|
|
|
Сегодняшняя пропаганда более приближена к особому варианту пропаганды вчерашней, когда она реализовывалась не в информационном, а виртуальном пространстве, то есть в литературе и кино. Тогда пропаганда облекалась в эмоциональные конструкции, и герой был приятен не потому, что он, например, коммунист, а потому, что он красивый киногерой… В голове же гражданина они оба сливались воедино… Пропаганда была жизнью, поскольку одно все время перетекало в другое. Их трудно было разделить и различить. То, что человек не видел в жизни, но видел в пропаганде, он легко принимался считать отклонением в его личной жизни, исключением из правил. Но именно исключение и было правилом, а пропаганда – исключением. Сегодняшних граждан трудно заставить внимать пропаганде, они от нее быстро убегут в якобы свободные от влияния информационные зоны. Но они не могут убежать, например, от Фейсбука. Вспомним Трампа, который был президентом Твиттера и Фейсбука. Для привлечения внимания ему не нужны были журналисты и медиа, он сам был и журналистом, и медиа в одном лице. Один из авторов книги “Уродливая правда” говорит о времени Трампа так: “У Трампа было более 30 миллионов адептов. Он не только умел привносить аудиторию и релевантность в Фейсбук, он создавал этот постоянный тип перемешанного стрима информации , от которой люди не могли оторвать свой взгляд” [1]. И ещё: “Во множестве стран приближаются выборы, где действующий глава государства является очень активным в Фейсбуке и использует Фейсбук во многом так, как это было смоделировано Дональдом Трампом. На миллионы людей по всему миру идет воздействие в демократиях, которым угрожают лидеры-популисты, использующие Фейсбук” (там же). Само слово “пропаганда” сегодня вышло из употребления. Нет подразделений с такими названиями, курсы пропаганды не преподаются в университетах. Но технологии влияния, наоборот, стали более разнообразными, и они более активно используются сегодня, чем это было вчера. На человека сегодня выходят не как на массового, а как на представителя определенных социальных групп, что дает возможность более четко определять его характеристики и реакции, соответственно, делая воздействия гораздо более эффективным, чем раньше. Можно и нужно выделить два типа такого воздействия: пропаганда счастьем и пропаганда страхом. Кинопропаганда не пугала, а успокаивала, она рассказывала, как все хорошо и прекрасно вокруг, и все в конечном виде благодаря руководящей роли партии. И это правда, поскольку все было в связи с ней, и плохое, и хорошее. Пропаганда страхом была особенно активна в сталинское время, когда тема врагов народа была у всех на слуху. Сегодня Россия использует этот арсенал избирательно, запуская страшилки про иноагентов. И это вновь направлено не столько как против самих иноагентов, как против массового сознания, демонстрируя наказание для строптивых. Эта модель представлена в ряде западных работ. Исходное наблюдение Х. Хуанга, например, таково: – “Пропаганда часто используется не для индоктринации, а для демонстрации силы правительства в поддержании социального контроля и политического порядка. Можно сказать более конкретно так. Имея ресурсы для концентрации значительные ресурсы для демонстрации объединенного пропагандистского месседжа и навязывания его гражданам, правительство, имеющее силу поддержания социального контроля и политического порядка, может посылать достоверный сигнал о своей возможности, отличая себя от слабого правительства, тем самым запугивая массы, которые в другом случае могли думать о смене режима. Другими словами, такая пропаганда не предназначена для “промывания мозгов” людей своим особым контентом о том, какое правительство хорошее, а скорее предупреждает общество о том, насколько оно сильно самим актом пропаганды” [2]. И еще: “термин “сигнал” здесь относится к непрямому типу подачи информации с помощью действий правительства по созданию пропаганды, а не в обычном значении нашего каждодневного общения: прямого предоставления информации, содержащейся в том, что правительство говорит в своей пропаганде. Такая непрямая подача информации возможна, поскольку пропаганда дорога, особенно в случае таких авторитарных государств, как Китай, поэтому желание и/или возможность проводить такие дорогие действия демонстрирует достоверный сигнал правительственных возможностей и ресурсов” (там же). Чтобы уйти от обычного прямого понимания Хуанг называет такую пропаганду сигнализирующей. То есть это как бы ее второй уровень, который носил глубинный характер. Р. Хендерсон разъясняет этот подход так: “Вместе с желанием промывать мозги людям, авторитарные правители также хотят напомнить им о своей власти. Когда людей бомбардируют пропагандой всюду, куда они не глянут, им напоминают о силе режима. Большие объемы ресурсов, которые тратятся для размещения месседжа в каждом уголке публичного пространства, являются дорогой демонстрацией их мощи” [3]. Следует возразить, что трата на пропаганду не является такой значительной, как затрата на спецслужбы или армию. Хоть зарплаты пропагандистов и велики, они вряд ли кого-то волнуют. И население даже не знает этого, такая информация раздражает только представителей журналистского цеха. Хендерсон продолжает: “Пропаганда направлена на продвижение страха в людях, а не промывки мозгов. Месседж таков: вы можете не верить в прорежимные ценности и отношения. Но мы должны быть уверены, что вы будете напуганы так, чтобы ничего с этим не делать” (там же) И последнее замечание Хендерсона: “Даже когда все знают, что то, что они видят, не имеет смысла, тот факт, что все их видят, значит, что режим достаточно силен, чтобы транслировать бред. Люди уходили от выступления против авторитаризма не потому, что они верили в их глупые месседжи, а потому что они верили, что у власти больше сил, чем у них. Более того, эти официальные месседжи диктуют уровень принятого публичного дискурса и убирают альтернативные идеи в подполье. Они приучают граждан действовать так, как будто они верят официальной доктрине” (там же). Культурная война – это новый тип пропаганды, когда тоже становится ненормальным идти против нее. Советская пропаганда держала всех вместе, уничтожая неправильные мысли и усиливая правильные. Так сегодня поступает и культурная война, меняя не только мозги, но и памятники на улицах. При этом придется признать, что мир советской пропаганды более-менее удовлетворял большинство в том плане, что никто не требовал, особенно в брежневское время, “клясться ей в верности”. Она выступала в роли определенной параллельной реальности. А. Юрчак в своей книге, например, пишет: “Большинство советских людей до начала перестройки не просто не ожидало обвала советской системы, но и не могло его себе представить. Но уже к концу перестройки — то есть за довольно короткий срок — кризис системы стал восприниматься многими людьми как нечто закономерное и даже неизбежное. Вдруг оказалось, что, как это ни парадоксально, советские люди были в принципе всегда готовы к распаду советской системы, но долгое время не отдавали себе в этом отчета. Советская система вдруг предстала в парадоксальном свете — она была одновременно могучей и хрупкой, полной надежд и безрадостной, вечной и готовой вот-вот обвалиться” [4]. Можно сказать, что это было почти мирное сосуществование двух систем: официальной и неофициальной. То есть перед нами как бы третий вариант соотношения с пропагандой. Мы говорили о пропаганде счастья и пропаганде страха. И третий тип пропаганды – это пропаганда параллельной реальности. Если тебе не нравился пропагандистский фильм, ты мог выбрать другой. Хендерсон предложил также два возможных пути продвижения убеждающей коммуникации, назвав их центральным и периферийным [5]. В первом случае получатель оценивает информацию, пытаясь понять правдива она или нет. В случае периферийного входа больше внимания уделяется сопутствующим факторам, а не самому сообщению. Например, мы оцениваем, насколько образован говорящий, насколько он привлекателен… Сам месседж отступает на второй план. Мы более пассивны в этом случае, но периферийное движение становится сегодня более распространенным, поскольку мы получаем сегодня все больше информации. Хендерсон делает еще один интересный вывод. Исходно мы можем подумать, что люди, имеющие меньшее образование, будут более манипулируемыми. Однако люди с высоким статусом больше внимания уделяют тому, как другие воспринимают их. По этой причине они больше внимания будут уделять периферийному воздействию. Они же чаще говорят то, что нужно, чтобы не потерять престиж или работу. М. Гельман, проживающий ныне в Черногории, поделился таким удивлением от пребывания в Москве: “Представление о том, что происходит с точки зрения репрессий, есть у всех, кто хочет знать. А что удивило, это большое количество людей, которые не хотят это знать, в Москве. Люди, может быть, устали от этого, их мозг имеет какую-то защитную реакцию – “мы не хотим больше это слышать”. Может быть, это люди, которые вынужденно взаимодействуют с властью и должны как-то себе это объяснять, что все не так плохо, или “в России всегда так было, ничего нового”. Предельная форма, достаточно странная, с которой я встретился: “Слушай, ну, это уже пошло – ругать власть. Как-то уже неприлично”. Типа: что это за банальщина, давайте будем изысканными. Как некий апофеоз этого – разговоры про «либеральный террор». Если какой-то человек вляпался в дерьмо, совершил подлость, на него наскакивают “либералы”, которые ему не дают слова сказать. Есть разные формы не то, чтобы приятия, а смирения перед действительностью. Это меня удивило. Круг людей, с которыми я общаюсь, достаточно интеллектуальный, достаточно критичный, но неготовность принять реальность, осознавая ее как таковую, меня, конечно, удивила” [6]. И далее: “Но они-то молчат. Значит, кого-то запугали этими процессами, работает пропаганда. Она стала, наверное, более изощренной, она стала работать по разным направлениям. Например, нельзя доказать, что все хорошо в стране, и надо показать, что у других еще хуже. Это всегда можно найти, такие примеры” (там же). Убирая из функционирования “неправильные” медиа и журналистов, меняется и норма: что можно обсуждать, а что нельзя. Зачистка медиа должна вести к зачистке мозгов и разговоров. Зачищая публичное пространство, одновременно зачищается и неофициальное, формулируя то, о чем лучше не говорить и дома. Борьба идет как с журналистами, так и с юристами, которые способны защитить их права: “Минюст навесил ярлык иностранного агента на “Институт права и публичной политики”, который занимается консультированием граждан в судебных процессах в т.ч., в ЕСПЧ. В его попечительском совете — адвокаты Генри Резник и Константин Добрынин, а также бывшая судья КС Тамара Морщакова. Ни адвокаты Резник и Добрынин, ни Тамара Георгиевна Морщакова не являются оппозиционерами, не занимаются политикой, поскольку не претендуют на власть. Точно так же, как не являются политиками и не претендуют на власть редактор “Проекта” Роман Баданин и его команда. Одни, будучи хорошими юристами, пытаются отстаивать в России верховенство права. Другие, будучи хорошими журналистами, пытаются информировать граждан России о значимых процессах и событиях. Именно за это власть их уничтожает. Ситуация в середине 2021 года изменилась.” [7]. По сути, информационное поле становится неадекватным, когда находится под таким давлением, когда само их функционирование оказывается под угрозой: “власти создают условия, при которых независимые СМИ не смогут вести внутри страны легальную коммерческую деятельность, если, конечно, не подвергают сами себя самоцензуре. Просто потому, что любое медиа, которое не будет идти в фарватере официальной повестки, в любой момент может быть закрыто/приостановлено/заблокировано, а без надлежащего юридического статуса можно писать посты в Telegram и снимать видео для YouTube, однако нельзя заключать рекламные контракты. Соответственно, в новых условиях редакциям остается лишь максимально дистанцироваться от общественно-политической повестки, либо, действительно, как об этом и мечтает власть, уходить с коммерческого рынка и терять ту самую независимость” [8]. Российские СМИ обучают, создав свою эффективную систему не свободы слова, а ее моделирования, в которую верят многие. О телевизионных ток-шоу пишут так: “создается иллюзия, что обе стороны конфликта имеют равные возможности отстаивать свою позицию. Главные российские телеканалы в новостном жанре задают главные темы повестки дня (про что думать), но с упором на одобренных властью экспертов. А уже в жанре ток-шоу, которые в России превратились в вопли-шоу (screamshow), формируют эмоциональное отношение россиян (что думать и чувствовать)», объясняет эксперт по пропаганде и дезинформации, доцент Видземской высшей школы прикладных наук Солвита Денис-Лиепнице. Арестованный минский философ В. Мацкевич еще в 2006 г. писал так: “Если одна сторона говорит А, а другая — В, это есть диалог. Если одна сторона говорит А, а другая — тоже А, то это уже дуэт. Слаженный дуэт бывает красивым, но всё же это не диалог. Ну а если одно и то же А тянут больше сотни голосов, то это уже хор. Согласен, любое «веканье» в хоре звучит диссонансом, и всех «векающих» гнать надо из хора каленым железом. Смешно мне слышать про диалог общественно-политических сил в Беларуси. А хор этот нестройный певцов бессловесных слушать противно – ну просто сумбур вместо музыки” [9]. Когда одним журналистам становится плохо, расцветают другие. Под ними мы имеем в виду пропагандистов, работающих в обличье журналистов. Причем это выражается в целиком конкретных суммах выплат за пропаганду. Если пропаганда – это эмоции, то в программе они многократно превышают норму. Журналист-пропагандист ощущает себя всесильным. Он может сбросить с пьедестала любого, правда, если ему поручат и разрешат это сделать. Его сила – это не он сам, а “дуло” телевизора, направленное на массовое сознание. И в ситуации финансовых обвинений это всесилие подвело пропагандистов: “в данном случае проблема заключалась в том, что совет молчать – слишком примитивен. Попов не мог ему последовать, он ведь считает себя великим пропагандистом. Для него молчать – это вроде как признаться в своей профессиональной несостоятельности. Никак нельзя. Вот он и бросился в бой, упиваясь ощущением собственной храбрости и экстраординарности. «В таких ситуациях все остальные обычно залегают на дно, а я не такой, я смело приму вызовов. Я им сейчас покажу класс!» – вот примерный ход его мыслей” [10]. И реальная его зарплата оказалось совсем иной [11]. Идя на выборы, Попову пришлось ее занизить. А это уже минус… Всё покрыто мраком у многих. И вдруг внезапно приоткрывается. Скандал – это всегда плохо. Особенно для публичных лиц, которые должны быть “чисты” перед общественным мнением. А тут бесконечные пересуды и обсуждения. Однотипно и уже у призабытой Кристины Попутчик, кремлевского медиа-менеджера и бывшей участницы пропутинского движения «Наши», обнаружилась недвижимость за границей, позволяющая ей получить временное место жительство (ВМЖ) в Испании [12]. Литература
___________________________ © Почепцов Георгий Георгиевич Статья вышла в свет 30 августа 2021 г. на казахстанcком сайте – https://rezonans.asia/propaganda-segodnya-propaganda-zavtra/ Публикуется в сокращённом виде. |
|