Повесть третья из трилогии «Три повести»

         «Домино»

- Борис Семёнович… Борис Семёнович…
- А? Что такое?
- Вставайте. Мужчину привезли, без сознания.
- Так может, мёртвый?
- Да нет. Живой вроде…
- Иду. Умоюсь только… Лена? Сколько мы уже зарплату не получаем?
- Восьмой месяц...
- Как ты думаешь – может, перед Новым Годом дадут? Всё-таки новое тысячелетие…
- А я знаю?  Может, и дадут.
- Всё! Надоело. До Нового года дорабатываю и подаюсь в челноки.
- Ой, да ладно вам. Вы уж третий год собираетесь…
- На этот раз точно решил. Доллары мне снились – это к чему?
- Да он почти труп. В реанимацию. Адреналин внутривенно и подключайте его, Лена, к кардиомонитору. Быстрее. Где нашли такого красавца?
- На берегу. В реку на машине с моста упал.
- Сам доплыл, значит? Вроде всё цело. Переохлаждение. Нет, чтобы летом упасть…  Лена, ну я же просил – пожалуйста, побыстрее…
 - Борис Семёнович, на кардиомониторе – асистолия. 

- Готовьте дефибриллятор. И Григория Александровича зови.
 «Сейчас током долбанут», – подумал я и почувствовал, что. покидаю свою каталку. «Интересно, куда это я воспаряю? Не видно ни черта Я же помню: Бог – это Свет. Раз я отдал богу душу – так хоть свету дайте. Наверное, меня – прямо туда, к черту на рога…»
- Душа твоя, Миша, Богу не нужна. Да и нам она пока – без надобности, – произнёс некий сочный баритон.
- Кому это вам? Ты вообще кто такой? Покажись хотя бы.
- Можешь называть меня Негрум.
Пространство наполнилось приглушённым фиолетовым светом, и я увидел своего собеседника - черноволосый, вполне даже симпатичный и стройный мужчина средних лет с белым лицом, ироничным взглядом и жёстким волевым подбородком. В своём чёрном трико он напоминал циркового клоуна-мима.
«Что это ещё за Леонид Енгибаров?» – подумал я и вспомнил латынь: «Негрум – чёрный».
- Мы – это те, которые не любят яркого света. Да ты и сам его недолюбливаешь. Окна в квартире всегда наглухо зашториваешь, ложишься под утро, спишь до полудня.  Разве не так? – мужчина заглянул в какую-то папку.
- Нет, ну почему же, я и свет люблю. Вот, бывало, на охоту поедешь…
- Кончай балагурить, Миша. Времени у нас в обрез. В твоём досье, – Негрум ткнул в папку, – всё указано.
- Да уж теперь-то куда мне торопиться? Всё. Канул в вечность.
- Зачем же так мрачно? Да и потом – никуда ты пока не канул. Сейчас эти вот реанимацию проведут и тебя вытащат, – он засветил зеленоватый экран, и я увидел бригаду врачей, колдующих над моим безжизненным телом.
- Ты, Миша, случай уникальный, один на десять миллиардов. У тебя абсолютно равные показатели, измеренные с точностью до десятого знака после запятой…
- Какие ещё показатели? О чём ты? – я с интересом смотрел, как через меня пропустили разряд, и моё тело подпрыгнуло на реанимационном столе.
- Не отвлекайся, – Негрум выключил экран. – Они сейчас спорят, стоит ли продолжать бороться за твою жизнь или нет.
- Так может им подсказать надо, Негрум? А? Такие вещи на самотёк никак нельзя пускать. Можно им как-нибудь передать, что я их отблагодарю? А то ведь я их знаю: один раз не получилось – и в морг…
- Не твоя забота, кому надо – подскажут. Ты лучше слушай и запоминай. Так вот, о показателях: в тебе, Миша, абсолютно одинаковые пропорции злого и доброго, чёрного и белого. Меня поэтому сразу же после твоего взвешивания сюда и направили.
- После какого взвешивания?
- После какого надо… Вот я и нёсся как угорелый, еле успел перехватить тебя у Альбума.
«Как всё-таки хорошо знать хоть один иностранный язык, пусть даже мёртвый», – не без гордости отметил я, напирая на глагол «знать», – «Альбум – белый».
Я с невольным уважением поглядел на Негрума, фигурой напоминавшего рисунки древнегреческих атлетов:
«Этот успеет… Волчара, видать, ещё тот».
- А кто это – Альбум?
- Да так… Один мой коллега из соседнего отдела. Давай-ка к делу! Поскольку здесь тебя приткнуть, сам понимаешь, некуда, принято коллегиальное, так сказать, решение: дать тебе возможность ещё пожить, проявить себя, если хочешь…
- Не вопрос, поживу с удовольствием. Ещё бы не хотеть. Спасибочки вам. Так я пойду?
- Погоди. Мне велено передать, что отныне тебя наделяют уникальной способностью… Небывалым могуществом! Убивать людей силою одной только мысли. Оцени?
Я оторопел: «Ни хрена себе – заявленьице!»
- Ты что, Негрум? Должность диктатора мне предлагаешь? Кстати, это вы их, диктаторов этих, «могуществом» таким наделяли?
- Нет, Миша,  вы. Да, да – вы! И нечего на нас всё валить.
- Пожалуй, ты прав. А от «могущества» такого я отказываюсь. Спасибо за доверие, конечно, но только вот убивать я не люблю – не мой профиль. Соблазнить кого-нибудь, лапши навешать – другое дело, а здесь я – пас. Я вам не киллер.
- А тебя никто и не спрашивает. Отказывается он, видишь ли. Не торопись. Вспомни-ка лучше, сколько ты за свою жизнь поубивал?
- Кого же это я поубивал?
- А в детстве? А в юности? Сколько кошек, сколько голубей перевёл? Вспоминаешь?
- Откуда это известно? Ах, да… Там и про это есть?
- Есть, есть…
- Что ж, каюсь, несознательный был. А потом, кошки по ночам так орали, что спать невозможно было – вот я их из мелкашки и отстреливал. Зато потом сколько у меня кошек перебывало? А? Барсик, Чефир, Аза, Норка, Культяпка. А Соня и Мэрилин – и по сей день со мной. Там у тебя про это написано?
- Миша, не надо быть многословным.
- Что ж, было дело, и голубей из рогатки для забавы бил, а ещё – чтоб на крыльцо не гадили… И всё-таки, Негрум, это – не люди... Ты ещё про охоту вспомни…
- Ну, положим, люди похлеще голубей гадят. И не только на крыльцо… Да ты, Миша, не прибедняйся. У тебя в активе и люди есть.
- Что это ещё за поклёп? Никого я никогда не убивал.
- Так уж и никого? Вспомни-ка, сколько твоя покойная жена от тебя абортов сделала? А? Не считал?
- Ну, четыре или пять…
- Шесть, если быть точным.
- Так мы же с ней вместе про аборты-то решали… У нас и так двое детей было. А в той стране, где я жил, и одного поднять да до ума довести – уже подвиг.
- Ты успокойся, Миша. Я тебя убивать никого не заставляю. Меня уполномочили только передать, что ты наделён такой вот способностью. Понял? А как ею пользоваться – сам решай. Имей в виду, что такие подарки – большая редкость. Так что ты делай выводы: погуляй пока, понаслаждайся, да так, чтобы потом сразу к нам в отдел – у нас интересней.
- Я подумаю. Такие вещи, сам понимаешь, с кондачка не решаются. Послушай, Негрум, а нельзя мне сейчас куда-нибудь в Швейцарию или в Австрию, чтоб сразу с гражданством и со знанием языков? А? Хоть напоследок пожить по-человечески? А то, ты знаешь – надоел весь этот бардак…
- Обойдёшься. Там ты себя в полной мере проявить не сможешь.
- Обойтись-то я, конечно, обойдусь. Почти полвека обхожусь… При коммунистах обходился, теперь вот – при демократах. Только  что-то конца не видно этому обхождению… Прав ты, Негрум, сами мы во всём виноваты. А с другой стороны – кого выбирать? Не коммунистов же. Вот и выбираешь по необходимости: из двух зол  меньшее.
- Извини, Миша, но, по-моему, ты не понял главного. Сказано же: могуществом тебя наделили. Высшей способностью! Сам теперь всего чего хочешь, можешь добиться… Пораскинь мозгами-то.
- Ты на что намекаешь?
- Всё! Лети, голубь. Они решили всё-таки ещё раз попробовать тебя оживить… На спор…
Негрум исчез, погас свет, и я почувствовал, что безо всякого сопротивления рассекаю некое тёмное пространство.
Мгновение – и я снова увидел себя на реанимационном столе…
- Простите, я у вас много времени не отниму. Меня зовут Альбум. Я специально вас тут караулю, – голос был мягкий, задушевный.
В столпе яркого света появился невысокий толстенький человек, одетый теперь уже в белое трико, но с чёрным лицом. Этот клоун со своим рыхлым животиком и короткими ножками  на мима никак не тянул.
«Работа у него сидячая, наверное, и ещё, похоже, пиво любит…  Альбум, а по физиономии – настоящий негр. Их тут сам чёрт не разберёт… Домино какое-то».
- Скажите, Михаил, что вам наговорил Негрум?
- Простите, уважаемый, но я очень спешу… Туда, – я показал на реанимационный стол.
- Ничего, ничего, не волнуйтесь – успеете. У них там небольшая заминка… С техникой. Не тот тумблер включили… Цепь коротнула. Они сейчас дефибриллятор меняют.
- Ну, вот… Как всегда. А время-то идёт, сколько я тут с вами болтаю? У меня уже по всем расчётам биологическая смерть наступила.
- Не волнуйтесь – всё под контролем. Вы здесь всего четыре с половиной минуты. Так что вам сказал Негрум?
- Сказал, что у меня абсолютное равенство, что киллерской силой меня наделили и отпустили назад, чтобы я себя проявил. А ещё сказал, что вы – нерасторопный, господин Альбум. Кстати, а где это мы так загорели?
Белый клоун слегка смутился.
- Да я, знаете ли, инструкции получал относительно вас, досье ваше куда-то подевалось – поэтому и замешкался. А насчёт цвета кожи – у нас, любящих свет, у всех такая. Ну, раз вы всё уже знаете – добавлю: вы, Михаил, поосторожней с вашими теперешними возможностями…  Всё-таки человек вы думающий, хотя и импульсивный…
- А я не понял. Мне теперь что – только стоит подумать о том, что человек умер, – и его уже нет? Так, что ли?
- Ну, не совсем. А то так можно было бы полчеловечества уничтожить. Для этого нужны два фактора: сильное желание и яркая визуализация картины смерти конкретного человека. Но помните: вам отпущен определённый отрезок времени, за который и будут оценивать ваши деяния с учётом новых возможностей.
- А можно узнать в общих чертах, какой отрезок времени мне отпущен?
- Этого я вам сказать не могу. Не уполномочен.
- Ну что ж… Раз не уполномочен – не надо. Всё? Я могу идти? Эээ… Лететь?
- Разумеется. Ещё раз призываю вас к осмотрительности.
- Ну, помощники смерти, отойдите от стола. Разряд!

Борис Семёнович, появились сокращения! Серия экстрасистол… Ритм нормализуется… Артериальное давление – 70/30.

- Ваша взяла, Борис Семёнович. С меня – двадцать баксов.

- Лена! Адреналин внутривенно. Признаться, я уже думал, что проспорил…  А денежки, Григорий Александрович, не помешают. Сон-то в руку был…              

        «Папочка, не спи…

  У меня появились проблески сознания. Я приоткрыл глаза и не увидел ничего конкретного - всё расплывалось в одно сплошное зеленоватое пятно. Оно сгустилось прямо перед глазами и сказало: "больной приходит в сознание, гемодинамические показатели в норме, реакция зрачков содружественная". Успокоенный этим сообщением, адресованным, по всей видимости, не мне и потому – заслуживающим доверия, я решил закрыть глаза и стал вспоминать:«Вот я в Питере, сижу в ресторане «Невский», рядом – женщина, светленькая. Из себя - ничего, симпатичная, улыбается, грудь приличная. Ниже рассмотреть и оценить не могу, хоть и пытаюсь… Кто такая? Ах, да – Юля, кажется, её зовут. Откуда я её знаю? Познакомился в Интернете и поехал к ней на выходные. Танцуем. Рассмотрел и оценил по ниже… Вот мы у неё в квартире. Грудь на поверку лишена кондиционной упругости, дрябловата, зато внизу – выше всяких похвал. Сутки живу в её кровати, питаюсь яичницей, сыром, бананами и чаем, и, конечно же, – ею. Вечером прощаюсь, сажусь за руль и еду домой, в Москву. А что дальше? Проезжаю Вышний Волочок, в Твери закусываю, проезжаю Клин… А дальше? А дальше – не помню… Нет, вспоминаю… Голос дочери: «Папочка, не спи. Просыпайся! Ну, проснись же, папа, миленький мой…» Кто-то трясёт меня за плечо, я открываю глаза и мгновенно осознаю, что на меня несутся два столба света фар встречной фуры… На рефлексах ухожу вправо, прошибаю какие-то перила и лечу вниз… Удар… Погружаюсь в воду… Выныриваю… Понимаю, что дочка мне только снилась, и успокаиваюсь… Плыву, плыву… Всё. Дальше не помню. Ничего не помню…»

На другой день я узнал, что лежу в какой-то районной больнице, что у меня ничего не повреждено, что найден я был на берегу реки без сознания и доставлен с диагнозом "переохлаждение". Что вывели меня из состояния клинической смерти и что я – «в рубашке родился…» Я попросил телефон и первым делом позвонил дочери. Убедившись, что с нею всё в порядке, я быстро пошёл на поправку.

«Чем? Какими такими силами можно объяснить, что в критические секунды моей жизни приснилась дочь и разбудила меня во сне?» – мысль эта не давала мне покоя, как, впрочем, что-то ещё… И я никак не мог понять, что именно…«Так. Давай по порядку. Питер. Юлька. Отличная жопа (прости, Господи). Получил усладу телу. Еду домой. Заснул. Разбудила приснившаяся дочь (это надо ещё осмыслить). Вылетел на мосту с трассы в реку. Машина утонула. Хорошо, хоть документы целы, пусть и размокли. Теперь лежу заново родившийся, в какой-то больнице, где-то в Улан-Удэ (да-да – всё, что в России находится дальше ста километров от Москвы, – москвичи почему-то считают Улан-Удэ) и не могу вспомнить, по-моему, что-то очень важное…  Господи? Ну почему так? Вспоминаю, извини, жопу какой-то Юльки, пусть даже достойную, но ведь – жопу? А что-то очень важное вспомнить не могу?»

Однако, ещё раз пройдя по этой цепочке, я уразумел, что хороших звеньев в ней гораздо больше, чем плохих, и относительно успокоился.

 Две ночи подряд меня изводил ужасным храпом сосед. Я попросил перевести меня хоть в коридор, но подальше от него, но меня не перевели. На третье утро он почему-то не проснулся…

Вскоре меня перевели в общую палату и разрешили вставать. Соседи по палате уже знали о моём «каскадёрском трюке» и закидывали вопросами: Пьяный я был или нет? Как я увернулся от фуры? Что я при этом чувствовал? Сразу машина ушла под воду или постепенно? Как я доплыл до берега?

Подивившись моему рассказу, затевали между собой разговоры:

- У меня дружок в прошлом году тоже, видать, за рулём заснул. Так прямо в лоб с КАМАЗом и столкнулся…

- Насмерть?

- А то? Всмятку!

- А с КАМАЗом что?

- Буква «М» отскочила…

Через несколько дней меня выписали. Я щедро раздал медперсоналу суммы за своё спасение и вместе с дочкой, которая приехала сразу же после моего звонка и поселилась в местном «отеле», на поезде отправился домой.                

        Странности

   - Хочешь – верь, хочешь – не верь, дочка, но выходит так, что ты мне жизнь спасла…

И я рассказал про свой сон.

- Получается, что мы себя совсем-совсем не знаем. Ты что, не веришь мне? – спросил я, поймав её недоверчивый взгляд.

- Верю. Но проверить не могу, к сожалению. Это – как чудо Воскрешенья: верить хочется, но нужны доказательства.

- А я, по-твоему, не доказательство? Я же воскрес!

- А ты уверен, что был мёртвым?

- То есть? Клиническая смерть – это смерть.

- Не уверена. Ведь может же быть, что её просто так назвали: «клиническая смерть?» А на самом деле – это всё ещё жизнь. Остаточная, но жизнь.

К моей тайной гордости, дочь обладала пытливым умом, избегала штампов и шаблонов даже в речи, и отличалась оригинальностью суждений,  но здесь – это было уже слишком… Потому я и возмутился:

- Хватит оригинальничать. Есть вещи, не терпящие двойного толкования. Во всех учебниках реаниматологии сказано: клиническая смерть. А это значит, что если в течение нескольких минут не будут приняты экстренные меры, то больной не только не оживёт, но и…

- Умрёт ещё больше – так, что ли? – перебила меня дочь. Почувствовав подвох, я слегка опешил от её словесных вывертов.

- Почему – «ещё больше»? Просто – умрёт.

- Так значит, до того как «просто умереть», он был жив? Тогда почему же учебники пишут: «смерть»?

Лёгкого и непринуждённого разговора, на который я рассчитывал, не получалось.

- Вообще-то я этих учебников не писал – я по ним учился.

И учебники в медицине пишутся для того, чтобы дать понимание о том или ином состоянии больного, состояния эти классифицируются для практического удобства. «Клиническая смерть», «Биологическая смерть» – общепринятая терминология, о чём тут спорить? Когда наукой будут накоплены и осмыслены другие, более точные знания – тогда, может быть, в учебниках напишут, что и «биологическая смерть» – не что иное, как определённая форма жизни.

- Ну, это ты перегнул. Смерть, в истинном её понимании, окончательна и никакой реанимации не подвержена.

Но я уже начал заводиться.

- Почём знать. Есть, к примеру, спорообразующие микроорганизмы, которые могут находиться без обменных процессов сотни лет, а, попадая в благоприятную среду – прорастают в вегетативные формы. Наперекор Энгельсу. Может, пройдёт время, и человека можно будет реанимировать по его костным останкам.

- Ну, хорошо, а если нет останков, после кремации, например?

- Не знаю. Но могу предположить, что в природе есть вместилища информации обо всём, что происходило когда-либо. Волна, однажды лизнувшая твою ногу, расскажет об этом другим волнам, ветерок, обласкавший твои волосы, растворится в потоках воздуха вместе с твоим запечатлённым образом. Как знать, может, когда-нибудь мы научимся считывать информацию с капли воды, с глотка воздуха, как с компьютерного диска. А из одного атома, когда-то заключённого в тебе, выстраивать весь организм. Тогда и учебники будут другими.

Помолчав немного, я добавил:

- Зря ты в юристы пошла, тебе – в медицинский надо было.

А впрочем – всё одно. По специальностям сейчас у нас мало кто работает, из университетов и – в челноки!

И посоветовал:

- Окончишь университет – поезжай к брату, в Канаду. Ему там нравится. Тоскует только. Лучше, конечно, поближе куда-нибудь – в Швейцарию или в Австрию…

При этих словах будто молния полыхнула у меня в черепе, и я замолчал, тупо уставившись в окно купе, а на дочкино:

«Больно надо – в глушь, в Канаду!», – даже не отреагировал.

 Странности начались прямо с порога. Обе кошечки – чёрная Соня и светло-кремовая Мэрилин (или просто Мэри) – выбежав было из кухни в прихожую на звук открываемой двери, вдруг встали как вкопанные, взъерошили шерсть на загривках, зафыркали и попрятались кто куда.

- Что это с ними? Ты, когда уезжала, ключи соседке оставила? Может, она их обидела чем? Может, кормила плохо?

- Ну что ты, папа. Смотри – они почти весь корм слопали, водичка свежая, нигде не нагажено.

- Ты всё-таки сходи к ней, узнай. Да не сейчас – потом. Я, дочка, прилягу… Что-то мне не по себе как-то. А ты посиди со мной, пожалуйста?

Я действительно чувствовал себя неважно. Внутри нарастало непонятное чувство беспокойства, тревоги… Я рассказал дочери о своих ощущениях и посетовал на то, что память как будто стала мне изменять.

- Представляешь – который день не могу вспомнить какой-то важный эпизод. Как после дикого похмелья – просыпаешься с ощущением того, что натворил что-то, накуролесил сверх меры, а вспомнить не можешь. В этом случае хоть узнать можно у того, с кем пил, если он сам помнит, конечно, а здесь – и спросить не у кого. Может, я всё-таки головой треснулся? Да вроде головных болей нет, тошноты нет, даже шишки никакой не было.

- А вдруг такое бывает после клинической смерти? А, пап?

- Чёрт его знает, у меня подобного опыта не было – я ведь только в первый раз умер…

- Ну а сам-то ты как врач что думаешь?

- Да какой я врач? Я уже почти пятнадцать лет не работаю. Всё перезабыл.

- Не прибедняйся, папа. Уж кому-кому, а тебе на память грех жаловаться.

При слове «не прибедняйся» опять что-то сверкнуло у меня в голове и сразу же погасло. Я поморщился.

- А давай я тебя проэкзаменую? – предложила дочь.

- Давай.

Она вразнобой задала мне с полсотни вопросов: от хронологии событий из нашей жизни до «почитать наизусть» и решений логических задач. Я ответил на все.

- Теперь давай по колоде проверим.

Она взяла колоду карт в пятьдесят два листа, перетасовала её и стала показывать мне по одной карте в секунду, тут же переворачивая её рубашкой вверх, пока на руках у неё не осталось три закрытых карты

Такое упражнение я раньше проделывал регулярно.

- Называй. Пять секунд тебе на размышление.

- Пятёрка пик, бубновый валет и… бубновый туз.

Дочь раскрыла названные карты.

- Да! С такими «провалами в памяти» можно в цирке выступать. Как это у тебя получается?

- Да ничего сложного нет. Я каждую масть к чему-то привязываю. Пики – к птицам, трефы – к рыбам, бубны – к насекомым, червы – к животным. Каждой карте соответствует конкретный вид. Можешь ещё для удобства отделить онёры от мелочи. Например: валет, дама, король и туз червей – хищники, остальная мелочёвка – травоядные. Всё это закрепляется в голове до автоматизма. Разбуди меня среди ночи, спроси, что есть туз червей, я отвечу – лев, и снова засну. У тебя на руках остались грач, оса и скорпион.

- Лихо! Мне тоже так научиться, что ли?

- Конечно научись. Тем более что твоя память лучше моей устроена.

- Иметь бы ещё от этого какую-нибудь практическую отдачу… Я ведь не собираюсь, как ты, картами себе на жизнь зарабатывать.

- Как хочешь. А мне без этого нельзя. Только шулера могут обходиться без этого, а я – профессионал. И потом – я тоже не собираюсь всю оставшуюся жизнь картами пробавляться. Меня интересует валютный рынок. Вот уж никогда бы не подумал, что на старости лет стану игроком. Но, как говорится, из двух зол…

При этих словах яркая вспышка снова озарила мой мозг: «Негрум... Альбум… Да что же это такое?  Неужели такое возможно? Нет, мне всё  приснилось. Я всё ещё болен…»
- Папочка, папочка, что с тобой? Тебе плохо? Я скорую вызову?
- А? Какую скорую? Нет, не надо «скорую»… Всё нормально…
- Папка! Да что с тобой? Ты так переменился…
- Почему переменился? В чём?
- У тебя глаза стали какими-то жуткими. Ты так раньше никогда не смотрел.
- Нет, это всё ерунда… Это всё пройдёт… Я, доченька моя, просто устал. Ты иди, милая, а я посплю немного, хорошо? Только шторы плотней задёрни.
- Конечно, поспи. Зря я тебя так нагрузила. Вот дура-то! Ты ведь ещё совсем слабенький…
- Ну что ты? Что ты? Со мной всё в порядке. Вот посплю немного, и всё пройдёт.

Но мне было не до сна – какой уж тут сон: в голове до мельчайших подробностей, сначала в приглушённом фиолетовом, а потом – в ярком белом свете предстали оба посланника со своими напутствиями. «Что за бред? Что за мистификация? Неужели ЭТО – правда? Как ЭТО проверить? На ком?»
Сотни вопросов возникали, и ни на один не находилось ответа.
 «Да, так можно и с ума сойти. Предположим, что ЭТО – правда. А что мне проку в таком предположении? Нужно знать наверное. А как? Только экспериментальным путём. Что же это за эксперимент такой? Ведь это – не зажигалкой чиркнуть: работает – не работает. Нет, я лучше действительно посплю. А то мне одна дорога: прямиком в дурдом…»
Я вдруг почувствовал неестественную усталость и сонливость, закрыл глаза и провалился в сон – как будто сработал какой-то защитный механизм, предотвративший катастрофу мозга.

                В поисках идеи

  Ночью всё представляется по-другому. Ночь нереальна, реален день. Ночью мысли отлетают далеко-далеко, а днём они крутятся возле прикормленных мест, вокруг привычных повседневных забот. Ночью хорошо спится тем, кто доволен своей реальностью, остальные спят плохо. Мишка относился к последним. Уже больше трёх лет, с тех самых пор как он переехал с дочерью в Москву, его терзала по ночам бессонница. В любимой им Астрахани осталось всё: его родители, его друзья, его дело, его жильё. Впрочем, дело и жильё он уже потерял, поэтому и жил на съёмной квартире, и, поначалу – в полном безделье. Последние два года в Астрахани вся его деятельность была направлена на погашение процентов по банковским кредитам, которые лавинообразно сметали один за другим все лакомые куски созданного им дела. Последующие кредиты едва погашали проценты по первым. Он ещё мог бы бороться, но цивилизованно. И даже – победить. Но не в той стране жил Мишка, где боролись цивилизованно. Цены на жизнь человеческую были бросовыми. Творилось невообразимое – оружие продавалось как керосин или спички. Самыми ходовыми товарами на чёрных рынках становились: пистолет, автомат, гранатомёт, снайперская винтовка
  Начались анонимные угрозы. Когда угрожали ему – он терпел, но когда стали угрожать его дочери – дрогнул. «Компетентные» люди предлагали  ему защититься «превентивными мерами», но он отказался, хотя и знал тех, от кого исходили эти угрозы. Ни одно дело, по его разумению, не стоило того, чтобы убивать людей. И бросив всё, уехал вместе с дочерью, уехал налегке – дело развалилось, жильё досталось какой-то оборотистой карконте, с которой он проживал последние пару лет, и которая умела расплакаться в любых, нужных ей ситуациях, по своему усмотрению. Её-то он бросил с облегчением.
  Всё было бы ничего, но Мишку изматывало безделье и, как следствие, отсутствие стабильных доходов. Тот мизерный, по масштабам Москвы, запас денег, которые удалось собрать перед отъездом, заканчивался. Раньше он никогда не думал о завтрашнем дне, не откладывал «про чёрный день», считал своё положение достаточно прочным и всегда жил днём сегодняшним, жил широко, не придавая особого значения тому, что увязает всё больше и больше в долгах. Он рассчитывал на одну-две удачные сделки, которые кардинально выправят его положение, но так и не смог их осуществить…
  Но цепляться за прошлое было и поздно и глупо – надо было выкарабкиваться. Нужна была идея, а её-то как раз и не было. Всё своё свободное время, сутками напролёт, он лихорадочно искал такую идею, один за другим отметая сотни вариантов, но так ничего и не находил. Три качества мешали ему, мешали всю его жизнь… 
Первое – это то, что он увлекался, он заигрывался. Не то чтобы он был очень уж азартен, но частенько грешил тем, что без должного анализа хаживал ва-банк.
Второе: Мишка любил Женщин. Нет, не каких-то конкретных женщин, хотя в его жизни случалось и такое, а Женщин «в общем и целом». Он держал в своей памяти многие сотни имён, глаз, губ, локонов, запахов… Мишка понимал толк в женских телах и любил препарировать женские души. Он умел достигать взаимного наслаждения. Раньше женщины никогда не были для него безликими, бездушными (таковых он просто не замечал), но теперь… После отъезда из Астрахани Мишка  перестал теребить женские души, а сосредоточил свои усилия исключительно на их телах.
  Третий свой недостаток – пристрастие к спиртному, Мишка связывал с бездельем. Находясь при деле, он мог не пить годами, но если интересного дела не было, то вакуум быстро начинал заполняться водкой. Он признавал только её, потому как был взращён на спирте, как и любой нормальный врач. Существовали и чисто российские нюансы: имея интересное дело, тоже приходилось пить, пить с «нужными людьми», и это его сильно угнетало. Почти все «нужные люди» были выходцами из бывшей партийной номенклатуры, а в той среде пить умели. Кто их учил? Кто натаскивал? Отбирали их туда по этому качеству, что ли? Трудно сказать. Но самый мелкий «выходец» меньше литра не поднимал… А попадались в основном крупные – литра по два!
  Теперь, находясь на чужбине вместе с дочерью-студенткой, Мишка решил прежде всего избавиться от своих недостатков. Хороших знакомых в Москве у него не было, а жил всего лишь один родственник, которого ещё при жизни  смело можно было причислить к лику святых уже на одном только основании, что, работая доцентом в химико-технологическом институте, он существовал на нищенскую зарплату преподавателя, не брал со студентов денег за зачёты и экзамены, имел такую же честную, а значит – нищую жену и воспитывал сына. При этом он не лазал по помойкам, не собирал пустых бутылок, а гордо нёс свою седую голову, покрытую стареньким серым беретом. Валерий – так звали родственника – был полной Мишкиной противоположностью: он не играл в карты, вёл трезвый образ жизни и уж, разумеется, был далёк от амплуа покорителя женских сердец. При всех этих достоинствах он, благодаря своей отменной эрудиции, был ещё и весьма интересным собеседником. Правда, в последнее время все беседы у него сводились к немногому: как выжить у себя на Родине, оставаясь при этом Человеком? Как элементарно не подохнуть от голода? И почему Родине-Матери настолько безразлична судьба любящих её сыновей?
  Таким образом, не имея ни друзей, ни пьющих родственников, ни «нужных людей», Мишка легко сделался трезвенником. С двумя другими недостатками было сложнее. Здесь требовалось просветление духа и укрощение плоти. Эти качества ему преподнесло голодание. Прочитав Поля Брэгга, который ему неожиданно понравился, Мишка решил попробовать поголодать. Сколько выдержит. И проголодал три недели. Умеренным в еде он был всегда, но никогда не голодал. Более того, будучи врачом, воспитанным на канонах традиционной медицины, считал это занятие вредным и опасным. И тем не менее, после тщательной подготовки он решился на этот эксперимент и не пожалел… Самым сложным для него оказался не полный отказ от пищи, а полный отказ от курения. Но он не выкурил ни одной сигареты за весь период голодания и не курил ещё десять дней, когда выходил из него. Через три недели Мишка, находясь в состоянии ступора, почувствовал, что его не только запросто может вынести сквозняком в открытое окно, но что он свободно контролирует свои желания и эмоции, вернее – отсутствие таковых, и прекратил голодание. Главное, что он вынес из эксперимента – веру в собственные силы.
  Идея пришла неожиданно – ИГРА! Это было интересно. Единственным оставшимся капиталом была его редкая память – на неё-то он и сделал ставку. Спинно-мозговых игр, как он их называл, Мишка не любил. Все эти рулетки, оазис-покеры, кости были не для него. На Блэк Джеке ещё можно было попробовать поработать «счётчиком», но к этому он чувствовал себя не вполне готовым – с  шестью колодами он никогда не практиковался. Мишка всерьёз стал заниматься теорией игр и поставил себе задачу: перейти из разряда игроков-любителей в профессионалы. При солидной преферансной подготовке это было не так уж и сложно. Ему нравился покер. Но что особенно привлекало его, так это  спекулятивная игра на курсах мировых валют.
  Мишка поступил на высшие экономические курсы, где изучал экономику и финансы, делая упор на макроэкономику и мировой валютный рынок, освоил компьютер. Экономика давалось ему намного труднее покера – её приходилось осваивать с азов. Теперь времени у него не было вовсе. За два года он прочитал и усвоил колоссальный по объёму материал по техническому и фундаментальному анализам изменения курсов национальных валют, стал свободно ориентироваться во всех основных макроэкономических показателях ведущих государств и сумел сделать интересный вывод: подавляющее большинство мировых авторитетных финансовых аналитиков ошибаются в своих краткосрочных прогнозах. Умышленно ли они «ошибаются», выполняя чей-то заказ, или заблуждаются вполне искренне, сказать было трудно.
  Ежедневно на мировом валютном рынке Forex двигалось до полутора триллионов долларов. Велась круглосуточная торговля американскими, канадскими, австралийскими долларами, английскими фунтами, немецкими марками, швейцарскими франками, японскими иенами и многими-многими другими валютами, курс которых, как сверхчувствительный барометр, чутко реагировал на малейшие изменения – как в самой стране, так и на всей планете. Ежесекундно заключались тысячи сделок, подавляющее большинство которых были спекулятивными. В результате курсы валют могли меняться совершенно непредсказуемо. Ежеминутно сколачивались капиталы и терялись состояния. И всё это можно было читать как по раскрытой книге,  на мониторе компьютера, подключённого к Интернету. Такая картина не могла не завораживать. Если бы Forex был озвучен голосами его реальных участников, то можно было бы воочию слышать стоны, вопли, стенания тех, кого пожирали чавкающие, рычащие, урчащие, раздирающие свою добычу хищники. Что там «В мире животных» – вся планета выходила на кормёжку, каждый хотел оторвать себе кусок по своим аппетитам и возможностям: кто щипал травку, кто-то, под названием маркет-тейкер, их кушал, не подозревая, что над ним самим уже занесена когтистая лапа страшного хищника, имя которому – маркет-мейкер. Это была настоящая игра! Игра глобальная! Игра, в которой мелкий валютный трейдер был практически обречён… Если только он не мог уяснить для себя главного: чтобы быть сытым и не стать лёгкой добычей крупных хищников, нужно стать падальщиком, нужно стать грифом, нужно уметь довольствоваться крохами от кровавых пиршеств львов, тигров и гиен, которых олицетворяли крупнейшие мировые банки и инвестиционные фонды. Мишка любил наблюдать за тем, как могучие финансовые львиные прайды выходят на охоту за ничего не подозревающими стадами жирных антилоп, мирно пасущихся на бескрайних просторах валютной саванны. Среди полного безмятежного спокойствия, когда спят Австралия и Япония, засыпают Россия и Европа, когда заканчивается торговля на американских валютных биржах и на Forex наступает затишье – начинается излюбленное время охоты для воротил финансового рынка. Когда, пытаясь защитить себя от неблагоприятного развития событий, утомлённые дневным напряжением, валютные игроки выставляют плотные пояса защитных ордеров и уходят отдыхать, вдруг начинается резкое движение в сторону этих ордеров – они заглатываются всё теми же недремлющими маркет-мейкерами, и цена снова возвращается на исходный уровень. Всё кровавое действо длится всего лишь пару минут: хищники, скрывающиеся до поры в зарослях, вдруг неожиданно выскакивают на открытое пространство, в два прыжка настигают своих жертв и убивают их, остальные пытаются убежать, но тут с противоположной стороны на них набрасываются другие звери и приканчивают остатки стада. Охота закончена. Все члены прайда, неся в зубах тёплую добычу, отправляются на трапезу. Пара минут – и сотни миллионов долларов перекочевали из карманов незадачливых игроков на счета крупнейших финансовых институтов. Ещё земля не успевает просохнуть от пятен крови, но уже появляются новые, ничего не подозревающие антилопы, которым до времени разрешают попастись, скучковаться, нагулять жирку. А потом всё повторяется сначала…
  На Forex Мишка играл пока что «по маленькой», чтобы присмотреться, набраться опыта. Практические же усилия он сконцентрировал на покере. Ходить в реальные российские казино никакого желания у него не было: сама их атмосфера, а в особенности – тамошняя публика, его раздражали. Ему нравилось играть в полном одиночестве и тишине, устроившись с чашкой чая в кресле перед компьютером. Мишка был зарегистрирован в двух крупнейших покер-румах. Перепробовав многие разновидности покера, он остановился на Техасском  Холдеме. Игра в карты отличается от игры на Forex тем, что там не нужно проводить каждодневного многочасового анализа разновременных валютных графиков, отслеживать в режиме реального времени мировые новости, чтобы, не дай бог, не пропустить чего-нибудь существенного: какого-нибудь, случайно обронённого слова господина Эисуке Сакакибары   или зарождающегося в просторах Атлантики тропического шторма, теоретически могущего перерасти в ураган и разметать нефтяные платформы в Мексиканском заливе. И то, и другое событие практически ничего не значат, скажем, для европейского обывателя – но могут перевернуть кверху дном весь мировой валютный рынок.
  Мишка играл в покер по ночам, до четырёх-пяти утра. И не более четырёх раз в неделю. Днём он занимался Forex, по выходным отдыхал. Ему нравилась такая жизнь, хотя иногда на него  наваливалась давящая тоска по родному городу, по друзьям и родным, по Волге…
  Изредка у него возникала потребность снять напряжение от игры, отключиться от анализа ценовых графиков и просчёта покерных раскладов. Тогда Мишка уходил в загул, не появляясь дома по нескольку дней… С дамами он тоже знакомился «не сходя с велосипеда», по Интернету.

                В новом качестве

  Я проснулся среди ночи, включил свет и долго вглядывался в циферблат часов, пытаясь разобрать число и день недели. Выходила суббота, а это означало, что проспал я больше полутора суток. Это был мой личный рекорд по продолжительности сна. Я заглянул в другую комнату и увидел крепко спящую дочь. Она спала в обнимку со своей любимой детской игрушкой – старым и обтрёпанным Мишкой. На одеяле с разных сторон к ней притулились обе наших кошки. Увидев меня, они попрыгали на пол и забились под кровать. Приняв душ, я посмотрелся в зеркало и ужаснулся… На меня глядело небритое лицо с жёсткими неприятными чертами и холодными безжизненными глазами убийцы. Никогда ещё я не видел у себя такого лица.
«Я просто зарос, – успокаивал я себя, – сейчас побреюсь, и всё восстановится». Но и выбритым лицо моё мне не понравилось. Я попробовал полицедействовать: улыбнулся, засмеялся беззвучно, поочерёдно постарался придать лицу выражение доброты, мягкости, нежности… Но эти попытки повергли меня в ещё большее смятение – двигалась мимическая мускулатура, растягивался в улыбке рот, слегка притуплялась и разглаживалась жёсткость черт, но глаза по-прежнему оставались глазами терминатора.
«Что ж, придётся, видно, доживать век с «каиновой печатью». Но почему? Ведь я никого не убил, во всяком случае – пока ещё не убил? И даже не намеревался? Это что же получается? Стоит спрятать подмышку пистолет с глушителем или прихватить зонтик с отравленным наконечником – просто так, на всякий случай, и на лицо твоё сразу же ложится печать убийцы? Да! Всё правильно: если носишь «на всякий случай» орудие для скрытного, а тем более – безнаказанного убийства, значит, случай этот – вопрос времени. Либо он тебя найдёт, либо ты – его. А самоощущение всесилия, перед которым человеческая жизнь – ничто, сразу начинает проявляться на лице. Отвратительно проявляться».
  Мне вдруг захотелось выпить. Я попытался было поставить это желание под жёсткий контроль, но мысленно махнул рукой – не до этого мне было сейчас. «Выпить и закурить!» Я не ел двое суток, но есть не хотелось, да и холодильник был пуст. Только в дверце стояла дежурная бутылка водки, да в ящике лежал пакет с черносливом. Я выпил стопку, заел черносливом и с наслаждением закурил.
«Итак, что мы имеем? Способность убивать силою одной только мысли? Не факт. Доказательств этому пока не было. Может, на бомже каком испытать? Миша, ты  деградируешь. Что, бомж – не человек? Тогда – на рьяном коммуняке каком-нибудь? Господи! Да что же это со мной творится? Это ведь только они жизнь человеческую ни во что не ставили. Они бы даже и не задумались – тысчонку-другую  только лишь для чистоты эксперимента положили бы. А может, одного из тех отморозков, по милости которых я из Астрахани уехал? А почему – одного? Почему – не всех? Ведь мне же предлагали в своё время убрать их «по-тихому», а я отказался. Почему отказался? Побоялся, что попадусь? Улик всё равно бы не нашли. А теперь – и подавно не найдут. Так чего же, Миша, медлишь? Щепетилен слишком? Посмотри, что вокруг делается - люди озверели вконец. Не то, что за нефтяную вышку – за ларёк, да что – за ларёк, – за сто баксов глотку перережут. В стране – беспредел, десятки тысяч трупов, а что – многие наказаны? Единицы. Мелочь. Козлы отпущения. Люди рвутся к деньгам, к власти по трупам. Прав был Негрум – ни в Швейцарии, ни в Австрии с такой «способностью» себя не проявишь. Зато здесь я – на вес золота. И нечего тут миндальничать. Благое дело совершу, а заодно и проверю свою силу в действии».
  Возбуждение моё достигло апогея. Я снова налил стопку, подумал, налил стакан и выпил. Водка волнами гнала жар по всему телу.
  «Может, бога боюсь? Нет, тут что-то другое. Я ведь себя знаю – слаб я. Если начну – не остановлюсь. И всё буду оправдывать – необходимостью, стечением обстоятельств, мщением. Ещё из-за денег начну убивать…»
Я курил беспрерывно. Почему-то вспомнил себя совсем ещё ребёнком, пацаном, юношей, молодым человеком. Вспомнил тех, кого любил, и тех, кто любил меня… и заплакал. Горько и безутешно.
«Всё. Успокойся, Миша. Это у тебя от водки. Давно не пил и не ел ничего. Считай, что ничего этого нет. Доказательств у тебя – никаких. Всё это – фикция. Жуткий бред мозга в предсмертной агонии и ничего больше. Ну,  кошки шарахаются, ну, лицо зверское – может, ты не в настроении…»
Мне удалось привести мысли в относительный порядок.
  «Как он там говорил? Нужно иметь сильное желание и ярко визуализировать смерть конкретного человека…»
И вдруг я вспомнил своего соседа по палате. Того, который лежал рядом и храпел. Дико храпел. Я вспомнил, как во вторую ночь смотрел на него ненавидящим взглядом и мысленно накрывал его голову подушкой и, по-моему, даже слегка придавливал…
  От волнения пот выступил у меня на лбу. Слёзы высохли.
«Нет, я не хотел… Я – не нарочно. Господи! Да за что мне такое наказание? Нет, это – не в зачёт. Вспомнил-то я про ВСЁ позже. Откуда же я мог знать, что он и впрямь окочурится?»
Я налил себе полстакана: «Упокой, Господи, душу раба твоего, как его… Юрия, по-моему… Точно – Юрия». Выпил. Закурил. Стал вспоминать случаи из своей жизни, когда я настолько ненавидел человека, что желал его смерти. Вспомнил не меньше десятка и ужаснулся.
«Вот и доказательство получил… Значит, всё-таки это – правда. Никакой не бред».
Я вспомнил грузное тело своего соседа, которое с трудом перекладывали на каталку четыре человека.
«Прости меня, Господи, за невольно убиенного мною раба твоего, Юрия…»
И снова выпил.
 «Хорошо, что у меня раньше не было такой возможности, а то бы я дров наломал… Во всяком случае, четверых – пятерых приговорил бы точно. А вот сейчас не пожалел бы только о двоих…»
  В кухню осторожно заглянула Соня и остановилась в нерешительности. Из-за неё, вытаращив испуганные глаза, выглядывала Мэри – она была очень пугливой кошкой. Обе появились у нас с дочкой котятами и были настолько привязаны друг к другу, что всегда и ходили, и спали, и ели, и пили вместе. Здесь находилась их миска с водой, и Соня решилась-таки напиться.
«Сонька пить захотела, а Мэрька побоялась одна в темноте оставаться…»,  – решил я.
  Небо за окном посерело, начиналось утро. Я выпил последнюю стопку, убрал со стола, заглянул в зеркало, полюбовался на картинку «Киллер на отдыхе в российской глубинке…» и отправился в универсам за продуктами.
«Поделиться-то не с кем. Родной дочери рассказать – и то не могу. Не поверит. Или, чего доброго, напугается до смерти. А вообще ни одна живая душа не должна знать об этом, иначе мне – хана! Не бандиты – так менты. Не менты – так олигархи. Не олигархи – так… Да все они – одна шайка-лейка…»
  Универсам находился чуть ли не во дворе нашего дома. Я уже возвращался, нагружённый пакетами с различной снедью, и проходил как раз мимо «старателей» – двух нищих и одного бомжа, копошившихся у переполненных мусорных баков. Их легко можно было различать – у нищих были сумки на колёсиках, в которые они складывали находки, пригодные для еды или в быту. Бомж выступал налегке, если можно так выразиться, потому что его ноги, обмотанные онучами, были засунуты в обувные коробки, пустоты между картонными стенками и ступнями заполнены газетами, а сами коробки привязаны к ногам. Нищие вели раскопки мусорных ящиков, находящихся в специальном отсеке; бомж разрабатывал мусорную кучу, сваленную прямо во дворе.
  Вдруг из-за голых веток кустарника выскочил чёрный доберман, с которым я сталкивался и раньше и даже пытался как-то убедить его хозяина – плотного бритого парня, любившего натравливать своего пса на бомжей, в  том, чтобы он выгуливал собаку на поводке. Но в ответ получил: «Тебя чё, мужик? Покусали, что ль? Ну и вали себе…»
При виде несущегося на них ревущего добермана, нищие сумели задраиться в отсеке, а бомж, понимая, что в своей слишком просторной обуви он лишён какого-либо манёвра, просто упал на мусорную кучу и приготовился к худшему. В полуметре от меня пёс резко затормозил, перестал рычать, прижал уши к затылку и тоскливо заскулил. Я продолжал идти, не останавливаясь, но следом появился хозяин:
- Мужик, ты чё с собакой сделал? Я тебе говорю, урод…
Я остановился и обернулся:
- Сам ты урод. На поводке держи кобелька своего…
На тупом и злобном лице парня появились следы какой-то мысли. Он как-то странно стушевался и засуетился – вытащил торчащий из кармана куртки поводок, почему-то стегнул им продолжавшего скулить пса, отчего тот скулить перестал и зарычал на хозяина, пристегнул поводок и заискивающим тоном произнёс:
- Пошли, Омон. Пойдём, пойдём…
Это происшествие меня немного развеселило.
  Я поднялся к себе, наварил борща на неделю, налил себе тарелку и поел с наслаждением. Потом приготовил завтрак и в двенадцатом часу решился-таки разбудить дочь, которая любила отсыпаться по выходным до полудня. Увидев меня в добром здравии, дочь обрадовалась, но, учуяв запах спиртного, нахмурилась:
- Ну что же это такое, папа? Двое суток спал – я уж не знала, что и делать: то ли врача вызывать, то ли будить, то ли не будить… Проснулся – и сразу пить. Как ты себя чувствуешь?
- Лучше, доченька. Намного лучше. Ты правильно сделала, что врача не вызвала. Как у тебя-то дела? Что в университете?
Я усиленно переводил разговор на другие темы, подальше от спиртного, стал расспрашивать об учёбе, о сокурсниках.
Был только один человек в моей жизни, который мог хоть как-то держать меня в узде. И этим человеком была моя дочь.
- А лицо у тебя всё равно стало каким-то другим…, – вдруг произнесла она.
- Каким это – другим?
- Даже не знаю, как сказать… Как будто ты на скотобойне работаешь…
- Ну, что ж… Forex – та же скотобойня, только намного больше, – пытался отшутиться я, но сравнение дочери меня покоробило.
- По-моему, папка, ты ещё не до конца выздоровел, – заключила она и принялась за завтрак.

                В новом тысячелетии

  День за днём, неделя за неделей – и я свыкся со своим новым состоянием. Так после первых приступов отчаяния больной, который вдруг узнаёт, что болезнь его неизлечима, свыкается с нею и начинает подстраивать под её течение свою психику, свои поступки, свой остаток жизни. Свою, в прямом смысле убийственную способность я постарался запрятать в себе как можно дальше и поклялся в том, что никогда, ни при каких обстоятельствах не буду пользоваться ею, но чувство, что я постоянно ношу в кармане заряженный револьвер с взведённым курком, меня не покидало.
  Наступило начало нового тысячелетия, и бесконечная  череда перестановок и назначений в правительстве неожиданно закончилась.
  «Это Он хорошо придумал – уйти. Самое время! Ничего не скажешь – ушёл достойно. Можно сказать – красиво ушёл! Как никто ещё не уходил. И прощенья у народа попросил, дескать, простите, не всё получилось гладко, как хотелось бы, но уж как смог. Как бы там ни было, а спасибо Ему. Свернул-таки шею коммунякам. За одно это – спасибо! А впрочем, не дурак ли я? Никому Он ничего не свернул. Все коммуняки теперь перекрасились в демократов. И по-прежнему – «у руля!»
  Я сидел один перед телевизором и добивал вторую бутылку. Дочь встречала Новый Год с подругами и друзьями, а я всё переваривал в одиночестве Новость Века.
«Странно устроены люди, – думал я. – При его предшественнике я стал успешным человеком, а при демократическом бандитизме, крёстным отцом которого Он невольно стал,  потерял всё. Не смог вписаться… И, тем не менее, благодарен Ему. Благодарен за подаренную, хотя и на короткое время, иллюзию демократии».
  Между тем, с экрана какая-то девица в песенке признавалась некоему Диме в любви, пытаясь убедить его в том, что «это так необходимо…»
Подумалось: «Бедный Дима, неужели он ей поверит?» Но дослушивать до финала эту историю любви я не стал и включил свой любимый диск: старинные русские вальсы в исполнении духовых оркестров. На меня эта музыка навевала такую светлую грусть, что описать невозможно.
Так, «светло грустя», я и уснул…
  За последние четыре года, с тех пор как я покинул родной город, моё общение с людьми свелось к минимуму. Дочь перешла на последний курс, в свободное время ходила с друзьями в театры, на концерты и выставки. А вскоре и вовсе запросилась жить отдельно. Пришлось снять ей квартиру в соседнем подъезде. Но виделись мы всего два-три раза в неделю, а большей частью переписывались по электронной почте:
«Здравствуй, доченька!
Как твои дела? Почему не заходишь? Я приготовил куриный суп с грибами, может, зайдёшь?
Целую, папа».
«Здравствуй, папа!
Сегодня зайти не смогу – у меня другие планы. Может быть – завтра.
Целую».
  Сын вместе с семьёй третий год жил в Канаде. И  с ним  также единственным средством общения был Интернет. По сети я получал всё: весточки от детей, фотографии внуков, новости политики, экономики, прогнозы погоды, котировки валют, доступ в казино, деньги, женщин. Изредка, по большим праздникам, встречались с Валерием – моим родственником, выпивали по рюмке, вспоминали Астрахань, из которой он уехал более сорока лет назад, играли в шахматы и прощались до следующего «большого праздника». Из дома я отлучался только для того, чтобы запастись продуктами, и редко отдалялся от него более чем на триста метров – всё было под рукой – и рынок, и универсам. После Астрахани, несмотря на глобальное потепление, погода в Москве казалась мне холодной. С октября и по май я носил пальто и дублёнки,  закутывал шею кашемировыми и шёлковыми шарфами, которых у меня было много – зная мою любовь к теплу, дети, не сговариваясь, дарили их мне на каждый день рождения.
  Я стремительно отвыкал от людей. С женщинами встречался всё реже и реже. Меня угнетало отсутствие собственного жилья, и я поставил себе задачу: купить хотя бы одну квартиру – для дочери. Кое-какой капиталец скопился на депозите в брокерской конторе. Его я использовал исключительно для игры на Forex и не трогал. За год удавалось выкручивать двести пятьдесят – триста процентов. Такой результат был ошеломляющим для меня, так как по среднестатистическим мировым показателям прибыль от финансовых операций в тридцать процентов годовых уже является предельной. Я входил в рынок не более семи-восьми раз в год, но, чтобы определить эти точки входа, приходилось анализировать рынок каждый день по многу часов. Работа была интересной, но изнурительной. Найти момент для открытия позиции – полдела. Нужно было умудриться вовремя закрыть её. Иногда удавалось поживиться на иене. Можно было хорошо заработать на «канадце», который чутко реагировал на скачки цен на нефть, на золото и другие металлы, но с появлением евро валютная пара евро-доллар стала представлять для меня наибольший интерес.
  В отличие от работы на Forex, игра в покер была искромётной и скоротечной. По сравнению с  валютным рынком, за покером я отдыхал, хоть и приходилось быть в постоянном напряжении. Именно покер давал нам с дочерью средства на жизнь – с него я оплачивал аренду обеих квартир, покупал продукты и одежду, помогал престарелым родителям.
  Само по себе иметь хорошую «руку» в покере ничего не значит: можно хорошо заработать на маленькой паре, а можно ничего не взять на каре или на роял-флэше. На шестьдесят процентов покер состоит из математики, на двадцать пять процентов – из психологии, и только на пятнадцать – из везенья. Играть с безликими игроками в Интернет-казино сложнее, нежели с игроками, которых видишь воочию, анализируешь их мимику, жесты, вегето-сосудистые реакции, манеру делать ставки. Тысячи игроков по всему миру за своими компьютерами режутся в покер на деньги. Редко удаётся одним составом проиграть за столом больше часа – игроки меняются постоянно. Какая уж тут психология. Кроме того, нельзя сбрасывать со счетов и теоретическую возможность того, что в компьютерные программы, которые случайным методом выбрасывают расклады, могут иметь доступ «избранные» – в этом случае игра будет вестись «на один карман». Из этих соображений я не играл за столами с крупными первоначальными ставками – от пяти долларов и выше. В некоторых покер-румах есть столы, где за одну сдачу разыгрывается до нескольких сотен тысяч долларов. За ними играют люди, игровые активы   которых – банкроллы – составляют десятки миллионов долларов. Выигрыш или потеря полумиллиона для них – рядовое, обычное явление. Садиться туда с активом в сто тысяч долларов и рассчитывать на выигрыш – гибельно. Я, например, мог спокойно торговаться, делая ставки по двести – триста долларов. Потеря пятисот долларов в незначительной степени отражалась на общем бюджете игры. Проигрыш в две – три тысячи сильно ударял по карману. Потеря десяти тысяч была бы полной катастрофой.
  Ещё можно было нарваться на игру «на лапу», когда за один стол «случайно» садятся связанные между собой игроки. Или один игрок может изображать сразу нескольких, для чего одновременно играет под разными именами с многих компьютеров с различными IP–адресами. Поэтому приходилось постоянно отслеживать часто встречающиеся за одним столом сочетания одних и тех же игроков. При крупной игре достаточно только один раз «случайно» собраться за одним столом нескольким «игрокам», которые до этого никак не были «засвечены» – и тебя разденут до нитки. 
  Уверенные в себе игроки или те, у кого денег немерено, как правило, играют за безлимитными столами, где при торговле можно ставить всё, что у тебя есть, весь свой стек. Лучшими «коровами», которых можно доить и доить, были богатые игроки со средним классом игры. На таких игроков я заводил специальные досье, их-то я и выискивал в первую очередь за многочисленными покерными столами. Профессионалы, а их тоже немало паслось на зелёных покерных лужайках, заносились мною в отдельный список.
  Надо заметить, что на игру должен быть определённый настрой. Азарт и карточная игра с целью заработка – взаимоисключающие вещи. Категорически нельзя играть в плохом настроении или если боишься проиграть, или если не хватает терпения. Иногда приходится пасовать несколько часов кряду, изучая манеру игры остальных игроков, терпеливо дожидаясь своего момента. А момент этот длится всего лишь несколько минут. Кроме того, необходимо контролировать своё собственное состояние вне игры: если начинаешь чувствовать всё усиливающуюся тягу «поиграть» – значит, впадаешь в зависимость. В этом случае полезно начать какие-нибудь земляные работы или попробовать себя на погрузке-разгрузке с тем, чтобы уже никогда не возвращаться к азартным играм.
  Неумение философски относиться к карточной игре, а особенно – к её результату, может довести незадачливого игрока до безумия, во всяком случае – до серьёзного нервного расстройства как минимум. Сплошь и рядом за карточным столом возникают ситуации, когда всё зависит от одной-единственной, последней карты. Выпадет та, которую ждёшь, и ты – победитель, гений, интеллектуал. Ты – успешный, состоятельный человек. Тебя уважают, тобою восхищаются. «Не в настроении» карта – каким бы искусным игроком ты ни был,  как бы грамотно ни блефовал, как бы хорошо ни разбирался в психологии, математике, карта тебя сломает, разорит, сделает неудачником, уготовит судьбу Германна из «Пиковой дамы». Игра – череда взлётов и падений, выигрышей и проигрышей, в которой профессионала от дилетанта отличает только одно: у первого – общее сальдо с плюсом, у второго – с минусом, зачастую – с громадным (шулеров я, естественно, исключаю). Хороший игрок не станет обижаться на капризы Её Величества Карты, раз и навсегда уяснив непостоянство царственных особ: сегодня ты – фаворит, а завтра – в опале, в Сибири, на плахе…
  Полосу неудач переживает каждый игрок, но далеко не каждый её преодолевает. Словом, мастерство своё я шлифовал постоянно.

               Серёжа

  Сергей появился неожиданно. Оказывается, он уже несколько дней был в Москве по своим делам. Серёга позвонил по телефону, и уже через полчаса я встретил его у метро и привёл к себе. Он привёз печальную новость: от инфаркта умер наш общий друг, наш одноклассник, Вовка. Умер!
  Когда-то мы втроём были неразлучны. Многое мы вспомнили с Сергеем в тот поминальный вечер, вспомнили почти всю свою жизнь – школу, студенчество, зрелые годы. Поездки на охоту, праздники, которые всегда отмечали вместе. И везде с нами был Вовка.
  Расстались мы под утро – Серёга уезжал в Астрахань.
  Встретились мы через несколько месяцев, когда он снова приехал в Москву перед поездкой на отдых. Сергей был в полном порядке. Он являлся совладельцем и председателем совета директоров крупного и прибыльного астраханского предприятия, одним из руководителей которого был в период приватизации – обычная практика тогдашнего директорского корпуса – приобретение контрольного пакета акций с последующей скупкой акций у трудового коллектива уже самим акционерным обществом. Потом скупленные  акции ликвидировались, в результате чего ещё больше повышался удельный вес контрольного пакета.
  С Серёгой вместе я провёл многие лучшие свои годы. Было время, когда у нас, за исключением женщин, всё было общим – и еда, и жильё. Многие Серёгины способности меня поражали и восхищали: он имел незаурядный ум, неплохо играл в шахматы и в карты, не знал себе равных в технической смекалке и техническом мастерстве, нырял и плавал как дельфин. Ко всему, он был очень отзывчивым и деликатным человеком.  Когда-то особенный шарм ему придавала робость в общении с девушками, которую с возрастом Серёжа путём настойчивых и регулярных тренировок сумел-таки извести. Может быть, он не был хорошим оратором, но всегда выражал мысли коротко и чётко. Правда, иногда он мог спутать Вальпургиеву ночь с Варфоломеевской, сонет с мадригалом или кузину с «кузеной» – всё это никак не портило Серёжу и раньше, а уж теперь-то, когда он стал олигархом местного значения – и подавно. Серёга не гнушался никакой физической работы, поэтому  руки его всегда были в ссадинах и царапинах, но я любил Серёгины руки. Да что там говорить – Сергей был единственным храпящим человеком на Земле, под храп которого я засыпал спокойно и умиротворённо. Серёгу я боготворил! Поэтому для меня его приезд в Москву был праздником.
  Мы не виделись несколько лет, не считая поминального вечера, посвящённого Вовке, и нам было что порассказать друг другу. Серёжа относился к тем немногим астраханцам, которые любят пиво больше, чем пивную закуску, поэтому он мог пить пиво безо всякой закуски, в любое время суток. Обычно Серёга начинал с пива, потом мог выпить много водочки, но обязательно заканчивал опять-таки пивом. Имея вес под сотню кило, он мог позволить себе такое разнообразие в напитках. Меня же, шестидесяти шести килограммового, водка с пивом ломали быстро и жёстко, поэтому я старался пить что-нибудь одно – водку. За почти полвека нашей дружбы Серёга видел меня всяким, наверное, поэтому он не обратил никакого внимания на перемены, происшедшие с моим лицом. О своей тайне я ему, разумеется, не рассказал, хотя меня так и подмывало сделать это. Того, что он мог кому-нибудь проболтаться, я не боялся – Сергей умел хранить тайны, главное, что меня удерживало от этого шага – он напрочь, категорически отрицал всякую чертовщину и, чего доброго, поднял бы меня на смех. А уронить себя в Серёгиных глазах я не мог.
  За выпивкой, за разговором я вдруг стал отмечать некоторые перемены, появившиеся в наших с Сергеем отношениях. Сначала я даже не мог сообразить, в чём они заключаются. Я уловил легчайший налёт напряжённости, но объяснить его не мог. Конечно, мы оба изменились, давно не общались. Потом – оба были «в возрасте». Не чувствовалось былой готовности пировать с полной самоотдачей? До потери чувства времени и пространства? Нет, не то. А что же тогда?
Мало-помалу я стал понимать, в чём тут дело. Солидность!
Именно так! Серёга и выглядел, и вёл себя солидно. Может быть, только со мной? Этого я не знал. Говорил он весомо, иногда в его интонациях проскальзывали повелительные нотки. Рассказы о моих злоключениях слушал с подчёркнутым вниманием, но с оттенком скуки. В суждениях его по широкому кругу вопросов чувствовалась компетентность, опытность и даже лёгкая претензия на окончательное знание предмета. Ни один посторонний взгляд не уловил бы таких перемен, но я-то знал Сергея ох как давно. После своей догадки я стал более пристально рассматривать своего друга: руки холёные, ухоженные, одет добротно, с некоторым вкусом. Во всегдашнем нашем общении львиную долю времени говорил обычно я, напирая в основном на трёп и каламбуры – как то, так и другое у меня не задерживалось. Но тут уместной становилась роль слушателя. И я с интересом слушал рассказы Сергея о поездках в места элитарного отдыха, о покупках дорогих квартир, машин и вещей, о «царских» охотах, о том, как быстро и эффективно он может «порешать» не решаемые простыми смертными вопросы. Я был поражён, узнав, что за сбитого по пьянке человека, бредущего по пешеходному переходу, можно не нести никакой ответственности – напротив, виновником был признан сам искалеченный – старик, который, оказывается, находился в целых двух метрах от «зебры»…
- Это мне урок, Миша, больше даже после пива я за руль не сажусь…
  Как ни крути, а со своим покером и валютными спекуляциями я выглядел жалким пижоном, каковым и являлся на самом деле. Просто раньше я этого не замечал, но теперь мне давали это понять. Причём давали не умышленно, безо всякой, боже упаси, издёвки. Всё это выглядело как должное, как само собой разумеющееся стечение обстоятельств, в котором мне было уготовано место закадычного, но неудачливого друга. Сергей снисходил до меня на уровне подкорки, сам того не сознавая. Что и говорить – мой друг стал уважаемым членом нового сообщества состоятельных людей.
- Я тут в нашем краеведческом музее дал задание привести мою родословную в соответствие, так сказать, – со значением произнёс Сергей. – Так они накопали, что мой прадед по материнской линии, оказывается, был из обедневших дворян.
Он взял паузу то ли для того, чтобы открыть новую бутылку пива, то ли…
- Слушай, Серёга, как хорошо, что они этого раньше не накопали, когда ты в партию вступал, – не удержавшись, съязвил я.
Серёга вынужден был оценить шутку, мы посмеялись и выпили.
Я уже давно натянул на лицо дежурную улыбку заинтересованного слушателя, а тем временем находил всё новые и новые перемены в Серёжином поведении, связанные с его достатком, с его успешностью. Серёга с упоением рассказывал о своей новой квартире: про гостиную, спальни, кухню и кабинет. Я знал, что раньше он всегда называл клозет гальюном, потому как после окончания института несколько лет ходил на рыболовецких судах, и решил ненавязчиво развернуть разговор на другие темы:
- Ты ещё про гальюн  расскажи.
Но это не подействовало. И я с ужасом обнаружил, что гальюн уже больше не гальюн, а самый обыкновенный санузел – пятнадцать квадратных метров, джакузи с гидромассажем, унитаз, биде, душевая кабинка и небольшая саунка. Мне ничего не оставалось, как  только разочарованно протянуть: «Ууу… Совмещённый…»
На это замечание он коротко хохотнул и переключился на описание гардеробной комнаты.
   Под столом копились пустые бутылки, а на столе – полные пепельницы. Теперь Сергей излагал своё видение международной политики. Наконец, прослушав оригинальное суждение о глобальной угрозе международного сионизма, я предложил спать. По стародавней привычке спать на одной кровати, поскольку в прежние времена второй у нас не было, мы вдвоём улеглись на мою широченную двуспальную кровать, и Сергей по своему обыкновению тут же захрапел. Я было тоже приготовился уснуть не мешкая, тем более что выпили мы изрядно, но, проворочавшись с полчаса, не выдержал и ушёл в другую комнату, где тут же уснул на диване.
  На следующее утро Сергей, выпив всего три бутылки пива, распрощался и улетел на Багамы нырять с аквалангом. «Зачем ему акваланг? – по-стариковски ворчал я. – Он и без него фору даст любому макаревичу…»

                Аргентинское танго

  После отъезда друга в душе моей поселилась лёгкая смута.
Я всегда жил по принципу: при достижении цели поднимайся сам, но не опускай других. Поэтому «по-плохому» никогда и никому не завидовал – и когда был беден, и когда жил в большом достатке, и когда потерял всё, включая собственный угол. Большую часть своей жизни я был занят реализацией различных идей, удачных и не очень, поэтому жить было интересно. Последняя идея – игра – была интересной, но, как и всякая игра, имела очень большую степень риска. Возраст требовал стабильности, а её не было и в помине. Сергей же, напротив, олицетворял стабильность. В идеале я видел себя пожилым рантье, разводящим цветы для собственного удовольствия, в действительности же пребывал в юношеских иллюзиях, надеясь на серию крупных выигрышей, которые одним махом разрешат все мои проблемы. Я не рассчитывал на случайные выигрыши, презирал лотереи и отдавал себе отчёт в том, что крупные выигрыши тщательно подготавливаются. Но чтобы выигрывать по-крупному, нужно и рисковать крупными ставками.
  В сущности, профессиональная игра есть напряжённая тяжёлая рутинная работа, сильно истощающая нервную систему. Надо уметь быстро восстанавливаться после проигрышей и не давать эйфории захлестнуть себя после выигрышей. Словом, нужно иметь не нервы, а басовые струны.
  По моим расчётам, продвигаясь теми же темпами, через шесть-семь лет я мог стать человеком крупного достатка, обеспечить жильём себя и свою дочь, перестать играть и начать жить на проценты с основного капитала. Если только нервы выдержат, если не наступит нервного срыва. Процесс этот можно было ускорить только при увеличении степени риска. До встречи со своим другом я был спокоен и расчётлив, но его приезд вывел меня из привычного равновесия и, помимо моей воли, стал подталкивать к форсированию событий…
  Богатство всегда сопряжено с излишествами, с возможностью доставлять себе и своим близким бесконечную череду удовольствий, которые очень быстро становятся необходимостью, с важными и не очень важными приобретениями и развлечениями. Словом – с приятной суетой. Богатство лишает человека страха перед завтрашним днём и позволяет избавиться от изнурительного труда ради того, чтобы есть, пить и где-то жить. Зато богатого человека всегда тревожит мысль о возможной потере богатства, о необходимости его сохранения и приумножения.
  Бедность неприятна уже тем, что всегда соседствует с нищетой. Бедный человек, особенно тот, у кого нет собственной крыши над головой, подвержен страху оказаться нищим и бездомным. Любая болезнь, лишающая его трудоспособности, может стать для него фатальной. Но в бедности обостряются чувства и шлифуется понимание истинных ценностей – мелочи, которыми обычно пренебрегают, накапливая капиталы.
Богатство формирует господ, бедность – слуг, нищета – рабов. Нет людей, стремящихся к рабству.
  И безмерное богатство, и крайняя степень нищеты, как правило, уродуют души людей. Богатство развращает и требует повелевать. Нищета извращает психику и побуждает к бунту.
  «Поднимайся сам…» Очень даже может быть, что Серёга приглашает меня именно к этому. Мол, тянись, Миша, не отчаивайся, ты ведь можешь – я знаю. И тогда нам снова будет интересно друг с другом, как и раньше, когда мы были равными. Если так, то уж чересчур деликатно. Или всё-таки эти перемены в себе он не контролирует? «Бытие определило сознание», так сказать. Марксист хренов…», – это я уже – о себе.
Вспомнилось дело, которым я владел, вспомнились люди, с которыми я работал, вспомнилась родная Астрахань. И любимая женщина, с которой я расстался из-за того, что, окунувшись в большие деньги, позволил себе пренебрегать ею…  И защемило сердце, и затосковала душа. А память беспристрастно рисовала среди прочих образов тогдашнего меня – сноба с дутым самомнением.
  «Хорошо хоть цепей не носил, да пальцев не растопыривал…»
  Как бы там ни было, но ничего другого, кроме продолжения игры, я себе предложить не мог. Находясь на грани предельного риска, я за год смог, не снимая ни одного доллара для собственных нужд и постоянно увеличивая ставки, сделать на валютном рынке четыреста двадцать процентов! Самый большой куш удалось отхватить на печальных событиях 11 сентября 2001 года, когда доллар стремительно покатился вниз. Так уж устроена жизнь – на горе одних наживаются другие. Кстати, я убеждён, что Усама бен Ладен, миллиардер и личность, весьма искушённая не только в массовом истреблении людей, но и в финансовых вопросах, зная точное время американской трагедии, которую сам же и устроил, заработал громадные деньги на предсказуемом падении доллара.
  Окрылённый успехом, я стал понемногу прибавлять обороты и на покере. Меня как будто что-то подталкивало изнутри.
  К тому времени дочь окончила университет и начала работать. Теперь мы виделись с нею всего раз в неделю. Она рассказала мне, что встречается с молодым человеком, но на мою просьбу познакомить нас ответила категорическим отказом.
- Ну, почему? Я же ведь отец твой. И мне хочется увидеть твоего кавалера, познакомиться, пообщаться, посмотреть: кто таков?
- Пока не время вас знакомить, папочка. Надо будет – познакомлю. С «кавалером».
- Так вы что же? Не собираетесь жениться?
Сам я женился очень рано и твёрдо помнил родительские заповеди: «Раз встречаетесь серьёзно, значит надо жениться».
- Пока не собираемся.
Дочь отвечала уклончиво и односложно. Она всегда была скрытной в том, что касалось её личной жизни. Сначала это меня сердило, но потом я привык. Помолчали… И я решил продемонстрировать свою «продвинутость» по вопросам брака и семьи:
- Правильно, доченька, не выходи замуж, присмотрись получше. Не дай бог, попадётся такой идиот, как я, потом будешь всю жизнь каяться. Он случайно не курит?
«Надо же, брякнул. Как будто это самый худший из моих пороков…»
- Нет.
- Это хорошо.
Снова помолчали.
- А с другой стороны, особенно затягивать тоже не надо. Это – палка о двух концах.
Мне очень хотелось в предельно сжатом виде  передать дочке весь свой жизненный опыт в таком чрезвычайно щекотливом вопросе, каковым являются отношения между мужчиной и женщиной. От напряжения я даже вспотел:
- Главное тут – чистоплотность…
Дочь вопросительно посмотрела на меня.
- Я хочу сказать – чистота отношений. Во всех сферах, так сказать…
У меня запершило в горле, и я закашлялся.
- Курю много, дочка. Надо бросать, к чёртовой матери. Да, совсем забыл – сын фотографии прислал. Внук-то как вымахал – совсем большой. А внучка какая хорошенькая!
-  Я видела. Он мне тоже присылал.
-  А ты почему такая грустная? Как будто тревожит тебя что. Ничего у тебя не болит?
- Да всё нормально со мной, папа. Просто я не высыпаюсь.
Встаю в шесть, ложусь в двенадцать. Тебе хорошо, ты спишь до двенадцати.
- Так я и ложусь в пять.
- Где бы и мне такую работу найти, чтобы спать до обеда?
- Иди в свободные художники.
- Ладно, папа, отлей мне, пожалуйста, пол-кастрюли борща. И котлет положи в другую кастрюлю. И пюре не забудь. И ещё…  я хочу, чтобы ты записался со мной на аргентинское танго. Там только с партнёром записывают. Будем ходить по выходным.
От неожиданности я чуть не выронил термос с борщом:
- Какое танго, доченька? Ты что, хочешь меня на посмешище выставить?
- Ты же танцевал?
- Так когда это было? Тридцать лет прошло…
И потом – я аргентинское танго не танцевал, мы всё больше полонезы, вальсы да «сударушки…». Ну, немного – латину.
- Ничего. Научишься.
- Да не буду я никуда ходить. Что мне, делать больше нечего? Зови своего кавалера, пусть он с тобой и танцует. Как, бишь, его зовут?
- Максим. Он не пойдёт. И потом, я с тобой хочу ходить. А ты, вместо того, чтобы по выходным с бабами своими возиться, с дочерью будешь заниматься.
- С какими бабами, доченька? Что ты такое говоришь? – запел я фальшивым голосом.
- А то я не знаю.
- Нет, я не пойду. Вот уговори своего Максимку, и пляшите вместе с ним. Тоже мне, выдумала. Старика – в партнёры.
Но я уже чувствовал, что дочь не отстанет, и знал, что не смогу ей отказать: «А почему бы и нет? Хоть видеться чаще будем». Но для вида я ещё кочевряжился:
- И не уговаривай, не пойду.
- Ну, папа! Почему ты так поступаешь? Дочка тебя просит, а ты ломаешься? По субботам – в пять, по воскресеньям – в три. И не спорь. Я уже себе туфли танцевальные купила. Помоги-ка мне лучше кастрюли донести.
Естественно, что после такой тирады я сдался. Дочь была моей слабостью. Она это знала и «вила из меня верёвки…»
- Как же я буду там танцевать со своей скотобойной физиономией? – канючил я, спускаясь по лестнице с кастрюлями.
- Для аргентинского танго это нормально – его все с такими физиономиями танцуют. Ведь в Аргентине и живут одни скотобои…
  Теперь по выходным приходилось осваивать шаркающие шаги, «очо», «сэндвичи» и прочие элементы танго. Но уже через пару месяцев я с удовольствием вёл свою дочь, которая танцевала с закрытыми глазами, тренируя «чувство партнёра» и повинуясь каждому моему импульсу.
  Все полтора часа занятий я не курил, поэтому, выйдя на улицу из танцевальной школы, первым делом доставал сигарету.
  Была поздняя осень, к семи часам стояла темень.
- Папочка, я иду в гости. Не забудь – завтра в три.
  Дворами я уже подходил к дому, держа в зубах сигарету, и отрабатывал шаркающий шаг с танцевальной постановкой рук, так как поблизости никого не было. Из сквера навстречу мне вышли двое парней.
- Эй, придурок, а ну-ка, дал закурить…
Я презрительно глянул на них своим фирменным взглядом и, пыхнув сигаретой, отрезал:
- Не курю…
Через секунду откуда-то сбоку в мою челюсть врезался кулак. Я пошатнулся, но не упал, а только слегка удивился неэффективности своего взгляда: «Темно, наверное, – вот они, сволочи, и не увидели…», – и тут же получил с другого бока удар в глаз, от которого свалился и, забыв про клятву, судорожно попытался  чего-то там визуализировать…  Но перед глазами всё расплывалось, и в голове всё прыгало. Тогда я заговорил: «Да вы, суки, знаете, с кем имеете де…»
Страшный удар ногой в зубы загасил и сигарету, и мою недосказанную мысль…
  Я очнулся  и расплывчато увидел какие-то тёмные фигуры.
- Живой вроде, – прозвучал женский голос.
Я попытался поднять голову, и меня тут же вырвало одними зубами… Кое-как приподнялся и сначала на карачках, а потом уж и шаркающими шагами направился к дому.
  На следующий день я с восьмого или с девятого подхода сумел-таки объяснить с ужасом смотревшей на меня дочери, что со мной произошло – из-за отсутствия зубов речь была не очень внятной.
  Сам я, не считая безвозвратно потерянных  семи зубов, окончательно оклемался через неделю, а лицо – недели через три. За это время, потягивая бульончик через соломинку, я тщательнейшим образом проанализировал причину столь досадного сбоя, произошедшего с моим могуществом, и пришёл к следующему выводу: в случаях активного поведения объекта (объектов) при прямом контакте и плохом освещении пользоваться могуществом крайне затруднительно.
«Если уж заниматься убийством, – думал я, – то нужно делать это интеллигентно, в спокойной уютной обстановке, за чашечкой чая. Как ни крути, а убивать людей – кабинетная работа».

                Адреналин

  У меня умер отец. Нельзя сказать, что я не был готов к этому - последнее время он тяжело болел. Но как подготовишься к потере части своей души? Ведь души наши намертво спаяны с душами тех, кого мы любим: с родителями, детьми, любимыми и друзьями. Если отрывать от души по кусочку, отрывать, отрывать – куцей станет душа, засохнет, зачерствеет…
  Мы сидели с Валерием, но на этот раз поводом для встречи был отнюдь не праздник. Пили почти молча, изредка обмениваясь короткими фразами:
- Когда памятник должны поставить?
- Через год, не раньше. Земля должна осесть.
- Место там хорошее, высокое, сухое.
- Мать его тоже облюбовала. Для себя.
- Давай помянем…
- Помянем.
- Помянем.
- Там ведь рядом Вовка лежит…
- А Пелагея Митрофановна – на другом кладбище.
- И Василий Иванович...
- Передай селёдку, пожалуйста.
- Помянем…
- Помянем.
- Помянем.
- А ты, дочка, зачем водку пьёшь? Вино же есть.
- Русские на поминках вина не пьют.
- Это уж точно.
- Помянем.
- Помянем.
- Помянем.
Потихоньку разговор оживлялся, потому как заговорили о живых и о живом.
- А мне ведь через год – на пенсию. Если работать не дадут – тоже надо место себе где-нибудь облюбовывать… Тут с их зарплатой не знаешь, как выкрутиться, а уж с пенсией…
- А сколько у тебя пенсия будет?
- Пенсия-то? Считай: три мешка картошки, тридцать буханок хлеба и три килограмма мяса. На месяц. Без сахара, масла, чая и молока.
- А зачем тебе столько картошки? Три мешка – это расточительность. И одного хватит. Вот тебе и чай, и сахар, и молоко. А масло в твоём возрасте есть вредно…
- А помните в «Двенадцати стульях» была похоронная контора «Милости просим»?
- Ну?
- Помним.
- Я сегодня в метро ехала, а в вагоне реклама висит:
«Вы поместитесь в наши гробики
Без диеты и аэробики!»
Тоже какая-то погребальная контора… Настраивает население на высокие размышления о бренности всего земного.
- Доченька, всё! Хватит! Поминать больше не будем!
  Дочь настаивала на том, чтобы я вставил зубы, я же настаивал на приобретении квартиры. Я победил! И решился снять половину всего депозита и внести в качестве первого взноса за квартиру в начинающем строиться доме.
Почти год я периодически делал взносы на вожделенную мечту: достроили четвёртый этаж, начали пятый. Когда наступило время делать очередной взнос, то оказалось, что принять его некому. Двери конторы, где когда-то висела большая, солидно исполненная надпись «ИНВЕСТСТРОЙКРЕПЁЖ», оказались закрытыми. Куда делись сотрудники «крепежа», никто не знал. Подходили другие «дольщики», началась тихая паника, которая очень быстро переросла в громкую. Бросились на стройку, но и там не удалось найти ни единого человека. Строители исчезли. Остался только большой рекламный щит:
          "ИНВЕСТСТРОЙКРЕПЁЖ
СТРОИМ БЫСТРО – ЖИВЁМ ДОЛГО!"
Кто-то уже успел зачеркнуть буквы «И» и «В» в слове «живём» и надписать сверху букву «Д».
Перекликаясь, пошли по этажам. Наконец в какой-то каморке на третьем этаже нашли пьяного киргиза, спящего на разорванном матрасе в обнимку с мастерком. На масона киргиз никак не был похож, и потому решили, что это – строитель. Стали будить. Но киргиз только испуганно таращил глаза, если можно так сказать о глазах киргиза, и на все вопросы о том, куда подевались остальные строители, отвечал односложно: «Я – таджик». Видимо, за то, что даже в этом он не оправдал их ожиданий, некоторые горячие головы предложили тут же, немедленно «вломить» таджику-киргизу, но другие головы, похолоднее, их отговорили.
  Зарождалось такое чувство, как будто бы меня кинули на деньги.
Это чувство ещё больше окрепло, когда я, пытаясь сделать ставку на торговом терминале своей брокерской конторы, вдруг обнаружил немой экран. Удивительное совпадение! Закон парных случаев!
  «И вновь я посетил», теперь уже помещение брокерской конторы. Кроме таблички на двери: «Сдаётся в аренду» и измятого плаката на полу: «Forex даст вам всё!», – в офисе ничего не было Излишне пояснять, что никто из людей, работавших в офисах фирм и компаний, расположенных рядом, на одном этаже, понятия не имел о том, куда съехали их респектабельные соседи.
  Я стремительно нищал.
  Снова приехал Сергей. На этот раз – проездом из Южной Африки в Астрахань. Я с негодованием рассказал ему про «крепёж» и про контору – он с восторгом рассказал мне про охоту на носорогов.
- Знаешь, Миша, сафари – это великолепно! Сколько адреналина! Сколько адреналина! Он несётся на тебя, как танк…
- Тебе что? Адреналина не хватает?
- Нет, ну ты прикинь – он несётся на тебя, как танк…
- У меня есть несколько ампул. Сделать тебе кубик? И носорогов никаких не нужно…
- У тебя пиво есть?
- Нет.
- Давай!
Подумалось: «Странные люди, даже представить себе не могут, чтобы в доме не было пива».
- Говорю же – нет.
- А, ты в этом смысле? Сбегай, Миша. Пожалуйста. А я пока душ приму.
  Я бежал за пивом и на бегу думал: «Да, Миша. Чем дольше ты живёшь – тем смешнее кажется жизнь. А что ещё остаётся делать – только смеяться. Адреналину ему подавай». Я становился брюзгой с «юмором висельника»:
«В реанимациях вас нету – там бы вас адреналином накачали. По самое – не хочу».
  Загадка русского человека, а скорее, разгадка русского человека – в том, что чем хуже ему живётся, чем безнадёжней его положение, тем больше он смеётся. Над самим собой.

                Флирт по-русски

  Из-за неурядиц, а именно так я убеждал себя их называть, нервы мои слегка расшатались, и я стал допускать промахи в покере. Мною установленные запреты мною же и нарушались. Я полез играть на столы с завышенными ставками, стал раздражаться от совершаемых ошибок, от проигрышей. Результатом явилась потеря за неделю семи с половиной тысяч долларов. Нужно было срочно что-то  предпринимать. Поменять обстановку! Что угодно: женщины, водка, только бы восстановиться. К счастью, и то и другое вполне совместимы друг с другом, а часто – и неотделимы друг от друга. Только бы забыть о неудачах и поправить нервишки! Тогда-то я и решил взять  двухнедельный тайм-аут. И снова залез на почти уже забытый сайт знакомств с единственным желанием – «познакомиться». Надо заметить, что знакомиться без зубов – весьма и весьма затруднительно. Поэтому, перед тем как написать своё первое послание, я полдня простоял перед зеркалом, тренируясь произносить слово «чизбургер» и при этом совершенно не размыкать рта. Я довёл свою артикуляцию до совершенства. Как Джоконда, научился улыбаться одними только кончиками губ. В сочетании с моим взглядом неподвижность рта придавала мне внешность пожилого демона, подсуетившегося вырваться в самоволку из трещины земной коры. Мой вид повергал меня в страшное уныние, и я расценивал свои шансы как почти нулевые. «Разве что ведьма какая клюнет или карконта какая-нибудь… Ничего, – прикидывал я, – Главное – встретиться. Поведу в какой-нибудь тёмный питейный погребок – авось, ничего не заметит, а оттуда – сразу к себе. Зажгу огарок свечи – вроде как романтический вечер, а остальное – дело техники. Они ведь тоже не безупречны, я имею в виду – на лицо. Многим из них полумрак тоже на руку».
  Подготовительный период был завершён. Пора было приступать к флирту.ру.
  По части знакомств – реальных ли, виртуальных ли – я был далеко не новичок. Как человек передовых взглядов, я старался идти в ногу со временем. Реальные знакомства, по моему глубокому убеждению, канули в Лету. Ну, какой дурак, извините за выражение, будет цепляться к женщинам на улице, рискуя получить отказ, или в кабаке, рискуя получить по морде от вернувшегося из туалета кавалера? А «служебные романы»? Сколько от них мороки, толков-пересудов? Всё это я прошёл давным-давно и нахлебался всем этим по самую макушку. Современный человек знакомится в режиме он-лайн, не снимая домашних тапочек и махрового халата. Выбор – богатейший. Но надобно знать тонкости. К примеру, если вы хотите познакомиться с женщиной, скажем, от тридцати пяти до сорока пяти лет, то вам нужно листать списки как минимум от тридцати до сорока – самая искренняя женщина уж пяток-то лет по любому себе скостит, потому как считает, что выглядит на десять лет моложе. А уж неискренняя… Мне доводилось встречать с цветами у метро бабушек, которые размещали на сайте свои студенческие фото. Поэтому игра в занижение возраста – обычное явление, и не стоит на это обижаться. Просто делайте поправку, и всё.
  Теперь о том, как себя подать. Это уже искусство. Сразу же полезно проникнуться убеждением, что на сайте правите бал именно ВЫ. Если вы не солист рок-группы, не модный пародист-ведущий, не крутой бизнесмен, а самый обыкновенный человек, то прежде чем написать о себе в анкете хотя бы одно слово, подумайте. Оговоримся, что ни солистов, ни пародистов, ни крутых бизнесменов на сайтах знакомств не бывает по определению. Ни в коем случае не пишите, что вы рабочий, в крайнем случае – прораб. Категорически не рекомендую быть школьным учителем, инженером, преподавателем вуза, учёным и военнослужащим в звании ниже генерала. Очень хорошо женщины клюют на: финансовых директоров, менеджеров по маркетингу, пластических хирургов, гинекологов-онкологов и, конечно же, массажистов. Написать, что вы – чёрный маг и Верховный колдун Вселенной можно, но с известной долей осторожности. Перед этим прочтите хотя бы какую-нибудь книжонку про ауру и чакры, про сушумну и про пингал. Имейте в виду, что в этом случае к вам потянутся исключительно ведьмы. Кстати – хороший тест на их выявление. Выявили – и заходите на сайт уже под новым ником.
  О своих увлечениях пишите вскользь, не вдаваясь в подробности. Иначе вас быстренько выведут на чистую воду – там ведь тоже акулы плавают, да ещё какие! Пишите то, что проверить трудно, – мол, в свободное от основной работы время иногда играю у соседей на рояле. Да и то? Какой русский не любит играть на рояле? Во всяком случае, на сайте этим искусством владеют многие.
  Теперь – об очень важном. О месте жительства. Если вы живёте в радиусе трёхсот километров от Москвы – смело пишите: место жительства – Москва! Если вы скажете правду – дескать, живу в Химках или, ещё чего доброго, в Подольске, – да с вами разговаривать-то никто не будет, никто и не посмотрит в вашу сторону. Разве что какая-нибудь из Улан-Удэ. А с Улан-Удэ, сами понимаете, связь «сильно плохая».
  Очень уж они не любят жителей периферии. Приедет некто в Москву на заработки из-под Страшен – через неделю уже на сайте пасётся, пишется москвичкой, требует москвича с Рублёвки, но телефона никогда не даст, потому что при разговоре Страшены из неё первые четыре года так и прут. 
  Отдельный разговор – о грамотности письма, и об этом можно говорить бесконечно. Скажу одно: если вы ищете грамотных – плохи ваши дела. Младше шестидесяти вы себе не найдёте.
  Короче говоря, вооружённый своими глубочайшими познаниями в области флирта.ру, я с разбегу нырнул в кишащий телами водоём сайта. Меня сразу же облепили ищущие спонсоров и желающие трахаться.ру за деньги – от них я быстренько отбился и поплыл на глубину. Стали одолевать дамы бальзаковского возраста, сфотографированные в обнимку с берёзками и желающие найти «свою вторую половинку», – этих я не любил ещё больше, чем «ищущих спонсоров»,  причём не из-за их бальзаковского возраста, а из-за «второй половинки» – пошлейшее выражение, уж лучше «трахаться.ру за деньги». 

На средних глубинах водились карконты – с ними можно было иметь дело. Они всегда из себя чего-нибудь изображали, но ведь и я тоже изображал. За редким исключением, мне удавалось дурачить карконт. Ведьмы меня тоже, в принципе, устраивали – я же не жениться собирался. А коли так, с ними было намного интересней, чем, скажем, с чистыми ангелами:
«Белокурая, нежная и верная, легкоранимая, воздушная (165-85), 4 в/о, никогда не была замужем, люблю природу, двух собак и одну кошку, Кустодиева, Шнитке и тантру-йогу. Лиц кавказкой национальности просьба не беспокоиться». Именно: «лиц», а не «лицам». Чувствуешь себя полнейшим идиотом, когда наполовину заголённому «чистому ангелу» на его вопрос: «А вы случайно не кавказкой национальности?», – впопыхах приходится втолковывать, что ты армянин только лишь наполовину. При этом дипломатично умалчиваешь – на какую именно.
  Весёлым и лёгким нравом отличаются пишущие о себе: «замужем для вида». Они водятся на всех глубинах, активны только в светлое время суток, но их трудно поймать – время у них расписано на месяцы вперёд. Нужно остерегаться акул, мурен и барракуд – они себя сразу обозначают:
«Ознакомительная встреча – в фешенебельном ресторане. В дальнейшем – предпочитаю скромную поездку на Бали, Фиджи…» С ними ни о каком питейном погребке и думать не могите.
На приличной глубине можно найти скатный жемчуг, но так глубоко никто почти не ныряет.
  От длительного нахождения в воде у меня покраснели глаза – теперь я походил на пожилого демона с глазами кролика. Зато я завладел внушительным списком «согласных».

*

  Открытие сезона получилось смазанным, несмотря на то, что я к нему тщательно подготовился: сделал генеральную уборку, затарился водкой и вином, конфетами, бананами и солёными огурцами и раздобыл аж два огарка: по одному – в каждую комнату. Всё шло относительно гладко до того самого момента, как я решил, что пора уже зажигать огарок в спальне, что, собственно, и сделал. Но когда вернулся, то обнаружил, что «согласная» находится в полной отключке, и привести её в рабочее состояние не представляется возможным – трудно было уследить в потёмках за тем, как она себе подливала «Гжелку» в «Божоле». Кляня себя последними словами, я с трудом дотащил её до такси и сдал на милость водителя.
  Вторая оказалась большой любительницей музыки. Она всё время требовала поставить «что-нибудь современное». Когда, перепробовав всё, что у меня было, от Элвиса Пресли до Глена Миллера и от Марио Ланца до Муслима Магомаева, я в третьем часу ночи поставил «Старинные русские вальсы», с ней случилась истерика. С трудом удалось успокоить её, отпоив водкой, после чего я вызвался провожатым и к утру доставил любительницу музыки до местечка «Железнодорожный».
  Через две недели «марш согласных» закончился, их перебывало много, водки было выпито ещё больше, но нервы мои при этом пришли в совершеннейшее расстройство.
  Инстинкт самосохранения подсказал единственный выход:
я покинул Содом и Гоморру флирта.ру и ушёл оттуда, не оглядываясь. С трудом восстановил свой водно-щелочной баланс и бросил пить.

                Аффенбах

  Начался период тягостных раздумий – состояние, неизбежно наступающее тогда, когда заканчиваются деньги. Аренда жилья быстро съедала остатки средств. Жизнь уже в который раз нанесла серию ударов и отступила в дальний  угол дожидаться, когда рефери закончит счёт. На «восемь» надо было вставать. «Один, два, три…» В таком состоянии я запрещал себе смотреть телевизор или следить за новостями по Интернету – иначе многих бы постигла участь раба божия Юрия.
  «Четыре, пять, шесть…» Да и без новостей приходилось гасить рвавшееся наружу пламя воображения, грозящее спалить дотла многие «крепежи» и многие «конторы».
  «Семь, восемь…» Зазвонил мобильный, и я с трудом поднялся, пытаясь по звуку определить, куда засунул трубку:
- Михаил? – спросил женский голос.
- Он самый. А кто вы?
- Это Яна, с сайта знакомств. Вы меня помните?
- Нет. Я вас не помню.
- Мы с вами неделю назад условились встретиться, но я не смогла и предупредила вас об этом. А вы сказали, чтобы я перезвонила, когда смогу. Вот я звоню.
- Тронут. Но теперь уже поздно – «закрыт кабачок…»
- Какой кабачок?
- Яна, я больше не пью…
- Так это же здорово. Я тоже не пью.
- Неужели? Какое совпадение!
- Михаил, у меня есть два билета в театр, пойдёмте?
«Час от часу не легче», – я уже хотел было поблагодарить и откланяться, но почему-то спросил:
- А на что?
- «Орфей в аду».
- Оффенбаха? – сыдиотничал я.
- Да, вы любите оперетту?
- Вообще люблю. Спасибо за приглашение, – я колебался. «Там же светло в антрактах – куда ты прёшься, Миша? Ааа… Плевать! Хоть канкан посмотрю…»
- Спасибо за приглашение, я – с удовольствием.
- Ну и замечательно!
*
  «Кто такая эта Яна? Убей – не помню. И анкету удалил. Разве теперь найдёшь? Наверное, крокодил какой-нибудь. А тебе не всё равно? Сам-то ты? А потом, ты же в оперетту идёшь, так что до огарков дело не дойдёт. Да и догорели они, огарки твои…»
  Перед встречей я зашёл в цветочный магазин и выбрал три белых игольчатых хризантемы, подумал – и выбрал ещё две.
  Яна Аффенбах – так она назвалась – оказалась совсем даже не крокодилом… Она была чуть постарше моей дочери, маленькая, стройненькая и хорошенькая. Практика сайтовских возрастных поправок на этот раз не сработала – я и вправду переписывался с девчонкой. Надо было видеть нас, идущих по проходу в партере в поисках своих кресел: полубатюшка-полудедушка вывел в свет полувнучку-полудочку, предварительно поднеся ей белые хризантемы.
«Как всё нелепо, – думал я, учтиво пропуская свою даму между рядами кресел, – Но ничего не поделаешь – придётся расхлёбывать остатки собственного варева…»
  «Орфей» шёл своим чередом, канкан побудил публику к овации, театральных буфетов я хоть и не выносил, однако же в антракте предложил своей юной спутнице «освежиться», на что она ответила просто: «Пойдёмте, но только если вам этого хочется – я не выношу театральных буфетов». И вообще я старался говорить как можно меньше и всё думал о том, насколько, должно быть, разочарована Яна Аффенбах тем, как обманул её девичьи ожидания неожиданно возникший пожилой «театрал». После Оффенбаха я, не разжимая губ, поблагодарил её  за «ни с чем не сравнимое полученное удовольствие» и вызвался проводить.
- Давайте прогуляемся немного? – предложила Яна.
- Давайте, – согласился я, кутая подбородок в шерстяной шарф.
- А у вас что, наследственная контрамарка на этот спектакль?
Яна звонко рассмеялась:
- Я – Аффенбах. 
- Извините, первой буквы не расслышал.
- Можно я вас под руку возьму?
- Возьмите.
Я галантно согнул руку в локте.
- А вам нравится ваша работа?
- Какая работа?
- Ну, вы же массажист?
Вспомнилась своя насквозь лживая анкета, и мне стало тошно:
- Никакой я не массажист, Яна…
- А я это сразу поняла.
- Сегодня?
- Нет, ещё по нашей переписке – трудно представить массажиста, пишущего без ошибок: «Дорогая! Главное для массажиста – престидижитация …»
- Извините… Я был под шафе.
- Вы же не пьёте?
- Видите ли… Тогда я ещё пил.
*
  Случилось так, что очень скоро Яна Аффенбах сумела завладеть аж целой половиной моей двуспальной кровати, превратившись из полувнучки-полудочки в полужену-полумаму. Своей половиной она «завладевала» два-три раза в неделю – чаще я не разрешал, потому как отвык с кем-либо спать и не высыпался. Кроме того, я настолько привык к одиночеству, что стал чувствовать потребность большую часть времени проводить одному. Каким-то непостижимым образом Яна даже умудрилась понравиться моей дочери, и я с интересом наблюдал за тем, как они с упоением воркуют о каких-то кулончиках и перстенёчках. Во всяком случае, раньше я таких наклонностей у своей дочери не замечал. Одним словом – идиллия.
  Я честно рассказал Яне о себе всё, умолчав лишь о своих «неограниченных возможностях». Идиллия заканчивалась – это я знал и понимал. Я уже посвятил дочь в истинное положение своих дел и сказал, что нахожусь на грани полного краха, на что она сразу же трогательно отреагировала, вызвавшись помогать мне материально. С этим-то я уж никак не мог согласиться, хотя и вынужден был пойти на то, чтобы своё жильё она оплачивала сама.
  Я уже начинал грезить Улан-Удэ и должностью поселкового фельдшера с казённой избёнкой и огородом. Причём к такому повороту событий относился довольно спокойно и даже прикидывал, какие книги следует взять в своё последнее пристанище. Но всё испортила та же Яна Аффенбах. Не знаю уж почему, но она настолько была уверена в моих способностях и возможностях их реализовать, что становилось смешно.
- Яночка, ну о чём ты говоришь? – пытался я втолковать ей истинное положение вещей, – неужели ты не понимаешь, что без денег и без угла людям жить в Москве противопоказано?
- Ты способен заработать, Миша.
- Как? Банковским клерком? Менеджером по маркетингу? Массажистом? Во-первых, кто меня возьмёт в предпенсионном возрасте, без прописки, без зубов? А во-вторых, я и сам на это никогда не соглашусь. Никто мне большую зарплату не предложит – всё будет уходить на жильё. А это означает нищету. Что за блажь такая? Как будто нищим нужно быть обязательно в Москве. Это только здесь нищие в глаза бросаются, ну может – ещё в нескольких  городах. А в остальной России нищета – это норма. Там если ты не бандит или не чиновник, значит – нищий. Я там даже выделяться не буду. Благо, что внешность славянская.
- Миша! Переезжай жить ко мне. Я одна в двух комнатах.
- Яночка, мы с тобой об этом уже говорили: ни к тебе, ни к кому бы то ни было я жить не пойду. Не лишай меня хоть последней возможности уважать себя.
- Тогда вот что. У меня самой таких денег нет, но я попытаюсь занять у родственников. Думаю, они мне не откажут. И отдам тебе – начнёшь всё сначала, ты сможешь.
- Послушай, ты меня совсем не знаешь. Какого чёрта ты тогда суетишься? А если я снова проиграю?
- Ты выиграешь. И я тебя знаю!
  Что и говорить – искушение «начать всё сначала» было велико, и оно отодвинуло в никуда явный авантюризм этой затеи. Через неделю Яна Аффенбах вручила мне двадцать тысяч долларов на полгода и благословила на игру.
  Выбора, играть ли в покер, зарабатывать ли валютными спекуляциями, – у меня не было. Отечественных брокерских контор я теперь боялся как огня. Русский Интернет пестрел призывами зарабатывать деньги на Forex, многочисленные компании предлагали «самые выгодные условия», «самый низкий спрэд», «самую высокую скорость расчётов», но я им не верил. Работать же с западными банками было сложно. Оставался покер.
 
  Меня бил мандраж, и я никак не мог успокоиться. В первый раз я чувствовал страх к игре. Ответственность за чужие деньги парализовала способность думать и принимать взвешенные решения. Поэтому я медлил, играл «понарошку», обливался холодной водой из душа и стремился собрать все нервные волокна в единый конгломерат, отвечающий только за одну функцию: выигрывать. За два месяца я только и сумел, что оплатил жильё и кое-как заработал на жизнь, но появилась некоторая уверенность в собственных силах. Мало-помалу я стал играть по более высоким ставкам. Вскоре мой актив составлял уже тридцать тысяч, тогда-то я и полез на столы с крупными изначальными ставками. За одну игру можно было просадить всё, цена просчётов возрастала многократно, но такая игра сулила большой выигрыш. Ожидание было долгим – мои хорошие расклады не стыковались с приличными раскладами других игроков. И вот, когда при очередной сдаче на руках у меня оказалась пара тузов, один из игроков напал, поставив две тысячи. Ему ответил ещё один, остальные спасовали. Немного «поколебавшись», я тоже выставил пару тысяч. Раскрылись первые три карты прикупа (флоп): пиковый король, трефовая восьмёрка и туз пик. И снова – торг. Шесть тысяч, шесть тысяч… Я не стал нападать и тоже выставил шесть тысяч. Открылась девятка червей (тёрн). При любых вариантах моя рука была сильнейшей. Последовали два прохода,  и я,  уверенный  в силе своего «конфетного» расклада, пошёл ва-банк… К моему удивлению, оба оппонента  тоже выставили все свои  деньги  (стеки). Близилась кульминация. Все три «карманные пары» лежали на столе открытыми. Моя тройка тузов была старшей. Ей противостояла тройка восьмёрок. Третий игрок, имея на руках пиковые даму и валета, рассчитывал с появлением последней карты, как минимум, на старшую пиковую флэш, теоретически же, в случае прихода пиковой десятки, – на роял-флэш. Пятая карта прикупа (ривер), вопреки моим математическим ожиданиям, оказалась пиковой восьмёркой…  И все денежки утекли к счастливому обладателю каре восьмёрок.   
  Продолжал сокрушаться о «несостоятельности» математического анализа я уже при выключенном компьютере. Это был полный крах, finita la comedia.
  Описывать то, что чувствует игрок, продувшийся «вчистую», потерявший всё, что имел, сложно. Описывать состояние человека, проигравшего чужие деньги,  почти невозможно. Весь спектр отрицательных эмоций, от отчаяния и самобичевания до мыслей о суициде такой человек испытывает. Он лишается сна, аппетита и находится попеременно в состоянии ступора или двигательного и речевого возбуждения. Как ни странно, вся эта симптоматика промелькнула у меня очень сжато, минут за пять, только ступор растянулся на неделю, но однажды я из него всё-таки вышел и вновь обрёл способность размышлять.
Собственно, размышлять было не о чем – все мысли сходились на Сергее, только он один мог меня выручить и дать денег. Мысль о том, что придётся просить у него, была невыносима – лучше уж в петлю, но подвести Яну Аффенбах я не мог, поэтому и решился на самый последний шаг – попросить у друга. Попросить не в долг, а Христа ради…

                Катера и яхты

  И друг приехал. Сначала я хотел поговорить с ним сразу же, но на этот раз Сергей был деловит и чем-то озабочен.
- Не надоело тебе, Миша, всё время дома сидеть? Давай развеемся, на выставку сходим.
- Серёга, честно говоря, мне не до выставок…
- Да тут рядом, на Красной Пресне, я специально для этого и приехал. Грандиозная выставка – катера и яхты! Мне буклет прислали.
- А ты что, яхту себе хочешь купить?
- Может – яхту, может – катер. А может – и то, и другое. Посмотреть надо.

  Выставка занимала большую территорию. При беглом осмотре требовался час, Сергей же осматривал судно за судном, осматривал скрупулёзно. Мы надевали на обувь прозрачные бахилы и лазали на палубы морских яхт,  катеров, катамаранов, заглядывали в каюты, смотрели рубки, камбузы, душевые и гальюны. Он со знанием дела изучал двигатели, обводы и водоизмещение. Время от времени, чтобы хоть как-то демонстрировать свою заинтересованность, я вставлял какие-то фразы, хвалил клюзы, критиковал шпигаты  и даже раз спросил что-то вроде: «И каков же крутящий момент?», на что Сергей стал охотно объяснять, каков. Я чувствовал себя недочеловеком, потому что не мог испытывать такого же возбуждения, как мой друг, порадоваться за его успехи, подстроиться под его хорошее настроение. Нет, я старался, но, по-моему, получалось плохо.
  Как не может тяжелобольной человек от души веселиться вместе с друзьями за праздничным столом, так и я не мог заставить себя забыть уродливые грыжи своих неудач, напоминавших о себе каждую секунду. Я презирал себя, но поделать ничего не мог. В памяти периодически возникали растерянные глаза Яны, наконец-то осознавшей истинные мои «способности». И я обязан был достать деньги. Нет, я не завидовал Сергею, ни «по-хорошему», ни «по-плохому». Он заслужил то, что имел, заработал честно, во всяком случае – настолько честно, насколько это возможно в нашей стране. И теперь, на склоне лет, наслаждался результатами своего многолетнего труда. И в этом наслаждении уже с трудом воспринимал самую возможность существования иной жизни - нищей и беззубой. Поэтому денег у него просить было не то чтобы неловко, но просто невыносимо. Предстоящий разговор тяготил меня, и я не знал даже, как подступиться-то к нему. Не придумав ничего лучшего, я брякнул в самый неподходящий момент, когда мы спускались по трапу с очередного катамарана:
- Серёга, мне деньги нужны. Может, пойдём отсюда?
- А сколько тебе нужно?
- Двадцать тысяч. Долларов. Мне долг нужно одной женщине отдать.
Сергей как-то сразу посуровел и ничего не ответил. Несколько яхт мы осмотрели молча. Напряжение достигло предела, и я почувствовал, что если сейчас же, сию минуту не выпью стакан – умру. Сказав Сергею, что подожду его в буфете, я ушёл. Он появился минут через двадцать и заказал пива, я пил водку и чувствовал облегчение – начало было положено. Постепенно завязался разговор, и я рассказал и о Яне Аффенбах, и о проигрыше, и о своих мрачных перспективах.
- Я даже не могу сказать тебе, Серёга, когда смогу вернуть деньги и смогу ли вообще их вернуть. Поэтому считай, что я прошу милостыню, а там уж – как получится.
Это было действительно так – никаких мыслей, кроме казённой избёнки с огородиком, у меня не было.
  Разговорился и Сергей. Он совершенно справедливо указал на то, что я живу не по средствам, снимаю двухкомнатную квартиру в центре, хотя прекрасно мог бы обойтись, «в моём-то положении», и однокомнатной в спальном районе, что курю «Давидофф», вместо того чтобы курить чего-нибудь попроще. На это трудно было что-либо возразить – я и не возражал. Напротив, я тут же потребовал себе у буфетчика пачку «Примы», каковой у него не оказалось, и заверил, что незамедлительно перееду на жительство не в спальный район, а намного дальше. Кроме этого, со свойственной ему проницательностью, Сергей заподозрил у меня игроманию и согласился дать деньги на единственном условии: за ними должна прийти в назначенное им время и место, а именно в знакомый нам обоим грузинский ресторанчик, Яна Аффенбах собственной персоной и без меня. С этой целью он потребовал номер её телефона, чтобы иметь возможность связаться с нею, минуя «посредников». Тогда я ему прямо в лоб «поставил вопрос о доверии», но он дал уклончивый ответ. Для меня не было принципиальным, кому будут вручены деньги, и я с глубоким чувством благодарности согласился со всеми указаниями, замечаниями, условиями и требованиями. Правда, немного смущало, что в течение всего разговора Сергей ни разу не улыбнулся и почему-то наотрез отказался идти ко мне, хотя раньше охотно делал как первое, так и второе. Я чувствовал себя последней скотиной оттого, что своей неуместной и назойливой просьбой омрачил радость друга от общения с прекрасным – с миром катеров и яхт. 

       «Не имей сто друзей, а имей двоих детей…»

  Сергей сдержал слово – он позвонил Яне и назначил встречу. Перед тем как расплатиться за меня, он, между пивом, провёл с нею нравоучительную беседу, суть которой сводилась к тому, что помогает он мне, наперёд зная, что я вряд ли смогу когда-нибудь вернуть ему долг, но делает это потому только, что нас связывала длительная дружба. Далее он охарактеризовал мои положительные и отрицательные качества и выразил надежду, что при определённых усилиях воли первые возобладают над вторыми и помогут занять мне достойное место в обществе. В общем, встреча получилась непринуждённой и конструктивной, потому как в конце её Сергей наконец вручил моему кредитору искомую сумму и тем самым «закрыл проблему».
  Выслушав подробный отчёт Яны об итогах состоявшейся встречи, я впал в задумчивость, которую ещё больше усугубил отказ Сергея говорить со мною, когда я сделал ему благодарственный звонок. «Ну что ж, – думал я, – Так оно и должно быть. Когда мы на ходу подаём нищим – мы же не задерживаемся, чтобы выслушивать от них слова благодарности, а спешим поскорее уйти, просветлённые собственным поступком. Вот только я никогда не видел, чтобы перед актом благодеяния с нищим вели нравоучительные беседы… Впрочем, нет – видел. Вернее – читал у Чехова в «Анне на шее».
Я несколько раз переспросил Яну: «Вспомни точно – как он сказал? «Нас связывала длительная дружба» или «нас связывает длительная дружба?» Получив подтверждение, что фраза была произнесена в прошедшем времени, я затосковал.
  Пребывая всё в том же состоянии глубокой тоски, я лазал по Интернету, выискивая фельдшерские вакансии в отдалённых уголках своей необъятной Родины. «Чокурдах!» Господи, где это? – я смотрел в географический атлас. – Ага – в Якутии. Рядом – речка Индигирка. Это хорошо! Буду с рыбой». Я закрывал глаза и пытался представить жизненный уклад и особенности быта чокурдахчан, в дружную семью которых в скором времени предстояло влиться и мне: вот я бегу с фельдшерским чемоданчиком по глубокому снегу ночью принимать шестые роды у знакомой незамужней чокурдахчанки… А в небе мерцают сполохи полярного сияния… «Да нет… Я там от холода, чего доброго, дуба дам. Надо брать немного южнее…» За этим занятием меня и застала неожиданно появившаяся дочь. Она категорически воспротивилась моим поискам, равно как и самой идее «избёнки с огородиком».
- Во-первых, – аргументировала она свои возражения, – никакого огородика в Чокурдахе быть не может – широты не позволяют. Во-вторых – Яна Аффенбах ни в какой Чокурдах с тобой не поедет – и я смогу её понять.
- О чём ты, доченька? Я и в мыслях не держу, чтобы ехать с нею. И потом – я уже туда больше не еду. Вот у меня тут в Ставрополье местечко наклёвывается…
- И в-третьих: ты что, папочка, из ума выжил? Это что ещё такое? Вершина всей твоей изобретательности?
- Доченька, поверь, не от хорошей жизни… Просто другого выхода у меня нет…
- И слушать ничего не хочу. Вместо того чтобы дурью маяться, делом займись. Давай откроем с тобой Интернет-магазин? Все организационные вопросы мы с братом берём на себя.
- А что будем продавать? – оживился я.
- В Интернет-магазине можно продавать всё, что захочешь. Я предлагаю продавать книги.
- Книги? А где мы их будем брать?
- Электронные книги. Сейчас это модно. Настоящих книг никто не читает – все читают электронные книги. Дадим объявление – мол, Интернет-магазин предлагает авторам услуги по реализации их электронных произведений. А вдобавок и твоими книгами торговать начнём.
- Доченька, у меня нет никаких книг. Где я тебе их возьму?
- Для начала – напиши что-нибудь.
- Да не знаю я, как их писать. Я вообще никогда никаких книг не писал. А электронных – и не читал к тому же.
-  Здесь ничего сложного нет. Объём не должен быть большим, большим должен быть шрифт. Предложения короткие, фразы рубленые. Как в букваре.
- Я не понимаю, о чём ты говоришь. Кто такую книгу будет читать?
- Ещё как будут. Их покупают нарасхват. Главное в электронной книге – название.
- Например?
- Ну, например: «Инопланетяне похитили сына Путина…»
- Но позволь… У Путина нет сына, и потом – каким же содержанием наполнять сей детектив?
- А вот это уже неважно. Есть у него сын или нету его. А содержание – левое: какой-нибудь бабке Аграфене снится сон про то, как прозрачные зеленоватые существа похищают кого-то, а голос во сне ей вещует: «Ой, Аграфена! Да это, никак, сынок Владимира Владимировича?» Далее следует жизнеописание самой Аграфены. Можно для пущей важности сделать её Сибирской Ясновидящей, да хоть той же чохурдахской бабушкой Вангой. Пока разберут что к чему – а несколько тысчонок экземпляров уже продано. Что скажешь?
- Любопытно.
«Пожалуй, так и в люди можно выбиться, – думал я. – Накоплю деньжат и с Серёгой рассчитаюсь. И дружбу его снова верну».
- Согласен!
- Вот и хорошо. А про Ставрополье своё забудь.
*
  За три месяца я под разными вымышленными именами написал с десяток книг. Но прежде чем их писать, десятка два я всё-таки прочитал. И понял, что подавляющее большинство книг пишутся неудачниками. Поскольку я как раз и принадлежал к этой категории, то вписался в электронно-пишущую братию очень органично. Главное – автор должен создать себе имидж успешного человека, весьма компетентного в том, про что пишет. После всестороннего анализа я понял, что наиболее ходовой тематикой являются советы и рецепты на все случаи жизни: как преуспеть в бизнесе, как покорить женщину, как приготовить настоящую испанскую поэлью, как избавиться от псориаза. Встречались и перлы: «Десять способов получения банковских кредитов без залога и гарантий». Попалось даже пособие: «Как писать электронные книги». Не было такого аспекта человеческого бытия, которое не освещалось бы разными авторами под различными ракурсами. Многие авторы отличались завидным умением завлекать простодушных читателей хлёсткими названиями:
«Увеличение дамских грудей в домашних условиях ровно за неделю», и вдогонку же – «Увеличение члена в длину и толщину! За два дня!»
  Для начала я вспомнил особо драматичные моменты последних лет своей жизни и, ничтоже сумняшеся, вывел название первой книги: «Свой первый миллион я заработал на Forex!» Спрашивается: ну какой успешный финансист, зарабатывающий на Forex миллионы, будет отвлекаться на написание подобных книг? Но желающие разбогатеть путём валютных спекуляций проглотили мой опус, который быстро разошёлся как финансовый бестселлер. Следующим моим изданием было: «Как стать потрошителем казино?» Книга имела такой успех, что я тут же выпустил по той же тематике: «Беспроигрышный покер» и «Разведи Интернет-казино на бабки!». Дальше я уже штамповал: «Чем любит женщина? Записки гинеколога», «Феромоны и афродизиаки. От насекомых к людям», «Правильно ли мы похмеляемся?», «Аромат любви манит:   эксклюзивная притирка», «Как прожить на три тысячи рублей? Советы академика», «Интернет-нищенство. Пятьсот долларов в день!»
  Потекли денежки. Посыпались отзывы. На многочисленных форумах обсуждались достоинства моих книг, что ещё больше увеличивало спрос на них. Многие отзывы писались мною же, моей дочерью и, конечно же, Яной Аффенбах. За всю заграничную русскоязычную диаспору отдувался мой сын.
«Не имей сто друзей, а имей двоих детей!» – думал я с увлажнёнными глазами. К старости я становился сентиментальным.

                «Война и мир»

  Я позвонил Серёге в день рождения и поздравил его, но он принял мои поздравления очень сдержанно, почти холодно.
«Это потому, – успокаивал я себя, – Что он ещё не догадывается о том, что денежки-то скоро будут собраны и возвращены. До копеечки, то есть – до центика. Дурачок! Разве может друг быть неблагодарным? Не все столько живут, сколько мы дружим. Вот отдам тебе долг – и снова подружимся, на охоту поедем, на рыбалку, как раньше».
И я копил и писал, писал и копил. И, наконец, собрал всю сумму. Как раз к этому времени подвернулась оказия – в Астрахань собирался Валерий, навестить родных. Друга моего он знал, поэтому с ним я и рассчитывал послать «передачу». Перед отъездом я зашёл к Валере. Увидев деньги, он испугался:
- Миша, ты что, хочешь, чтобы меня кондратий посетил?
Да я же весь изведусь, пока доеду на поезде. Я таких денег отродясь не видел, а ты мне за них отвечать предлагаешь. Не повезу я, и не проси.
  Я предвидел такой поворот событий, поэтому, перед тем как идти к Валерию, зашёл в книжную скупку, где за копейки взял книгу: Л.Н.Толстой, «Война и мир», том 3. Попросил у хозяина нож и со словами: «Да простит меня Лев Николаевич», – аккуратно вырезал внутри пустоту в размер пачки купюр, вложил деньги в книгу, прикрыл страницами, прихваченными клеем, и закрыл том. Ни малейшего намёка на то, что внутри могут быть деньги!
- Ты что сделал, Миша? – растерялся  Валерий.
- А то, что теперь ты можешь спокойно положить книгу в пакет с продуктами, заметь – не в багаж, а именно в пакет с продуктами – и спокойненько ехать. Никто на Толстого не позарится – это тебе не Маринина.
Но Валерий был потрясён и никак не мог успокоиться:
- А как же Толстой? Не жалко тебе?
- Кощунство, конечно. Но для благого дела… Да не расстраивайся – я его и купил нарочно для этого, а у меня дома свой есть.
  Уже потом, по возвращении, рассказывал Валерий, что, когда он лежал на своей полке и читал Пруста, к нему обратился сосед по купе с просьбой дать «что-нибудь почитать». Пересилив себя, он предложил «Войну и мир» и уже потянулся было за книгой, но «книголюб» скрылся раньше, чем он успел достать её, и не показывался до самой Астрахани.
- А если б он согласился?
- Извинился бы, сославшись на то, что не дочитал две главы и предложил бы взамен Пруста.
  Шло время, а отношения с Сергеем не менялись. Да и не было никаких отношений. Я ещё надеялся, ждал от него поздравлений на свой день рождения. Он не позвонил. Такого раньше не было. И тогда я окончательно понял, что вычеркнут из «списка друзей…» В своём теперешнем статусе я никак не вписывался в его представления о дружбе.
 
  Я многое в жизни терял: любимых, друзей, родителей, дело, которое выпестовал, людей, с которыми работал много лет. Терял землю, зубы, деньги. Терял магазины, пароходы, квартиры, катера, машины, дачи. У меня даже образовался своего рода иммунитет к утратам. Но иммунитет этот не сработал, когда через меня перешагнул Серёга. Переступил, зачеркнув детство и юность, зрелость и старость. За двадцать тысяч долларов. «Нет, не за двадцать тысяч, – думал я, – А из-за желания доживать свой благополучный век без докучливого неудачника, который когда-то был другом. Из-за страха, что неудачник этот снова чего-нибудь попросит, да мало ли, чего он в следующий раз может попросить?»
  Я старался больше не думать ни о друге, ни об Астрахани, с которой Сергей был связан так же неразрывно, как и я. Но разве можно заставить память  забывать избирательно, по своему усмотрению? Раньше я любил свою память за то, что она никогда не подводила в том, чтобы запоминать, и в нужный момент выдавала любую информацию, накопленную за долгую жизнь, – теперь же я ненавидел её за то, что она не могла забыть… Забыть целую жизнь.
*
  На меня напала хандра. Я вдруг утратил способность писать электронные книги. Кое-как, через силу закончил своё последнее «произведение»: «Искусство обольщения в реале и виртуале». И выдохся окончательно. Ни самоувещевания, ни уговоры моих детей не могли заставить меня преодолеть отвращение к написанию электронных книг. Мои предыдущие вирши продолжали приносить кое-какой доход, но «выбиться в люди», то есть создать ощутимый достаток, не позволяли.
  Но главное – это то, что помимо моей воли во мне стало копиться негодование. Заполнив меня до отказа, оно вылилось в глухую неприязнь. К Сергею.
«Чего он, падла, добивается? Чего на рожон лезет? Какие ко мне могут быть претензии? Благодарить – благодарил, деньги отдал… Так какого же ему ещё надо?» Порой неприязнь перерастала в бешенство, и тогда, чтобы успокоиться, я начинал пить. Но и это помогало только отчасти. Всеми силами я старался сдерживать своё воображение, но ощущение неотвратимости того, что рано или поздно применю то, чем владею, – свою «высшую способность», меня уже не покидало.
  Я убеждал себя в том, что мой друг, с которым делили когда-то лучшие годы жизни, и Сергей нынешний – совершенно разные люди. Прежний друг умер, и реанимировать его невозможно. Пытался отвлечься: читал, слушал музыку, смотрел фильмы. Отвлекался на какое-то время, но потом всё начиналось сызнова. Мною завладевала мания. Водка уже не помогала – тогда я стал мешать её с пивом. День смешался с ночью. Я выползал на свет божий раз в два-три дня, страшный, небритый, накупал пойла, сигарет, закуси и снова заползал в свою берлогу. И вот настал день… Или ночь – не берусь определить, когда я решился. Совсем!
«Значит, говорить со мной не желаешь? Так? Так. Знаться не хочешь? И это так. Ничего! И поговоришь, и познаешься! Не здесь – ТАМ! Вот где у нас с тобой время будет. И про носорогов мне расскажешь, и про совмещённые санузлы, и про яхты с катерами… И про то, где я должен жить и что я должен курить… А я тебя буду слушать. Но уж потом я тебе скажу, Серёжа! А ты меня будешь слушать…»
  Я достал альбомы со старыми фотографиями, смотрел, и пьяные слёзы разъедали пожелтевшие от времени снимки. Пытаясь унять их, я водил ладонями по небритым щекам:
«Надо бы побриться перед таким важным делом, – решил я. – Да и вообще, в порядок себя привести. И в чистое переодеться – так, по-моему, полагается». Я вымылся, побрился и чистого ничего не нашёл, кроме своего старого студенческого белого халата, который хранил все эти годы. Он был мятым, зато чистым «Эх, ты! А Серёга-то как же? Он-то ничего не знает. Сидит, поди себе, в грязном… Надо бы предупредить его: Серёжа, мол, даю полчаса – чтоб помылся, побрился и чистое надел. Нет, не буду предупреждать – ещё не так поймёт. Подумает, что опять в друзья набиваюсь. Ничего, там всё равно казённое дают. Надо полагать. Но не уверен». Я напялил халат и вспомнил про завещание, но поскольку завещать было нечего, то ограничился коротким прощальным письмом к дочери, в котором передавал приветы сыну, внукам, маме и Яне.
Было немного жутковато, колебания какие-то начались. Тогда я загасил их водкой. И пивом… И вспомнил Бёрнса:
«… И в землю ляжем мы вдвоём,
Джон Андерсон, мой друг…», –
и опять всплакнул. Взгляд случайно упал на одну фотографию из разбросанных по полу: мы стояли в обнимку с Серёгой, и было нам тогда по двадцать лет…
«Что я делаю? Зачем всё это? Пусть он живёт… Вот и совесть стала просыпаться. Значит, светает. Как знаешь, Миша, но лично тебе здесь оставаться больше нельзя. Ты уже созрел для убийств». Я взял фотографию в руки, ещё раз вгляделся в почти неузнаваемые лица и разорвал её.
«Ладно, Серёжа, живи! Бог тебе судья… А я так больше жить не могу». Я налил себе стакан «на посошок», улёгся поудобней, закрыл глаза и стал визуализировать собственную смерть…

                Прозрение

  Пространство вокруг завилось спиралью, и меня понесло прямо в центр чёрной воронки. «Что-то на этот раз долго… Тогда тормознули совсем рядышком, чтобы, значит, туда-сюда не гонять…» Меня вдруг бухнуло – это я, похоже, ударился обо что-то твёрдое. Движение прекратилось. «Помягче нельзя, что ли? Хоть и покойник, но ещё тёпленький…»
- Эй, есть тут кто?
Лязгнуло и заскрипело. Высоко под потолком тускло загорелась голая лампочка и осветила зловещим светом камеру-одиночку. Я лежал на каменном полу рядом, надо полагать, с парашей. Вошли двое. Я сразу их узнал:
- О! Кого я вижу? Здрасьте вам! – я с кряхтеньем поднялся с пола. Ощущение вращения, связанное с полётом, всё ещё сказывалось - меня немного пошатывало и подташнивало. Но я всё-таки встал на ноги и подошёл «поручкаться» к разноцветной парочке:
- Негрум! Альбум! Никак подружились? Рад встрече!
Но рука моя повисла – ни один из моих старых знакомых не ответил рукопожатием. Более того, один из них – кажется Негрум – произнёс:
- Это что за Айболит?
Я оценил шутку, рассмеялся и попытался отшутиться:
- Надел что бог послал в минуту роковую.
Но лица двоих к шуткам не располагали.
- Пожалуйста, отойдите подальше. Не надо на нас перегаром дышать, – это уже исходило от Альбума.
Я и обиделся и смутился одновременно:
- Что ж, коли так – отойду, пожалуйста.
И отошёл.
- Вам чего надо? Вас кто сюда звал? Что здесь – проходной двор, что ли?
- Что значит «чего надо?» Принимайте. Устраивайте. Я – насовсем прилетел. Незвано, так сказать…
- Слушай, ты, Карлсон. Тебе испытательный срок дали, а ты его как использовал? Бездарно!
- И не говорите, коллега. В высшей степени бездарно!
- Что значит «бездарно»? Как мог, так и использовал. Могу отчёт предоставить. Устал я от всего. Там устал – «могущество» ваше таскать при себе, а здесь – от ваших допросов. Вы и без меня всё знаете. Досье моё не потеряли?
Оба «доминошника» глядели на меня с презрением, но мне было наплевать.
- Эх! Хорошие вы ребята, а не понимаете – я ведь чуть было друга с собой не утащил… Чего теперь говорить – принимайте, каков есть. Я не взыщу. Последняя просьба по старой дружбе: можно мне напоследок на дочку взглянуть? Один разок? Я знаю, вы всё что угодно на экране можете показать. А? Негрум?
То ли мой отчёт их не удовлетворил, то ли просьба показалась чрезмерной, но взбеленились оба:
- Надо же, каков наглец: «по старой дружбе…». Тебе что здесь? Кинозал, что ли?
- Как будто мы ему нанимались картины показывать. Нашёл, понимаешь, «Пушкинский»... Скоморох! Избави меня от друзей таких.
Зная, что в последнее время с дружбой мне не везёт, я не расстроился от их слов.
- Как вы спелись-то, я погляжу... Что ж, не хотите – не надо. Только давайте определяйте меня поскорее. Чего зря в КПЗ держать? Отправляйте уж сразу на зону – русскому человеку не привыкать.
Я решил продемонстрировать этим двоим свою независимость и самым нахальным образом запел «Владимирский централ».
- Он вам нужен, коллега? Мне лично – тысячу лет не нужен.
- Тыщу – не тыщу, но и мне пока без надобности.
Эти слова показались мне настолько обидными, что я прекратил исполнение:
- В чём дело, пацаны? Я вам не мальчик – такие концы делать. Сказал же: всё, что заслужил – приму!
- Катись-ка ты отсюда, докторишка хренов.
В голосе Негрума появились бармалеевские нотки.
- Вот именно, катитесь-ка! Я думаю, коллега, будет разумно отобрать у него «высшую способность»? Как вы считаете?
- Согласен. Не в коня корм.
- Ой! Напугали. Да заберите – сделайте одолжение. Фигляры!
- Ну ты, алкаш. Следи за базаром.
- Вы тут давайте не хамите. А то вызовем кого надо.
- Не пугай, черножопый. Ты меня ещё не знаешь. Я вам щас устрою жёлтую жизнь…
Но тут Негрум очень ловко и расчётливо звезданул меня прямо в глаз…
  Я с трудом разлепил глаза и очень удивился, увидев прямо перед собою собственный унитаз. «Вот сволочь! Каналья Негрум! Смотри, как бьёт… Аж в туалет отбросило…»
  Голова трещала неимоверно. Я кое-как поднялся на ноги и пошёл умыться. Глянув на себя в зеркало, я испугался и невольно отпрянул: левый глаз заплыл, склера заполнилась кровью. И ещё – я был совсем седой. И всё-таки, несмотря на свой ужасающий вид, я чувствовал что-то такое, что меня бодрило: «Чему ты радуешься, идиот? Что глаз не вышибли? Стоп! Да меня же от «могущества» освободили! Слава Богу! Теперь заживу, как все люди». Я ещё раз погляделся в зеркало: одним глазом я почти не видел – он заплыл так, что оставалась только узкая щелка, зато второй искрился весельем. Довольный, я пошёл похмеляться, но перед этим уничтожил письмо к дочери. После трёх стопок настроение моё и вовсе стало благодушным:
«Видишь, Миша, как всё прекрасно. Только вот с архангелами этими неудобно получилось. И чего я взъярился? Нормальные ребята. Надо бы извиниться… Легко сказать! Ладно, извинюсь как-нибудь, при случае…»
  Пришла Яна. Увидев меня, она сначала шарахнулась, а потом заплакала.
- Что скажешь, Яночка? Мною только детей пугать?
- Нет, Миша. Тобою взрослых пугать можно. И даже нужно.
При этом она гладила меня по волосам своей маленькой тёплой ручкой и вздыхала.
  Потом пришла дочка. Она, в отличие от Яны, обошлась со мной неласково, и это меня глубоко огорчило.
- Эх, папа, папа! А я, дура, хотела уже с Максимом тебя знакомить…
- Ну так познакомь. Это всё преходяще. Через неделю, максимум – через две, я буду в полном порядке.
- В каком порядке? Ты посмотри на себя – на кого ты похож?
- Уже смотрел. А ты не находишь, что взгляд у меня изменился? В лучшую сторону?
Я игриво подмигнул ей здоровым глазом, желая обратить её внимание именно на него.
- Папа, ты совсем перестаёшь себя контролировать, деградируешь на глазах. Я начинаю стыдиться своего отца. Ты это можешь понять?
Мне нечего было сказать, поэтому я молчал. «Если бы она знала про то, чем я владел и чем не стал пользоваться. Интересно, что бы она тогда сказала? Ведь я даже не могу ей рассказать про всё это.  А почему – не могу? Теперь – могу…» И я рассказал. И про Негрума, и про Альбума. И про все те  муки, которые пережил, нося в себе свою «высшую способность».
Теперь молчала дочь. Долго молчала, а потом сказала:
- Ладно, папа, я пойду. Мне завтра рано вставать.
И ушла, оставив меня наедине с моими недобродившими мыслями.
  Перебродил я приблизительно через неделю, восстановил водно-щелочной баланс (за свою жизнь я научился делать это виртуозно) и бросил пить…
 *
  Близился день рождения дочери, а я не знал, что ей подарить. Всё, что возникало в моём воображении, не нравилось. «Двадцать пять лет! Нужно что-нибудь этакое, чтобы запомнилось…» И тут я вспомнил, что в детстве она очень любила мягкие игрушки, даже теперь на её кровати всё ещё лежал старенький Мишка. «Куплю игрушку и ещё что-нибудь существенное – кофту или свитер потеплее. Зима скоро». Пришлось ехать на вещевой рынок. «Тогда заодно и пальто себе присмотрю, чтобы  уж за один раз», – я не выносил толчеи, скопления людей меня угнетали.
  Идти приходилось медленно – в обоих направлениях двигались люди. Бирюзовый ослик с добрыми, немного лукавыми глазами мне понравился сразу, и я его купил.
Утомительное это занятие – делать покупки, и особенно – на вещевых рынках. Я останавливался у многих прилавков, смотрел на развешенные кофты, свитера, пальто и ничего не мог подобрать. От созерцания такого количества всевозможного барахла устали глаза, и я собрался уходить, как вдруг случайно заметил мужчину, стоявшего за прилавком. Он продавал изделия из шерсти, но не это меня заинтересовало. Лицо его было мне знакомо. «Где я мог его видеть – ведь ни с кем же не общаюсь?» Сзади напирали люди, и мне пришлось подойти вплотную к прилавку. «Да это же врач из той больницы, где меня откачивали пять лет назад. Как же его звали? Борис…  Сергеевич? Нет. Борис Семёнович. Точно».
- Здравствуйте! Вы меня не узнаёте, Борис Семёнович?
- Здравствуйте! Лицо вроде знакомое.
- Я у вас в больнице лежал. Ну, помните, я ещё с моста в реку упал?
Доктор вдруг заволновался, засуетился.
- Да, припоминаю. Я вам дефибрилляцию делал. А вы изменились.
- Вы – тоже.
- Вы что же, насчёт машины? Чего же так поздно спохватились?
- Насчёт какой машины?
- Ну, насчёт вашей. Я весь ремонт за свой счёт сделал… Сушка, покраска. Опять же – поднять.
- Так вы её подняли?
- Ну, так я же говорю. Вы уехали, а я думаю: «Чего ей там лежать? На дне-то? Чай, не подводная лодка… Не батискаф…
- Ну и хорошо, что подняли. Катайтесь на здоровье. Я про неё забыл давно. Я вас спросить хотел… Помните, со мной рядом в реанимации больной лежал? Полный такой? Юрием его звали? Он ещё умер на третий день?
- Да, помню. Так вы правда не имеете претензий к машине?
- К машине? К машине, может, и имею, а к вам – никаких.
Так от чего он умер? Вспомнить можете? Мне это очень надо знать.
- Тут и вспоминать нечего. Он был обречён. Острый токсикоз. Почечная недостаточность. Вам это о чём-нибудь говорит?
- Говорит, говорит. И что, вскрытие делали? Не от асфиксии разве умер?
- Говорю же вам: выпил то ли политуру, то ли тормозную жидкость. Много выпил. Конечно, было вскрытие.
От этих слов в голове у меня что-то разладилось. Находясь в жутком смятении, я произнёс:
- Спасибо, Семен Борисович. Я пойду.
- Постойте! Давайте я вам шарфик подарю? Чистый кашемир!
- Не, не надо, у меня есть.
Доктор однако выскочил из-за прилавка и ловко обмотал мою шею шарфом.
- Вот! Носите на здоровье! От души!
- Спасибо.
И я пошёл, крепко прижимая к груди бирюзового ослика с добрыми, немного лукавыми глазами, натыкаясь на людей, не обращая внимания на их возмущённые реплики, не извиняясь…
  Смятение вскоре сменилось прозрением. Я снова и снова прокручивал в памяти навязанные моим больным воображением переживания последних лет. «А какая разница – надуманные они или нет? Ведь человеческие переживания всегда реальны, даже если и не имеют реальной причины. От них седеют волосы, тускнеют глаза и разрывается сердце».
  А память всё рисовала живые картины прошлого и дорогих моему сердцу людей. Разве можно рассказать о них в коротких предложениях?  Рублеными фразами? Буквари – для детей, а я решил написать книгу для взрослых. И написал.
   «И написал…» Дойдя до этой строчки, я остановился:
«Нет, Миша. Всё это – не то. Это тебе не Голливуд. Не хухры-мухры. Это – Россия! Бескрайняя страна крайностей! А в России хэппи-энды – редкость. Тупой российский каток многих расплющил». Я задумался, закурил «Приму» – данное Сергею обещание я выполнил. Он оказался прав – экономия была значительной. И, выкурив с десяток сигарет, дописал:
  «… пошёл, крепко прижимая к груди бирюзового ослика с добрыми, немного лукавыми глазами, натыкаясь на людей, не обращая внимания на их возмущённые реплики, не извиняясь…»

                Эпилог

  В праздничный день 8-го марта  на астраханском рынке видели странного заросшего седого старика с непокрытой головой, в стародавнем пальто неопределённого цвета и в грязных стоптанных башмаках. Его шея была обмотана тёмно-красным дорогим кашемировым шарфом. Старик ступал, почти не отрывая ног от земли. Проходя по цветочному ряду, кишащему и покупателями и продавцами, он подолгу стоял и смотрел на тюльпаны, что-то бормотал, а один раз даже приценился и купил один-единственный цветок, который ему завернули в целлофан. Потом его видели в винном подвальчике, откуда он вышел с мерзавчиком водки и, тяжело поднимаясь по ступенькам, оступился, упал и сломал бутон, но пузырька не разбил. Его подняли, подали целлофан с остатками цветка и вывели наверх.
  Старик сел на скамейку в автобусной остановке, взял в иссохшую руку оторванную головку тюльпана и долго глядел на неё до тех пор, пока из глаз его не полились слёзы. Он шмыгнул носом совсем по-детски, утёрся рукавом пальто и выбросил цветок в стоящую рядом урну. Потом вытянул из-за пазухи завёрнутую в обрывок газеты половинку банана, открыл мерзавчик и, не переводя духа, выпил до дна, пожевал банан и затих… Однако ещё через полчаса старик этот, пытаясь подтанцовывать, басовито пел всё у того же винного подвальчика:
                Многого не рассказал,
                Петь я – неумеха…
                Паровозные глаза
                Приказали: ехать!
                Паровозные глаза
                Глянули из ночи –
                И застыла вдруг слеза,
                Закатились очи.
                И не думал, что в ночи
                Заскочу я в тамбур…
                Обо мне ты не кричи,
                Чуть поплачь и – амба.
                А вагон набит битком:
                Старики и дети,
                Баба рядом с мужиком,
                Девушка в расцвете…
                Бомж весёлый и босой,
                Олигарх унылый,
                И ещё одна, с косой,
                Трёт верёвку мылом…
  Закончив исполнение, он посмотрел с надеждой на немногих слушавших его улыбающихся людей, подождал, вздохнул тяжело и стал читать надрывно, но с выражением:
                Где, человек, я тебя не услышу?
                Спрятаться где? Не знаю.
                В горы уйду. Повыше, повыше…
                Вот она, стынь вековая!
                Там, среди скал, среди розовых пиков,
                В диком, хмельном безлюдье
                Я, наконец, перестану быть диким
                И помолюсь за вас, люди.
                Где же дожить безо лжи и без фальши?
                Воздух наполнен зовом…
                В море уйду. Подальше, подальше,
                К детским мечтам бирюзовым…
                Чёрным подёрнется диск золочёный…
                Средь штормовых прелюдий
                Я, наконец, перестану быть чёрным
                И помолюсь за вас, люди.
  Наконец кто-то сжалился над ним и поднёс стакан. Старик приободрился, в два приёма, смакуя, выцедил водку, улыбнулся счастливой беззубой улыбкой и поплёлся было прочь. Но вдруг остановился и стал кричать:
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
И пошёл, волоча непослушные ноги, и запел:
«Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов…»

___________

© Арно Никитин