КАРАВАН

 

Не древние ладьи, норвежские драккары −

куда южней – жара, и ни воды, ни льда.

Верблюжий караван ползёт в песках Сахары,

где солнца синий спрут и небо, как слюда.

 

Здесь нет границ, здесь путь – к колодцу от колодца,

а то, что в бурдюках, − отмеренный литраж.

И кто посмел отстать, от стаи отколоться,

тот сгинул без следа, как ветер и мираж.

 

Слюна в цене – плевать на жизнь никто не смеет,

коль на зубах скрипит попавший в рот песок, 

от жара и песка сознание немеет,

и щупальца свои вгоняет спрут в висок.

 

Взбираясь на бархан, ползёт теней семейка,

смущает сонный взгляд оптический дурман.

А ночью скорпион шуршит в песках, и змейка

ужалить норовит, забравшись в балаган.

 

Нагружены добром не зря верблюжьи спины,

но нет ни точных карт, ни подорожных схем.

И, кажется, уже не помнят бедуины,

куда их путь лежит и главное – зачем.

 

Ничтожный человек, отринь свою гордыню,

на солнце не смотри и небо из слюды.

Верблюжий караван форсирует пустыню,

а ветер и песок стирают все следы.

 

ПИСЬМО В ХХХ ВЕК

 

Слепым кротом пространство роет,

сближаясь с нами, как судьба,

большой железный астероид,

на коем сорвана резьба.

 

А мы, кто населяет эту,

укутанную в облака,

в грехах погрязшую планету,

не беспокоимся пока.

 

Да, мы надеемся, что мимо

пройдёт беда на этот раз,

что наводящие незримо

угрозу отведут от нас.

 

И страх перенеся на завтра,

в надежде, что пройдёт само,

я, как привет от динозавра,

потомкам шлю своё письмо.

 

МАСТЕР-КЛАСС

 

Этот храбрый поэт обучал ремеслу,

ибо сам он отлично владел ремеслом.

А поэзия тихо грустила в углу,

как школяр провинившийся, и поделом. 

 

Не хватало ей техники и мастерства,

к новым формам нередко цепляя старьё,

уложиться в каноны умела едва, –

но поэт обещал, что научит её. 

 

Он сулил ей успех и большие дела,

если к делу она отнесётся всерьёз. 

И пылились на лавке два белых крыла,

два ненужных крыла, отсыревших от слёз.  

 

ГИПОТЕЗА

 

Был Хаос − без штурвала и ветрил.

В нём Дух витал − прообраз всех ремёсел.

И Дух себя, как бомбу, в Хаос бросил,

и взрывом Мир порядка сотворил. 

 

Он не готов ложиться был костьми

и думал в настроении игривом:

− Порядок, начинающийся взрывом,

закончится не лучше, чёрт возьми.

 

Он сам был Миру нужен, как протез

калеке, инвалиду от рожденья.

Однако, дав лишь правила вожденья,

решил не контролировать процесс.

 

Витал себе, бородку теребя,

и наблюдал в небесном интернете,

как мы на нашей маленькой планете

живём, надеясь только на себя.

 

Но все детали жизни в толстый том

вносил Он с одержимостью юнната

и помнил, что в кармане есть граната,

которая взорвётся, но потом.

 

Он полюбил нас, знает всех в лицо.

Ну а граната свой карман не тянет.

Он помнит: Мир однажды в Хаос канет, −

но, к счастью, дёргать не спешит кольцо.

 

АГНОСТИК

 

Назвать себя агностиком – отмазка, 

чтобы покинуть спор, поросший мхом!

Но всё же Бог – едва ли это сказка,

придуманная древним пастухом. 

 

Неуловим, как лёгкое нейтрино,

Он не синоним жизненных опор.

И вряд ли Бог формальная доктрина,

которую провозгласил Собор.

 

Не контролёр и строгий воспитатель,

тем более не составитель смет,

скорее Он философ и мечтатель,

и, может быть, лирический поэт.

 

Творящий словом каллиграф-грамматик,

во тьме веков оттачивавший слог, 

но не знаток всех физик-математик,

которые и Он постичь не смог.

 

Да, Он поэт, дождавшийся аншлага,

а спор нелепый покрывают мхи.

Быть может, до него всего полшага.

Но только если мы его стихи!

 

 

* * *

 

Мне давно не хватает размаха и светлости,

сам с себя не снимаю ни перьев, ни стружки.

Я осел, как еврей за чертою оседлости,

как чаинки на дне керамической кружки.

 

Искру высечь не в силах, уж точно не кремень и

не электростартёр, не последняя спичка.

Мне пора бы немного сместиться во времени,

но мешают движению страх и привычка.  

 

Со щитом, на щите ли, обязан свой меч нести,

будто бронзовый памятник на пьедестале, 

я живу, как Навин, в замороженной вечности, 

но воздетые руки смертельно устали.

 

Солнце рад отпустить бы, сгибаясь под бременем,

разорвать на груди родовую рубаху.

Я готов устремиться в погоню за временем,

но догнать не могу, как Ахилл черепаху.

 

Я и сам заморожен, как это мгновение,

я и сам лишь пространства ничтожная долька.

Шевеленье крыла и руки мановение

сдвинут Небо и Землю, − решиться бы только.

 

ГАДЖЕТ

 

Зубрила-сосед мне ответ не подскажет, −

ну что же, останусь опять в дураках,

поняв, что я просто подержанный гаджет,

слепой инструмент в шаловливых руках.

 

Ползёт по сетям неустойчивой связи 

так − поезд не поезд, змея не змея −

рискуя сорваться на брошенной фразе, 

всего лишь игра, и причём не моя.

 

А все мои страсти и все мои мысли

послушно лежат по команде «Лежать!».

Они не прокисли, а просто повисли −

пора бы устройство перезагружать.

 

Но в цифрах искать я не стану излишка,

настроек сбивать не хочу заводских.

Я в этой игре не участник, а фишка,

поэтому взяток с меня никаких.

 

Однако боюсь, что попросят на вынос,

партком электронный поставит на вид.

Меня доконает компьютерный вирус,

а это похлеще, чем пошлый КОВИД.

 

КАМЕНЬ

 

Когда проклинаем и плачем,

чтоб разом развеяло грусть,

я камнем готов быть лежачим – 

и даже за пазухой, пусть!

 

Не властны ни страх, ни отвага − 

инерции хватит одной.

А слёзы и прочая влага

меня обойдут стороной.

 

Мы ищем и, значит, обрящем,

и смыслов иных не ищи.

Я камнем готов быть, летящим

из лёгкой кустарной пращи. 

 

Участником битвы невольным

я стену подпёр бы плечом.

И даже не краеугольным – 

а так, рядовым кирпичом.

 

Улягся бы на перекрёстке,

от зноя сомлев и тоски.

Пусть веток зелёных проростки

разрежут меня на куски.

 

Но надпись пускай сохранится,

чтоб путник не брёл наугад.

Я был бы и старт, и граница,

простой GPS суррогат.

 

И я не считал бы мгновенья,

как осенью капли дождя,

став камнем – пускай преткновенья,

однако же не для себя.

 

Стояние как состоянье

приняв, благодарный судьбе,

стоял бы я, как изваянье,

как памятник камню – себе.

 

СНЫ

 

Из ночи, как из спального мешка,

на свет и воздух, пахнущий бензином,

я в этот день проник исподтишка,

чтоб оказаться вдруг в гнезде осином.

 

В иную ночь из целого полка

один я уцелел под артобстрелом,

чтоб выступить в театре погорелом,

где зрителей не видели пока. 

 

Или купец, торгующий лицом,

узнал я ночью, что цена другая,

когда гарпун заржавленным концом

вонзился в грудь мне, рёбра раздвигая.

 

А как-то ночью некий людоед

меня подъехать пригласил к обеду.

И я сказал, что, так и быть, подъеду,

предчувствуя, что я и есть обед.

 

Такая биполярная звезда,

такие вот ночные беспокойства

без навигационного устройства

катаются по мне, как поезда.

 

Раздавлен ими я и расчленён,

во мне с трудом соображают трое,

я задыхаюсь, как Лаокоон,

так и не спасший обречённой Трои.

 

Мне сны прогнать бы, но тонка кишка,

театр сгорел, грохочет канонада…

И мало сил, но выбираться надо

из ночи, как из спального мешка.

 

ТЁПЛЫЙ ДОМ

 

В тёплом доме, в глубоком тылу

пятна света лежат на полу.

 

Нет ни копоти, ни разрушений,

ни испуга, ни чувства вины.

Но и здесь мы всего лишь мишени

для грохочущей где-то войны.

 

Дом надёжен – покой и уют,

как «Титаник» – одна из кают.

 

Я б сказал пароходу: «Иди на…» –

я б добавил ещё пару фраз.

Но уже приближается льдина,

разместившись по курсу как раз.

 

Почему-то пустеет буфет – 

ни шампанского нет, ни конфет.

 

Завершается краткая главка,

начинается – смена ли вех?

А у борта на палубе давка:

места в шлюпках не хватит для всех.

 

Но корабль ещё на плаву,

как квартира, в которой живу.

 

Но уже осознанье приходит,

что уж лучше б мы сели на мель.

Мой «Титаник», смешной пароходик,

ты для айсберга лёгкая цель.

 

Я хотел бы пройти стороной,

разминуться с бедой и войной.

 

Только в жизни всё будет иначе,

мы судьбою не зря сведены:

нарастает, как ряд Фибоначчи,

грохот взрывов далёкой войны.

 

В тёплом доме, в глубоком тылу

пятна света, как кровь, на полу.

 

ЭККЛЕЗИАСТ

 

Бардак всегда кончается упадком – 

мир рушится, встаёт на брата брат.

Но то, что называется порядком,

порой бывает хуже во сто крат. 

 

Есть в бардаке, распаде и развале 

хотя бы шанс на новый смысл и свет.

Когда же в ящик нас упаковали,

нет света и надежды тоже нет.

 

Законы игр вселенских непреклонны,

но можно карту вытянуть не ту.

Мы по команде строимся в колонны,

которые поддержат пустоту. 

 

Как по линейке, вытянулась грядка,

но урожай не соберёт «кулак». 

Анархия едва ли мать порядка,

но почему же без неё − ГУЛАГ?

 

Однако леди предпочтёт бандита,

в степи бескрайней путь отыщет скиф,

и как-то раз родится Афродита

из вспененных прибоем волн морских.

 

Решаю, не податься ли в бега мне,

быть надоело вечным вторсырьём.

Пора бросать куда подальше камни,

мы их потом иначе соберём. 

 

ТРИ СЛОНА

 

Я знаю, что тезис этот не нов,

но он мой вечный кумир:

– Россия – родина трёх слонов,

на коих стоит Мир.

 

А если кто-то спорить готов,

заначка есть в черепах:

– Россия – родина трёх китов,

а также трёх черепах.

 

В картину плоской, как блин, Земли

добавим такой штрих:

− Мы лучше прочих всегда могли

соображать на троих.

 

А потому, что слоны и киты,

и богатыри из былин

по трое готовы идти на ты

и шар раскатать в блин.

 

Три точки опоры – вот наш ответ!

Пускай трепещут враги!

Об наших слонов любой Архимед

сломает свои рычаги!

 

* * *

 

Наш краток век – микробы или пули,

обжорство, голод, странствия во мгле...

Был человечек − и как будто сдули,

и нет его, как крошек на столе.

 

Вот-вот на грани, и уже за гранью,

ещё душа, но больше – вещество.

И в чём был смысл его существованья,

а также заодно и моего?

 

Жизнь покрывая гримом или лаком,

мы угодили прямо в смену вех.

Легко быть добрым к кошкам и собакам,

а вот людей жалеем, но не всех.

 

Философов припоминая вкратце,

под нос бормочем умные слова.

А вирусы коварные роятся,

и нагревает Землю СО₂.

 

И целя в нас нешуточным калибром,

судьба нажать готова на курок.

Эх, высказаться б − в рифму ли, верлибром − 

и смысл понять, и уложиться в срок.

 

ДОЖДЬ

 

Дождь хлещет третий день, дороги развезло

в пропитанном водой и скукой околотке.

Эх, лодку б отыскать и хоть одно весло.

Но здесь не проплывёшь на неуклюжей лодке.

 

Промокли сапоги, течёт за воротник.

Я тщетно, как моряк, высматриваю сушу. 

И кажется, что дождь не под пиджак проник,

а выстудил мою простуженную душу.

 

Я знаю, оглашён прогноз, как приговор:

ещё три дня дождей, – так сказано в приказе.

Хозяин добрый пса не выгонит во двор.

Зачем же я бреду по этой липкой грязи?

 

Над головой моей косматых туч стада

летят или плывут, как рыбы или птицы, −

им с высоты видней, а я забыл − куда

мог путевой листок с утра запропаститься.

 

Ну что ж, в моём краю не любят беглецов

и тех, кто свой маршрут освоил в полной мере.

Но я куда-нибудь приду в конце концов 

и тихо постучу, и мне откроют двери. 

 

Дождь хлещет третий день, дороги развезло.

Но я по ним прошёл и в качестве награды

я дом сумел найти, где сухо и тепло,

и дверь не на замке, и мне, представьте, рады.

 

Здесь чайник на печи, и на столе еда,

и любят угощать без мыслей о продаже.

И приглашают жить, хотя б и навсегда.

А дождь стучит в окно, но с ним уютней даже.

 

ТРАМВАЙ

 

Я в терминах запутался, но говорю: − Не ной!

Не путай ноосферу с нео-раем!

Континуум пространственный, и он же временной −

мы в нём плоды, приятель, собираем.

 

Но время – это главное: смотри и не зевай, −

ты часть его, как точка часть вопроса.

Из времени не выскочишь, оно ведь не трамвай,

но, как в часах, стучат его колёса.

 

С пространством дело ясное – на шахматной доске

ходи себе хоть прямо, хоть налево.

А время растворяется в немыслимой тоске,

и ты не конь в нём и не королева.

 

Да, время дело тёмное, работает, как крот – 

вслепую, но подмоги не попросит.

А ты, как пешка, движешься − по шагу и вперёд,

пока оно с доски тебя не сбросит.

 

Но путаницу в терминах и непонятность фраз 

не заменю на внятные слова я.

Из времени не выскочишь, ну разве только раз,

и нет, увы, обратного трамвая.

 

НА ПЕРЕКРЁСТКЕ

 

Когда погас последний светофор,

и, застя свет, муть поднялась со дна,

возник такой невиданный затор,

что зебра стала вовсе не видна.

 

Заглох мотор − и я, в короткий срок

ямщицкую осваивая роль,

хотел бы пробиваться поперёк,

но кони почему-то тянут вдоль.

 

Нет Ариадны, чтобы бросить нить,

я в темноте, как в омуте, тону. 

И как же до рассвета мне дожить,

перешагнув обиду и вину?

 

Похоже, надо бросить и коней,

пешком брести по чёрной полосе 

в надежде дотянуть до светлых дней, −

и мы дотянем, но, увы, не все.

 

Я чувствую, что сочтены часы;

вдыхая смесь мазута и свинца,

бегу, бегу вдоль чёрной полосы,

и нет ей ни начала, ни конца.

 

ДУША СГОРЕЛА

 

Я знаю, никакой моей вины

                А.Т. Твардовский

Себя на сто осколков расколов,

разбитый вдрызг, как после артобстрела,

я не могу писать: душа сгорела,

дымятся только головешки слов.

 

Я повторяю: нет моей вины, −

и понимаю: оправданье ложно.

И жить мне с этим дальше невозможно,

и не залить слезой пожар войны.

 

Угрозы мы не приняли всерьёз,

дороги незаметно искривили,

не помешали, не остановили,

тем более, что нет в запасе слёз.

 

Таков наш заключительный улов,

хотя, возможно, форма самострела.

Но смысла нет писать: душа сгорела,

дымятся только головешки слов. 

__________________

© Вольфсон Борис Ильич

     1 апреля 2022 г.