Новый язык 

А давай я придумаю новый язык
без того, чтоб спрягать и склонять.
Чтобы он бесшумной пушинкой возник,
чтоб грамматикой не скрежетать.

Вместо суффиксов – нежный атласный шёлк
потечёт между нами, скользя.
От взрывных несогласных исчезнет шок,
нам без мягких согласных нельзя.

Пусть тишайших слогов очень лёгкий шифон
полетит на твоё плечо.
И фонем ласкающих благостный фон
всю любовь к тебе привлечет.

Смысла в этих фонемах – наплакал кот,
но в них вся корневая суть.
Ты любим! Всё плохое растает, пройдёт,
и начнётся счастливый путь.

Талисман 

В мелочах и подробностях ты разгляди эту жизнь,
в повседневности серой и скучной услышь фугу Баха,
и по нотам её на высокие на этажи –
ты взбеги, не теряйся, не чувствуй сомненья и страха.

Пусть приветствует каждое утро тебя продавец,
молодой и красивый кавказец по имени Баха.
Он, наверное, бабник, опасный для женских сердец,
помаши ему тоже, и смотри, как от  взмаха
будет легче подняться, вспорхнуть, над рутиной взлететь,
на лету наблюдая падение множества гирек.
Так вот тело становится легче почти что на треть,
если дышит душа и в тебе бьётся трепетный лирик.

И тогда нипочем повседневности муть и туман,
не случится ошибок, обид и начальство не тронет.
Этот Баха в дверях магазина – он твой талисман –
он хранит от несчастья, тоски и от всех дисгармоний.

Ева 

Светло задумалась сидящая у древа,
стыда ещё не ведавшая  дева.
И крохотное яблочко сжимая,
уже постигла, что она - земная.

Вокруг лианы вились, словно змеи,
а у неё глаза чудесной феи.
И сколько бы лианы те ни вились -
над девушкой простерта божья милость.

Змеиною опутывали ложью
природный жребий девы тонкокожей.
Предчувствуя Адамовы объятья,
испытывала Ева сердца сжатье.

Но то, что для других грехопаденье -
Божественное  было провиденье...
И у Творца не вызывала гнева
желанием охваченная Ева.

Вечная рана 

Как ты бывала безжалостна, литература,
долго болела тобой нанесённая рана.
Слово всего лишь, а рвётся живая текстура,
и погибаешь на рельсах толстовскою Анной.

Доктор, несите скорее лекарство, микстуру.
Чехов, спасите! Создайте хорошую Анну.
Туго, умело пусть рану бинтует Гуров,
он перешёл к благородству так филигранно.

Видно навеки останусь наивною дурой
в жизни вполне абсурдной, циничной и серой.
Хочется думать – вы здесь существуете, Гуров,
к вам обращаюсь со всей беззаветною верой.

Вы объявите, что ложь – это всё, что явно.
Искренни люди бывают лишь в полной тайне.
Анна Сергевна, не плачьте! Ваш лепет славный
служит в грехах оправданьем Карениной Анне.

Век пролетел. В нём сменялись эпохи и вехи.
Вы хоть насмешливы, Чехов, но и гуманны.
Вы не учитель. Вы истинный доктор, Чехов!
Лечите тихо любовную вечную рану.

* * * 

                                                      Наталии Кравченко

Молчать и горевать – плохой вариант,

Уехать бы в деревню, в глушь, в Саратов,

Где женщина – волшебный бриллиант –

Теплом сияет в миллион каратов.

И заново учиться у неё, 

как жить, любить, творить, вязать на пяльцах.

Её слова – целебней мумиё,

И смысл всего разложен, как на пальцах.

История любви её – бальзам

На раны многих. Всё-таки бывает

Любовь такая вопреки слезам, 

Которые поэты проливают.

И голос чист её, как серебро.

Любовь к таким лишь может длиться долго.

С ней обоюдны радость и добро,

Не всё уносит в безвозвратность Волга.

И речь её прозрачна, как хрусталь, –

Столь многим подарила воскресенье.

А вдруг и я окрепну, словно сталь?

Слова её – опора и спасенье.

Тепла её не остудил мороз.

Осанку держит, находясь у края.

Любимого дух смерти вдаль унёс,

Зато любовь живёт, не умирает.

Я думала, весь мир сошёл с ума -

И не бывает Греев и Ассолей.

Но если ты – поэзия сама, 

То чудо есть назло расхожей боли.

Иллюзия молодости 

Так долго, так долго любви ты была лишена,
но только любовь стоит жизни твоей, лишь она.
О ней прочитала ты жуткое множество книг,
но суть её вряд ли твой ум иссушённый постиг.

А ты всё роптала, как мыслящий робкий тростник,
пока твой любимый не обнял тебя, не приник
к губам твоим мягким и нежности сладостный сок
из тайных глубин твоей плоти наверх не извлёк.

Чего он касался, то трепетно, щедро цвело,
чего ты касалась, то крепло в ответ и росло.
Вы были вдвоём, занимались важнейшим из дел,
и ты на глазах молодела, и он молодел.

Тебе всё казалось, что время покатится вспять,
вы будете вместе ложиться и вместе вставать,
и лет прекратится унылый и нудный отсчёт,
и юность, как лебедь прекрасная, к вам приплывёт.

Грехопаденье 

На улице осень, тепло как весной, но глубокая осень

повсюду, как будто закончилось листопаденье.

Характер мой стал обнажённей, но так же несносен,

и грехопаденье всё длится, и нету спасенья.

В мешки упакуют пожухлые мёртвые листья,

куда-то свезут и сожгут, уж такой тут порядок.

Сойдёт с невозможных высот на меня бескорыстье,

спасенья не надо – остался бы грех так же сладок.

Ты снова уедешь в какие-то дальние страны,

ты – физик, учёный, профессор, и тут я робею.

Но нежность к тебе станет вдвое сильней, как ни странно,

и неотвратимей гипноз искусителя-змея.

Как прошлая осень для нас инфернально горела,

заучим на память, любя прошлогодние листья.

Когда-то и мы, как любое живущее тело,

засохнем, умрём, отлетим и тем самым очистим

себя от грехов, от желанья чарующей плоти,

и ляжем, смиренные, в жирную глубь перегноя.

А вы на листочке пожухлом опять перечтёте

про сладкие муки и горькое счастье земное.

Влюблённое зеркало 

Одинокое зеркало в номере сером отеля,

ты впервые так вздрогнуло, будто само влюблено

в необычную пару, в те два очарованных тела,

ты так жадно ловило их встречи любовной вино.

Ты старалось запомнить их жесты, слова и движенья,

ты встречало мужской, сладострастьем наполненный взгляд,

отражало свет женщины, всё её самозабвенье,

ускользающей жизни фиксируя видеоряд.

Ты в мужчине увидело силу и жажду бессмертья,

ты увидело в женских глазах обретенье мечты.

В остальных постояльцах отеля, в его круговерти

никакого подобья тем двум не заметило ты.

Сохранив их черты под стеклом на своей амальгаме,

ты скучало по ним в сером номере, вечно одно.

Ничего не хотело ты знать о возможной их драме,

неустанно крутя об их встрече любовной кино.

Тень 

Ты же меня превратил в невидимку.

Тайна – и значит тай-яние плоти.

Мне легче быть тенью, быть дымкой,

чтоб исчезать от блаженства в полете.

У невидимок другая природа –

вместо страдания дарят паренье.

Пусть всё сметают тяжёлые воды –

лёгкие дымки всё сокровенней.

О невидимке известно едва ли,

не уличить её, не прикоснуться.

То, что о ней рассказали-наврали,

галлюцинацией кажется куцей.

С дымкой легко навсегда расставаться.

Этот процесс до конца обезболен.

Тень не читает нудных нотаций.

Тень без претензий – сдаётся без боя.

Дымка  погибнет, но без суесловья,

просто под поезд бросится тенью...

Но не забрызгает грязью и кровью,

только издаст еле слышное пенье.

Тайна

Тайна моя, как бездна,

становится глубже, страшнее,

чем радостней редкие встречи,

чем крепче моя любовь.

Зря стараться быть трезвой,

от этой любви пьянея,

тщетно казаться свободной

внутри пошлейших оков.

Если меня ты бросишь,

с кем поделиться горем,

с мамой, подругой, мужем,

кто это горе поймёт?

Повешусь на этом вопросе

самоубийцей ничтожным,

виселица поможет

в бездну прервать полёт.

Как же я одинока 

в тайне жуткой, глубокой.

Рифму ищу я к слову

э к з и с т е н ц и а л и з м.

Страшное слово, как бездна,

на рифмы не обопрёшься,

помощи не дождёшься,

но только в бездонной тайне

и хочется жить эту жизнь.

Ты и я 

Так как ты – это ты, так как я – это я,

мы друг к другу явились из небытия,

потому что предсказано:  тем сентябрём

повстречаться нам выйдет на свете живьём.

Бесподобная встреча приносит покой

сумасшедший и яркий, и нервный такой.

Непокой от покоя случится отсечь –

потечёт полноводною речкою речь.

До тебя у меня было всё-то не то,

никогда не заменит тебя мне никто.

До меня у тебя были все-то не те,

а такие, как я, не найдутся нигде.

После встречи с тобой опустел этот мир,

если мы разлучимся, уйду в монастырь.

Эта встреча и есть смысл всего бытия,

так как я – это ты, так как ты – это я.

На другом берегу 

Там, на том другом берегу,

ты живёшь в незнакомом кругу.

Я проникнуть туда не могу,

я туда никогда не сбегу.

Я на этом живу берегу,

как и ты, перед всеми в долгу.

Во спасенье житейское лгу,

но покой, как могу, берегу.

Тяжелы, словно цепи, табу,

я не вправе корёжить судьбу,

но гребу, закусивши губу, -

эти рифмы, как вёсла рабу.

Эти вёсла, как два крыла,

из воды их с трудом подняла.

Вниз тянула их влага и мгла,

вверх любовь их моя влекла.

Им навстречу дули ветра,

их смущала хитрость, игра,

но настала такая пора,

поняла я: любовь добра.

Пусть любимому, как врагу,

кто-то копит упрёки в мозгу.

Но тебя на другом берегу,

вдалеке находясь, берегу.

* * * 

К тебе опять стремлюсь сквозь смертоносность дней,

чтоб эликсир испить и к жизни возродиться,

в глаза твои взглянуть, склонить друг к другу лица,

хоть свадебную песнь не пел нам Гименей.

Ты с грустью говоришь: всё близится к концу,

но я к тебе вовек не перестану влечься.

Воочию узреть в конечном бесконечность

способна лишь любовь. И грусть нам не к лицу.

Благодарю судьбу, что я тебя нашла,

хоть путала следы она твои сначала,

хоть поздно, но она наш дух и плоть смешала,

и стала жизни суть, как в юности светла.

Так ярок твой огонь, с тобою ни один

красавец записной талантом не сравнится.

Никем и никогда мне больше не прельститься –

ты так бесповоротно и глубоко любим.

Ты говоришь с тоской: всё превратится в дым,

но нежность и тепло к тебе неистребимы.

Чтоб жил ты на земле, мне так необходимо,

до самой глубины ты мне необходим.

Цветы по телефону 

Воздух марта разрезает стриж,
всё полно весеннею истомой.
Ты мне непременно позвонишь -
да пребудет это аксиомой.

А за мартом прилетит апрель,
даже камни чувствовать возжаждут.
Парочка стремительных недель -
и цветенью приобщится каждый.

В мае – слышишь? – как растут цветы –
будто  заполняется всё звоном.
Это значит, что звонишь мне ты –
и цветы растут по телефону.

Помощь 

От того, что тревожит и мучит,
у меня есть отмычка.
Маленький тайный ключик –
в рифму писать привычка.

Стайка лёгких созвучий
мчится к тебе на помощь.
Вспыхнет искорка, лучик –
всё дорогое вспомнишь.

Вспомнишь, какой хороший
был ты, почти безгрешный.
Вспомнишь о радости прошлой
и станешь тогда утешен.

* * * 

Ты говоришь со мною кратко
и не зовёшь меня по имени.
Судьба играет с нами в прятки,
плетёт извилистые линии.

Ну что ж... Мне будет всё же сладко
ласкать тебя пока по памяти.
Записывать про нас в тетрадку –
вы, буковки, как снег, не таете.

Тебя запомню я мальчишкой,
себя молоденькою девочкой.
Так радостно, что даже слишком,
так радуются птицы певчие.

Так нас несла волна живая -
вся – музыка и вдохновение.
Не знаю, что ещё бывает
сильней, чем это наслаждение.

И просыпаться и ложиться
с твоим я буду терпким именем.
И будут рядом наши лица
на мной исписанных страницах.

А ты люби меня. Люби меня...

Лебединая песня 

В самую середину
песни моей лебединой
врезалась страшная льдина.
А может моя гордыня,
как результат болезни,
слабости и рутины.
Не режь, не корёжь эту песню,
она ещё недопета,
но я же пою её честно.
Бываю во льдах зажата,
изломана, сбита, смята,
но где-то маячит лето.
Мы вместе со льдами оттаем,
выберемся на остров,
и станет он обитаем.
Чувствую это остро,
как могут чувствовать птицы
всей данностью интуиций.
Лишь если оно ледяное,
сердце способно разбиться,
в тревоге стеная и ноя.
Но если сердце иное,
мягкое и живое,
оно, возможно, сожмётся,
согнётся, но не разобьётся.
Многие верят, что сила –
это когда ты твёрдый,
очень собою гордый,
а мягкость достойна презренья.
Но гордость – хрупка и ломка,
пуста, как сухая соломка,
и ты неслучайно, милый,
мне заказал исполненье
своей лебединой песни.

Хоть и пою негромко,
но пропою её честно.

_______________

© Ребекка Левитант