Н. Музафаровой 

      Моя далёкая подруга в переписке со мной придумала рубрику «Письма Другу», «Из писем Другу». Случайно встреченная ей подруга и землячка уточнила: этот твой Друг уж не наш ли это земляк – писатель? И если я правильно догадалась, спроси у него -- помнит ли он моего отца, который на балалайке лихо играл песенку «Уж вы сени, мои сени…» Певца я не вспомнил, и вспомнить никак не мог, он со своей большой семьёй  уехал из деревни задолго до того, как я на свет появился.

Но «сени мои, сени» взорвали мою песенную память, в которой жили и не умирали песни окружающего нас мира – искренние, горячечные, сострадательные, бесконечно беззащитные, жестоко трагические и беспощадные. Я о подобных чувствах и переживаниях рассказал в своей повести «Образ звука» четверть века тому назад, пытаясь  понять – как, чем, для чего в памяти сердца сохраняются песенные слова и мелодии, которые я, например, не слышал три четверти века. А, вот, дрогнула память от незамысловатой песенки о сенях с дубовыми воротами и стронула мелодийную лавину любовных томлений, неумирающих надежд, непрощаемых ревностных обид, которыми жила моя деревня военной и послевоенной поры.

Задаю себе вопрос: как, для чего и для кого в толще народной жизни веками сохраняется и песенная чувственность, и мелодийный строй и ряд? 

Наша деревня была от остального мира людей отрезана и по-настоящему изолирована. В раздополье (то есть в половодье), пока не отшумят полой водой долы и овраги, связи деревни со всем остатним миром вообще не было никакой. И не ведали мы, сохраняется ли жизнь за пределами приречных наших огородов.

А песня жила и оставалась живой при любых обстоятельствах…

Я вспоминаю одну из своих самых счастливейших поездок на малую свою родину. 

Ехал я с барским комфортом, вёз меня на уютных «Жигулях» близкий друг с ранних молодых лет. В поездку мы взяли с собой мою сестру, мечтающую побывать на малой нашей родине. На ночлег я, без тени сомнения, планировал остановиться на легендарном деревенском, «ульяновском»  подворье, на котором всё лето проводили три, а то и четыре поколения наследников дедушки Егора и бабушки Веры. Повидаться с нами пришли, приехали, добрались человек пятнадцать-двадцать… 

Меня переполняли чувства горячей любви к землякам, пришедшим и приехавшим  повидаться с нами, к этому дивному вечеру и щедрому хлебосольному застолью и в избытке чувств я объявил, что хочу подарить сейчас дорогим землякам давно забытую песенку. Может те, кто постарше и вспомнят её. «Раз ухаживал за девушкой три годика,/ Она дочка была кузнеца…»

Каково же было моё изумление, когда песню, не запинаясь, подхватили дружно, радостно, вдохновенно, благодарно и даже счастливо…

Ранним-преранним утречком, когда все ещё почивали, я отправился на деревенский погост. Первый же встречный землячок без всяких предисловий поблагодарил за ночной концерт, мол, хорошо пели, хорошо строили голоса, молодцы, спасибо…

На обратном пути меня поджидала очередная благодарность и новая заявка – пожелание, что если и этой ночью будете петь, то исполните вот эти песни – «Степь да степь кругом,/Путь далёк лежит…; «Ой да ты калинушка-размалинушка», «Вдоль по улице метелица метёт»; «Ничто в полюшке не колышется…» и обязательно вот эту –  нашу вековечную – «Когда б имел златые горы и реки полные вина.» Ты можешь представить себе, чтоб уж не реки, а наша речушка была вином полна? Я не могу, не представляю себе речку, чтобы вместо воды в ней вино плескалось…

А меня терзали другие мысли и соображения. Деревня наша жила (если это можно назвать жизнью) изолированно от внешнего мира. В ближайший городок Пугачёв как-то не стремились попасть, в отравленный ядами, угнетённый тюрьмой и номерными секретными заводами Чапаевск ездили обозом на Крещенской неделе. Туда везли на продажу свою немудрёную продукцию, оттуда что-то позарез нужное в хозяйстве. Ну и конечно вожделенные гостинцы – конфетки «подушечки» – мятые, слипшиеся, засахарившиеся, но от этого и ещё вкуснее. А также белые калачи или краюшка пеклеванного, а то и ситного хлебца. 

    В общем,  «живём – хлеб жуём»… Радио в деревне нет, электричества нет, счастья нет, а песня – есть. Людям помнится солдатчина, Первая мировая война:

«Среди гор, среди Карпатских/пробирался наш отряд…»

«Последний нонешний денёчек гуляю с вами я, друзья…»

«Чёрный ворон, что ж ты вьёшься надо мной..»

«Вот умру я, умру я. Похоронят меня…»

Войны, военные походы раскрыли родовую связь нашего Степного Заволжья и Донской вольницы, которая отразилась в песенном народном классическом  наследии: «Скакал казак через долину,/Через степные он края…»

И конечно, величественные, как храм: «Ревела буря, дождь шумел…», «Из-за острова на стрежень…», «Есть на Волге утёс…»

Напомню здесь, что радио (на уличном столбе), телефон (в правлении), электрический свет (по часам, от движка), патефон (трофейный «струмент») – пришли в деревню тогда, когда моё поколение уже готовилось в самостоятельный полёт по жизни и судьбе.

В те же времена от сестёр Фёдоровых нам перепало простоватое песенное творение «Летят утки и два гуся», кое-что досталось в наследство от звонкой Руслановой – «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки», «Окрасился месяц багрянцем…» 

Одна загадка из этого ряда долгие годы не давала мне покоя – как это, по песне, молодой буденновский боец просит перед смертью конька своего вороного передать людям, что он «честно погиб за рабочих». Казачок – за рабочих? Которых дед и отец нещадно пороли нагайками? Секрет рано или поздно раскрылся: оказалось, песенное действо происходит не в украинской степи, а в Манчжурии, во время русско-японской войны. Смертельно сбитый с коня в бою у реки Ляохе, молодой казак просит верного коня передать казачке, чтобы не ждала она его понапрасну… Значит, шустрые лебедевы-кумачи, железобетонные серафимы-туликовы (а им – несть числа!) быстро сориентировались и смикитили, что можно вольно гнать подобную продукцию с размахом, азартом, ничего и никого не стесняясь, прямо по песне – вдоль деревни от избы и до избы…

Всё остальное уцелевшее песенное мелодийное, содержательное наследство оставалось русской песенной классикой – и авторской, и народной. В этом ряду немного особняком стоят песни – страдания страшных военных, беспощадно смертельных лет. Обидчивые подозрения в неверности, измене по-настоящему рвали сердца. Даже чистая и светлая песня – «На позиции девушка провожала бойца» – не избежала этой горькой участи, удара наотмашь. Мои ровесники конечно помнят: «На позиции – девушка, / А с позиции – мать, / На позиции – честная…» – и т.д.

Или вспомнить, как «капитан после жаркого боя написал письмецо он домой, что у него нет ни рук, ни ног. – Проверял жену на верность и сгубил – и семью, и судьбу…»

Всё остальное в заветных солдатских альбомах – необъятная и народная, и авторская песенная классика, которая живёт и будет жить, пока жив будет на этой земле хоть один русский человек. Народная песня как чистая родниковая вода омывает душу.                      

«В лес девчонки за грибами гурьбой собрались…»

«Вдоль по улице метелица метёт, 

За метелицей мой миленький идёт»,

«В низенькой светёлке огонёк горит,

Молодая пряха за окном сидит…»

«Виновата ли я, что мой голос дрожал?

«Вот мчится тройка почтовая…»

«Когда я на почте служил ямщиком…»

«Ай да Дунюшка-Дуня, Дуня-тонкопряха»

«Вот кто-то с горочки спустился…»

«Под окном черёмуха колышется..»

«Красная девица, рыбку я ловила…»

«Позарастали стёжки – дорожки…»

«Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…»

«Шумел камыш, деревья гнулись…» 

«Всю-то я Вселенную проехал./Нигде милой  не нашёл…» 

«Хаз –Булат удалой, бедна сакля твоя…»

«Выходила молода за дубовы ворота…,

«Как у нашей Дуни что было скотинки…»

«В одном красивом месте, на берегу реки 

стоял красивый домик, в нём жили рыбаки…»

«Ванька—ключник, злой разлучник, разлучил князя с женой…»

«Когда я на почте служил ямщиком…»

«Тройка бешено неслась, словно вихорь в степи…».

И авторская – неумирающая классика:

«Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…»

«Ой ты, степь широкая, степь раздольная…»

«Ехал на «ярмарку» ухарь-купец…»

«Что ты жадно глядишь на дорогу?»

«Ой, полным – полна моя коробушка…»

«Средь высоких хлебов затерялося…» 

«Среди долины ровныя,..»

«Вот мчится тройка почтовая…»

«Вниз по Волге-реке. С Нижня Новгорода…»

«Шумел –горел пожар московский…»

«Точно море в час прибоя площадь Красная гудит...».

«Что за говор? Что там против места Лобного стоит?» (в скобках напомню: И. Суриков рассказывает о казни Степана Разина.)    

   Однако я чувствую себя обязанным дополнить этот величественный ряд напоминанием о нескольких великих, знаковых для нас песнях: «Плещут холодные волны, бьются о берег морской…», «Ревела буря. Дождь шумел…», «Славное море священный Байкал…», «Глухой неведомой тайгою…»…

    Это тот случай, когда вся Россия, как она есть, вся без остатка, входит в каждое русское сердце, как родина-мать, как бессмертная душа народа. Входит навсегда, вопреки всем бурям и штормам бушующим над нею…

      Я в  это свято верю… 

____________________

© Ерохин Николай Ефимович