 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
ВОСПОМИНАНИЕ И всё же это была любовь − не такая, когда слиянье душ, но заставлявшая усмирять невыносимый глагол «хочу». Летняя ночь молодым телам плохой советчик: сознанье спит, а тормоза − будто их и нет, причём у обоих; однако он, вдыхая запах её волос, касаясь губами прохладных щёк и даже лаская под блузкой грудь, дальше зайти себе не позволял. И она, и он понимали, что роман их, конечно же, обречён. А может быть, знал это только он − вот и не делал последний шаг. В их расставанье не было слёз – лишь осознанье – пришла пора. Всё же она вздохнула, а он помнит её до сих пор, хотя минула жизнь, но когда июль снова под вечер шумит листвой, будто расслышав далёкий смех, он говорит себе: вот дурак...
МОИ КАПРИЧОС Сон разума рождает чудовищ. Франсиско Гойя Я плохо сплю. Сон разума недолог. Восстановив контроль над подсознаньем, чудовищам, живущим в нём, родиться сознанье не даёт. Мои капричос, бумаги не достигшие, в мозгу, как в клетке, остаются – и рычат, и мечутся, и рвут его когтями, и полыхают жёлтым и лиловым… Я говорю: «мигрень», – и сон зову, как Гойя, чтоб позволить наконец чудовищам мой мозг больной покинуть, родиться и, оформившись в слова, зажить своею собственною жизнью, меня освободив – пусть ненадолго. Надолго я и сам бы не хотел…
ЕВРЕЙСКОЕ КЛАДБИЩЕ На кладбище еврейском, в основном, конечно, похоронены евреи, а рядом с ними русские свекрови и тёщи, схоронившие мужей на братском и большом муниципальном… Они своих невесток и зятьёв любили не особенно, но всё же терпели, делать нечего, и внуков с большими неславянскими носами гулять водили и кормили кашей – за маму и за папу, выбор дочек и сыновей постфактум признавая. А метрах в ста от этих добрых гоек лежит в земле любавический ребе, мудрец хасидский. И когда к нему паломники приходят поклониться, они читают кадиш на иврите и поминают всех, кто похоронен с ним по соседству, думая, что сами когда-нибудь хотели б здесь лежать. Однако место занято, никто подвинуться не может, сон свой вечный нарушив. Значит, так тому и быть. У мёртвых нет ни споров, ни конфликтов, которые живым изжить непросто. Евреи, христиане, атеисты здесь примирились. Тёплый ветерок витает, и смотрительница Люба выходит из сторожки покормить бродячих псов в той самой синей шапке, которую моя жена связала ей год назад… * * * Я сделал шаг вперёд. * * * Время не лечит − * * * … я тебя уже почти забыл, я почти не чувствую потери, я уже почти освободился от своей любви неразделённой. Но сегодня в магазине мелочь я рассыпал и внезапно вспомнил, как когда-то вместе собирали мы с тобою медные монетки, выпавшие из дырявой сумки, и невольно пальцами касались, белыми от пыли – это было только раз, но это было счастьем, самым полным счастьем – не почти… * * * Одни летают во сне, как шарики, другие реют, как буревестники. Одни накачаны тёплым воздухом, другие – только холодным умыслом.
А я летаю во сне, наполненный твоей любовью, и вижу, милая: на лёгких крыльях паришь ты рядышком, − я охраняю твоё парение. Такие сны продолженья требуют – я просыпаюсь без опасения, что наяву наш полёт закончится: кто научился – тот не разучится! НУ, И КАКОЕ ЖЕ ОНО? Оно бывает разным, но линейным – нет, никогда!.. Я говорю про время. С чего вы взяли, что оно такое? Придумали стрелу, какой-то вектор, прямую начертили по линейке и циркулем разметили отрезки, на равных расстояниях расставив ряд целых чисел? Лучше бы спросили у физиков, поэтов и влюблённых, у пьяных, у спасающихся бегством или у тех, кто их догнать хотел бы, или у тех, кто долго писем ждёт… А впрочем, ярче, чем Эйнштейн с Петраркой или беглец и пьяный забулдыга, вам нелинейность времени сумеет продемонстрировать киномеханик, прокручивая раз за разом плёнку на разных скоростях. Он, как хозяин, умеет управлять стихией этой – растягивать и ускорять процессы, и даже останавливать мгновенья, и даже обращать движенье вспять… Но всё же я советую не слишком в прошедшие эпохи углубляться, а то нарвётесь там на Парменида, а он вам объяснит, что время – это иллюзия, что нет его, − и будет, конечно, прав. Я сам давно заметил, что времени фатально не хватает на всё, на всех – и с этою проблемой, которая сложней, чем нелинейность или линейность времени, пока что я разобраться так и не сумел...
НАБЛЮДАТЕЛЬ Легко живется на свете Леопольд Эпштейн Я думаю, что каждый наблюдатель привносит в описанье наблюдений сугубо субъективный взгляд на вещи, чем искажает свой о них отчёт. Тем более, что слушатель и зритель узнать хотят не истину, а мненье, которое понравиться должно им, а значит, ждут комфортного вранья. Но даже непредвзятый наблюдатель самим своим присутствием невольно влияет на события, об этом не следует, коллеги, забывать. Вот вам пример: однажды непредвзято я наблюдал закат над тихой речкой, а некто бросил камень, думал – в воду, но промахнулся и попал в меня. Так, до воды не долетевший камень интерференционную картину не смог создать, а я, как наблюдатель, увидел, но не то, что ожидал. И я покинул неуютный берег, чтоб не влиять на ход эксперимента. Но шишка на затылке дня четыре напоминала мне про инцидент.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ Я был воспитанным ребёнком − девчонок дёргать за косички, чтобы привлечь к себе вниманье, я никогда бы не посмел. Позднее я узнал, что это ошибкой было, а девчонки на невниманье обижались, считая рохлею меня. Я слишком скромным был, они же предпочитали хулигана и от восторга верещали, когда он их толкал в сугроб. Потом мы выросли: девчонки все стали барышнями, больше они уже не ждали грубых вниманья знаков, хулиган их не прельщал, к тому же, вскоре он в ПТУ пошёл учиться, а к нам заглядывал всё реже и постепенно был забыт. Я стал намного популярней: комсорг, отличник, фехтовальщик, и мог читать стихи часами, и сам пытался сочинять. Но я на переменах бегал в соседний класс − как бы по делу, ну, а в действительности, чтобы её увидеть хоть на миг. Ах, эти чудные мгновенья, они, увы, неповторимы, но так печальны, как любая неразделённая любовь. Я ничего не мог поделать − и вновь робел, и вновь был скован, но, как и прежде, не замечен – не всеми – ею, а других не замечал я сам, жалея что мог же прежде за косички её подёргать, ну, а нынче непоправимо опоздал. Я вижу: на меня не глядя, она стоит вполоборота в своей обычной школьной форме, а солнце светит из окна, и кажется, его лучами она прошита вся… Ах, как же безжалостно я был несчастен и как же счастлив был тогда!
ТРЕНЕР ПО ПЛАВАНИЮ Она его не помнила, а он, её когда-то научивший плавать, хранил воспоминание о нежном загаре на её нагих плечах и запахе нагретой солнцем кожи. Она была красавицей, к тому же принцессой; ну, а он – одним из многих, кто ей служил и на кого она внимания не обращала, впрочем, отметив мимоходом – да, силён. Да, он силён был и натренирован, сложён неплохо и имел успех у многих дев и дам; но в их объятьях забыть не мог о юной ученице, которая не помнила его. Со временем, продвинувшись по службе, он стал министром спорта и туризма, она же – ослепительной царицей, которая, пресытившись пирами, уже не знала, чем себя развлечь. Однажды он, в числе других вельмож, был приглашён на пир и там услышал, что гордая царица предлагает любому, кто захочет, провести с ней ночь любви, но расплатиться жизнью. При этом казнь могли и отменить. Приговорённый получал три камня и должен был попробовать добросить до моря со скалы хотя б один, что, впрочем, никому не удавалось. Не думаю, чтоб он её любил. Жестокая развратница на троне его влекла, как недоступный приз, и он готов был расплатиться жизнью за право обладанья юной стервой... Он получил всё то, чего желал: она была нежна и так искусна, как лучшие гетеры, но его не вспомнила, и имени его её уста ни разу не назвали. А после наступило утро казни. Он бросил первый камень – недолёт, второй упал на линию прибоя, остался третий, совладав с собой, он размахнулся и … не стал бросать. Он осознал, что всё равно её уже не будет больше в этой жизни, и, разбежавшись, прыгнул со скалы, навеки безымянный, прокричать успев в полёте имя − «Клеопатра».
КОММЕНТАРИЙ В турецкой Анталии есть крепость, носящая имя Клеопатры, и двухсотпятидесятиметровая скала, с которой, по преданию, сбрасывали одноразовых любовников царицы. Теоретически они могли спасти свою жизнь, если бы добросили до моря хотя бы один из трёх предлагавшихся им камней. Впрочем, никто не сумел этого сделать.
О ПОЛЬЗЕ КРУГОВОГО ДВИЖЕНИЯ Мы бежим с тобой по кругу, но, утаптывая путь, погружаемся всё глубже в собственную колею. Вот она уже по пояс, ну, а скоро и по грудь. Так ведь можно дотоптаться до какой-нибудь руды. Так ведь можно добуриться и до нефти, наконец. То-то будет Абрамович нам завидовать тогда. Чёрным золотом промочим мы кроссовки, но зато бюст, торчащий из траншеи, станет чествовать народ!
РИТУАЛЫ Быть атеистом нынче неприлично! Не то чтоб это было под запретом, но всё же, согласитесь, вызывает сомнение: лоялен ли субъект? Его ведь, по большому счёту, верить никто не заставляет, но креститься и говорить «Христос воскрес!» он должен и отвечать «Воистину воскрес!». Коль ты живёшь в России, ритуалы ты должен соблюдать, чтоб добрых граждан не оскорблять своей неверной верой или её отсутствием. Хотя никто к тебе пока не лезет в душу – причём «пока» здесь ключевое слово. Поэтому не верь, но притворяйся – и можешь жить спокойно. До поры. Всего-то дел: крестись тремя перстами, а коль военный, то носи фуражку и, козыряя, знай, что честь ты отдал – её, возможно, кто-то подберёт.
ДЕЛОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ Я тактичен, неконфликтен и сознательно обидеть никого, поверьте слову, не хочу и не могу. Если ж всё же ненароком я прохожего задену, или он меня заденет, сам я тут же извинюсь. Может, грубостью ответить собирался мне прохожий, но в общении со мною проявить её не смог. И на улице, признаться, чтоб дошло до драки дело, я и случая такого не припомню, господа. Но в фейсбуке извиниться я порой не успеваю, потому что, как казалось, никому и не грубил. И, однако, оскорблённых, мой стишок недопонявших тут же толпы набегают и хотят меня побить. Если ж я кого забаню, чтобы он меня не трогал, то обижу непременно многих из его друзей. И реакция цепная, как в плутониевой бомбе, разовьётся и сознанье мне серьёзно повредит. Так что вежливо и скромно всем, кто склонен обижаться, говорю я превентивно: − Не пойти ль подальше вам! Есть же нежные натуры, вам созвучные душевно! А меня, прошу, в покое вы оставьте навсегда!
МУРАВЕЙНИК Величие малых, могущество слабых и разум бессмысленных и неразумных; на вид – просто куча природного хлама, на деле – значительней, чем пирамиды, прекрасней, чем Санта Мария дель Фьоре, Саграда Фамилиа или Пальмира. Его обитатели целей не ставят, не ведают страха, любви и сомнений и даже свой дом разглядеть не умеют, хотя и работают строго по плану, которого, впрочем, не знают, а просто, как роботы, осуществляют программу. Их роли расписаны, предназначенье у каждого члена коммуны похоже на функцию крошечных клеток в растенье или в человеческом теле. И всё же любой муравей уникален, отделен − он сам организм, а не просто частица. Мне кажется, в прошлом своём воплощенье я был муравьём, Не вникая в детали, я строил, сражался и, крылья расправив, однажды взлетал, чтобы род свой продолжить. Когда же погиб я, никто не заметил, поскольку для всех существует замена. А впрочем, пора осознать, что не слишком ушёл далеко я от этого предка. Я тоже лишь часть − заменить меня просто, стихи мои мало кому интересны, и даже тебе я не нужен, бегущий по следу на запах твоих феромонов.
НАРУШИТЕЛЬ ЗАКОНА Жизнь состоит из разочарований. Но всё же, чтобы разочароваться, я должен быть сначала очарован. А это значит, так как жизнь конечна, что, очарован будучи, однажды могу я роковую цепь событий прервать, нарушив парности закон. Я был бы рад подобному раскладу. Пускай впаду я снова в заблужденье, но, если повезёт, могу об этом и не узнать, финальный матч с судьбой считать победным, мяч забив в ворота и не успев ответный пропустить. ____________________ © Вольфсон Борис Ильич |
       
|
