Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Пушкин как вопрос национальной безопасности
(№14 [116] 16.09.2005)
Автор: Ирина Коняева
Ирина Коняева
Когда размышляешь о русских и о России в зарубежье, пусть даже географически недалеком, неизбежно ловишь себя на мысли о том, что государственные границы все еще не разорвали того духовного пространства, которое объединяет нас с Большой землей. Возможно, это чувство общности и рождает беспокойство за размывание духовных основ того, что определяется понятием «русский мир». В стране с тысячелетней культурой вдруг заговорили о проблеме национальной самоидентификации. А, может быть, вовсе не вдруг, – а в результате внутреннего ощущения кризиса, который, подтачивая какие-то глубинные основы, выплескивается наружу в виде демографической деградации, ощущения нестабильности, неопределенности будущего, неудачами во взаимоотношениях с внешним миром. Об этом заговорили даже там, где всегда считали, что с помощью пиар-технологий можно решить любые проблемы, - а оказалось, что эта наука в отрыве от того, что составляет культурно-исторический пласт, дает лишь кратковременный эффект или не срабатывает вовсе.

Из легенд и преданий мы знаем: когда воины и правители в критические моменты приходили к мудрецам, те обращали их взор внутрь себя, потому что все наши страдания, так или иначе, есть следствие отступления от Истины. И одновременно путь для обретения ее. Этот поиск неразрывно связан с определением идеала – того маяка, который даже в сильную бурю позволяет миновать опасные рифы.

В последние годы было так много ниспровержений, скоропалительной замены одних памятников на другие, что мы почувствовали: точек опор осталось не так уж много.

Пушкин всегда был, казалось бы, незыблемым столпом и центром русского мира. И сейчас его называют не иначе как «наше все». Но все – что? Величайшее вдохновение, ориентир духовного восхождения, ощущение космической красоты? Или… Лишь специалисты знают о том, каким нападкам подвергается сейчас академическое пушкиноведение. Цель – в лучшем случае приспособить Пушкина для достижения каких-то частных целей, в худшем - оправдать с помощью гения то недостойное и просто постыдное, что пытаются утвердить в нашем сознании как норму.

Ни для кого не секрет, что в последние годы к Пушкину помимо звания «солнца русской поэзии» активно приклеивают ярлык матерщинника. То, что раньше входило в зону духовных запретов, сегодня под разными предлогами вытащено на потребу публики.

Случайно ли это – вовсе не праздный вопрос. Разговор о Пушкине в силу значимости для нации его литературного гения всегда был размышлением об идеале. Низведение «солнца русской поэзии» до уровня подворотни позволяет снять языковой запрет и превратить наш «великий и могучий русский язык» в орудие духовного разрушения.

Многие, даже вполне образованные люди сегодня растерялись, видя, как некие личности, зачастую вообще не имеющие никакого отношения к культуре, приспосабливают образ Пушкина к пошлости, публично ссылаясь на рукописи и письма поэта. Филологи-пушкинисты на этих обсуждениях всегда почему-то отсутствуют. Пробел в публичной дискуссии и побудил меня попросить Валентина Семеновича Непомнящего – крупнейшего современного пушкиниста, писателя, лауреата Государственной премии, доктора филологических наук, председателя Пушкинской комиссии Института мировой литературы имени М.Горького обсудить эту тему.


- В последние годы тема нецензурной брани не раз обсуждалась публично. Эти обсуждения выявили такую интересную особенность: защитники матерной лексики то и дело призывают в союзники Пушкина, ссылаясь на то, что он ввел брань в современный язык и сделал ее, ни много ни мало, достоянием русской культуры. Меня всегда удивляло то, что в аудитории в этот момент отсутствуют профессиональные пушкинисты. Можно ли это расценить как случайность?


- Может быть, но таких случайностей очень много, они уже перерастают в закономерность. При пушкинистах те, кто хоть немного имеют представление о Пушкине, стесняются делать такие заявления. А без пушкинистов можно. Вообще юбилей девяносто девятого года показал, какой образ Пушкина внедряется в массовое сознание. Никогда раньше в народном представлении Пушкин не был похабником.

В 19 веке в простом народе бытовало представление очень сложное, многосоставное и парадоксальное. Говорили о том, что Пушкин не на дуэли погиб, а в тюрьме, потому что боролся за освобождение крестьян. В другом представлении он был советником царя, и царь всегда его слушался. Все это говорит о масштабе фигуры в сознании народа. Он мог не читать и не знать, что написал Пушкин, но понимал, что это очень крупная фигура. Отсюда пошли анекдоты типа «Кто платить будет? Пушкин!» Даниил Хармс в шести анекдотах очень хорошо воплотил этот миф. С одной стороны, о народном герое, с другой стороны – о таком плуте, который все может, все умеет.

Существовал миф и о том, что Пушкин вообще жил в лесу. Когда он сочинял что-нибудь, то выходил оттуда и - то ли рассказывал что-то, то ли пел. Он был такой леший, который живет в природе и берет от природы то, что потом у него получается. В других представлениях он почти святой. Было и такое, что он озорник, до баб охотник. Но это представление никогда не приобретало характера грязного смакования.

- Значит, это влияние нашего времени?

- К сожалению, наша массовая культура вся построена на этом. Сознательно. Это рыночная позиция. Она основывается на том, что потребителю всегда нужно, что полегче, попроще, подешевле, пособлазнительнее. В этом есть своя правда, потому что в жизни плохого вкуса всегда больше, чем хорошего. А рынок преследует то, чего много, где можно деньги получить. Поэтому создатели передач на радио и телевидении старались нажимать на нижние кнопки в человеке. Кроме того, многими СМИ завладели наиболее прыткие – а это зачастую не очень образованные, не очень культурные люди. Потому что между образованностью, тонкостью и глубиной, широтой ума и прагматическими способностями существует большое напряжение, дистанция. Очень трудно найти гениального писателя или поэта, который был бы к тому же замечательным бизнесменом и смог бы удачно продавать свои труды.

…Отсюда один из этих мифов, которые мыслятся привлекательно для публики. Миф о том, что Пушкин был матерщинник, мастер всякого непотребства и что он ввел мат в литературу на равных правах с другими слоями языка, речи.

- А на самом деле?…

- Это прямая ложь, основанная, что очень вероятно, на неосведомленности. Потому что, честно говоря, до последнего времени этим вопросом вообще никто не занимался, не принято было.

- Потому что был тоталитарный режим...

- А сейчас свобода, сейчас можно. Но начинают заниматься, не изучив для начала хотя бы на самом элементарном уровне факты. Правда заключается в том, что Пушкин, как и все его поколение, - это молодежь начала 19 века, воспитанная в традициях просвещения, французской культуры, скептицизма, безбожия - действительно очень широко употребляла бранную и матерную лексику, щеголяла этим. Это было еще и возрастное. Потому что юноша начинает материться, чтобы самоутвердиться, представить себя как мужчину, взрослого человека. Это было общее качество, и у Пушкина тоже. Его очень волновал вопрос самоутверждения. Как сильного, самостоятельного человека, который может что угодно сказать. И поведение его житейское было в те годы такое, что он мог в театре себя вести не очень прилично, у него была целая куча вызовов на целый ряд дуэлей, состоявшихся и несостоявшихся, как правило. Но он был мастер вызывать на дуэли.

То же самое было в стихах. Зачинателем матерной литературы был Барков –талантливый свободолюбивый поэт 18 века. И Пушкин продолжил это начинание.

Но главная штука в том, что он никогда не претендовал и не собирался публиковать эти стихи. Никогда! Все, что написано в этом роде, было стихами для узкого круга, для домашнего употребления. Все понимали, что существуют разные этажи культуры. Как существует зал, существует передняя, существует подвал. И тот же Барков никогда не рассчитывал на публикацию своих произведений. Это все распространялось рукописным образом. И публикация произведений такого рода просто в голову не могла прийти человеку православной культуры в России! Это все осознавалось как нарушение нормы, как пользование словами того обихода, который неприличен в приличном обществе. Пушкин прекрасно это понимал. Это все осознавалось им как хулиганство, а не литературная деятельность в полном смысле слова.

- Если бы он мог предположить, как потом все это будут интерпретировать…

- У него довольно много вещей в таком роде, особенно в начале двадцатых годов. Ему даже приписывают поэму «Тень Баркова», вопрос об авторстве которой до сих пор не ясен. Есть филологи-прогрессисты, которые хотят навязать авторство Пушкину и даже выпустили книгу «А.С.Пушкин. Тень Баркова». С комментариями. Это искусственный текст, который составлен ими из разных списков, как гомункул. Они подбирали наиболее удачные варианты. Сотворили и сказали – вот это Пушкин. Сделано все это с очень важным видом. Поставлен даже гриф Академии Наук – правда не на том месте, где полагается. На самом деле авторство Пушкина доказать практически невозможно. Он, может быть, участвовал в этом в лицее как коллективный автор. Что касается действительно пушкинских вещей, то последняя стихотворная вещь, которая была написана с употреблением матерной лексики, относится к 1828 году. Это стихотворение, которое начинается со слова «сводня». О том, как человек пришел в публичный дом просто потому, что ему некуда пойти. И на этом построен комический смысл этой жанровой, в духе фламандцев, малых голландцев, картинки. После этого нет ни одного стихотворения, где была бы употреблена матерная лексика. После 1828 года она исчезает и из переписки, в которой Пушкин тоже не стеснялся.

Позже появляются слова ругательные, но не матерные, и только в инвективном смысле – обвинительно-ругательно-обличительном. Но матерных слов Пушкин не употребляет даже в письмах. Я связываю это с тем, что в конце 20-х годов он обуреваем страстью жениться. Пушкин уже чувствовал, что человек его полета не может прыгать по жизни, как стрекоза, и срывать цветы удовольствия. Это ему не по чину. Он хочет жениться и делает несколько попыток. В конце1828 года он видит Наталью Николаевну. После женитьбы эротическая тема вообще исчезает из его творчества. Потому что нельзя относить к эротическим стихотворение «Красавица» со строками «благоговея богомольно перед святыней красоты». Пушкин вступил в другую жизнь, система ценностей у него упорядочилась.

Все пушкинское сквернословие относится к раннему периоду его жизни, и нужно учитывать, что это было для него хулиганство, именно преступание непозволительной грани - он это прекрасно сознавал.

Уже после встречи с Валентином Семеновичем я прочитала о том, что Пушкин еще в бытность свою лицеистом назвал Баркова поэтом, проклятым Аполлоном. Но какое дело до этого издателям, извлекающим прибыль из того, что всегда рассматривалось Пушкиным как дело его сугубо частной жизни? Право на публикацию пушкинского наследия сегодня принадлежит всем, а ответственность за защиту литературного наследия от извращенного толкования не несет никто. Справедливо ли это? Права ныне живущих на охрану частной жизни защищены законом, можно потребовать даже материального возмещения за нанесенный моральный ущерб. А кто защитит права на частную жизнь тех, кто ушел? Кто защит право автора не делать достоянием широкой публики то, что он скрывал от посторонних глаз при жизни?

В 2005 году исполнилось 70 лет со времени заключения первого в истории международного договора о защите культуры, известного нам как Пакт Рериха (Международный договор об охране художественных и научных учреждений и исторических памятников, 1935 г.). Этот документ более двадцати стран мира подписали накануне второй мировой войны, чтобы защитить от возможного разрушения памятники истории и культуры. Сейчас, когда наступление на наше духовное достояние идет другим путем, требуются иные меры, возможно, в рамках национального законодательства. Но для начала надо просто задуматься над тем, как мы будем охранять и защищать наше духовное пространство в контексте вызовов времени.

- Вы употребили такое выражение, как этажи культуры. Значит, брань – это подвал?


- Мы должны знать ей место. Оно внизу. Сейчас, к сожалению, в нашей прессе случилась ужасная вещь – нарушилось деление языка на обыденный и литературный. Когда главного редактора «Московского комсомольца» спросили, почему его газета пишет таким подзаборным языком, он сказал, что язык у нас один. Как будто человек нигде не учился, не знает, что такое язык, что у каждого языка есть слои, в том числе разговорный, обыденный и литературный. Произошла страшная деструкция, и это одна из основных катастроф в культуре.

- Интеллигенция несет ответственность за состояние языка?

- Огромную. Главную. Потому что с чиновников, с политиков спрашивать нечего. С кого еще спрашивать, как не с людей, которые творят культуру? И которым приходится делать выбор – либо остаться без штанов или в дырявых штанах, или пристроиться к пирогу. Те, кто пристроился к пирогу, предали свое предназначение. Продали за чечевичную похлебку свое культурное первородство. И это тоже катастрофа культуры. Потому что культура – это вещь сама по себе структурированная. Разрушить структуру культуры – значит, разрушить саму культуру. Вот это нечувствие к границам и этажам - это то же самое, что представление о доме, который не делится на этажи, подвал и чердак. Но если снести все перегородки, несущие и балки – тогда все обрушится.

- Дети дошкольного возраста стали ругаться матом. Вы считаете, что это тоже последствие разрушительной позиции части интеллигенции?

- Конечно. Дети не знают, что это нехорошо. У них нет понятия нижних и верхних этажей.

- А ведь несмотря ни на что, если верить результатам социологических опросов, примерно половина населения России матом не ругается.

- Знаете, я каждый год живу в деревне и вижу, что крестьяне осознают, где зала, вернее, «зало» – в избе, она до сих пор так называется, и где отхожее место. И они не путают. Бывают обстоятельства, когда простой человек, крестьянин, не может и помыслить, чтобы произнести какое-нибудь ругательство.

- Мне доводилось встречать информацию о чемпионатах по мату, которые проводились в Москве, при том, что жюри возглавляли профессиональные литераторы, лауреаты различных литературных премий.

- Обилие литературных премий – это имитация бурной жизни культуры. Эти люди пристроились к пирогу и чувствуют, что это та тенденция, которую выгодно поддерживать. Очень многим так легче просто. Некоторые из них вообще мало умеют. Им это облегчает творчество. Они отрабатывают свои комплексы. Потому что настоящее творчество – это очень часто преодоление себя. Творчество – это когда автор воплощает себя лучшего, которым он в жизни может и не быть. Или только мечтать быть. И на листах бумаги или на холсте он отображает то, что не может реализовать в жизни или себе самом. А здесь ничего не надо преодолевать.

- Язык можно защищать и на государственном уровне…

- Да, в том числе и от иноязычного мусора, который заполонил нашу речь.

- Вы считаете, что иноязычный мусор более опасен, чем площадная брань?

- Это системно опасно, так же, как и внедрение этой обесцененной лексики. Потому что это уничтожает структуру языка. Русский язык в свое время переработал и французский, и немецкий – он все усвоил, все отобрал. Но сейчас другая ситуация. Тогда – ни при Петре, ни при Пушкине, ни при Екатерине не было такой мощной системы СМИ, которая транслирует уродливую речь. Тогда процесс шел более естественным образом. А сейчас языку не дают отбирать, в него внедряют и внедряют. Появились чудовищно безграмотные выражения.

- Когда я готовилась к встрече с Вами, то посмотрела различные публикации на эту тему. И вижу, что в России есть желающие защитить язык, что они пытаются как-то организоваться, проводить конференции на эту тему. Но в качестве тем докладов предлагается, например, история русского мата. Издаются специализированные словари на эту тему. В какой степени это явление языка нуждается в изучении? Не ведет ли такое изучение к пропаганде?

- Изучать это, конечно, нужно, - как-то грустно заметил Валентин Семенович, - ведь, как ни крути, – это же элемент речи. Но для чего изучать? Когда Владимир Познер, известный наш телевизионщик, в ток-шоу говорит: « Почему не употреблять эти слова? Они же существуют! Не надо ханжествовать» - вот это и есть сознательное разрушение языка как системы. Изучать для того, чтобы понять и утвердить место этого слоя речи, конечно, нужно. Изучать, чтобы возбуждать несомасштабный интерес - это или хитрая уловка или просто недомыслие.

- Сейчас против засилья ненормативной лексики стали выступать не только представители гуманитарных наук, но и ученые из других областей знания. Генетики прямо говорят о том, что табуированная некогда лексика разрушает основу человека, его генетический код. У меня складывается впечатление, что сейчас силы, которые могут защитить литературный язык, разрознены. Если бы филологи объединились с представителями других наук, они могли бы серьезно потеснить тех, кто пытается «сломать балки и перекрытия» в структуре культуры. Пока же каждый выступает со своей позицией в одиночестве.

- Это одна из страшных бед – следствие политики «разделяй и властвуй». В результате реформ 90-х годов произошло тотальное разделение общества. Как по вертикали, то есть, по имущественным слоям, так и по горизонтали. Горизонтальное разделение пропагандируется и внедряется под знаменем профессионализма. Культ профессионализма оборачивается разделением: ты в мое не лезь, я в твое не полезу. Так тоже легче. В то же время мы знаем, что важнейшие открытия и достижения лежат на стыках различных наук и дисциплин. А это трудно. Для этого нужно знать еще что-то, кроме того, что ты уже знаешь. У нас тянут в сторону американской модели. Когда можно знать поэзию позднего Мандельштама и больше ничего. Видимо, это выгоднее, легче и… рыночнее.

- И нам нечего этому противопоставить?

- Нужны личности, силы, которые умели бы объединять людей. Конечно, это одна из самых насущных необходимостей – то, чтобы люди, которым дорого то, чем Россия богата, благодаря чему она стала великой державой - ее культура – объединялись. Но мы, как всегда, ждем жареного петуха.

- Валентин Семенович, в одном из интервью Вы сказали, что русских объединяет не этническая принадлежность, а духовная общность. И это есть одна из причин того, почему русские не организованы, почему они не образуют сильных диаспор – в отличие от других этнических групп.

- Об этом я сужу по нашей жизни здесь, в России. Если русский спорит, то это, как говорится, до первой крови. Мы не политкорректны. Нам это понятие глубоко чуждо. Кстати, разделение, о котором мы говорили, и порождает надобность в этой американской политкорректности. «Я говорю вот так, но это мое мнение. То есть, может быть и другое. То есть я как бы на этом не стою». Выходит, истины нет. Когда человек что-то утверждает, он считает, что это истина. Конечно, в этом есть огромная слабость, потому что ни у кого истина не может быть вся. Человек не может утверждать, что это истина в последней инстанции. Но если он не будет думать, что это истина, то он никогда ничего не сделает.

- Пропаганда толерантности способствует разобщенности?

- Конечно. Достоевский сказал: какая же это вера, если она не считает себя истиной? Политкорректность нужна в тактическом, человеческом, обиходном, этикетном смыслах.

Но она нетерпима и не может ничего сотворить в творчестве. Надо прислушиваться к мнению других, учитывать его, Но отрекаться от своего мнения только потому, что есть другие, – тогда ничего делать невозможно. Ни один ученый не возьмется за изучение предмета, не веря в какой-то предполагаемый результат.

У русских ослаблены этнические связи. У других народов есть ощущение одной крови. У русских - поразительно, - Гумилев сказал: нация – это не кровь, это состояние. Это стереотип поведения. Нация, как мы, русские, это понимаем, – это не кровь, это система ценностей, это ментальный строй. Даже в русских семьях кровные связи ослаблены. Нет такого, чтобы все были сцеплены, держались один за другого. Все русские ценности покоятся на том, что мы с тобой согласны, мы одинаково думаем, одинаково чувствуем, одинаково веруем. А поскольку все люди разные, то мы оказываемся одиноки в море чужого и никак не можем сплотиться.

- Поэтому никогда не было у нас русского лобби, несмотря на несколько многочисленных волн эмиграции из России.?

- Да, потому что каждый по-своему видит правду и готов за нее зубами драться.

- Но существует ли все-таки общее духовное пространство, несмотря на эти противоречия?

- Безусловно, существует. Просто положение России и человека с русским менталитетом очень трудно, потому что, как ни крути, он все-таки ориентируется на идеал. На то, что должно быть, а не на то, что есть. Я уже много раз повторял и сегодня скажу, что слова главной героини романа М.Митчелл «Унесенные ветром» - «я пойду на все, но больше не буду голодать» – это совершенно не наше кредо. Это американская мечта, которая сформировала всю культуру сытости. Как Пушкин говорил про Штаты: все высокое, все возвышенное, все прекрасное подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству.

- Может быть, здесь есть некая подмена в понятии культура? Ведь в переводе с санскрита, культура – это почитание света. Несмотря на разность менталитетов, русские всегда тянулись к культуре эпохи Возрождения, а шедевры живописи этого периода и сейчас являются жемчужинами крупнейших российских музеев.

- Вот это пристрастие к эпохе Ренессанса у нас не от того, что Рафаэль или Леонардо да Винчи русский идеал выражает, а потому, что для нас всегда был важнее смысл - Правда, а для Ренессанса – Красота. Русский человек очень тоскует по красоте. Но она у него неотрывна от правды. Вот как правду и красоту сочетать, ведь правда зачастую бывает некрасива? А в Ренессансе эта красота пленяет. И в этом есть своя правда, потому что культура Возрождения изображает человека прекрасного. Вот как, оказывается, хорошо и легко может быть! Воплощен идеал, которого хотелось бы достичь русскому человеку. Но ему приходится на других путях его достигать – путем самопожертвования, путем самоотречения, подвигов и страданий.

Как русская музыка насыщена смыслом – ни одного пустого места. А у итальянцев другой стиль. Глинка говорил, что в итальянских операх много ramplessage (франц. –заполнений) . В русской музыке все полно смысла – и это безумно трудно! А иначе невозможно. У итальянцев все как-то легко, и мы им немножко завидуем, тоскуем по легкости. Россия живет в более тяжелых условиях, чем вся Европа. Нас иногда обвиняют за нашего Емелю – вот, мол, мы все лентяи. А этот Емеля, русский человек, все лето так вкалывает, потом исходит кровавым, – потому что лето короткое и нужно успеть обеспечить себя всем до следующей весны, – что он только и мечтает всю зиму пролежать на печке. У них лето длинное, а у нас короткое, и одно на весь год. Нас и приучают к тому, что надо за зиму расслабиться окончательно, иначе в следующем году вообще не встанешь. В этом и есть смысл.

- Вы неоднократно высказывались о различии между западным и русским идеалом. Оно вообще на культурной традиции возникло?

- Сначала оно существует на каком-то другом, глубоком, ментальном уровне, конечно. Но формализовалось оно и оформилось, подтвердилось, получило свое какое-то выражение именно в вероисповедании. В принципе различие между западным и русским человеком известно. Сформулировать его можно по-разному. Н.А.Лосский посвятил этому свою работу «Характер русского народа», но это такая описательна работа. Я попытался это сделать на примере западного и православного христианства.

Главный праздник западных христиан – Рождество, главный праздник православных христиан – Пасха. Это чрезвычайно важно. Рождество главный праздник потому, что Бог уподобился человеку. А, значит, я, человек, достаточно хорош и поэтому у меня особых проблем нет. И, значит, я имею полное право обустраивать свою жизнь, а не себя самого. Это очень льстит самолюбию и облегчает жизнь. А на Руси Пасха – это тот праздник, который обязывает человека уподобиться Богу, его жертве. И это, конечно, чудовищно трудно, до конца невозможно. Но поскольку этот идеал есть, и он есть в душе, христианство явило этот идеал – Христос. И человек знает, к чему надо стремиться.

- И сейчас знает?

- На этом стоит вся великая русская литература – литература совести. Сократ открыл феномен совести, и его называют христианином до христиан. Русский человек бывает безобразен, но он понимает, что нельзя делать. Понимание грани есть все равно.

- Если продолжить эту мысль, вспоминаются Ваши слова о том, что если русский человек попытается переориентироваться на другой идеал, западный, то из него выйдет просто бандит. Для многих людей в последние годы рухнули все моральные нормы и запреты. Не здесь ли источник криминализации нашего общества и корни явления под названием «русская мафия»?

- Если отнять у русского идеал и убеждение в том, что он есть, то все, конец. С большой высоты больнее падать.

"Конечно, многие сейчас обидятся за Запад, скажут, что я приукрашиваю жуткую нашу Россию с ее неустройством, безалаберностью, пьянством и пр., и пр. Но ведь и безалаберность наша, и пьянство, и прочее - еще и от того, что в душе нашего человека есть идеал, который явно на земле недостижим. Жажда идеала есть, а сил тянуться к нему чаще всего нет. Чтобы успокоить оппонентов, скажу: мы, русские люди, часто гораздо хуже своей системы ценностей. А западный человек, надо полагать, во многом лучше своей. Наш отсчет от идеала - тяжкая ноша, от этого и все величие России, и ее особость в мире, "странность", и ее несчастья и горести: В общем, так или иначе, хороши мы или плохи, но тот отсчет от идеала, что является основой нашего менталитета, есть, на мой взгляд, одна из высших человеческих ценностей (если не высшая); на языке строителей - замковый камень, держащий свод. Краеугольный камень.» (Из интервью В.С.Непомнящего «Независимой газете» от 14.12.2000 г.)

- Но глобализм не имеет ничего общего с этим идеалом.

- Я уже сказал где-то, что тоталитаризм – это дубина, а рыночный тоталитаризм – нейтронная бомба. Он тела оставляет, а души уничтожает.

Очевидно, что разделение общества на приверженцев того или иного идеала проходит отнюдь не по географическим границам. Известный немецко-американский психолог и социолог Э.Фромм сформулировал эту проблему в самом названии своей книги «Иметь или быть». Он пишет: "Необходимость глубокого изменения человека (отказ от обладания) предстает не только как этическое или религиозное требование, не только как психологическая потребность, но и как обязательное условие физического выживания рода человеческого. Праведная жизнь уже не рассматривается как исполнение морального или религиозного требования. Впервые в истории физическое выживание человеческого рода зависит от радикального изменения человеческого сердца".

- Российская власть в качестве целей общества видит создание рыночной экономики и развитие демократии. То есть человек перестает быть целью и становится средством.


- В Евангелии говорится о рынке, о купле, об обмене. Но рынок всегда был инструментом. Он никогда не был идеологией. Сейчас у нас рыночная идеология. Нет ничего выше финансового успеха.

- Выходит, русское духовное пространство оказалось очень уязвимым перед этой угрозой…

- Да. Дело в том, что мы очень доверчивые люди. В этом смысле западный человек сильнее нас, у него есть иммунитет к обману. Он более насторожен. Может быть, это следствие западного индивидуализма.

Когда в «Борисе Годунове» народ узнает, что Димитрий жив, все сразу забывают о Борисе Годунове - он сразу стал такой-сякой. И забыли про свой грех, про то, что сами же его избрали. Главным оказалось, что Димитрий жив. Как хорошо! Но как только в последней сцене на их глазах при Димитрии убили мальчика, - народ безмолвствует. По-разному толковали это. А он безмолвствует, потому что готов уже сказать: «Господи, что мы наделали!» Но тут опускается занавес, потому что такого в истории не было.

Никто не покаялся, никто не признал своих ошибок. Стали валить все грехи на кого-то. Это не значит, что кто-то не виноват. Но это значит, что мы этому кому-то очень сильно помогли.

Мы склонны верить кому угодно. Жириновский: все понимают, что он талантливый артист. И за него в моей деревне проголосовало много людей только потому, что он говорит правильно. Вот это детская черта в русском человеке. В этом смысле русский народ не от мира сего. В этом его прекрасность и ужасность.

- Может быть, поэтому мы так часто и уповаем на Бога?

- Чаадаев любил повторять, что есть народы, судьбу которых определяет не нормальная логика разума, а верховная воля провидения.

- Вы недавно сказали, что «Евгений Онегин» написан Пушкиным для нас сегодняшних. Почему?

- «Евгений Онегин» - первый проблемный роман, в центре которого проблема России и русского человека. Онегин – это образ русского мыслящего человека. От этого мыслящего человека зависит, каким он будет. Он считает, что человек должен получать, и у него развит хватательный инстинкт. И когда в конце Татьяна ему говорит «я вас люблю, но…» то ему непостижимо, как это - я вас люблю, но…? Он действует не поступательно, а рефлекторно. Если он не получает, то он раздражается, он злится. Он обольщает, он флиртует… И когда он слышит, что она любит, но… то у него это не укладывается в мозгах – что может быть другое представление о любви, о человеке, о жизни, обо всем на свете. И когда он стоит, как громом пораженный, и занавес опускается – а ведь история не закончена – то от этого человека, от того, что с ним будет после того, как он это услышал, зависит то, что будет со всеми нами.

- Но ведь и у Татьяны русский характер.

- Конечно. Это человек, который ради идеала может поступиться чем угодно. Она может перешагнуть через свою любовь во имя совести. Или во имя любви к тому же Онегину, потому что она прекрасно понимает, что если бы она сказала «да», это была бы гибель для них обоих.

- То есть противоречие и единство характеров одновременно…

- Да. Это невероятно современный роман, только его нужно уметь прочитать.

Когда я записал «Евгения Онегина» в Новой опере, то, кажется, сказал тогда о том, что важно существование тех, кто это мог бы послушать. Вот недавно я посмотрел по телевизору американского Винни Пуха. Это катастрофа! Они все необаятельные, но зато очень много действия. И нынешним мальчикам и девочкам будет скучно смотреть нашего Винни Пуха…. Недавно одна девочка в классе, где мой крестник учитель сказала, что «Онегин начал ухлестывать за Татьяной, потому что она богатая». Как смотреть «Сказку сказок» или «Ежика в тумане», они не знают, не поймут.

- Почему же у нас все как-то не получается...

- Если бы после того, что мы в 20 веке натворили, все пошло бы у нас хорошо – по всходам нераскаянного зла, ненависти, по погибели Русской земли, то все это значило бы, что правды нет. Но она есть. И надо искупать. И мы не встроимся никогда в эту цивилизацию, мы к ней не подходим.

- А что в это время русская диаспора зарубежья может сделать для России?

- Требовать, чтобы мы восстановили свое достоинство, которое мы потеряли, –национальное и культурное.

- Многие сейчас находятся в состоянии оторопи, потому что не ожидали, что такое может произойти.

- Что-то подспудно происходит. Веяния есть. Я приезжаю в провинцию – в тот же Псков и Нижний Новгород и вижу там другие лица, другие глаза. Там народ отзывчивее и он более понимающ, чем в столице, где многое упирается в то, что мы видим по телевидению. Там Россия сохраняется еще, потому у меня вся надежда на дух провинции. Там что-то начнет происходить и, может быть, в диаспоре, где другие условия.

- Кстати, на Западе осознали, что утрата культуры ведет к утрате конкурентоспособности. Там много памятников культуры, но нет понимания значения этих памятников рядом живущими.

- Это глобальный процесс. Культура перерождается в цивилизацию. Цивилизация же никогда не будет существовать по меркам культуры. Потому что культура означает работу над собой, а цивилизация - работу над устройством своего бытия.

Я считаю, что сейчас, во время системного наступления власти на науку и культуру надо бы созвать форум деятелей культуры, науки и образования и назвать все своими именами. Это жизненно необходимо. Культура для нас - это вопрос национальной безопасности.

Москва-Рига._
________________________
© Коняева Ирина

Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum