Продолжение публикаций, начатых в №№ 8 [281] 10.07.2014, 9 [282] 05.08.2014, 13 [301] 10.11.2015, 6 [339] 30.05.2018. 9 [377] 1.11.2020, 1 [379] 1.01.2021, 4 [382] 1.04.2021, 6 [384] 1.06.2021, 8 [386] 1.08.2021. 

Для удобства поиска и чтения предлагаем адрес авторской странички О. А. Лукьянченко в журнале relga.ru с активным перечнем упомянутых публикаций.

*

Ф. Ф. Зелинский. История античных религий. 

Том 1–3. / Пер. с польск. [3-го тома] И. Г. Бея. Редакторы С. Д. Сапожникова, Т. Г. Сидаш. Вст. статья Т. Г. Сидаша. – СПб.: Издательский проект «Квадривиум»; Алетейя, 2014. – 864 с. 

Том 4. Религия республиканского Рима. / Пер. с польск. И. Г. Бея под ред.Т. Г. Сидаша и С. Д. Сапожниковой. Над книгой работали: А. В. Войцехович (пер. с лат.), В. М. Линейкин (пер. с нем.). – СПб.: Издательский проект «Квадривиум», 2016. – 864 с. 

Том 5. Религия Римской империи. Кн. 1–2. / Пер. с польск. И. Г. Бея под ред.Т. Г. Сидаша и С. Д. Сапожниковой. Над книгой работали: А. В. Войцехович (пер. с лат., франц. и ит.), В. М. Линейкин (пер. с нем.), Е. Комиссаренко-Гутовская (пер. с англ.). – СПб.: Издательский проект «Квадривиум, 2018. – 398 + 560 с. 

Том 6. Античное христианство. Кн. 1–2. / Пер. с польск., древнегреч., лат. и нем. О. П. Цыбенко, Ю. В. Чайникова, И. Г. Бея под ред.Т. Г. Сидаша и С. Д. Сапожниковой. Над книгой работали: А. В. Войцехович (пер. с лат. франц. и ит.), В. М. Линейкин (пер. с нем.). – СПб.: Издательский проект «Квадривиум, 2019. – 464 + 432 с. 

Тираж – 500 экз.

Шеститомным циклом «Религии античного мира» (1918–1943) Ф. Ф. Зелинский завершил «здание», о начале строительства которого известил в предисловии к сборнику научно-популярных статей «Из жизни идей» (1904). Уникальной особенностью цикла стало его разноязычие, из-за чего путь к российскому читателю растянулся более чем на столетие. Первая, написанная по-русски книжка «Древнегреческая религия» была выпущена петроградским издательством «Огни» в 1918 году, а заключительную книгу последнего тома «Античное христианство», переведенного с польского, петербургское издательство «Квадривиум» подписало в печать 30 сентября 2019 года. 

I

Первые послереволюционные годы, «эпоха военного коммунизма», гражданская война, голод и разруха… 

Как ни удивительно, даже в таких условиях культурные силы России продолжали свою созидательную работу. Одной из этих сил оставалось кооперативное издательство «Огни» в Петрограде, выпускавшее книги по всем отраслям гуманитарных и естественных наук. В его научно-популярной серии «Круг знаний» увидела свет небольшая книжка, точнее даже брошюра Ф. Ф. Зелинского «Древнегреческая религия» объемом 163 страницы. Когда в 1993 году киевское издательство «Синто» впервые после 1918 года переиздало брошюру, объем ее уменьшился до 128 страниц – за счет устранения отмененных еров.

Титульный лист 1-го издания

 

И как тут не вспомнить фетовское «томов премногих тяжелей»: за истекшее после первого издания столетие с лишним «Древнегреческая религия» стала одним из самых известных в мире творений автора. Существуют ее переводы на польский, английский, французский, чешский и эстонский языки. В новейшее время в России издается регулярно, в текущем году вышла в московском издательстве «Рипол-классик»; существует также в аудиоформате. 

Продолжением стала в 1922 году написанная по-русски же «Религия эллинизма», пилотная книга знаменитого впоследствии отечественного издательства «Academia». Однако в том же году Зелинский окончательно обосновался в Польше и следующие четыре объемистых тома – написал на польском языке: «Эллинизм и иудаизм» (1927), «Религия Римской республики» (1933 –34), «Религия Римской империи» и «Античное христианство» (закончены соответственно в 1941 и 1943 году, а впервые изданы на языке оригинала аж в 1999-м!). 

Российскому читателю последние тома были неизвестны, пока на протяжении с 2014 по 2019 год издательство «Квадривиум», которое. возглавляет Тарас Геннадьевич Сидаш, не заполнило лакуну, выпустив их в русском переводе.

Столь грандиозный проект, осуществленный в пору, не более способствующую на Руси культурным начинаниям, чем та, о которой было упомянуто выше, лично у меня вызывает желание низко поклониться Т. Г. Сидашу и его сподвижникам, указанным в приведенной выше библиографической справке. Это естественное чувство, разумеется, не мешает взглянуть на результат их многолетней работы критическим оком, что я и сделаю в дальнейшем, но начать хочу со слов благодарности и повторить их еще не один раз. А прежде чем перейти к обзору шеститомника, вкратце напомню о том, что он представляет в оригинале. 

* * *

По ходу работы автор не раз объяснял общий замысел своего монументального историко-культурологического (а не богословского, как он неоднократно подчеркивал) труда. Так, в Предисловии к 2-му польскому изданию «Древнегреческой религии» (1937) Зелинский писал (перевод мой):

Настоящее второе издание моей «Древнегреческой религии», текст которого перепечатан с первого, вышедшего в 1921 году (речь идет о польском переводе. – О. Л.), отличается от него лишь тем, что обозначено на титульном листе как I том состоящего из нескольких томов труда под общим заглавием «Религии античного мира» (а не «История античных религий», как в рецензируемом издании. – О. Л.). Это я хочу подчеркнуть особо и объяснить в данном предисловии.

Когда я писал эту книжку, то еще не предполагал, что с нее начнется цикл, охватывающий всю античность. Я был тогда профессором Петербургского университета, и все изданные мною книги имели органическую связь с моими лекциями для студентов; это касается как их содержания, так и языка. Когда в 1918 году издательство «Огни» задумало серию очерков о мировых религиях, оно обратилось ко мне с предложением написать о религии Древней Греции. Таким образом, и объем книжки (точнее книжицы), и ее характер были обусловлены издательскими требованиями. С этого начался труд, о котором идет речь. Изначально я был вынужден сузить его тему, ограничившись рамками классической Греции. Но затем, чтобы восполнить пробел, я должен был написать «Религию эллинизма», которая вышла в 1922 году в издательстве «Academia». 

В том же году я переехал на постоянное местожительство в Варшаву, где издал польский перевод первой книжки, выполненный моим коллегой и другом профессором Стефаном Сребрным. Поскольку к этому времени у меня уже укрепился замысел расширения первоначального плана на всю античность – т. е. добавления еще и религии Древнего Рима, и, наконец, увенчания всего труда характеристикой античного христианства, разумеется, уже на польском языке, - понадобилось добавить к переводу «Древнегреческой религии» еще и перевод «Религии эллинизма» в качестве второго тома цикла. Занялась переводом одна из моих первых варшавских учениц доктор Габриэла Пянко. И лишь третий том я смог написать уже самостоятельно по-польски…

Прервем цитирование, чтобы обозначить (развивая исходную авторскую метафору возводимого здания) несущие конструкции двух открывающих цикл русских книжек. В первой автор ставит перед собой цель определить сущность греческой религии в эпоху расцвета греческого народа, т. е в V–IV веках до Р. Х. (курсив Зелинского, к сожалению, не сохраненный издателями шеститомника. – О. Л.). Во второй, по объему немногим более первой, – ее развитие в эллинистическую эпоху, а конкретно в I веке до Р. Х.

В «Древнегреческой религии», написанной со страстью и вдохновением, позволяющими назвать этот очерк поэмой в прозе, автор формулирует несколько основных положений, которые будут расширены и детально обоснованы в последующих томах. Эти положения необычны и нарушают общепринятые представления. Как бы в подтверждение своей позиции, Зелинский сообщает (т. I с. 23 – здесь и далее указаны номера страниц рецензируемого издания):

Совершенно правильно отцы церкви называли эллинизм «отцом всех ересей»; слово «ересь» означает «выбор», а право выбора было для эллина неотъемлемым признаком умственной свободы. Какова «природа» божества? Есть ли это чисто духовное, нематериальное существо? Или оно лишь соткано из более тонкой, нетленной материи, из «небесного эфира» и поэтому не подвержено обмену веществ, не нуждаясь ни в пище, ни в питье, ни во сне? Или, наконец, оно вообще вроде человека, но имеет в своих жилах не кровь, а «ихор», питается не хлебом, а нектаром и амброзией и потому не старится и не умирает? Все эти мнения были высказаны; каждому было вольно признавать правильным то, которое ему было понятнее и доступнее, и на смех были бы подняты те, кто вздумал бы призывать небесные и земные громы на инакомыслящего и верующего.

А в Заключении к первой книге подчеркивает:

Право выбора предполагает духовно свободных людей; порабощенный жаждет властного голоса господина, жаждет канона, снимающего с него обузу – да, обузу свободы (с. 158).

Необычен авторский подход к предмету исследования. Вот формулировка правила, которое, по мнению Зелинского, «станет трюизмом»:

Как не может понять греческого искусства человек, лишенный художественного чувства, так не поймет и греческой религии тот, в ком религиозное чувство отсутствует (с. 27). 

Завершая же первую книгу, автор провозглашает:

Религиозное чувство — ядро религии; все остальное – лишь притча (с. 166)

Позднее, в III томе, Зелинский назовет атеизм атрофией религиозного чувства, своего рода умственным увечьем, вызывающим жалость. А для себя он вводит особый термин – вчувствование, подразумевающий, что для понимания того или иного религиозного явления одного только ума недостаточно. Заканчивая же Введение к 1-й книге, автор призывает читателя:

Возожгите в вашем сердце яркий светоч религиозного чувства и оставьте дома тусклый фонарь конфессионализма; тогда величавый храм греческой религии покажет вам свои чудеса (с. 28). 

Что же это за чудеса?  

Греческая религия имеет полное право на имя первой и единственной в истории человечества религии радости. Это сознавал уже один из ее умнейших сынов, Перикл; вот как он отзывается в своей знаменитой надгробной речи об этой стороне афинской жизни: «Более чем какой-либо народ доставляем мы отдыха душе человека, внося в обрядность нашей религии ежегодные состязания и торжества... радостность которых изгоняет уныние» (с. 58–59).

Какими же представляли себе своих богов эллины времени Перикла? 

Ясное дело, что всякий образ мог быть только символом – ведь боги по существу своему незримы и только объявляются кому хотят и когда хотят. Как же зримо передать незримое? Как и в чем объявляется бог? В силе, отвечают одни; в знаменательной загадочности, отвечают другие; в устрашающем безобразии, отвечают третьи. И вот индиец изображает своего бога многоруким; египтянин своему дает голову шакала, ибиса и т. д.; дикарь представляет своего с исковерканным лицом и с клыками. Один только эллин ответил: бог объявляется в красоте (с. 61). 

Дальше мы узнаем, что, кроме того, бог объявляется в добре (гл. 6) и истине (гл. 8). Это, как определяет Зелинский, «священный треугольник, в котором для нас покоится недреманное око божества».

Запомним эти ключевые для дальнейшего изложения слова: бог объявляется, красота, добро, истина. Их нужно будет иметь в виду, когда мы доберемся до перевода польских томов цикла.

Особо подчеркивает автор дуализм греческой религии, основанной на «двух великих господствующих началах – отце Зевсе и матери Земле…

Там – оплодотворяющая, здесь – оплодотворяемая сила; их влечение друг к другу – та предвечная святая любовь, тот Эрот, который создал всю жизнь живого мира, первообраз и оправдание также и человеческой любви (с. 39).

Забегая вперед, скажем, что мысль о Матери-Земле как основе всего сущего будет развита в финале V тома, где Зелинский (в польской, не забудем, книге!) сошлется на Достоевского и приведет цитату из «Бесов»:

«Богородица что есть, как мнишь?» – «Великая мать, отвечаю, упование рода человеческого». – «Так, говорит, Богородица – великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость».

Наконец, во Введении к «Религии эллинизма» Зелинский повторит, пожалуй, главный свой постулат, определяющий «еретизм» его воззрений:

Античная религия — это и есть настоящий ветхий завет нашего христианства (с. 170). 

* * *

Вернемся к Предисловию 1937 года и посмотрим, что говорится там о III томе цикла.

Этот третий том по многим параметрам составлял единое целое со вторым, который посвящен был влиянию на эллинский мир религий Ближнего Востока, покоренного Александром Великим. К тем религиям, наряду с египетской, анатолийской и другими, принадлежала также религия Израиля, а значит, Иегова должен был бы фигурировать во втором томе вместе с Изидой, Великой Матерью и иными божествами, так как и его религия в определенное время оказала существенное влияние на широкие слои эллинского народа. И тут, по всем понятным причинам, я обязан был выделить Иегову из сонма восточных божеств и посвятить ему отдельный том. И те же самые причины побудили меня значительно расширить объем третьего тома – третьего для всей серии – и снабдить его комментариями, занимающими более ста страниц. Если во втором томе я мог еще спокойно говорить с кафедры, не беспокоясь о том, что кто-то может принять мои рассуждения за критику Изиды или Великой Матери, то рассчитывать на такую же спокойную реакцию по отношению к богу Израиля было невозможно: требовалось и в самом тексте обстоятельнее распространяться о затронутых особенностях рассматриваемой религии и подтверждать свое мнение библиографическими ссылками, опровергающими доводы моих оппонентов. В итоге третий том «Эллинизм и иудаизм» (в частных письмах Зелинский употреблял слово «юдаизм». – О. Л.) пришлось разделить на две части, примерно по 300 страниц каждая.

Тем не менее тенденция этого третьего тома была полностью, если можно так выразиться, параллельной тенденции второго: моей темой был не иудаизм как таковой, и не сравнение его с эллинизмом, но исключительно его влияние на эллинизм; проще говоря, я попытался показать, почему эллинская душа в определенное время была заинтересована иудаизмом и почему она, после некоторого периода сосуществования с ним, полностью его отвергла. Именно в такой постановке вопроса состоит оригинальность моей книги – никто до меня так его не ставил…

Я подчеркивал это и в начале книги, и еще резче в конце ее, и несколько раз по ходу повествования, но толку так и не добился. Мои противники, полностью игнорируя первые два тома цикла, стали трактовать третий том как критику иудаизма и особенно Ветхого Завета…

В этом месте, отодвинув на минуту в сторону текст Зелинского, не удержусь от лирического, так сказать, отступления.

Когда человек простодушно ищет истину, он меньше всего думает о том, как она будет воспринята тем или иным сообществом. А то или иное сообщество исходит в своих оценках из традиционных представлений и догм. Нарушение, искажение, хуже того – опровержение этих представлений воспринимается большинством крайне болезненно, а нарушителя ставит в положение еретика, изгоя. Как же так? Я всегда знал, что Земля плоская и стоит на трех китах, а теперь должен поверить, что она круглая и вертится вокруг Солнца? Учение Маркса всесильно, потому что оно верно, а мне говорят, что это утопия, попытка реализации которой привела к миллионам человеческих жертв? На обложке прекрасной книги «Тихий Дон» указан автором Михаил Шолохов, а тут какие-то завистники заявляют, что человек с этим именем вообще не умел писать? Да ату их, ниспровергателей, – на крест, на виселицу, на костер!..

 Чаще всего, впрочем, мы имеем в таких ситуациях две стороны, две точки зрения, два лагеря: противников и союзников. Но в случае с Зелинским и такое происходит не всегда. По поводу полемики, вызванной 3-м томом, он замечает:

А противников было много; нашлись они в четырех лагерях, именно: 1) еврейском, 2) клерикальном, 3) (псевдо) вольнодумском, 4) мариавитском. Квартет разноголосый, но при том хорошо спевшийся: имевший общую тонику – нетерпимость, и общую доминанту – фальшь. Поднялся такой шум, что Ягеллонский университет (а позднее и другие) пригласил меня выступить с лекцией по этой теме, с последующей дискуссией, тоже весьма оживленной. Отчет об этой дискуссии был опубликован в журнале Przegląd Współczesny (Современное обозрение) за март 1928 года. Содержит он исправление перспективы, с которой нужно смотреть на мою книгу. И снова ничего не добился: шум продолжается вплоть до сегодняшнего дня (т. е. до лета 1937 года. – О. Л.), упомянутый отчет игнорируется так же, как и первые тома цикла; любыми способами люди стараются лишить мою книгу того, в чем состоит ее оригинальность, и столкнуть на исхоженную дорогу антибиблейской критики.

Упоминавшийся выше преданный ученик и близкий друг Зелинского Стефан Сребрны напишет по этому поводу в 1947 году, когда учителя уже не будет среди живых, в № 2 польского журнала EOS (перевод мой):

Зелинский подвергался нападкам как со стороны христиан, так и со стороны евреев, которые чувствовали себя уязвленными тем, что он доказывал превосходство эллинизма над иудаизмом. Нападки были страстные, непримиримые, переходящие не раз в инвективы и выходящие за рамки полемической пристойности… Атакован был Зелинский еще и с третьей стороны – так называемых вольнодумцев, которые упрекали его в «ненаучном» отношении к преданиям, т. е. в рассмотрении их с точки зрения человека, который религиозные ценности считает реальными, а в рассуждениях своих прислушивается к голосу религиозного чувства.

По поводу связанных с этой книгой обвинений Зелинского в антисемитизме приведу лишь два факта его биографии.

В 1911 году в Санкт-Петербурге он ставит свою подпись под коллективным обращением деятелей русской науки и культуры в защиту Бейлиса.

В 1939 году в Варшаве на одном из заседаний Польского филологического общества кто-то внес предложение исключить из его состава евреев. К удивлению всех, тайным голосованием предложение было принято. Тогда председательствующий на заседании Зелинский поднялся и заявил, что покинет собрание и выйдет из состава ПФО, потому что не может оставаться членом Общества, которое подвергает дискриминации его лучших друзей.

* * *

Четвертому тому цикла, которому автор посвятил более 6 лет жизни, и предполагаемому содержанию заключительных томов в Предисловии 1937 года уделено немного места:

Закончив печатание третьего тома, вторая часть которого вышла в 1927 году, я приступил к работе над четвертым, посвященным религии Римской республики. Он был построен по той же схеме, что и третий: состоял также из двух частей общим объемом более 800 страниц (1933 и 1934 гг.). За текстом так же следовали обстоятельные примечания. Шуму этот том вызвал гораздо меньше, чем третий, хотя как минимум его предпоследний раздел «Когда исполнилось время» мог бы заинтересовать широкие читательские круги.

Итак, остаются еще два тома: пятый о религии Римской империи и шестой, посвященный античному христианству, которые собираюсь написать, используя ту же схему… Удастся ли мне их закончить – этого я, естественно, знать не могу; шансы, в силу моего возраста, не слишком значительны. Был бы помоложе, окончив их, написал бы заново первые два тома по схеме четырех последующих. Об этом, впрочем, тем более мечтать не приходится. Но даже в том случае оставил бы эту первую книжку, как «общий очерк», такою, какая она есть. 

Мы знаем, что Зелинскому, вопреки собственным сомнениям, удалось довести до конца свой замысел. Те, кто читал мои заметки о нем в RELGA, начиная с самой первой, датированной 2000 годом, известно и об экстраординарных обстоятельствах, сопутствовавших, а точнее – препятствовавших завершению его титанического труда. Обстоятельствах, преодоление которых можно, не боясь громких слов, назвать подвигом. Теперь у российского читателя появилась возможность узнать о них из первых уст, прочитав авторские предисловия к V и VI тому. Здесь же, чтобы вкратце напомнить, о чем идет речь, я процитирую фрагмент упомянутой выше моей статьи «Вертикаль жизни Фаддея Зелинского»:

Из письма Карин Зелинской Ариадне Фаддеевне от 26 сентября 1958 г. (Карин Зелинская – невестка Фаддея Францевича, жена Феликса Фаддеевича).

Дорогая Ариадна! Мне переслали твое письмо, которое ты написала в надежде найти следы твоего отца. Он умер 8 мая 1944 года, ему было 84 года… Последние годы своей жизни он провел здесь (т. е. в д. Шондорф, Верхняя Бавария. – О. Л.). Он прибыл сюда в ноябре 1939 г. после первого разгрома Варшавы вместе со своей дочерью Вероникой, его верной спутницей. Она всегда трогательно заботилась о нем и всюду его сопровождала…После взятия Варшавы они оба провели очень тяжелое время. Их квартира сгорела, как почти весь Варшавский университет, и в связи с этими потрясениями его постиг удар, так что он едва мог передвигаться, а Вероника уже давно страдала болезнью сердца. К счастью, удалось получить, благодаря нашему содействию, разрешение приехать к нам и нам удалось их сравнительно хорошо устроить. Он был рад быть с нами, но очень страдал от тяжкой судьбы, постигшей его родину. После удара он сравнительно оправился, мог ходить, хотя и с трудом. Духовные его способности не пострадали. Он в совершенстве владел многими европейскими языками, знал наизусть великие произведения мировой литературы и незадолго до своей смерти закончил шеститомный труд своей истории религии…Рукопись 5-го тома сгорела в Варшаве, он ее написал заново и закончил свой труд незадолго до смерти 6-м томом». (Выделено мною. – О. Л.). 

Шондорф, 1940. Портрет работы Вероники, карандаш

 

Вскоре после окончания войны копии машинописи обоих последних томов были переправлены из Шондорфа окольным путем (через Америку!) в Варшаву, а оригиналы оставались у старшего сына Феликса Фаддеевича Зелинского в Шондорфе до 1967 г., когда он передал их на хранение в ленинградское отделение Архива РАН. До этого момента, как правообладатель творческого наследия отца, он многократно предпринимал попытки найти издателя для V и VI томов «Религий античного мира», но все они остались безуспешными. Обстоятельства изданий, осуществленных в 1999 году в Торуни (издательство Адама Маршалека), мне неизвестны, но по некоторым отзывам, в нем много ошибок. Тем не менее, переводчикам на русский пришлось пользоваться именно этими книгами, поскольку возможность копирования рукописей, находящихся в петербургском архиве, оказалась сопряжена с чрезмерными расходами.

Польская исследовательница жизненного пути и творческого наследия Зелинского Ханна Геремек (1930–2004) писала о VI томе: «Этот труд не соответствует принятым в науке стандартам. Его отличает не только большое количество личных отступлений, иногда весьма ценных для биографии автора, но и избранная им методика. Ибо Зелинский, – цитирует она дальше его биографа Мариана Плезю, – благодаря широте своего восприятия мира, включает в исследуемую тему не только греко-римскую письменность, но и все европейское литературное наследие от Данте до Достоевского и Ницше. Этот труд основан на историко-литературном подходе с широким привлечением материалов изобразительного и музыкального искусства… Это приводит к субъективизму и гипертрофии оценочных суждений, что, в свою очередь, делает легким переход от исследовательского подхода к стилю исповеди и духовного завещания».

Последние слова Ханны Геремек основаны на утверждении самого Зелинского, которым он заканчивает Предисловие к VI тому: 

Этот том, сохраняя наравне с предыдущими, характер научного исследования, в большей степени носит характер завещания и исповеди. 

В последний том Зелинский вносит мощную лирическую струю. Тон задает пространное предисловие под названием «Тоска». А начиная главу II, «Галилейская тайна», он обращается душой к отроческим воспоминаниям. И можно ли сомневаться в искренности автора и силе его религиозного чувства, лежащего, как нам уже известно, в основе всего цикла, когда мы читаем такие строки:

 Закрываю глаза, передо мной комната средних размеров, со скромным, но опрятным убранством. На стене слева от окон – образ Богоматери. Это, как я узнал позднее, копия, хотя и неплохая, рафаэлевской «Мадонны делла Седия» во Флоренции. Она смотрит нежным материнским взором на трех склонившихся перед ней людей. Это отец и два его малолетних сына. Матери нет. Ее портрет, работа хорошего польского художника, висит на противоположной стене. Иногда дети склоняются и перед ней. Но теперь глаза ее, благословляя, с немым сочувствием смотрят на меня. О, если бы она была жива...

Время – Страстная неделя. Отец читает. Дети слушают и повторяют про себя:

...Иисус, зная, что пришёл час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что, возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их... (Ин. 13:1)

 Чудесные, бессмертные слова. Но и религия, которую они провозглашают, – религия чудесной, бессмертной любви… (т. 6, кн. 1, с. 100, с моей небольшой правкой). 

Рафаэль. Мадонна делла Седия

 

Мальчики – это десятилетний Фаддей и его младший брат Владислав. Еще не раз в дальнейшем повествовании Зелинский будет вспоминать о разных этапах своей долгой и полнокровной жизни. А заключительный параграф назовет: «Прощание автора с этим светом». 

II

Теперь от лирики перейдем к аналитике и возьмем в руки первую книгу русского шеститомника. Довольно увесистую – объемом в 864 страницы. Неудивительно – она включает все три начальных тома. Сразу возникает вопрос: оправдана ли такая громоздкость? Ведь «Древнегреческая религия» и «Религия эллинизма» неоднократно переиздавались в последние десятилетия и достаточно известны тем, кто интересуется античностью. Для полноты картины стоит вспомнить и составленный мною сборник «История античных религий» (Ростов н/Д: Феникс, 2010, 480 с., тираж 3 000 экз.), куда вошли обе эти работы (очерки, как определяет их жанр автор), а также две предшествовавшие им: «Рим и его религия» (Вестник Европы, 1903), включенная затем в III том цикла научно-популярных статей «Из жизни идей» (СПб, 1907); и «Римская империя и христианство», сконтаминированная из соответствующих параграфов статей «Христианство» (1903) и «Язычество» (1904) Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона.

Так не лучше ли было бы начать сразу с неизвестного русскому читателю «Эллинизма и иудаизма»?..

Обдумав этот вопрос всесторонне, я ответил на него так: сам Зелинский неоднократно настаивал на том, что третий том не должен рассматриваться в отдельности, а лишь как развернутое продолжение «Религии эллинизма». Более того, в свое время автор даже отказался по этой причине от перевода третьего тома на другие языки. Таким образом, единство эллинистических томов соответствует авторской воле, а коли так, смиримся с чрезмерным объемом книги и посочувствуем тем, в чьей библиотеке появится ненужный дубликат двух открывающих цикл очерков.

Откроем взятую в руки книгу – и прочитаем издательскую аннотацию. Уже ее первая фраза, должен признаться, вызвала у меня некоторую настороженность:

Настоящее издание обнимает собой первые три тома монументального труда великого русского филолога Φ. Ф. Зелинского «История античных религий», в котором он завершил свой блестящий творческий путь.

Что значит –  «в котором»? Завершил путь в труде? Как такое может быть? Вероятно, имелось в виду «которым»: «труда… которым он завершил…»?

Настороженность перешла в недоумение, когда я приступил к чтению следовавшего за страницей с аннотацией текста, озаглавленного «Фаддей Францевич Зелинский. Краткая биографическая справка» и подписанного руководителем издательского проекта Т. Г. Сидашом. «Справка» эта, о чем сразу предупреждает автор, составлена на основе Автобиографии Зелинского, опубликованной, как известно, в переводе на русский с немецкого в альманахе «Древний мир и мы» (вып. 4. СПб.: Bibliotheca classica Petropolitana; Дмитрий Буланин, 2012). 

В сноске к с. 6 сказано:

Зелинский не овладел польским языком в совершенстве до конца своих дней: будучи женат на прибалтийской немке, говорил дома и вел деловые бумаги на немецком, а свою Автобиографию, будучи уже стариком, написал на русском.

Тут все неверно и неизвестно откуда почерпнуто. К сведению автора «Справки» и ее читателей: атмосфера многоязычия окружала будущего знаменитого филолога с ранних лет. В семье, наряду с родным польским, звучали латинский и французский; в гимназии, где он получил классическое среднее образование, как затем и в Русской филологической семинарии при Лейпцигском университете, давшей ему высшее, обучение велось на немецком, который Фаддей Францевич, по его собственным словам, знал не хуже любого немца; разумеется, в этот перечень, помимо упомянутой латыни, входил и древнегреческий язык. Работы свои писал он также на итальянском и английском, а для устных выступлений и общения пользовался еще испанским и греческим современным…

Как ни удивительно, литературный русский язык, коим написана большая часть произведений Ф. Ф. Зелинского, он начал осваивать только тогда, когда уже был автором немецкой монографии, зачтенной ему в качестве диссертации на соискание степени доктора философии, а писательской зрелости достиг лишь к середине 90-х гг. XIX в. Что касается языка предков, то в польский период своей жизни (20–30-е гг. ХХ в.) Зелинскому пришлось на первых порах поручать переводы собственных вещей, писанных по-русски, друзьям-полякам, но уже «Эллинизм и иудаизм» был написан им самостоятельно, и почти все последующие работы – научные, научно-популярные, беллетристические, публицистические, число которых насчитывает сотни названий, он писал сам. И если бы при этом не владел польским языком в достаточной мере, вряд ли соотечественники в 1930 году выдвинули бы его кандидатом на Нобелевскую премию, а впоследствии присвоили звание академика литературы. Деловые бумаги Зелинский, надо полагать, писал на языке той страны, в которой в тот момент жил, что совершенно естественно; в домашней обстановке, в зависимости от обстоятельств, также звучало многоязычие. Автобиография же была продиктована Зелинским сыну Феликсу и дочери Веронике именно что по-немецки (кстати, в ссылке на этот текст на предыдущей странице указан и переводчик!) и на том же языке была ими записана в августе 1924 года, когда еще ни у кого язык не повернулся бы назвать стариком человека, которого ждали впереди два десятка лет активной и плодотворной деятельности. Польский поэт и исследователь творчества Зелинского Петр Мицнер очень метко назвал его личностью, «по сути говоря, так и не узнавшей старости… Умер 84 лет от роду, продолжая работать буквально до последних дней, не поддаваясь обстоятельствам и употребляя все напитки богов (включая вино и пиво)».

Занимающая 11 с хвостиком книжных страниц «Справка» просто кишит ошибочными, а то и просто дискредитирующими Зелинского сведениями.

Так, докторская диссертация «Последний год Второй Пунической войны» пренебрежительно названа «дипломом», а из ее названия выброшено слово «Второй»; знаменитый журнал «Вестник Европы» почему-то переименован в «Европейский Вестник», названия и датировки широко известных сочинений Зелинского приводятся с многочисленными ошибками. 

На с. 11 упоминаются немецкие статьи Das Incompatibilitätsgesetz bei Homer и Das constructive Rhytmus bei Ciciro (sic!), по поводу которых сказано: «Обе работы были написаны на немецком и на русский язык не переводились».

Но у Зелинского нет работ с такими названиями. Первая существует под заглавием Die Behandlung gleichzeitiger Ereignisse im antiken Epos (Изображение одновременных событий в античном эпосе), а исходный ее вариант появился как раз-таки на русском языке в 1896 году в книге Χαριστηρια: Сб. статей по филологии и лингвистике в честь Ф. Е. Корша. М., 1896, под названием «Закон хронологической несовместимости и композиция Илиады» (с. 101–121). Вторая же называется Der constructive Rhytmus in Ciceros Reden.

Недостаточно внимательным чтением вызвано и такое высказывание автора «Справки»: 

«Почему страна, давшая ему образование, деньги, позволявшие не стесняться в средствах, кафедры для своих лекций-проповедей и т. д., оказалась вдруг “домом рабства”, для которого у филолога не находится ни одного доброго слова и чья судьба не вызывает у него ни малейшего сочувствия – ясно не вполне».

Да разве эта страна, которую Зелинский именует Совдепией, дала ему перечисленные блага? В источнике, которым пользуется автор «Краткой биографической справки», как раз-таки четко сказано, что она их отобрала. И не только их, но и возможность самого существования науки, не скованной марксистскими догмами. Какая судьба ждала бы Зелинского, останься он в «республике Советов»? В лучшем случае – место на палубе пресловутого парохода ученых, а в худшем – та, что постигла его среднего сына Адриана Пиотровского и зятя Владимира Бенешевича?..

Еще удивительнее продолжение этого абзаца «Справки»: 

«Полагаю, только крайняя форма национального надмения позволила нашему герою – человеку в целом довольно чуткому – не обратить внимания на чудовищное хамство собственной неблагодарности: отношение Зелинского к пореволюционной России – нечто несравненно более отвратительное, нежели все его похождения с ученицами, хотя некоторой родственности этих двух явлений нельзя не увидеть».

Не стану комментировать эти оскорбления, замечу только, что, вероятно, автор слишком мало знает о «нашем герое», если позволяет себе подобную грубость и бестактность по отношению к тому, кто возразить не может. Любой непредвзятый читатель, знакомый хотя бы с моими публикациями в RELGA и других изданиях, способен сам разобраться, насколько они несправедливы. Любовь к России, к ее языку и культуре не покидала Фаддея Зелинского и тогда, когда он окончательно стал Тадеушем. Примеров можно привести неисчислимое множество, ограничусь лишь тремя.

Первый. За неполных две недели до нападения гитлеровской Германии на Польшу в «Газете Польской» появляется последняя публикация ее постоянного автора с 1933 года, подписанная: «Тадеуш Зелинский, академик литературы». Называется она «Как там у соседа?» и посвящена оценке новой книги Сергея Кулаковского «Пятьдесят лет русской литературы. 1884–1934». Анализируя книгу, Зелинский вспоминает близко знакомые ему имена и литературные течения, начиная с религиозного философа и поэта Владимира Соловьева, продолжая символистами Мережковским, Бальмонтом, Брюсовым, самым близким для себя Вячеславом Ивановым, в ту пору обретающимся в Риме, Блоком, Белым… Несколько удивляется, что в их ряду оказался и Горький, чья мировая слава, по мнению Зелинского, чрезмерно раздута. Отмечает, что рецензируемая книга близка и дорога ему еще и тем, что ведет речь о людях, хорошо известных ему в пору преподавания в Петербургском университете:

Многие из тех, о ком говорит наш автор, были моими добрыми знакомыми, некоторые даже учениками: представитель классической филологии столичного университета был для многих из них источником знаний об античности, популярность которой значительно выросла в последние перед революцией десятилетия. 

Рассказывает, как на одном из поэтических сборищ разбирали строку М. Кузмина «Звезда мне рассекла сердце», а потом, переходя к личности Гумилева, которого называет Андре Шенье русской революции, использует тот же образ, констатируя: 

Звезда, красная звезда рассекла в те годы русскую литературу. Те, кто не хотел разделить судьбы несчастного Гумилева, должны были покинуть свою отчизну и эмигрировать… С тех пор мы имеем две русских литературы на родине и в эмиграции.

Второй пример. Заключительный том «Религий античного мира», как мы помним, заканчивается прощанием автора с этим светом. Однако оказалось, что запас его жизненных и творческих сил еще не исчерпан полностью, Зелинский не желает пассивно ожидать собственной кончины. В феврале 1944 года он садится за письменный стол и в течение десяти дней завершает еще одну работу – причем пишет ее на русском языке, что, при наличии у его любимой машинки лишь латинского шрифта, требует особой изобретательности. Работа эта опубликована Петром Мицнером в «Московском лингвистическом журнале» № 1 за 2006 год. Называется она «Заметки в области русской просодии и метрики (специально белого стиха)». Классики русской поэзии во главе с Пушкиным становятся предметом исследования в прощальной статье Зелинского.

И третий. В польскоязычном Дневнике последняя запись датирована седьмым мая 1944 года – днем накануне кончины. Сначала, как всегда, отмечена температура воздуха (8 градусов). Затем – собственная температура – 36,2. И дальше – слова, почему-то опущенные в польском издании Дневника: предлог W а после него слово постель по-русски. В угасающем сознании Зелинского оба его родных языка слились воедино. 

* * *

Покончив с биографической справкой, я бегло пролистал хорошо знакомые мне страницы «Древнегреческой религии» и «Религии эллинизма» и добрался наконец на 373 странице до шмуцтитула тома III. Открывается он, как и все последующие тома, шестью своего рода эпиграфами, которые в польском оригинале имеют заголовок Pewniki. И. Г. Бей переводит его как Аксиомы. Мне это слово представляется не очень удачным, будучи термином прежде всего математическим. К тому же аксиомы, как известно, не требуют доказательств, тогда как во всех книгах цикла автор дает именно развернутые доказательства своих «аксиом». Возможно, удачнее было бы слово Постулаты, но это, впрочем, вопрос второстепенный. Важнее то, как они представлены переводчиком на с. 375. 

Особенность текста польских томов состоит в том, что автор, где ему это необходимо, переводит на польский те или иные фрагменты предшествующих русских книжек. Делая обратный перевод этих фрагментов, естественно и целесообразно восстанавливать текст оригинала, а не изобретать свои варианты. Но, судя по всему, переводчик И. Г. Бей не читал двух первых очерков, хотя они помещены в той же книге, и старательно переводит с польского текст, который уже имеется в исконном авторском виде под той же обложкой.  

Наглядно представить разницу можно по разделу «Аксиомы» в начале 3-го и последующих томов. Возьмем ту из них, которая нам уже знакома:

Возожгите в вашем сердце яркий светоч религиозного чувства и оставьте дома тусклый фонарь конфессионализма; тогда величавый храм греческой религии покажет вам свои чудеса (c. 28).

А вот как ее подает переводчик:  

Зажги в своем сердце яркий факел религиозного чувства, но оставь дома чадящую лучину конфессиональности, если ты хочешь, чтобы святыня античной религии явила тебе свои чудеса» (с. 375).

Разница заметна невооруженным, как говорится, взглядом.

Незнание переводчиком терминологии Зелинского приводит к тому, что одни и те же термины обозначаются разными словами. Так, вчувствование становится «вживанием», божество не объявляется в красоте, добре и истине,  а «открывается», добро становится «благом» и т. п.

Эти примеры демонстрируют изначальный стратегический просчет переводчика и его редакторов в подходе к своей задаче. Они не учитывают того важнейшего обстоятельства, что все работы Зелинского представляют собой своего рода сообщающиеся сосуды, все они тесно взаимосвязаны, на что автор постоянно указывает. Так и в этом 6-томнике он ссылается не только на предшествующие тома цикла, но и на множество других своих публикаций, им использованных. Если мы обратимся к тому IV, то в преамбуле к предпоследней главе «Когда исполнилось время» (с.570) автор называет раннюю свою статью «Первое светопреставление» (Вестник всемирной истории, декабрь 1899, с. 17–55; включена в сборник «Из жизни идей», 1905; имеется в свободном доступе в Интернете). Если бы переводчик прочитал эту статью, прежде чем браться за дело, он бы наверняка заметил, что польский текст названной главы примерно на две трети представляет собой эквивалент русского текста статьи. И не нужно было бы тратить время и силы на обратный перевод того, что существует в оригинале на прекрасном авторском русском. В томах IV–VI подобные случаи встречаются неоднократно, но ни разу русскоязычные работы, на которые прямо указывает Зелинский, не принимаются во внимание переводчиком. 

Итак, первая ошибка: обратный перевод авторского текста, имеющегося в оригинале на русском языке. А проистекает она из того, что ни переводчик, ни, похоже, редакторы, мало или совсем незнакомы с широко известными работами Зелинского в научно-популярном жанре, в том числе и с теми, которые не раз воспроизводились в новейшие времена и вошли в повседневный научный обиход, – прежде всего 4-томник «Из жизни идей». Неизвестна им и издававшаяся массовыми тиражами «Сказочная древность», для которой переводчик изобретает неуклюжее заглавие «Мифическая старина», иногда, для разнообразия, заменяя его «Мифической античностью» (т. IV, с. 11). Помимо того что подобное незнание неизбежно приводит к порче оригинального авторского текста, в чем мы только что убедились, оно же добавляет переводчику массу непродуктивной работы. 

Вторая стратегическая ошибка тесно связана с первой, и касается она многочисленных цитат из древних авторов, которыми насыщены тексты Зелинского. Вспомним, что говорилось в конце первого раздела моих заметок: «…благодаря широте своего восприятия мира, включает в исследуемую тему не только греко-римскую письменность, но и все европейское литературное наследие». Наш шеститомник приводит эти цитаты в интерпретации десятков переводчиков разных эпох, тогда как собственные переводы Зелинского используются в исчезающе малой мере: драмы Софокла и некоторые речи Цицерона – вот, кажется, и всё. Но как минимум две трети этих цитат существуют по-русски в переводах Зелинского, причем как сами по себе, так и в корпусе его статей. Откроем для примера главу IV тома «Когда исполнилось время», которая упоминалась выше, на с. 573–574. Здесь мы увидим большие фрагменты «Трудов и дней» Гесиода в переводе В. В. Вересаева. Но эти же фрагменты были переведены самим Зелинским для хрестоматии «Древнегреческая литература эпохи независимости. Образцы», выпущенной в 1920 году упоминавшимся в начале моих заметок издательством «Огни». Всю страницу 611 занимает отрывок из поэмы Лукреция «О природе вещей» в переводе Ф. А. Петровского, однако в «Первом светопреставлении» главка III начинается тем же отрывком в переводе Зелинского. И подобным примерам несть числа.

Если же охарактеризовать в целом перевод томов с III по V, выполненный И. Г. Беем, то напрашивается определение «вольный».

Вот наглядный пример, относящийся к IV тому, озаглавленному переводчиком «Религия республиканского Рима». Зачем, спросим попутно, понадобилось переименовывать книгу, названную автором «Религия Римской республики»? Оно конечно – смысл заглавия сохраняется, но почему-то никому не приходит в голову, к примеру, «Войну и мир» называть «Миром и войной», «Анну Каренину» «Карениной Анной» и т. п., хотя, казалось бы, от перестановки слагаемых сумма не меняется – так мы же не на уроке математики!

Среди бесчисленных примеров переводческого своеволия имеются хотя и нелепые, но достаточно безобидные. Простая и прозрачная структура многих работ Зелинского включает в себя непременную первую и последнюю главы, именуемые «Введением» и «Заключением». Однако под пером И. Г. Бея «Введение» становится «Вступлением» и лишь в VI томе, благодаря замене переводчика, возвращается на положенное ему место. «Заключение» же до поры до времени остается нетронутым, но в IV томе его почему-то замещает «Подведение итогов».

Хуже обстоит дело, когда появляются грубые ошибки, приводящие к нарушению смысла оригинала.

Читаем посвящение к 4 тому:

Уважаемому и любимому коллеге, профессору Юзефу Уейскому, верному другу этого произведения и его автора, я посвящаю настоящий том в память о его ректорстве в 1932–1933 гг.

Всё понятно: том посвящен человеку, который был ректором в период работы Зелинского над книгой. Никаких вопросов нет.

Но… Через несколько страниц, в последнем абзаце авторского предисловия, ректором вдруг становится сам Зелинский, чего в реальности никогда не случалось:

…часы, посвященные мною пересмотру собственной работы, были вырваны из тех немногих свободных часов, которые появлялись у меня среди обременительных и в настоящем академическом году исключительно тяжелых обязанностей ректора…   

А вот загадочное сообщение на с. 87: 

…изображала неизвестное нам из греческого мифа сражение Аполлона с Гераклом за лань в присутствии Гермеса и Артемиды.

По-русски, вероятно, нужно было сказать: изображала сражение… из неизвестного нам греческого мифа?

Еще более загадочное (с. 564):

Это значит: накануне появления христианства и вообще того, что представляет цель всего моего труда, нынешний четвертый том которого является доказательством тезиса, что античная религия — подлинный Ветхий Завет нашего христианства.

Да вовсе не четвертый том является доказательством этого тезиса, а весь труд в совокупности – такова мысль Зелинского, совершенно искаженная в переводе!

Однако и это еще не предел достижений переводчика. Порой он так переиначивает исходный текст, что ставит под удар лишенного возможности возразить автора.

Обратимся к странице 489 III тома. Там сказано: 

Для науки ни израильтяне, ни иудеи (не говоря уж о евреях) не сделали совершенно ничего.

То есть как это? Профессор Зелинский неуч? Или оголтелый антисемит? Да кто же не знает об огромном и неоценимом вкладе в науку ученых еврейского происхождения? 

Разумеется, Зелинский и не мог такого сказать – мы прочитали версию переводчика. Правильный перевод реплики в скобках должен выглядеть так: «о евреях я тут не говорю».

Примерно то же самое уже было сказано им по-русски на странице 161 рассматриваемой книги:

Для науки иудаизм был так же бесплоден, как и для искусств... Позднее евреи (не иудеи) и в той и в другой области достигли больших успехов и вписали много славных имен в скрижали прогресса.

Если бы переводчик внимательно прочитал две первые части, то не допустил бы такой бестактной несуразицы.

Впрочем, все книги цикла, переведенные И. Г. Беем, пестрят множеством перлов.

О драме Софокла «Эдип в Колоне» переводчик говорит якобы словами Зелинского: «Ведь я назвал ее трагедией милости». Вовсе нет – Зелинский назвал ее «трагедией благодати».

Вместо «религиозная проституция» переводчик пишет «конституция» (т. V, кн. 1, с. 128). 

Вот некоторые «образцы» из IV тома: 

Имя Будеус (с. 17) – в сноске на той же странице Бюде.

Тирренское море на с. 23 названо Терренским, но на следующей возвращает верное название.

Альбанские  горы становятся Албанскими (с. 28,36,40), соответственно Албанским становится и озеро (с. 32).

Город Кумы на с. 29 двумя строками выше пишется как Куны. 

Бог Конс становится Консусом (с. 33, 155, 156, 165).

Римское рыцарство (с. 53): вероятно, имеется в виду всадничество – откуда в Риме рыцари?  

Дионисий заменяет Диониса (с. 100)

Телеф (мифологический персонаж) назван Телефосом на с. 122, но на с. 243 становится Телефом.

Астрономы заменяют астрологов (с. 173). 

Палатин (холм в Риме) на с. 238 через дюжину строк превращается в Палантин.

Цицерон на с. 528 почему-то назван тираном, а его приморское имение Астура – Астурией. На 539-й опять становится Астурой.

Ювенал, известный даже герою Пушкина, становится Ювеналием (с. 306); кимвры (сноска на с. 606) – цимбрами (с. 456, 601); коршуны – сипами (с. 457, 527, 566); керинейская лань Геракла – киренской…

И так далее, и так далее, и так далее… 

* * *

В заметке «От издателя», предваряющей вторую книгу шестого тома, Тарас Григорьевич Сидаш с грустным юмором рассказывает о сложных перипетиях, связанных с переводом польских томов. Ему можно и должно посочувствовать. Но при этом признать, что конечный результат трудно назвать удовлетворительным. Отнюдь не зачеркивая проделанного колоссального труда, позволяющего говорить о возможных перспективах его улучшения, которые опирались бы в первую очередь на знание предшествующих работ Зелинского и освоение круга его идей. 

Возвращаясь к исходной авторской метафоре, можно заметить, что последний этаж возведенного Зелинским научного здания пока не стал его венцом и существует лишь на стадии «стройварианта». Коробка есть – но чтобы сделать ее пригодной для жилья, необходимо максимально приблизить текст к автору. Когда и как будет это сделано, предсказать сложно, однако вселяет надежду хотя бы то, что начинать придется не с нуля.

____________________

© Лукьянченко Олег Алексеевич