*  *  *

Возникает накатами, волнами одуряющий, страстный, родной

дивный воздух, сиренью заполненный, богоданной сиренью одной.

Что б ни делали мы, где бы ни были и с каким ни водились жульём,

только он отвлечёт от погибели, квартирующей в теле твоём.

От болота, где марши походные генерирует родина-мать,

где безумствует племя голодное, ничего не желая менять.

Это всё не имеет значения и нельзя изменить ничего,

у сиреней своё назначение и, возможно, ты входишь в него.

*  *  *

Как говорят, в семье не без урода,

чем власть стоит, мы все умудрены,

не угадать, кто рвётся на свободу

из тела обездвиженной страны.  

Их страшно принимать не потому ли,

что ты раздавлен мерзостью земной,

но что из пуль родятся только пули,

так это текст, озвученный не мной.

Куда бредём с братвою истеричной,

какой маяк над пропастью горит…

Понятие о родине различно

у ласточек, собак и аскарид.

Мы родом из змеиного болота

где в тренде кафкианский таракан,

но то была краплёная колода

и шулера сдавали дуракам.

Как говорится – пить боржоми поздно,

когда опять живее всех живых

кто разоряет ласточкины гнёзда

и призывает  псов сторожевых.

И будет небо тучами закрыто,

и будем причитать, что бог не спас,

когда броню наденут аскариды

и главный цепень даст команду «фас».

Пируй, реаниматор мертвечины

и, ботоксу доверясь, не старей,

но это не причина, не причина

для зксгумаций древних упырей.

Каким продолжим восторгаться бредом, 

каким страстям останемся верны...

Лишь только бы не выползли ракеты

из тела обездвиженной страны.

*  *  *

Нам опять брести по бездорожью, 

чёрной кровью закаляя сталь,

оскверняя приторною ложью

Клио затворённые уста.

Никогда не сменится погода

там, где идол зла несокрушим,

где зовёт в безумные походы

злая тётка с ножиком большим.

На правёж мутантов возмужалых

гаммельнский уводит музыкант

средь руин, где от рожденья жалок

колокол, лишённый языка.

И пока на рубище заплаты

питерские лепят пацаны,

где найти такой дефибриллятор,

чтоб забилось сердце у страны...

*  *  *

У всех держав замызганный испод, но мало тех, кто грязью возгордится,

деление на смердов и господ  оправдывая святостью традиций,

Гремящий фейерверками парад оплачен безлимитностью тарифа,

фальшивка, повторённая стократ, с годами обретает статус мифа.

Любые озирая времена, не счесть могил под ветхим отчим кровом,

куда бредёт великая страна, в которой бог до дна разочарован.

Давай же, пораженец, побожись не пригублять губительной отравы,

кто запретит прошедшему сквозь жизнь злорадствовать при гибели державы.

Той матери, по паспорту – родной, считающей детей своих резервом

для авантюр с отребьем заодно, ты здравый смысл и ты подохнешь первым.

Кто призывать посмеет благодать, когда в грязи рептилии сползутся...

Неправда, что нельзя предугадать , к чему приводит проповедь безумца.

*  *  *

Опять без особых затей

всё той же дорогой особой

выходят с запасных путей

составы, гружёные злобой.

И некто – хоть мал, да удал,

кичась героическим зудом,

дрочит на военный металл,

теряя последний рассудок.

Кто душу бессмертную в траст

отдал за имперские гранты,

твердить о свободе горазд,

припав к сапогу оккупанта.

Талдыча заученный бред

о вечной военной угрозе,

какой-то бессмысленный дед

копается в старом навозе.

Чтоб ты возгордился, урод,

маразмом дурацких традиций

безумная тётка орёт

и ножиком острым грозится.

Асфальтовый давит каток

героев, не ставших народом...

«Мы загодя знаем итог», 

как было пропето рапсодом.

 В пустыню лишений и бед

погонят страну по этапу,

попутно ломая хребет,

холодные лапы гестапо.

Пока ещё в землю не лёг, 

пока не забыл своё имя,

как тот человек-мотылёк, 

пытайся связаться с живыми.

Тебя не услышат – пускай,

но дли шевеление в горле,

доколе война и тоска

земные рельефы не стёрли .

*  *  *

Наверное, надо подумать всерьёз

об этой превратной погоде –

зимою с востока приходит мороз

и засуха летом приходит.

От смены сезонов фатально устав,

сжимая ладони пустые

придумай, чем можно измерить состав

удельного веса витии.

Какой там провидец, какой эрудит --

в тумане блуждающий ёжик,

которого днём так с души воротит,

а ночью трясёт и корёжит.

Смирись наконец, что страна умерла,

что это фантомные боли,

и самое время хлебнуть из горла

целебный глоток алкоголя…

*  *  *

Восторгаясь своей же свирепостью,

отвергая рецепты врача,

из ворьём обустроенной крепости

огрызаясь, грозясь и рыча,

прославляя  имперские таинства,

государевы врут повара...

Эти картриджи кровью питаются

их по новой заправить пора.

Кто в грядущем сумеет подробнее

разбирая руины впотьмах,

комментировать надпись надгробную,

объяснять  помутненье в умах

метастазом советской мутации,

пароксизмом гордыни дурной

и Творцу составлять апелляции,

что не так поступил со страной.

И не важно, кто будет арбитрами,

кто низвержен, а кто вознесён,

сериал завершается титрами.

Мы смотрели последний сезон.

*  *  *

                   «Под каждым деревом – топор,                        

                     под каждым облаком – могила».

                                                      Михаил Анищенко

И будем странствовать, пока

к исходу жизни не усвоим, 

что над страною облака 

стоят километровым слоем.

Как ни ершись, ни славословь 

разгул имперской ахинеи,

но с каждым часом этот слой

всё беспросветней и чернее.

Вершится тягостный обряд

над городищем твердолобых,

где нет имён, где только смрад,

где только ненависть и злоба.

Ты отродясь не лобызал

престол российской богадельни,

брат Михаил, о чём базар!

Ты лёг под облаком отдельным. 

Оно неистово горит 

твоею праведною кровью,

когда толпится у корыт

прикормленное поголовье.

Не страшно, что земля черна,

что нет земель, где люди – братья,

когда гортань обречена

озвучивать твои заклятья.

Как ни внушают с давних пор

догмат, что истина в железе --

рубящий головы топор

всё ж против слова бесполезен.

_______________________

© Рыльцов Валерий Александрович