А Костика можно?

     Телефонных хулиганов во всем мире называют пранкерами. Первым пранкером в нашем классе стал Игорь Бессарабов. В конце 70-х в Ростове, видимо, открылось несколько АТС, и во многих квартирах появились долгожданные аппараты, на установку которых в очередях ростовчане стояли десятилетиями. Появился заветный телефон и в коридоре бессарабовской квартиры. Он стоял на специально прикрученной к стене полочке, прямо на двухтомном справочнике телефонных номеров всех жителей города и организаций.
    Буквально в первый же вечер, когда родители Игоря ушли в гости, мы собрались у него и тотчас же придумали первый розыгрыш. Открыв справочник на первой попавшейся странице, ткнув пальцем, зажмурившись, мы позвонили по первому же телефонному номеру:
         – Алло, – раздался приятный мужской баритон. – Слушаю Вас.
          – А можно Костика? – спросил Игорь
          – Ты ошибся, мальчик, – проговорил голос и повесил трубку.
     Через десять минут этот же телефонный номер набирал уже Вадик.
      – Здравствуйте, можно Костика позвать к телефону? – тихо и очень спокойно сказал Вадик.
         – Какого еще Костика? Нет здесь никаких Костиков. Какой ты набираешь номер?
         –  2-13-15 ,– спокойно ответил Вадик. – Этот номер телефона мне дал Костик.
       – Ты, наверное, мальчик записал неправильно. Нет здесь твоего Костика, и никогда не было. Ты звонил десять минут назад?
    – Нет, я звоню впервые. Прошу извинить, – опять-таки спокойно и рассудительно проговорил Вадик и повесил трубку.
       Прошло минут двадцать. Наступила очередь Сережи.
      И вновь трубку взял тот же обладатель баритона.
      – Добрый вечер. А Костика можно услышать? 
Баритон истерически завопил, переходя на тенор.
     - Кто тебе дал этот номер? Здесь нет никакого Костика. Перестань мне звонить!
        Из трубки послышались короткие гудки.
        Клиент был готов. И через пять минут звонил уже я.
        На другом конце трубки я услышал раздраженное:
      - Да. Кто это?
    - Здравствуйте, я Костик. Мне никто не звонил? – еле сдерживая хохот, произнес я. Мои друзья катались по полу от смеха. На другом конце провода несколько секунд продолжалось гробовое молчание, а потом раздалась не слыханная нами ранее матерная тирада.
    Так мы развлекались несколько дней, звоня все новым и новым абонентам, пока розыгрыш не приелся, так как мифический Костик вызывал у людей практически одинаковые реакции.
    Буквально через месяц мне необходимо было позвонить из дома нашему физику Вениамину Исааковичу, чтобы проконсультироваться по какой-то радиолюбительской проблеме, возникшей во время пайки очередного транзисторного приемника. Номер Веника я помнил наизусть, но при наборе нечаянно переставил две последние пары цифр, и позвал к телефону Вениамина Исааковича. "Здесь жиды не живут!" – ответил мне женский голос. 

      Мы с друзьями решили наказать антисемитку. И принялись названивать ей днем и даже ночью всё с той же просьбой позвать Вениамина Исааковича. Так продолжалось где-то с неделю, и дамочку мы, судя по ее реакции – от "Пошли, блядь, нахуй" затем намеренно картаво «Сарра слушает» и до "Отстаньте от меня, у меня все друзья евреи» – извели изрядно. Потом взяли двухдневную паузу. А после этого ее номер, набрал я. 

       – Здравствуйте. Это Вениамин Исаакович. Мне тут никто не звонил?

Хороша страна Болгария

       В 9-м классе у меня и моего лучшего друга Сережи Абрамова были две мечты. Первая –создать собственную рок-группу, а вторая – свалить из первого в мире государства рабочих и крестьян. Как осуществить вторую мечту мы представляли сугубо теоретически. Для этого нужно было попасть в любую капиталистическую страну и обратившись к первому попавшемуся полицейскому на знакомом нам немецком языке попросить политического убежища. Об этом несложном механизме мы узнали из радиопередач «Голоса Америки», которые начали слушать еще в 8 классе, несмотря на постоянное глушение. Но как попасть в капстрану, если даже в социалистические выпускали в составе туристической группы, да еще и в сопровождении «личностей в штатском»? 

      Ответ пришел неожиданно. Дело в том, что мечта сбежать из СССР никак не увязывалась с перспективой оказаться после школы в рядах доблестной советской армии, в которой по рассказам возвратившихся оттуда, старослужащие регулярно избивают молодых, кормят невкусно и мало, заставляют ходить строем и чистить унитазы лезвием безопасной бритвы. Для того, чтобы не надеть после окончания школы солдатские погоны нужно было обязательно поступить в какой-нибудь институт. Юношам, обдумывающим житье и решающим, с кого делать жизнь, делать её с товарища Дзержинского категорически не хотелось, поэтому, посовещавшись, мы дружно решили делать жизнь с товарища Боткина, известного как изобретатель желтухи.

      Мы выбрали медицинский и решили посещать после школьных занятий кружок «Юный медик» при Дворце пионеров и школьников. На первом же собрании участников кружка его руководитель, доцент кафедры физиологии Виталий Павлович Кузнецов подробно рассказал  о занятиях клуба, участии в научных конференциях и симпозиумах и о перспективе поступления через год в мединститут. Но самое главное – лучшие кружковцы смогут поехать в туристическую поездку в Народную Республику Болгарию. Изучив подробно карту Болгарии, мы увидели, что на юге она граничит с капиталистическими Грецией и Турцией. Мечта начинала становиться осязаемой. Однако, посещая раз за разом кружок, мы постепенно начинали понимали, что посещение клуба никаким образом не приведет ни к туристической поездке в Болгарию, ни к поступлению в институт и  начали сводить занятия к минимуму, а к зиме и вообще забросили Дворец пионеров.

      Но вернемся к мечте номер один. 17 января 1979 года, прослушав очередную радиопрограмму «Голоса Америки», мы почерпнули для себя много нового. Мы узнали, что академик Сахаров вновь выступил против смертной казни, что находящийся в Нью-Йорке Владимир Высоцкий сегодня дает концерт в колледже Бруклина для русских эмигрантов, и что с успехом продолжается западно-германское турне одной из наших любимых групп «Uriah Heep”. Промедление в создании своей рок-группы уже было смерти подобным. 

       Спустя много лет наш одноклассник и участник рок-группы Игорь Бессарабов скажет, что если бы мы жили не в ресторанно-шансоньеточном Ростове, а в клубно-роковом Питере, еще неизвестно, чьи имена писали бы на заборах в конце 80-х. Тем не менее, группа, состоявшая из четверых одноклассников, – меня (клавишные), Абрамова (вокал, бас-гитара), Бессарабова (вокал, соло-гитара) и Вадима Лунёва (ударные) – начала репетиции, проходившие в коммуналке, где Сережа Абрамов жил с родителями и младшей сестрой. Все наши композиции мы записывали на магнитофон, и, как мне затем рассказывали, многие слушатели признавались, что поначалу принимали это за какую-нибудь западную панк-рок группу, если бы не в конце записи раздавались крики соседки по коммуналке Сафроновой: «Сережка, ёб твою мать, когда прекратишь этот шум? Выключи нахуй свою радиолу».

     Записав несколько композиций, среди которых главным хитом была песня «Старый черный кот», группа через пару месяцев оказалась в кризисе. Как выяснилось, у всех четверых участников оказались разные музыкальные вкусы. Я считал, что петь надо исключительно на языке потенциального идеологического противника, Игорь Бессарабов склонялся к русскому року, Вадик вообще хотел заниматься чистой инструменталкой и работой со звуком, но больше всех меня возмутил Абрам, который решил удариться в попсу типа «АББА» или «Бони-М» и завести в группе солистку. В результате скандала мы с Абрамом жутко  поссорились, наговорили друг другу массу гадостей и в конце он заявил, что  исключает меня из группы. Остальные два наших товарища приняли нейтральную позицию.

    Оскорбленный исключением до глубины души, я медленно побрел в сторону дома. По дороге на моем пути появилась наша бывшая одноклассница Танька, ушедшая после 8 класса из школы и уже работавшая машинисткой в конторе «Горсвета». Выкурив по две сигареты «Наша марка» в подъезде ближайшей многоэтажки, мы отправились в контору «Горсвета» и под дикий хохот и мою диктовку Танька напечатала на пишущей машинке конторы следующий текст: 

       Дорогой Серёжа! К сожалению ты перестал посещать наш кружок «Юный медик». Но у нас для тебя есть хорошая новость. Твоя научно-практическая работа оказалась среди призеров олимпиады школьников, и мы решили включить тебя в группу учащихся, отправляющихся в июне в туристическую поездку по революционным местам НРБ. Прошу тебя срочно подойти в кружок для оформления документов. С собой необходимо иметь: паспорт, приписное свидетельство, комсомольский билет (с уплаченными взносами за 3 месяца вперед), справку о составе семьи, справку об отсутствии инфекционных болезней в квартире из поликлиники, справку из школы об успеваемости (начиная с 4 класса), характеристику из комитета комсомола, а также справку о проведенной прививке против крымской геморрагической лихорадки.

     С уважением, В.П.Кузнецов, руководитель кружка «Юный медик». 

   Поставив закорючку вместо подписи и запечатав письмо в конверт, на котором мы напечатали домашний адрес Абрамова, я опустил его в ближайший почтовый ящик. 

      Поссорились мы крепко, не разговаривали, пересели на разные парты. Я с нетерпением ждал развязки истории с письмом, понимая, что получив это послание, Сережка, с которым уже хотелось страшно помириться поймет, что это шутка, и кто над ним пошутил, но Абрамов не реагировал. Через неделю я и вовсе позабыл о письме, навалились другие дела и заботы.

      Как-то  в воскресенье, я решил пойти в гости к нашей однокласснице Лене Воробьевой. Ленка открыла дверь и быстро-быстро зашептала: «Слушай у меня Абрам в гостях, вы же с ним в контрах, у него тут такие дела, посидишь на кухне пока?» Делать нечего, я поплелся на кухню, а сам, делая вид, что листаю  журнал начал прислушиваться к доносившемуся из комнаты деловому обсуждению. «Абрам, пиши, я лучше знаю, что пойдет. Не нужны никакие пластинки. Пиши: джинсы – пять пар, вельветовые штаны – пять пар, кроссовки – три пары, костюм велюровый 46-го размера – два, бюстгальтеров купи штук десять, помаду, тушь, колготки, и, самое главное, побольше батников». 

     Я ничего не понимал. Какие еще бюстгальтеры? Через несколько минут Абрам ушел, бросив на меня насмешливый взгляд перед тем, как хлопнуть дверью. Ленка заверещала: «Слушай, Абрамчику нашему как повезло то, едет в Болгарию как победитель олимпиады. Там у них, говорят, шмотки свободно продаются, закупим и толканем барыгам. Мы посчитали, рублей 500 можно поднять. Сейчас справки собирает. Прикинь: в школе вторую неделю наши козы не могут дать бумажку, как он учился. И нагада им в Болгарии это надо? И самое главное – никак не может найти поликлинику, где против лихорадки делают прививки. Вот суки, скажи?» Еле-еле сдерживая смех, я пошел домой.

    Что было дальше, я не узнал, спустя пару недель мы с Сережкой легко помирились, нас захлестнули новые приключения, и розыгрыш на долгие годы  вылетел из моей головы.

    Через несколько лет, уже будучи студентами, разлетевшись по разным сторонам нашей, тогда еще необъятной Родины, мы как-то пересеклись в уютном кафе «Красный мак», что на углу Ворошиловского и Станиславского, за бутылочкой вина и завели разговор о тайных и неведомых явлениях в жизни. И вот Абрам стал рассказывать: «Знаешь, как-то еще в школе случился со мной такой случай. До сих пор не знаю, кто это меня так развел». И давай описывать, как получил письмо, как справки собирал, как с трудом нашел какой-то НИИ, где ему сделали прививку, как в школе не хотели давать положительную характеристику, как прибежал он в клуб «Юный медик» и обрадованно закричал: «Здравствуйте, Виталий Павлович, вот и я. Все документы уже собрал. Когда едем в Болгарию?». Как смеялись наши кружковцы вместе с Палычем, среди которых никто так и не поехал в Болгарию. Как шел он домой из клуба и с трудом сдерживал слезы, чтобы не разрыдаться от обиды. И когда он всё это говорил, я понял, что никогда не расскажу своему другу, кто его так разыграл. Пусть это навсегда останется для него тайной. 

        А вот в Болгарии ни он, ни я так до сих пор и не побывали. 

Алкоголь. История первая. Пиво.

     «Алкоголикам давно всё у нас разрешено, можно драться и ругаться, и на улицах валяться, людям жизни не давать, на милицию плевать…», – эти незамысловатые стихи, необычайно популярного в начале 70-х Михаила Ножкина мы знали наизусть, благодаря магнитофонным записям на катушках, где перемешку соседствовали друг с другом и тихий, задушевный Окуджава с «Полночным троллейбусом», и надрывно хрипящий о порванном парусе Высоцкий, и саркастический Галич с гражданкой Парамоновой, и торопливый, намеренно картавый тенорок куплетиста Кости Беляева.

      Впервые желание попробовать запретный алкоголь появилось еще в 5 классе, и было приурочено к готовящемуся в классе «Огоньку». Словом «Огонёк» в СССР назывались и телепередачи с выступлениями звезд эстрады и «лимонадно-октябрятское бухалово» с пирожными и двумя сортами газировки «Буратино» и «Дюшес». Первым спиртным напитком, который мы решили продегустировать, было пиво. Все настоящие алкоголики или,  как их в то время называли, «бухари», как нам было известно из жизни и классики кино, «соображают на троих». Вот и мы (я, Сережа Абрамов и Вадик Лунёв) решили «сообразить».     

       74 копейки, а именно столько стоили две бутылки «Жигулёвского», были собраны за один день, из денег, выдаваемых нам на завтраки. Продажа алкогольных напитков несовершенолетним – многолетняя и нерешенная до сих пор проблема. Поэтому заветные бутылки оказались в моем портфеле рядом с учебниками и тетрадями очень легко. «Огонёк» должен был состояться после уроков, и в течение всего дня мне приходилось носить тяжелый, и как назло подозрительно звенящий портфель. Последним уроком был немецкий язык, портфель висел на крючке парты в проходе между рядами. Один из вызванных к доске одноклассников случайно задел его, и ручка не выдержала. Портфель с оторванной ручкой грохнулся об паркет. Зазвенело стекло. Запахло пивом. Учительница Анна Исаевна, с неприязнью поморщила нос. Раскрыв портфель, я с ужасом увидел, что одна из бутылок разбилась, на дне среди осколков стекла в пиве плавали шариковая ручка, карандаши, линейка и стирательная резинка. Пиво залило тетради и учебники. 

      Схватив портфель, я стремглав выбежал без разрешения из класса в туалет, из портфеля выливалось пиво. Тонкая струйка выливавшегося из портфеля пива протянулась от классной двери по коридору, до мужского туалета. Слава богу, туалет был пуст, и я смог навести какой-то порядок, вылив остатки пива с осколками стекла в унитаз, отряхивая учебники и вытирая носовым платком и пионерским галстуком уцелевшую бутылку и канцелярские принадлежности. В это время зазвенел звонок. Исторгавший неисчезающий пивной запах портфель я отнес в раздевалку и там же засунул уцелевшую бутылку пива между животом и ремнем брюк, тщательно застегнув синюю форменную курточку с блестящими пуговицами. 

    Программа «Огонька», приуроченного между прочим, к 57-й годовщине Великого Октября, была насыщенной. Пока мне удалось незаметно вытащить из штанов бутылку, пока передать её Вадику Лунёву, пока Вадик, держа руки под столом и внимательно смотря перед собой, открывалкой откупоривал металлическую крышку, прошло время, за которое перед нами выступили наши одноклассники. Лена Степаненко читала стихи о Ленине, Наташа Тамарина с пафосом рассказывала на немецком языке историю про Эрнста Тельмана, Погодина и Петров танцевали национальный казахский танец, а затем хор нашего класса исполнил песню из репертуара ВИА «Самоцветы»: «Нам нужны такие корабли на море» Напротив нас через проход находился стол, за которым сидели несколько учителей, классная руководительница Надежда Павловна Сукорцева, носившая, естественно, кличку «Сука», и представитель родительского комитета, папа Олега Синьчука – майор Советской Армии.

      Майор Синьчук, в форме, с орденскими планками, сидя на краю стола, зевал, и, прикрывая ладонью рот, с тошнотой разглядывал пирожные и газировку. Когда хор затянул последний припев, на словах: «и тогда вода нам, как земля», Вадик быстро разлил под столом три эмалированные кружечки, заранее освобожденные от лимонада, а на словах «и тогда любой из нас не против, хоть всю жизнь служить в военном флоте» мы, чокнувшись, залпом опрокинули пенящийся горьковатый напиток себе в рот. Чокаться, конечно, было нельзя. Нас застукали, и Сукорцева бросилась к нашему столу, выхватив у Абрамова кружечку, понюхала и истошным голосом завопила: «Они пьют! Они выпили!». Початая наполовину бутылка «Жигулевского», была тот час же найдена под столом. Пока классная и другие учительницы визжали и орали на нас, подошедший к месту преступления представитель родительского комитета, внимательно разглядывая бутылку, перелил её остатки в свою кружку и медленно,  на наших глазах, опорожнил её одним глотком. А затем, улыбаясь нам, очень непедагогично вытер губы рукой. 

    ЧП в пятом «В» стало сейчас же достоянием всей школы. Мнения были разные. Учительница немецкого языка Лидия Львовна, смеясь, сказала мне под всеобщий хохот: «Ну что, запил парень?», были и более радикальные предложения – от исключения из пионеров до принудительного лечения в «детском лечебно-трудовом профилактории». На этом наши алкогольные приключения, конечно же, не закончились, но историю вторую, под названием «Вино», я расскажу завтра.

Алкоголь. История вторая. Вино.

                                                                                                                                 – Может, пока по бокалу вина? 

  – Хорошо бы пива 

 – Нет только вино.

                                                  Из киноклассики

    Желание попробовать более крепкий напиток появилось вскоре. Ассортиментом вин ростовские магазины не баловали. Плодово-ягодные, прозванные в народе плодово-выгодные, по рубль семь за бутылку, крепленные (вермуты и портвейны), сухие (в основном болгарского производства), советское шампанское – вот обычный набор винных полок магазина конца 70-х. Рядом с шампанским соседствовал яблочный сидр, в такой же бутылке, с обвернутой фольгой пластиковой пробкой и металлической сеткой. Вкус шампанского был знаком. Родители разрешали в праздники сделать маленький глоточек. Казалось, что сидр должен быть таким же вкусным, хотя и стоил всего рубль семнадцать. Но и такой суммы в карманах не было. Нужно было доставать деньги. 

      Посовещавшись, мы с Сережей Абрамовым решили заработать деньги в общественном транспорте. Способ заработка был несложным. На конечной остановке троллейбуса мы заходили с переднего и заднего входа и становились около установленных в нем касс-копилок или полуавтоматов. Билет в троллейбусе стоил 4 копейки и очень часто граждане с более крупной монетой опускали её в кассу, отрывали себе билетик и забирали сдачу из передаваемых другими пассажирами денег. Обратив на это внимание, мы решили действовать. Сделав вид, что опустили в кассу монету, и, оторвав билет, мы просили пассажиров не бросать в кассу деньги, а отдавать нам, так как мы якобы опустили в кассу аж 20 копеек. «Легенда» могла существовать не более четырех остановок, так как подозрительно смотрящих бабушек и дедушек всегда было много. Но за это время мы собирали копеек по 30-40 с кассы. Выйдя не дальше остановки «Лермонтовская», мы возвращались на конечную и совершали аналогичный маневр еще пару раз. Денег на бутылку сидра и пачку сигарет «Наша марка», стоившей 30 копеек, хватало. На удивление, нас ни разу не пытались задержать законопослушные граждане. Помню, что даже один мужчина в ответ на замечание какой-то бабки: «А что это мальчишка здесь мелочь собирает? Он что, рубль кинул?», заметил: «Вам что, жалко? Пусть мальчик на кино и мороженое заработает. Уж лучше пацану, чем советской власти». Знал бы он на какое кино мы собираем деньги...

     Второй способ заработать на бутылку возник случайно. У входа в центральный рынок я приметил помятого вида граждан, продававших книги, бывшие во времена развитого социализма очень большим дефицитом. Книги были, как и их продавцы, далеко не новые и чаще всего с библиотечными штампами, поэтому стоили гораздо дешевле, чем на книжном толчке в городском саду. Во время разговора выяснилось, что книжные барыги готовы  покупать книги и у нас. Началась книжная лихорадка. Сфера влияния была разделена. Я решил потрошить детскую библиотеку «Ленинские внучата», Сережа школьную библиотеку, очень хорошо скомплектованную по тем временам. Воровать книги в библиотеке оказалось несложно, и в результате «месячной работы» у нас в «общаке», находившемся в нашем сарае, среди старой мебели, дряхлых чемоданов и заготовленных бабушкой трехлитровых баллонов с соленьями и компотами, оказались дефицитные по тем временам романы Жюля Верна, Фенимора Купера и Александра Беляева, из детгизовской серии с рамочкой, двухтомник «Отверженных» Гюго, 24-томное собрание сочинений Бальзака, которое Абрамов по одному  тому ежедневно уносил из школьной библиотеки, и немецкое дореволюционное издание пьес Лессинга, с готическими буквами. Приключенческая литература и Гюго быстро улетели по рублю за том, Бальзака купил какой-то дедушка библиофил, крутившийся около барыг. Дедушка пришел к нам к сараю, долго рассматривал каждый том, ругал какого-то неизвестного нам Гарика, пытался торговаться, но результате выложил аж 15 целковых, с условием, что мы поможем отнести книги, уложенные в авоськи, до автобуса. Труднее всего обстояло дело с антикварным автором «Эмилии Галотти». На наше удивление, желающих стать хозяином изданного в лейпцигском издательстве в конце 19 века небольшого, и на удивление прекрасно сохранившегося тома не находилось даже за 50 копеек.

     Тем не менее, у нас завелись деньги. И мы ежедневно подходили после школы к продуктовому магазину на улице Текучева, сохранившемуся на удивление до сих пор, и, надвинув на глаза шапку и еще более хрипя, уже мутировавшим голосом произносили: «Бутылку сидра и пачку «Марки», пожалуйста».Слабоалкогольный яблочный напиток практически не вызывал опьянения, он выпивался из украденного в автомате газированной воды (всё как у взрослых) граненого стакана, на лавочке около забора завода тротуарной плитки, пустая бутылка, перебрасывалась через забор и, судя по звукам, ударяясь о что-то металлическое, разбивалась вдребезги, следом за ней летел стакан. 

     Однажды продавщица отказалась продавать нам сидр. Видимо, в магазине была какая-то проверка. Мы стояли с приготовленным заранее рублем и семнадцатью копейками около входа в магазин и не знали что делать. Неожиданно к нам подошел пропитого вида гражданин и, сражая сивушным перегаром изо рта, предложил свои услуги по покупке пузыря, при условии налить ему «сто семьдесят граммчиков». Мы естественно согласились и передав новому собутыльнику деньги, стали ожидать его на улице около входа. Буквально через пару минут наш новый знакомый выскочил из магазина. В одной руке он держал бутылку плодово-ягодного вина «Солнцедар» за рубль семь, в другой два коричневых от старости пирожка с ливером по 5 копеек за штуку. «Вот ребята, я сэкономил, взял дешевле, чем вы предлагали, зато более забористое, еще и на закусон осталось». Мужик сиял от счастья. Постепенно улыбка стала исчезать с его лица, видимо по нашим рожам, он стал понимать, что сделал что-то не то. 

      – Спасибо дяденька. Оставьте всю эту бутылку себе. Мы такое не пьем, – вымолвили мы.      

     Никогда ни до, ни после этого мы не слышали в свой адрес столько слов благодарности и пожеланий счастья и добра нам, нашим родителям, воспитавшим таких добросердечных и воспитанных детей, нашим учителям и даже нашим будущим потомкам. Счастливый и довольный алкаш, подпрыгивая на ходу, с нежданно-негаданно свалившимся ему целым пузырем бормотухи удалился.

    После сидра мы перешли на белые сухие вина, особым шиком почему-то считалось добавлять сахар в болгарские «Алиготе» и «Рислинг», грузинские «Ркацители» и «Эрети», неплохо шли и красные болгарские «Гымза», «Мельник» и «Каберне», сладкий мускат «Тамянка» и даже «Кагор», продававшийся на розлив в магазине «Солнце в бокале». И уж продегустировав все эти вина, мы обратились к крепленым произведениям азербайджанских и молдавских мастеров виноделия. Так в нашем лексиконе появились слова: «Агдам», «Акстафа» ,«Алабашлы» и «Вермут десертный розовый». Эти напитки употреблялись перед дискотеками в туалете дворца пионеров, на антенном поле около школы, где стояли глушилки против западных радиостанций или в подъездах жилых домов. 

    Шла зима 1979 года, мы стали уже десятиклассниками, и перед нами открывалась неизвестная глава этого алкогольного повествования, которую я назову: «Часть третья. Водка».

Алкоголь. История третья. Водка.

    Родители моего друга и одноклассника Сергея Абрамова работали на часовом заводе. Говорили, что расположенный в центре города завод с мирным названием на самом деле выпускает не только будильники, а самые что ни на есть настоящие часовые механизмы к ядерным боеголовкам, которые в случае войны должны были в течение нескольких минут достичь и поразить вражеские цели в империалистических Вашингтоне, Бонне и Лондоне, а также в оппортунистическом Пекине и сионистском Тель-Авиве.

    Как бы то ни было, но на заводе водился спирт, и дома у Абрамовых, в буфете, хранилась  посудина с этой заветной химической жидкостью, смешав которую с водой, и закрыв стакан сверху ладонью, можно получить что-то, напоминающее самый мужской напиток – водку.

       Иногда  по вечерам, когда серёжины родители работали во второй смене, мы настраивали настольный ламповый радиоприемник на короткие волны и наслаждались доносившимися как-будто из какого-то волшебного и сказочного мира звуками и радиопозывными. «Немецкая волна», «Голос Америки», «Би-би-си» и «Радио Свобода» стали надолго нашими проводниками по жизни. Программа поп-музыки Севы Новгородцева перемежалась с комментариями дня Анатолия Гольдберга, «Глядя из Лондона» – с программой «Поверх барьеров». Запретные рок композиции «Deep Purple» и «Led Zeppelin» сменяли репортажи новостей из Вашингтона и Кёльна, а комментарии Вайля и Гениса – программа «У микрофона Александр Галич». Радиовечера или прослушивание на бобинах записей Высоцкого нельзя было не сопровождать употреблением бутылочки пива «Московское», купленной через дорогу в окошечке столовой. А уж если подлить в пиво чуть-чуть спирта из буфетной заначки, то вечер становился еще более приятным.

       В те годы водка выпускалась двух сортов – «Экстра» по 4 рубля 12 копеек и по 3 рубля 62 копейки, названная в народе «коленвал». Первая бутылка, которую мы купили как раз и стоила 3-62. Удивительно, но как нужно пить водку, мы не знали. Это сейчас всем известно, что водку надо употреблять с горячими закусками, как советовал профессор Преображенский, так как «холодные закуски предпочитают недорезанные большевиками буржуи». Но мы не только не читали «Собачье сердце», но даже не знали о его существовании. И, как шолоховский солдат Соколов из известного рассказа и кинофильма, после первой решили не закусывать. Вернее, мы вообще не закусывали (прямо как неизвестный нам тогда еще один булгаковский герой). Разлили бутылку водки в два граненых стакана и залпом их опустошили. 

   Действие 250 грамм я почувствовал буквально через несколько минут. Описывать состояние тяжелого алкогольного опьянения на организм подростка и дальнейшую интоксикацию не буду. Замечу лишь, что в течение дальнейших пары лет от одного только упоминания слова «водка» мне становилось тошно. А вот повод для употребления водки был следующий. В один из мартовских дней 1980 года мы стояли на углу центральной улицы Ростова, носившей тогда еще имя Фридриха Энгельса, и проспекта Семашко. Стояли в ожидании какого-то приятеля. Навстречу нам от почты шел мужчина и громко на всю улицу рыдал. В руках у него была лист бумаги. Мужчина не был похож на пьяного, и мы с удивлением стали наблюдать, как к нему подошли две идущих мимо женщины. «Сынок. Сыночек. Единственный, – услышали мы через это рыдание. – «В Афганистане!». Это был отец солдата, практически нашего ровесника, получивший похоронку. Об Афганистане мы уже слышали по радиоголосам, но впервые рядом с собой ощутили смерть. Смерть не старика, умершего от болезней, смерть не обколовшегося или обкурившегося планом наркомана. Смерть такого же, как мы, мальчишки, посланного умирать в чужую страну неизвестно за что. 

        Как тут было не напиться… 

Привет от Сомосы

                                                                                           Как там с Ливаном? что там у Сомосы?
                                                                                                                         Ясир здоров ли? каковы прогнозы?
                                                                                                                          Как с Картером? на месте ли Китай?
                                                                                                                                                               В. Высоцкий, 1978

      Началось всё с «водолазок». Так назывались тонкие синтетические джемпера, чаще всего черного цвета, закрывающие горло, которые надевались под рубашку. Не знаю, откуда взялась мода на них, но в нашем 10 «В» в далеком 1979 году водолазки купили всем. Продавались эти модные изделия, производимые армянскими цеховиками, рядом с базарной площадью на Семашко, между Московской и Станиславского прямо из машин, вместе с холщовыми сумками с Пугачевой и Боярским и целлофановыми пакетами «Мальборо».
    Самым главным противником невинного продукта текстильной промышленности неожиданно стал новый директор нашей школы Николай Иванович, еще в прошлом году скромный учитель труда, получивший кличку «Металлист» (он преподавал слесарное дело), в отличие от другого трудовика-столяра, носившего кличку «Дерево». С первых дней нового учебного года Коля-Металлист вместе с математичкой Зинаидой стояли на вахте школы и не допускали к урокам пришедших в водолазках. С Зинкой и так всё было ясно, а вот на Колю (еще в прошлом году мирно попивавшего портвейн на уроках) у всех учеников 10-х классов вырос большой зуб.
     Случилось так, что это знаменательное событие в нашей жизни, совпало с революцией, происходившей в далекой стране Никарагуа, где пламенные революционеры-сандинисты под руководством компартии боролись с империалистическим режимом американского ставленника Сомосы. Изучив карту далёкого центрально-американского государства мы обнаружили там город с очень знакомым названием Хуигальпа, о чем с радостью сообщили географичке, заработав очередную двойку по поведению.
       По случаю победы над сбежавшим из страны Сомосой в актовом зале школы состоялась всешкольная линейка, на которой присутствовал какой-то тип из райкома партии с очень красным лицом, то ли от стоявшей в Ростове сентябрьской жары, то ли от употребленного в директорском кабинете горячительного напитка. Коля держал речь. Он сказал, что победа мирового социализма идет семимильными шагами по планете, что все мы как один должны сплотиться вокруг нашей героической коммунистической партии, её ленинского ЦК и лично дорогого товарища Леонида Ильича и, самое главное, все школьники нашей школы должны сдать по 30 копеек в фонд мира, чтобы поддержать бедных голодных никарагуанских ребятишек. Этого Коле и не простили.
      В один из вечеров в коммунальной квартире, где Николай Иванович с женой занимал одну из комнат, зазвонил телефон. Властный мужской голос попросил подойти к трубочке Николая Ивановича и произнес следующую тираду: «Добрый вечер товарищ Луценко, беспокоит Петров из приемной Ивана Афанасьевича (в те годы первый секретарь обкома партии Бондаренко). У нас к Вам ответственное партийное задание. Как Вам известно, дети из дружественной нам Никарагуа в течение многих лет испытывали лишения, многие не доедали. Мы решили приютить у себя сирот. Пусть поживут несколько месяцев у нас в стране. Так сказать, окунутся в социалистическое строительство. Как  Вы считаете , Николай Иванович?» Коля начал буровить что-то, что всегда поддерживал генеральную линию партии и считает это решение правильным. «Так вот, Николай Иванович, – продолжил голос – есть мнение, что семья никарагуанских беженцев из 5 детей и их матери-вдовы партизана-сандиниста поселится в Вашей квартире».

       Не знаю, какие чувства испытал Коля в это мгновение, но на другом конце провода через несколько секунд гробового молчания начались почти плачущие умоляющие просьбы освободить его в виде исключения от этого, ввиду небольшой площади жилого помещения, больной жены и наличия в квартире соседа-алкоголика. Чуть-чуть похмыкав, властный мужской голос завершил разговор следующей фразой: «Да, не ожидали мы от Вас товарищ Луценко, такого понимаешь, мещанского, можно даже сказать, потребительского отношения к нашей партии. Что ж, встретимся скоро у вас в райкоме». Трубка опустилась. Мы с диким хохотом стали благодарить папу нашего одноклассника-актера драматического театра за прекрасно сыгранный эпизод.
      А Коля не появлялся в школе неделю, вернулся, как нам показалось, каким-то скорбно-понурым. К водолазкам больше не придирался, а через несколько месяцев уволился из нашей школы и перешел работать в автокомбинат главным инженером, подальше от детей. Говорят, что кто-то из наших одноклассников как-то позвонил ему на новую работу и прокричал в трубку: «Металлист, привет тебе от Сомосы».  

Размышления о кино и не только

     Будучи в детстве, несмотря на кулинарные старания бабушек, очень худым мальчиком, я испытывал постоянные неудобства из-за того, что мои родители, будучи людьми далеко не обеспеченными, старались в старших классах покупать мне вещи «на вырост». И если длинные брюки можно было еще как-то укоротить, то пиджаки сорок восьмого размера висели на моих сорокачетырехразмерных плечиках как мешки, вызывая подчас не только насмешки, но и самые, что ни на есть, подозрения. Например, подозрения в покушении на Ленина. 

     Это произошло летом 1979 года, когда я с родителями поехал отдыхать в дом отдыха в Подмосковье. Насыщенная культурная программа включала не только знакомство с древним и чудом сохранившимся церковным зодчеством, пришвинскими и левитановскими местами около Звенигорода, но и с посещением столицы нашей Родины и его главного музейного экспоната, лежавшего там к моменту моего приезда уже целых 55 лет. Бойкая экскурсоводша поставила нашу группу в середину гигантской очереди, состоявшей в большей своей численности из среднеазиатских гостей столицы. Буквально в десяти метрах от входа в Мавзолей, как будто из под земли передо мной вырос гигантских размеров гэбист в штатском и начал молча и бесцеремонно меня шмонать сверху до низу. По всей видимости, висевший на мне мешком пиджак и одетый мамой, папин галстук произвели на чекистов столь неизгладимое впечатление, что они не исключили вероятность, что за полами пиджака спрятана бомба, которую я смогу взорвать. Обыскав меня в течение нескольких секунд, охранник исчез также внезапно, как и появился. Шок и неприятное впечатление еще более усилились от мрачного краснознаменного склепа с желтой восковой мумией раскосого трупа. 

      Выведя на воздух, нас провели вокруг кремлевских захоронений, около таблички с надписью «Мехлис», отец проворчал: «Сволочь». Сталин же в то время вызывал у нас, мальчишек 70-х, противоречивые чувства. С одной стороны, мы, из передач радиоголосов в первую очередь, частично представляли себе уж если не масштаб репрессий, то их наличие. Среди наших друзей и приятелей были те, у кого родные «пострадали» от Сталина, кого «забрали» при Ежове, кто «сидел» при Берии. Но с другой, героический Сталин, победитель фашизма, красовавшийся на лобовых стеклах белых «волжанок» с грузинскими номерами противопоставлялся больному, шепеляво-чмокающему генсеку, вручающему себе с интервалом в полгода по золотой звезде и наверняка присвоившему себе подвиги и доблесть в своих растиражированных трехтомных воспоминаниях.

   Именно этим можно объяснить, что когда всех старшеклассников повели организованно в кинотеатр на фильм «Солдаты свободы», во время кадров с игравшим Брежнева артистом Матвеевым, раздался дикий свист. Учителя бегали вдоль рядов, пытаясь выявить организаторов, но это было бесполезно – свистеть начали не по команде, а одновременно все. А вот когда на экране появился усач в мундире, украшенном всего лишь одной звездочкой, с трубкой в руке, мы опять, не по команде дружно, встали и начали аплодировать. Аплодировали мы подспудно, конечно, не Сталину. Скорее всего, это были аплодисменты протеста. Возможно, это происходило и потому, что наше поколение мальчиков 70-х, было последним в той череде не доигравшихся в войну. «А в подвалах и полуподвалах, ребятишкам хотелось под танки» – это и о нас успел спеть Высоцкий. Через пару лет Родина предоставит сполна нашему поколению эту возможность в Афганистане…

        Кино было в те годы самым доступным видом отдыха и развлечения. И даже не потому, что «билетик синенький» стоил 10-20 копеек. Кино было волшебной возможностью на полтора часа уйти от реальности серой и мрачной советской жизни. Очень часто, вылезая из «плюшевой утробы» кинозала, в течение нескольких минут ты приходил в себя понимая, что находишься в мрачном и пыльном советском городе конца 20-го века, а не в мушкетерском Париже 17-го или среди гордых индейцев племени апачи. Уход от действительности в большей части и формировал наши кинопристрастия. 

    Фильмы про индейцев, производства студии ДЕФА с югославом Гойко Митичем и румынские картины про гайдуков, чехословацкий фильм «Секрет племени бороро» про инопланетян и знаменитая экранизация «Рукописи, найденной в Сарагосе», «Опасные гастроли» (там впервые увидели и услышали живьем Высоцкого) и «Большие гонки» с Кёртисом, Леммоном и очаровательной Натали Вуд, настоящее имя которой оказалось  Наташа Захаренко, вот только мизерный перечень тех фильмов, на которые, не по разу, ходили с билетами или без билетов мы и наши друзья. Только в радиусе 10 минут пешком, около моего дома в те годы было шесть кинотеатров, два дворца культуры с кинозалами  и два летних кинотеатра. Сегодня из них сохранились только два.

     Упомянутый польский фильм «Рукопись, найденная в Сарагосе», действительно был культовым. Не зря в нашем классе даже проходил негласный конкурс на лучшее изображение несчастного Пашеко, блистательно сыгранного актером Печкой, больше известным как Густлик из сериала «Четыре танкиста и собака». Прозвище «Пашеко» автоматически получила Лена Пашенко из нашей компании, а миниатюра с искаженным и скошенным лицом, выставленной вперед правой рукой и дикими возгласами (так мы изображали Пашеко) часто исполнялась на улицах, пугая ничего не понимающих мирных гуляк.

       Апофеоз произошел неожиданно, и не где-нибудь, а в зрительном зале Дома офицеров, где театральными артистами читалась переписка Ивана Сергеевича Тургенева с актрисой Полиной Виардо. Постановка не пользовалась спросом, и организаторы решили при помощи учителей нашей школы распространить билеты насильно. Делалось это бесцеремонно и нагло. И мы решили отомстить. Бедные интеллигентные театральные старушки, пришедшие насладиться высоким стилем писем влюбленного русского классика гордой испанке. 

      И как мне стыдно перед ними до сих пор! Вечер для них по нашей вине был испорчен. Усевшись в конце зала, мы решили провести конкурс, кто лучше изобразит Пашеко. Кончилось это тем, что актеры на сцене были вынуждены её покинуть. Искаженные (не хуже чем у Пашеко) лица театральных старушек и наших учителей были обращены в нашу сторону. В перерыве мы с позором, прямо как Бендер с Воробьяниновым с аукциона, были удалены из зала.

     Еще одним «культовым» для нас фильмом стала глупая итальянская комедия «Синьор Робинзон», в которой впервые откровенно говорили о сексе, которого в СССР вроде и не было. Знаменитое выражение «динь-динь», как раз и обозначавшее действие вошло в наш «словарь» надолго.

    Эпоха киноромантизма заканчивалась с окончанием школы, последние киношедевры пришлись уже печальное лето 1980 года, а «Пираты двадцатого века» и «Экипаж» стали заключительными аккордами нашего детства. Плакаты с портретами героев Николая Ерёменко и Леонида Филатова украсили девичьи спальни и комнаты в общежитиях. Но это уже другая история. И явно не моя.

__________________________

© Санкин Леонид Владимирович