друг другу руку, — это очень у Гайдара живо». Понятно, что кто-то может назвать другие составляющие советского мифа. Но этот миф в любом случае, несомненно, был. И когда он начинал расходиться с действительностью, он еще сильнее акцентирует мечту, на которую все надеялись. Интересно, что все же мир мечты не может уйти из жизни человека, даже когда она противоречит действительности. И чем человек моложе, тем роль мечты для него важнее. Именно поэтому первые послереволюционные годы были наполнены мечтами, которые реализовывались в разные виды энергии, особенно в сфере искусства, которая сама по себе ориентирована на нестандартность и креативность. И здесь эти характеристики хорошо вписывались в мечту строительства нового мира. У Быкова есть и такое описание советского мифа/мира: «Ужасный мир, но всегда на страже кто-то прекрасный. Вот эта мерещившаяся в ней всем в детстве почему-то ночная огромная страна, в которой башнями одинокими сторожевыми высятся караульные вышки, но это не зэков охраняют, что вы, это охраняют границы. Это то, что Евгений Марголит так точно назвал тотальным психологическим прессингом 30-х, тотальным неврозом, который мог разрешиться только войной. Да, это было, но есть и какое-то ощущение надёжности от самолётов, летающих над этой ледяной равниной, отважных лётчиков, которые летят на полюс, всех этих поездов с красными звёздами, которые куда-то мчатся. И как хорошо чувствовать, что мы все оплетены этой сетью!». Это постоянное покорение разных вершин как закон жизни человека тоже был вписан в советскую мифологию. Все жили завтрашним днем, не обращая внимания на недостатки дня сегодняшнего. Но завтра почему-то никак не приближалось. Старели и умирали старые мечтатели, и на их место приходило новое поколение, которое ждали те же перспективы. Д.Быков также цитирует слова М. Розановой: «Советская власть делала много отвратительных дел, но говорила при этом удивительно правильные слова, которые воспитывали удивительно правильных людей». Это важная и значимая характеристика СССР. Пропаганда могла быть пропагандой, но при этом ее результаты оказывались на порядок лучше, чем это кажется из сегодняшнего дня. Частично это связано с тем, что при любой пропаганде — тоталитарной или демократической люди продолжают жить своей жизнью: расти интеллектуально и физически, влюбляться, заводить семью, то есть вести жизнь, параллельную любой религии или идеологии. Советская мечта была правильной. Например, на каждой первомайской открытке были слова абсолютно правильные слова — МИР. ТРУД. СЧАСТЬЕ. Это как олимпийский девиз — БЫСТРЕЕ. ВЫШЕ. СИЛЬНЕЕ. Но любую мечту не так легко реализовать. А может, в этом и состоит суть мечты — задавать такую планку, которая будет трудно достижимой. Когда и если мечты реализуются, они становятся ненужными. В разные исторические периоды мечты меняются. Период «оттепели» принес смену мечты советского человека, как, кстати, и период перестройки. Оттепель позволяла раскрывать человеческое, близкое, домашнее. С мирного варианта фронта людям разрешили вернуться домой. Даже западные идеологические противники вдруг стали не так страшны, как раньше, и как они станут страшны снова потом. Мы можем представить себе такой образ нашей истории, когда в комнате время от времени выключают свет, и тогда все тени вдруг становятся страшными. Но стоит включить свет, и все страхи проходят. Вот так и любая советская оттепель была периодом временного включения яркого света. Как у Шварца: «Когда-нибудь спросят: А что вы, собственно, можете предъявить? И никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу — большой и сердце — справедливым». И исходя из нашей теме в советское время именно связи могли помогать реализовывать частную мечту. Б. Окуджава, который сегодня рассматривается как одно из лиц оттепели пишет: «Россия никогда не уважала личность. Постепенно это появляется, конечно… вот я захожу в угловой магазин — и продавцы мне улыбаются. Откуда взяли? Из фильмов. А что касается шестидесятников — я вообще-то не очень хорошо понимаю это слово. «Шестидесятники». Я думаю, что это небольшая группа людей, чья общественно-полезная деятельность началась в пятидесятые годы. Интеллигенция. Интеллектуалы. Мыслящие люди. Люди, у которых был не протест против коммунизма вообще, а был протест против искажения этой замечательной идеи. И когда появился в Чехословакии социализм с человеческим лицом, все очень приветствовали. Это было замечательно. Мы не бросали бомб, не сидели на баррикадах. Нет. Ничего этого не было. Года два тому назад начали усиленно шестидесятников поливать помоями, говорить, что мы не сопротивлялись, что мы болтуны… Я думаю, что шестидесятников нужно судить по законам их времени. А не по сегодняшним законам. Это все равно, что Пушкина судить за то, что он был крепостником. Конечно, шестидесятничество внесло свою лепту в дух общества. Конечно. Оно научило людей, заставило задумываться, пусть не соглашаться с шестидесятниками, но задумываться. И я думаю, что во всем, что происходит сейчас, есть маленький, маленький элемент влияния шестидесятников. Конечно, есть. Мне хотелось бы так думать…» [8]. Многие десятилетия, которые жил СССР, имели разные периоды и затронули несколько поколений. Это была жизнь, которой жили все. Если сегодня главные описания того времени идут с помощью слова «тоталитарный», то тогда этого слова не было, поскольку это была жизнь, и другой жизни человеку не дают. Е. Марголит видит «слом» СССР намного раньше, чем это делают другие. Он пишет: ««Социалистический» — это время и пространство, где все это возникало, развивалось и умерло лет через 50 после возникновения. Отнюдь не с развалом СССР, а где-то в начале семидесятых годов, когда умер миф, который это питал. Вопрос — что он питал? Это коллективистский миф идеального общества. Он возник благодаря историческому катаклизму — революции — и создавался людьми, которые революции были всем обязаны. Поколением детей, которым было чуть за 20. Они были поражены тем диапазоном возможностей, что перед ними внезапно открылись, и выбором средств самореализации. Вот они выстраивали этот образ. Идеальный социализм действительно был воплощен в жизнь — в кинематографе. Вопрос в том, что он собой представлял? Помнишь, в «Конармии» у Бабеля маленький еврей Гедали объясняет: я тоже за Интернационал, «я хочу Интернационала добрых людей, я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории. Вот, душа, кушай, пожалуйста, имей от жизни свое удовольствие». Это признание равной ценности каждой человеческой жизни — абсолютно гуманистический идеал — легло в основу советского кино и его сюжетостроения. Отсюда революционный слом иерархии героев на протяжении всего существования советского кино. Отменяется деление на главных и второстепенных, вот чем поразительно наше кино от «Броненосца «Потемкина» до фильмов Алексея Германа» [9]. Кстати, первая оттепель для него это 33-34 год, когда возникли проблески либерализации: исчезли политотделы МТС, отменены карточки, вернулись многие бывшие оппозиционеры. Но в октябре 1934 убивают Кирова, и все заканчивается. Марголит говорит о модели идеального общества в советском кино: «Это модель державная, она воспроизводит модель государственного механизма, который превыше всего, где человек не более чем винтик и есть вождь, который стоит у руля. Именно [кино] делало человека исполняющим обязанности героя. Вот это ужасно, «когда страна прикажет быть героем, у нас героем становится любой». То есть «прикажет», а твой личный выбор здесь уже не нужен, немыслим, предосудителен» [9]. Марголит справедливо говорит, что мы все еще погружены и серьезно в советское прошлое, которое нас не хочет отпускать: «Думаю, он будет развиваться тогда, когда советская действительность станет наконец историческим прошлым, когда с ней перестанут сводить счеты. Мы никак не выберемся из советского периода, счеты с ним сводим, это уже бесстыдство в определенном смысле, которое является свидетельством нашей незрелости. Мы никак не можем вырасти, стать зрелыми по отношению к своему прошлому. Это еще одно из несчастий русской истории и одна из важнейших тем Кончаловского, незрелость народа, который всегда чувствует себя сыном матери-родины и вождя-отца» [9]. Правда, Марголит забывает о том, что у нас и не было другого прошлого. У нас нет выбора, чтобы сказать, что другое прошлое было лучше. Коллективная мечта в стабильном обществе удерживается с помощью разных медиа. В 19 веке — это был роман, в 20 — кино и песня, в 21 — телесериал. Кстати, отсюда роль в развале СССР, которую сыграли Битлз и даже Шарль Азнавур, поскольку они были чужим запретным плодом, которые легко побеждали советских конкурентов во времена отдыха. В официальном плане советская песня как проводник патриотизма не имела себе равных. Основные проводники идентичности, которые несут в себе для массового сознания нужные модели религии, идеологии, социального поведения можем объединить в следующую таблицу, куда добавим еще и интернет как позволяющий создавать новый тип идентичности вне национальных границ. Советский фильм и советская песня в формировании мечты сыграли большую роль, которую мы по сегодняшний день до конца не осознаем. Кстати, если мы перекладываем на визуальные коммуникации вместо вербальных создание мечты, мифов и героев, то у нас возникают другие возможности и иные ограничения. Герой теперь четко связан с конкретным физическим обликом. Чапаев теперь может быть только таким и никаким другим он быть не может. Т. Дашкова раскрывает идеологические основы советской кинокомедии: «К середине 1930-х годов самым значимым жанром советского кинематографа стала кинокомедия. Был взят курс на производство массовых фильмов «легкого жанра» и выдвинут лозунг «Поучать развлекая». Предполагалось, что именно комедии — а лучше музыкальные комедии о «советском настоящем» — будут воспроизводить и транслировать в массы нормы и ценности новой советской культуры. Среди этих ценностей, наряду с пропагандой благотворной роли коллективного труда, должны были показываться и новые отношения между мужчиной и женщиной. Причем в ситуации активного утверждения равенства полов роль основных пропагандистов нового социального порядка должны были взять на себя именно женщины — главные героини советских кинокомедий. Их внешняя привлекательность и трудовая активность должны были придать дополнительную ценность транслируемым идеям и моделям поведения» [10]. И еще: «Советская специфика в кинокомедиях возникает за счет того, что на традиционную любовную линию накладывается сюжет трудового становления: фильм строится как постепенное перекодирование любовной линии — в трудовую. (Заметим, что многие из указанных здесь и далее особенностей можно обнаружить и в других, некомедийных фильмах сталинского времени). В рамках сюжета развитие любовных отношений происходит параллельно с повышением социального статуса героев. Например, в начале фильма «Светлый путь» героиня Любови Орловой работает прислугой в богатом доме, а герой Евгения Самойлова — инженером: налицо статусное несоответствие. По ходу сюжета героиня проходит все стадии социального становления: работница — передовичка — стахановка — орденоносец — и к финалу даже превосходит своего избранника по статусу. Отныне они достойны друг друга: они встречаются на ВДНХ, в знаковом месте советского кинематографа, и застывают со счастливыми лицами на фоне «Рабочего и колхозницы»» Кстати, Советский Союз имел достаточно распространенный в кинообраз нехорошего бюрократа. Это немного удивительно для командно-административной системы, которую построили. Вот негативного образа коммуниста, как мне кажется, не было, а бюрократ был. В другой своей работе Дашкова подчеркивает: «Я больше всего занимаюсь кинематографом 30-х годов, и могу вам сказать, что повседневная жизнь и бытовые практики в кинематографе этих годов представлены очень скудно — очень мало показывается вещей, связанных в повседневной жизнью. Очень много показывается работы. Очень много показывается коллективного досуга. Любовные отношения тоже коллективный характер носят. Это обычно сидение на лавочке или гуляния в парке культуры. Эта частная жизнь максимально сведена на нет в советском кинематографе 30-х, это продолжается вплоть до смерти Сталина» [11] Советский Союз оказался реально разорванным между коллективной и личной мечтой. Поскольку они, как оказалось слабо уживались вместе, приходилось применять жесткие и мягкие методы по введению коллективной мечты средствами искусства. Такой была прямая и косвенная роль публицистики в разных сферах — кино, литературе, искусстве. Людей нельзя было загонять смотреть, читать, слушать, поскольку эти сферы в отличие от идеологической лекции имели коммерческую составляющую. На плохой фильм люди не шли, он мог найти свое место только на телеэкране. Ю. Сапрыкин делает важное замечание по поводу советской повседневности: «Поздний Советский Союз — это время, когда по типу потребления люди все больше оказываются в какой-то, что ли, буржуазной парадигме. У людей оказывается собственное жилье, свободное время. Эпоха ударного труда, лишений, связанных с коллективизацией, войной, послевоенным временем, сменяется относительной стабильностью. Труд, который поглощает все время и все силы человека, во многих случаях сменяется восьмичасовым, не очень обременительным рабочим днем на производстве или в каком-нибудь проектном, научно-исследовательском учреждении. Это время и это частное пространство, которое у людей появляется, становится все более важно заполнить предметами, вещами, бытовыми удобствами. Но планово-распределительная экономика совершенно не заточена под производство товаров «народного потребления», как это тогда называлось, — для нее это какой-то побочный продукт больших, военных, сырьевых производств. Возникает конфликт, на стыке которого рождается совершенно особое отношение к вещам, о котором людям, его не заставшим, наверное, слышать все более и более дико» [Там же] Кино оттепели впервые включает в свой киноязык повседневность, до этого не имевшую право появиться на экране. Об этом пишет Т. Дашкова: «Конструирование «реальности» начинает осуществляться не только на визуальном, но и на вербальном уровне: в «оттепельных» фильмах звуковое пространство организуется при помощи введения в звуковую дорожку фильма городских шумов, нечетких обрывков разговоров, сменяющих друг друга фрагментов радиопередач (наиболее наглядный пример — начало к/ф «Июльский дождь»). Но, безусловно, самым ощутимым изменением в киноязыке оттепельных фильмов является репрезентация повседневности: «реальность» конструируется за счет намеренного показа бытовых деталей и повседневных практик. Прежде всего это касается появления на экране элементов «неприкрашенной жизни»: бедных и неухоженных коммунальных квартир (например, к/ф «Когда деревья были большими»), обветшалых деревенских домов и бытовых построек («Тугой узел», «Председатель»), времянок и вагончиков сезонных рабочих или строителей («История Аси Клячиной…», «Строится мост»). Столь же непарадно выглядят и персонажи, действующие в этих неприглядных интерьерах: уставшие, небритые, неопрятные, часто плохо одетые, — причем потрепанный вид и хмурый взгляд отныне могут принадлежать и положительному персонажу» [12]. Кстати, оттепель еще не знала дня победы как парадного праздника, которым Россия сейчас пытается закрыть бреши идеологии. Этот праздник как обязательный официоз пришел вместе с Леонидом Брежневым в 1965 г. Всеобщая дефицитность приводила к особому, можно сказать «благоговейному», отношению к вещам. Их надо было доставать, для чего человек должен был иметь еще один круг связей, замыкавшийся в конечном счете на работниках торговли. Западные пластинки и наши пластинки с западной музыкой, а сюда попадали даже югославы, тоже были страшным дефицитом. В музыке труднее найти идеологичность, она не требует перевода, поэтому вхождение западной музыки было другим, чем вхождение текстов. Хорошо контролируется то, что может быть просто отконтролировано. Л. Брусиловская характеризует эту музыкальную интервенцию следующим образом: «Была еще одна область искусства, которую можно смело назвать и областью жизни; по степени воздействия на умы и поведение молодежи она не уступала кино и имела такое же, «трофейное» происхождение. Речь идет о классическом американском джазе, проникшем в СССР через трофейные радиоприемники и ставшем для многих из поколения шестидесятников чем-то вроде религии. В сознании прозападно настроенной послевоенной молодежи джаз занял такое значительное место, что к нему в партийно-советских и комсомольских органах отнеслись, как к стихийному бедствию. Американский джаз проник в СССР в конце 40-х годов через радиостанцию «Голос Америки», которая каждую ночь передавала специальную музыкальную программу «Час джаза». Множество молодых людей – обладателей трофейных немецких, японских и иных радиоприемников – переписывали мелодии на допотопные магнитофоны, чтобы затем размножить их на старых рентгеновских пленках (в виде самодельных гибких пластинок). Возник новый вид подпольного бизнеса – «джаз на костях» (или «джаз на ребрах»), а с ним и новый тип своеобразного музыкального «всезнайки», который, не выезжая из родного Ленинграда или Москвы, мог так обстоятельно рассказать о событиях, произошедших в мире джаза за последнюю неделю, словно сам присутствовал на концерте Диззи Гиллеспи или Чарли Паркера где-нибудь в Гринвич-виллидже…» [13]. В том числе и по этой причине ресурсы вкладывались и внимание уделялось советской песне. Советская песня была мощной виртуальной защитой, выстроенной вокруг СССР и его идеологии. Она снова выступала в роли метапропаганды, поскольку обладала характеристиками косвенного,а не прямого воздействия: афористичностью, развлекательностью, массовостью, эмоциональностью. Песня позволяет работать как на официальном завышающем ситуацию уровне, так и на неофициальном, приближенном к человеку, на уровне рациональном, но и на уровне эмоциональном. Любое торжество использовало советские песни. У С. Кургиняна есть интересное сопоставление Пахмутовой и Высоцкого: «Если сравнивать Высоцкого с Пахмутовой, то нельзя не признать — у Высоцкого дух борьбы довлеет над остальным. А у Пахмутовой всё совсем по-другому. Принимаю все оговорки по поводу эволюции Высоцкого. Но не могу отделаться от мысли о том, что и проблематичный Высоцкий, и еще более проблематичный Цой рано ушли из жизни еще и потому, что кому-то надо было изгнать дух войны из советского общества, за советскость которого вот-вот надо было начать воевать, подключаясь к каким-то генераторам смыслов. Пусть даже и таким неоднозначным, как вышеназванные. Кому-то надо было, чтобы этих генераторов духовно-воинских смыслов в советской культуре вообще не было. Ну так их и не стало! Это было не так трудно сделать. Пара точечных изъятий — и всё оказывается лишено этого духа начисто» [14]. Но это в некотором роде типичное наблюдение над другим — над инструментарием стабилизации и дестабилизации. Совершенно естественно, что любое государство, будь оно демократическим или тоталитарным, будет работать на стабилизацию всеми имеющимися у него методами. А их у него достаточно много. Это и образование, это и литература, и искусство, это наука — на одном полюсе, а на другом спецслужбы, идеологи и журналисты. К . Кинчев из группы «Алиса» говорит: «Участником развала СССР я себя признаю. А вот то, что я делал это осмысленно и с желанием революционера — нет. Мы жили стихийно, и наш образ жизни не вписывался в образ жизни строителей коммунизма. […] Мы были обречены на то, что имеем сейчас. Хотя есть определенный прецедент с Китаем, который достаточно ровно миновал переход от тотально упертого коммунизма к обществу какого-то другого вида. Но там психология у людей другая, для нас это невозможно» [15]. Популярные песни несут в себе несколько пластов содержания. Вот попытка интерпретации хита группы Queen: Судя только по тексту песни, ее лирический герой поет про невыносимые любовные отношения («Я не могу вынести то, как ты меня любишь» / «Я хочу освободиться от твоей лжи»), от которых он хочет избавиться, но не может. Мнение некоторых фанатов изменилось после выхода клипа — в нем Меркьюри и остальные участники Queen предстают в женских париках и платьях. Музыкальное видео хорошо приняли в Великобритании, а вот в США телеканал MTV отказался его транслировать: консервативные американцы могли не понять мужчин в колготках, поющих «я хочу освободиться». Благодаря клипу (а также слухам о нестандартной сексуальной ориентации Меркьюри) песня стала очень популярной в ЛГБТ-сообществе, представители которого увидели в ней призыв или желание совершить каминг-аут. Хотя, по словам барабанщика Роджера Тейлора, музыканты просто решили повеселиться и развеять образ напыщенных рокеров, авторов пафосных композиций Bohemian Rhapsody и We Are the Champions. Они решили переодеться в персонажей популярного в Великобритании ситкома «Улица Коронации». «Группа снимала серьезные, эпические клипы до этого, и теперь хотела немного пошутить и показать, что может смеяться над собой», — объяснял Тейлор. В США это телешоу не было настолько известно, поэтому клип с Меркьюри в обтягивающей юбке американцы восприняли как гимн трансвестизму» [16]. Интерпретационная составляющая песни тоже важна, поскольку в послереволюционное время события происходили столь стремительно, что следовало менять не только информацию тактического уровня, что делает газета, но и стратегического — знания, что также менялось с достаточной частотой, что ярче всех описал Оруэлл, а примеры дала советская действительность, когда даже из энциклопедии приходилось вырывать страницы и сдавать их под расписку. Песня тоже была таким промежуточным звеном тактически-информационного порядка. Например, первый комсомол в качестве своего образца имел Троцкого: «Среди комсомольской молодежи Троцкий был невероятно популярен. Из Гражданской войны он вышел в ореоле победителя, создал Красную армию, разгромил контрреволюцию, чем спас молодую республику Советов. В отличие от других героев Гражданской войны, таких как Буденный или Ворошилов, Троцкий был близким соратником Ленина, видным теоретиком коммунизма, романтиком и страстным оратором. И он был евреем, а в руководстве комсомола евреи тогда преобладали. Нетрудно понять, почему именно Троцкий стал примером для подражания молодежи, которая ждала полнокровной духовной и политической жизни. На школьных тетрадках печатали его портрет и фразу: «Грызите молодыми зубами гранит науки». Поэт Александр Безыменский писал: «Я грудь распахну по-матросски и крикну: “Да здравствует Троцкий!”». «Молодежь — вернейший барометр партии — резче всего реагирует на партийный бюрократизм, — считал Троцкий. — Секретарскому бюрократизму должен быть положен предел… Демократия должна вступить в свои права, без нее грозит окостенение и вырождение». На V съезде комсомола Троцкого приветствовали стоя, а на пленуме ЦК РКСМ по случаю пятилетия организации под восторженные крики «Ура!» ему присвоили звание почетного комсомольца» [17]. Когда комсомол становится под знамена Сталина, то естественно это потребовало смены всего. Такие смены «правды» ведут к определенной шизофрении массового сознания, когда вчерашние знания уже не знания, а ложь, к тому же запрещенная для упоминания. Патриотизм естественным образом поднимает наверх успехи, пряча не всегда приятные характеристики, которые с ними связаны. Так, например, на стороне успеха создания атомной бомбы был И. Курчатов но не было тех, кто сделал львиную долю этой работы совсем другими методами. Под ними мы имеем в виду научно-техническую разведку, о чем заговорили на десятилетия позднее: «Удостоенные звания Героев России в 1996 году советские «атомные» разведчики В.Б. Барковский, Л.Р. Квасников, А.С. Феклисов, А.А. Яцков, а также Морис и Леонтина Коэны работали со своими агентами с 1943 по 1950 год. Результаты их работы помогли советским ученым избежать ошибок в поисках правильных путей в работе, сократить время создания собственного ядерного оружия на 5–8 лет, а также сэкономить огромные материальные ресурсы. В нашей стране эти сведения долгое время оставались строго охраняемым секретом. И только 8 декабря 1992 года в газете «Известия» академик Ю.Б. Харитон открыто признал: «Первый советский атомный заряд изготовлен по американскому образцу с помощью подробных сведений, полученных от Клауса Фукса и других агентов»» [18]. И все равно движение вперед было существенным. СССР — это как бы конструирование страны, при котором были правильные и неправильные решения, а некоторые вообще смертельно опасные. И поскольку на идеологию никто особо не покушался, диссиденты концентрировались на этике, невыполнение советских законах, то квази-идеологией уже в брежневский период стали литература, кино, искусство, где выискивались намеки и следовали наказания. Но наказание высылки за границу или, наоборот, запрета на поездки не идет ни в какое сравнение с тюремными сроками сталинского времени. Сегодня в устах Ф. Бобкова, например, все это выглядит достаточно мило, но система действительно держалась на жесткости. Вот для примера изложение интервью Бобкова на телеканале «Дождь»: «Разговоры об эмиграции Бродского и Солженицына, ссылка Сахарова, богатая тюремная история советской литературы. Те вещи, которые считаются общеизвестными, в устах Бобкова превращались в результат закона сохранения энергии: Бродский сам уехал (был бы талантливым поэтом — ужился бы и в СССР), Сахарова не сослали, а спасли от прозябания в американском посольстве — там к тому времени уже сидели несколько человек “помельче”. Солженицын, наконец, дрянь, а не писатель, хорошо, что уехал. С остальными-то “сидели, говорили, хорошо было”. С Сахаровым тем же — много “болтали о том, о сем”. Во всех острых вопросах Бобков уходил в отказ, мол, давно это было, а в остальном придерживался партийной линии. Вот, у Владимира Путина есть “линия, которую стоит поддерживать”. Отказывая в таланте Бродскому и Солженицыну, Бобков немного напрягся — трость ритмично застучала по столу, — а потом неожиданно расслабился и начал рассказывать, какие хорошие у него были отношения с Мстиславом Ростроповичем и Галиной Вишневской (до их эмиграции, разумеется, потом уже начались трудности). Даже улыбнулся — только маятник продолжил отчетливо отбивать невидимые секунды» [19]. С точки зрения Ф. Бобкова совершенно естественно представлять себя спасителем отечества, так что в этом нет ничего удивительного. Но на него, несомненно, по-другому посмотрят диссиденты, начиная, например, с С. Глузмана. Но и, по сути, именно КГБ удерживало СССР от развала, когда же пришла иная команда, система рухнула. Гипотетически можно себе представить, что подталкиваемая экономическими причинами, как страны, так и меркантильными интересами многих руководителей, желавших получить в свои руки и своих детей то, чем руководили, система могла рухнуть раньше. Но судя по сегодняшним результатам, особых различий бы не было. Власть и деньги все равно перехватили бы те, кто и так стоял рядом с ними, только управляя более скрытно и без права на перекачку государственной собственности в личную. В области литературы, кино и искусства, а также науки, Советский Союз несмотря на сложности все равно показывал хорошие результаты. И, возможно, из-за этих результатов КГБ не столько боролось с известным лицами в этой сфере, сколько пыталось перетащить их временно (в конкретных текстах, постановках, фильмах) на свою сторону. И это было определенным приемом выпускания пара, позволявшим системе выглядеть не только плохой, но иногда и вполне приличной в глазах и своего населения и Запада. Так что в стране все время существовало два взгляда на все: «свой» и «чужой». Такой разрешенности не было в сталинское время, когда все мечты и надежды должны были быть одинаковыми. Все должны были строить коллективное счастье, личное счастье при этом оставалось факультативным. Хотя несемейному человеку было трудно поехать даже в соцстрану, а парткомы разбирались только в разводах. При этом Д. Быков парадоксально заявляет: «Мне кажется, что поколение, выросшее при Сталине, в эпоху террора, было блистательное поколение. Я много раз об этом говорил. Я думал всегда об этом парадоксе. Почему страшное время террора породило гениальное поколение сверхлюдей – и Нагибина, Галича, Когана, многих погибших, героев «Июня», условно говоря. А поколение 70-х, таких интеллектуально свободных, породило такую, опять же, жидкую слякоть, которая и проворонила все завоевания свободы. Потому что важен, еще раз говорю, не вектор, а масштаб, важна цельность. Вот время Сталина было эстетически цельным – это была полноценная мерзость. Время Путина сейчас отковалось тоже в абсолютную эстетическую цельность, с 2014 года это уже беспросветный совершенно мрак. И в этом мраке отковываются совершенно выдающиеся личности, именно из духа противоречия. Понимаете, время вялое, дряблое, половинчатое отковывает половинчатых людей. А у нас в эстетической цельности нынешней вырастают люди настоящие. И я их много вижу, их будет еще больше» [20]. Есть эстетика революции и эстетика застоя. Но важным вопросом остается, сколько людей будут исповедовать ту или другую в данный период времени, поэтому столь важны как процессы мобилизации населения, так и процессы его демобилизации. Эстетика революции приходила к кратковременной власти в Париже, Праге и Пекине. Но их заглушили военные марши. Именно поэтому столь важны министры обороны, по крайней мере в соцстранах. Маршала Жукова снимали в 1957 г. В том числе и за слова, что танки пойдут, только когда он скажет (и – туда, куда он укажет). «Оказывается, – возмущался Анастас Микоян, – танки пойдут не тогда, когда ЦК скажет, а когда скажет министр обороны! … Такое заявление может сделать только человек, который считает, что нет никакой Коммунистической партии в Советском Союзе… Это делают в Латинской Америке, в странах, где коммунистическая партия в подполье, а не у власти, где всякие хунты-мунты!» (цит. по [21]). Как видим, А. Микоян не зря пережил всех генсеков… Сегодня постсоветское пространство проходит очередной этап трансформации, который каждый раз состоит в подлаживании под очередную власть и ее модель мира. Возможно, эта модель мира не так и плоха, но что-то она часто меняется с каждым новым президентом. Обычную модель советской литературы и медиа можем описать словами А. Гладилина: «Нам запрещалось описывать жизнь такой, какая она есть, и предписывалось писать о том, какой она должна быть. И называли это соцреализмом» (цит. по [22]). Все это набор идеальных картинок, которые должны описывать действительность, но это удается не всегда. Они скорее не описывают, а программируют нужный вариант действительности, осуществляя свой прессинг на массовое сознание. Даже эти слова припева советской песни, которую исполнял еще Л. Утесов, демонстрируют ее статус: «Нам песня строить и жить помогает, Она, как друг, и зовет, и ведет, И тот, кто с песней по жизни шагает, Тот никогда и нигде не пропадет«. Просто в брежневский период произошел частичный переход на западную поп-культуру, когда сначала была реакцию только на музыку без понимания слов, а потом и слова стали понятны. И все это затем окончательно оформилось в перестройку при переходе на западный вариант политики и культуры. Молодежь же душой и своими мечтами была уже на Западе, осталось только подключить к ней и старшее поколение, что и сделала перестройка. Ю. Поляков вспоминает о своей повести «ЧП районного масштаба» и фильме по ней, напоминая нам о «погромном» характере перестройки: «Фильм выпустили в 1988 году. В Госкино его приняли со сдержанной доброжелательностью. Чёрный миф о советской власти начали формировать уже тогда. Зачем? Стало ясно позже… Давала советская власть поводы для жёсткой критики? Давала. Заслуживала она уничтожения? Нет, не заслуживала, её можно было реформировать, приспособив к новым целям. Но решение приступить к ликвидации уже приняли. И мастера культуры – кто сознательно, кто невольно, кто по наивности – стали работать на этот проект. Автор этих строк не исключение. Некоторое время лента шла на «закрытых экранах», что только придало ей скандальной остроты. Потом выплеснулась в кинотеатры, вызвав ажиотаж, шум, похвалы, но в итоге – полузабвение, в котором утонули почти все громкие премьеры и дебюты периода гласности. Кстати сказать, фильму «ЧП районного масштаба» в этом юбилейном для комсомола году исполнилось 30 лет. Годовщину не заметили. Фильм иногда показывают по телевизору, но знаковой лентой поздней советской эпохи, как «Москва слезам не верит», «Мы из джаза» или «Маленькая Вера», он не стал, оказавшись лишь яркой страницей перестроечного самопогрома» [23]. И это уже далекая история, у которой никогда не будет сослагательного наклонения. Но сегодня оказалось, что можно делать для спокойствия населения как бы миниоттепели, применяя для этого временные отключения от пропаганды. Именно так предстает фильм о Галиче на российском ТВ: «Очень достойный фильм о Галиче, изгнанном из СССР советской властью и, с большой долей вероятности, ею же и убитом в Париже, показали прямо на Первом канале. И там же — трансляцию вечера его памяти. Все это очень неожиданно потому, что Галич выглядит чуть ли не как прямой обличитель именно сегодняшней России. Он, по нынешним российским меркам, чистейшая «пятая колонна»» [24]. Это такое временное замещение коллективной мечты, продуцируемой новостными программами телевидения, на более приближенную человеку. Мечта греет и лелеет, она не носит агрессивного характера, что отличает новости. Д. Губин обращает внимание на интересную характеристику современного человека — его реальное двоемыслие, которого раньше не было: «Важная черта HP (Homo putinus’а — Г.П.) — двоемыслие, допущенное в дом (в СССР, напомню, оно оставлялось за порогом). Это даже не двое-, а много- и разномыслие: синкретизм, механическое объединение взаимоисключающего. В голове тот же винегрет, что и в пейзаже за окном, где памятник Ленину повернут лицом к православному новоделу, а в героях разом Николай II и Сталин. НР одновременно проклинает «Гейропу», ездит на немецком автомобиле и вздыхает, что таких дорог, как в Европе, в России никогда не будет — хотя, конечно, мы величайшая в мире страна. Он знает, что РПЦ выродилась в КПСС, но зовет священника освящать офис; он не прочел и десяти страниц из Нового завета, но при этом уверен, что русский обязан быть православным» [25]. Советский человек всегда жил в мире надежд. Он не боролся с советским государством, даже когда не любил его, понимая бессмысленность этой борьбы. Но он продолжал жить возможной нормальной жизнью, как бы сегодня не хотят перевести всех того времени в мученические раздумья антикоммунистического толка. Перестройка на какое-то время выровняла надежды и реальность, но потом мечта вновь поднялась на недосягаемую высоту, хотя, казалось бы, все вокруг коренным образом поменялось. Литература
https://ms.detector.media/trends/1411978127/kak_informatsionnye_tekhnologii_atakuyut_ mentalnoe_prostranstvo_chelovechestva/
Как информационные технологии атакуют ментальное пространство человечества
На наших глазах произошло самое настоящее индустриальное освоение ментального мира современного человека. Это освоение «ментальной целины» позволяет сегодня снимать урожай в бизнесе и политике. Мы живем в мире своих и чужих решений. Наша модель мира или ментальная модель конкретной ситуации заставляет нас принимать те или иные решения. Однако у Хэрриса, работавшего в компании Google над проблемами этики, есть важное высказывание (его сайт — www.tristanharris.com): «Все наши мозги могут быть взломаны. Наш выбор не является таким свободным, как это представляется». То есть сегодняшние технологии подняли влияние, а значит и управление массовым сознанием на небывалую высоту. Этот уровень Хэррис описывает так: «Технологии управляют тем, о чем два миллиарда людей думают каждый день и во что они верят. Вероятно, это самый большой источник влияния мыслями двух миллиардов людей, которые когда-либо были созданы. Религии и правительства не имеют такого влияния над ежедневными мыслями людей. Но есть технологические компании [Apple, Google, Facebook, YouTube, Snapchat, Instagram. — Г. П.], которые обладают такой системой, над которой, если честно, у них нет контроля, с новостными потоками, рекомендованными видео и всем, что они выставят перед вами, управляющим тем, что люди делают со своим временем и на что они смотрят». Окружающие нас технологии, названные информационными, стали настолько привычны, что нам трудно представить себе время, когда их не было. Более того, мы не замечаем некоторых негативов, которые пришли с ними, поскольку поглощены исключительно позитивами. Одно из главных произошедших изменений — это время, которое люди проводят перед экранами — телевизор, видеоигра, компьютер, мобильное устройство. Сегодня, как считается, эта цифра достигает восьми часов в день. Экран порождает не только потерю критического мышления, но и хронический стресс. Телевизионный триллер держит нас в напряжении, не отпуская. Один из издателей когда-то объяснил многочисленность детективов и триллеров в западной книжной индустрии и малую долю их в постсоветском пространстве тем, что у них слишком спокойная жизнь, которую надо взбадривать, а у нас сама жизнь полна приключений, так что мы не нуждаемся в дополнительных стимуляторах. Но это наблюдение можно продолжить тем, что мы все равно дополнительно вливаем в себя тревожность и страхи, так как тоже не отрываемся от западной продукции. Еще один новый феномен, который возникает при работе с экраном — временная задержка дыхания. Ей способствует и неудобное положения сидя, не дающее нам нормального диафрагмального дыхания. Мы задерживаем дыхание в эмоции ожидания, жесткого момента в видеоигре, при чтении электронной почты. Мы забываем выдохнуть, а чем больше дышишь, тем меньше стресс. Задержка дыхания, например, во время ответа на имейл, изменяет баланс кислорода, CO2 и окиси азота. А окись азота используется в иммунной системе, чтобы бороться с вирусными, бактериальными и паразитическими инфекциями и опухолями, она передает сообщения между нервными клетками, связана с процессами обучения и запоминания, сна и ощущения боли. Суммарно ученые говорят об окиси азота так: «Судьба человека определяется его поведением и характером, на которые, в свою очередь, влияет состояние его души и тела. Значит, судьба человека в некотором смысле связана с окисью азота». Даже незначительные чисто физические, а не информационные изменения вокруг нас не так просты по своим последствиям, как нам представляется. Например, изменения климата, которые мы наблюдаем, несут с собой определенные ментальные отклонения и рост числа самоубийств. Потепление на 1 градус за пять лет дает двухпроцентное увеличение психических заболеваний. 1 градус потепления несет за собой 0,68 % увеличение уровня самоубийств в США. Соцмедиа приписали даже боязнь заводить детей у женщин: «Предполагается, что онлайновые пугающие рассказы вызывают токофобию — страх рожать, который повлиял оценочно на 14 % женщин, хотя могут воздействовать еще и другие факторы». Исследованию подверглось даже воздействие лежащих рядом смартфонов. Суть в том, что смартфоны так интегрированы в жизнь человека, что они закладывают основы для автоматического внимания. На сигналы своего телефон люди отвечают так, как на звуки своего имени. Смартфоны перенаправляют наше внимание от фокальной задачи на поведение, связанное с ними. Смартфоны перераспределяют наши ресурсы внимания от фокальной задачи на себя. Американский психолог Твендж (ее сайт — www.jeantwenge.com) отследила нехорошие изменения в самочувствии детей, связав их с появлением смартфонов. Она говорит в интервью: «Одиночество и депрессивные симптомы стали расти, в то время как счастье и удовлетворенность жизнью начали падать. Еще одной особенностью, которую я реально отметила, стало ускоренное уменьшение встреч друзей в живую. Это абсолютно ошеломляет — я никогда ничего подобного не видела. Я стала интересоваться, что такое происходит?». Кстати, она напоминает здесь известный факт, что многие технически ориентированные люди в Силиконовой долине ограничивают пребывание своих детей у экранов, что говорит о том, что они прекрасно все знают. В своей статье исследовательница говорит, что уже 22 года изучает межпоколенческие различия, но точкой изменений стал 2012 г., когда число владельцев смартфонов перевалило через 50 %. Новое поколение имеет больше времени на досуг. Они сидят в своих комнатах, одни и часто в разочаровании. Еще один фактор, на который она обращает внимание, это как бы отложенное взросление. По ряду типов поведения (выпивка, свидание, время без надзора) сегодняшние 18-летние ведут себя, как 15-летние раньше, 15-летние — как 13-летние. Сегодняшнее детство тянется до университета. Современные подростки не хотят взрослеть, беря на себя ответственность. Уже в школьные годы они не отходят от экранов, поскольку родители оставляют их дома, чтобы они учились, так как информационная экономика ценит знания. Однако профессор Твендж приходит к такому выводу: «Подростки, которые проводят больше времени, чем в среднем, у экрана, вероятнее будут несчастливы, а те, кто проводят больше времени, чем в среднем, за не-экранной деятельностью, более вероятно будут счастливее». То есть депрессия напрямую связана с экраном. И это влияние соцсетей, хотя Фейсбук провозглашает, что он соединяет нас с друзьями, однако в результате этого «объединения» перед нами самое одинокое поколение в истории. В отношении депрессии возникает и такое предположение, высказанное Брайеном Примаком, директором Центра исследований медиа, технологий и здоровья: «Вполне возможно и то, что люди с уже имеющимися депрессивными симптомами начинают больше пользоваться социальными медиа, поскольку, вероятно, они не имеют в себе энергии, чтобы вступать во множество прямых социальных отношений» (цит. по работе: Lewis K. Heavy social media users 'trapped in endless cycle of depression'). Профессор Оппенгеймер объясняет ситуацию с вниманием следующим образом: «Привлекающие объекты забирают внимание, требуется ментальная энергия для фокусировки вашего внимания, если рядом желаемый объект. Положите шоколадное пирожное рядом с человеком, сидящим на диете, пачку сигарет на столе возле курящего или супермодель в комнате с кем бы то ни было, вы увидите, что всем им будет сложно заниматься своими делами. Мы знаем, что мобильные телефоны очень желаемы, многие люди привязаны к своим телефонам, так что нет ничего удивительного в том, что нахождение их в пределах видимости будут создавать утечку ментальных ресурсов» (цит. по работе: Meyer R. Your Smartphone Reduces Your Brainpower, Even If It's Just Sitting There). Такая же проблема победы над нашим вниманием прослеживается и в случае социальных сетей. Шон Паркер, инвестор, который первым увидел возможности Фейсбука и был его президентом, в своем видеоинтервью акцентирует ту опасность, которая идет вместе с социальными сетями.
Создателем «лайков» был тоже вполне конкретный человек Джастин Розенстейн, о котором сегодня пишут так: «В 2007 г. Розенстейн был в составе малой группы сотрудников Фейсбука, которые решили создать путь наименьшего сопротивления — единственный клик — для того, чтобы "посылать малые биты позитивности" по платформе. Фейсбуковский "лайк" был, по словам Розенстейна, "дико" успешным: зацепление взлетело, поскольку люди наслаждались кратковременной популярностью, получаемой от получения или дачи социальной поддержки, а в это время Фейсбук собирал ценную информацию о предпочтениях пользователей, которую можно было продать рекламистам. Эту идею вскоре скопировал Твиттер с его лайками в виде сердечка (до этого звездочки), Инстаграм и бесчисленное число других приложений и вебсайтов». То есть на наших глазах произошло самое настоящее индустриальное освоение ментального мира современного человека. Это освоение «ментальной целины» позволяет сегодня снимать урожай в бизнесе и политике. Причем на освоение этой «целины» брошены и большие деньги, и большие умы. Розенстейн, кстати, говорит и такое: «Одной из причин того, что мы должны говорить об этом сейчас, является то, что мы, вероятно, последнее поколение, которое помнит предыдущую жизнь». Видимо, поэтому многие создатели соцсетей из Силиконовой долины, включая Розенстейна, ушли из соцсетей. Более того, серия статей была посвящена тому, что в Силиконовой долине все сошлись на мнении, что время, проводимое у экрана, вредно для детей. Поэтому там няни отвечают за то, чтобы телефоны, компьютеры и телевизоры были все время вне досягаемости детей. Это паника, поскольку в некоторые контракты с нянями даже вписывается подобного рода запрет даже для нянь. Няни не имеют права в присутствии ребенка пользоваться никаким экраном. В результате образовывается как бы обратный тип зависимости. Дети из семей с низким доходом проводят перед экраном в среднем восемь часов и семь минут в день в развлечениях, в то же время в высокооплачиваемых семьях это детское время у экрана составляет пять часов и сорок две минуты в целом по стране. Вчерашнее благо превратилось в сегодняшнее зло. Понятно, что обойтись без экрана уже никому не удастся. Но задача родителей состоит в том, чтобы максимально уменьшить это время. Нир Эяль, автор книги «На крючке. Как создавать продукты, формирующие привычки» (Москва, 2017), выделяет внешние и внутренние триггеры:
Бизнес естественным образом нацелен на деньги, и куча психологов помогают ему в достижении его целей. Кстати, социальные платформы все время критикует с той точки зрения, что не могут технически ориентированные изобретатели создать нечто, что обойдется без провалов с социальной точки зрения. Они создали идеальный финансовый механизм, живущий за счет пользовательской информации, но в нем оказалось множество просчетов с точки зрения общества и государства. В качестве внутренних триггеров Эяля могут выступать ощущения одиночества, скуки, разочарования, замешательства и нерешительности, из которых как бы вырастает неосознаваемое желание подавить негативные ощущения. Человек все делает так, как было задумано дизайнером, в этом нет никакой случайности. Это импульс проверить электронную почту, посетить на пару минут YouTube, Facebook или Twitter, а потом повторить все это через час. Примак говорит о депрессии от Фейсбука: «Люди, использующие множество социальных медиа, могут ощущать, что они не живут так, как в идеализированных портретах жизни, которые другие представляют в своих профилях» (цит. по работе: Lewis K. Heavy social media users 'trapped in endless cycle of depression'). Сегодня такой же тип депрессии порождает Инстаграм, но в этом случае он уже касается внешности. С другой стороны, все это разнообразные варианты социального давления, от которого человеку трудно уклониться. Он стремится в свою зону комфорта, где его поведение, мысли, внешность не будут выделяться. Он во всем хочет походить на кого-то, кто является для него примером. Все его лайки в Фейсбуке — это попытка перенаправить хоть частицу потока социального внимания на себя. Новым ментальным инструментарием стало использование этой личной информации пользователей, например, в Фейсбуке для создания индивидуальных психологических портретов, что получило в последнее время обозначение как психологический таргетинг вместо старого микротаргетинга. Здесь движение осуществляется по прогнозируемым реакциям человека, точнее, группы людей с одинаковыми характеристиками. Сходный инструментарий обнаружен также в YouTube, который также является онлайновым новостным источником для молодежи. В США по данным центра Пью им пользуются 73 % взрослых и 94 % молодежи в возрасте от 18 до 24 лет. Его бизнес-модель позволяет усиливать и пропагандировать экстремизм. YouTube получил название альтернативной сети влияния. Как отмечают исследователи: «YouTube монетизирует влияние для каждого, независимо от того, насколько опасными являются их системы представлений. Платформа и ее материнская компания разрешают расистский, мизогинистский и оскорбляющий контент оставлять в онлайне, а во многих случаях порождать рекламный доход, если там нет явных репутационных угроз». Исследователи констатируют, что использование соцмедиа для пропаганды движется быстрее, чем возрастание количества киберполицейских. Например, в прошлом году боты использовали 38 стран, в то время как в позапрошлом только 17. Уже освоены для проведения кампаний WhatsApp с полутора миллиардами пользователей и Twitter. Идет подготовка к обеспечению кибербезопасности олимпийских игр в Токио в 2020 г. Возникла информационно опасная среда, от которой можно ожидать множество неожиданностей. Психологический таргетинг тоже уже остается позади. Сегодня появился еще один подход анализа такого рода. В исследовании были выделены семь сегментов («племен») американцев, различимых по их базовым представлениям. То есть на базе ментального мира. Это делалось на основании опросника из 58 вопросов. Изучались пять измерений базовых представлений: племенная и групповая идентичность, страх и восприятие угроз, родительский стиль и авторитарная диспозиция, моральные основы, личные действия и ответственность. Эта структура представлений позволяет лучше предсказывать мнения по социальных и политическим вопросам, чем демографические факторы (пол, раса, доход). Вот эти условные «племена» от левого полюса до правого:
Что, по мнению авторов создало такую поляризацию? Какие факторы? Они таковы:
Поляризация стала бедствием современного мира. Пропала роль лидеров мнений, авторитетов, к которым прислушивались в прошлом. Теперь человек верит только себе. Он тем более защищен щитом соцмедиа, активно демонстрирующим ему, что он не одинок в своих представлениях. Эту поляризацию в определенной степени США пытались загасить, введя понятие политической корректности. Везде и повсюду, включая Украину, заговорили о языке ненависти, начали проводить семинары по борьбе с ним. Пока можно считать это единственным инструментарием такого рода. Однако реально он неприятен для большого числа людей. Например, политическая корректность не нравится 87 % респондентов, имеющих уровень дохода менее 50 тысяч долларов, а 70 % с уровнем дохода более ста тысяч относятся к ней скептически. То есть перед нами сознательно удерживаемая норма, однако она не подходит большинству населения. Но это определенный запрет, который может останавливать поляризационные устремления на вербальном уровне. При этом, как показывает анализ использования табуированных слов в американской литературе с 1950 по 2008 г. (см. работу: Twenge J.M. a.o. The Seven Words You Can Never Say on Television: Increases in the Use of Swear Words in American Books, 1950-2008), запреты постепенно падают. В результате книги, напечатанные в 2005–2008 гг., в двадцать восемь раз вероятнее будут включать эти слова, чем книги из начала 50-х прошлого века. Брэдшоу рассказывает об использовании поляризации в избирательной кампании и референдуме: «Мусорные новости представляют собой конспирологический, высоко поляризующий контент, который необязательно является правдивым. Следовательно, в них есть элемент того, что мы называем фейковыми новостями. Но они также включают много реально поляризующего контента, который призван разделять людей. Мы наблюдали множество такого распространения по социальным медиа, где были политические мысли или биты программ, направленные на повтор человеческого поведения и усиления этих месседжей. Но мы также видели микротаргетинговую рекламу в сторону конкретных индивидов или сообществ, которым эти месседжи рассказали бы больше». Перед нами произошло слияние двух направлений. С одной стороны, это все более глубокое изучение общественного мнения. С другой — развитие новых методов влияния на социальные группы. Кстати, шум, который поднялся вокруг российских информационных интервенций в американские президентские выборы, позволил не просто присмотреться к этому инструментарию и журналистам, и исследователям, но и внести определенные юридические ограничения на использование подобных методов в будущем. Однако этот инструментарий не умирает. Одним из последних стало вмешательство России в референдум в Македонии. Благодаря интернету сегодня стерлась разница между мейнстримом и альтернативными источниками информации. Последние иногда могут выстрелить неожиданным способом, что показывает влияние соцмедиа на выборы и референдумы. Именно так рассматривают и феномен электронной машины влияния (DIM — Digital Influence Machine). Этот дигитальный инструментарий сначала был реализован бизнесом в работе с покупателями, потом бизнесом в монетизации работы технических платформ. Лишь после он попал в политику. А политика, особенно в избирательных технологиях, всегда отбирает то, что реально работает. _________________________ © Почепцов Георгий Георгиевич |
|