 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Торможение и ускорение социального развития извне в наше время происходит достаточно интенсивно. Если раньше защитные функции религии или идеологии мешали таким влияниям, то сегодня их практически сложно остановить. Религия и идеология создавали своеобразный информационный и виртуальный “пузырь”, сквозь который не могла проникнуть чужая информация. В результате они становятся инструментарием торможения. Однако консервативные периоды истории обязательно должны сменяться трансформационными, чтобы страна не отставала от других. Интернет принес новые возможности для глобального воздействия. Теперь национальные государства волей-неволей начинают смещаться в сторону более свободных стандартов движения информации. Нормой коммуникативного поведения является не запрет чужой точки зрения, а попытки усилить свою собственную, для чего у государств есть много возможностей. Наше время живет не только прямыми влияниями, но и отложенными. Под ними мы имеем в виду попытки воздействия, которые приходят, но не несут сокрушительных перемен, поскольку им не дают реализоваться. Но проходит некоторое время, и реальность все равно начинает меняться, поскольку мозги в тот период изменились, новые поколения взрослеют и их уже не остановить. Париж – Прага – Пекин – самые известные молодежные волнения в истории, которые хоть и закончились ничем, но все равно создали базу для будущих изменений. В СССР оттепель также создает будущих бойцов перестройки, хоть и реализовывалась в литературе и искусстве, а не в политике, но также поменяла мозги поколения. Если вышеупомянутые студенческие волнения носили политический характер, оттепель реализовывалась в виртуальном пространстве литературы и искусства. С одной стороны, это “продукт” непрямого воздействия, с другой, он не так заметен, поскольку реализуетися, к примеру, в кино, а не на улицах. Сегодня об “оттепели” говорят так: – «Заметно ослабла цензура в литературе и кино, легче задышало неофициальное искусство, которое перестали загонять в рамки сталинского соцреализма. СССР стал более открытой страной, и даже США в официальных источниках теперь позиционировались не как враги, а как «оппоненты»; – «Поэзия стала вторым важнейшим искусством эпохи, затронувшим не меньшее количество людей. Как иронизируют Петр Вайль и Александр Генис в книге «60-е. Мир советского человека», главным поэтом эпохи был Хрущев, но лишь как автор упомянутой утопии «Построение коммунизма в одной отдельно взятой стране за 20 лет». Второе место, уже без иронии, они отводят Евгению Евтушенко. Коллеги по цеху относились (и относятся) к его стихам не очень ровно. Один из поводов для этого — невероятный по размаху и длительности коммерческий успех поэта, который стал самой заметной фигурой эстрадно-стадионной поэзии 1960-х. Вопрос о качестве стихов Евтушенко, Асадова и других поэтических «звезд» того времени — в сравнении с еще живым тогда классиком Пастернаком — тема отдельная, литературоведческая. В контексте же оттепели вообще важен сам феномен: в то время как в Штатах, например, тысячи людей собирались послушать рок-музыку, в Советском Союзе тысячи собирались, чтобы послушать стихи». [1] Изменения в рамках литературы и искусства движутся лучше, поскольку, с одной стороны, искусство принципиально заинтересовано в новых формах и смыслах, что составляет его суть, в отличие, например, от образования, которое скорее строится на стандартах, а не на отклонениях. С другой, искусство находится в развлекательном модусе, человек сам стремится потреблять такой тип продукта. Оттепель была краткой, но открыла те процессы, которые дали результаты через некоторое время, поскольку так называемые “шестидесятники” стали главными застрельщиками последующего этапа трансформации советской системы – перестройки. И если оттепель “работала” в сфере искусства, то перестройка затронула и политику. Кстати, была, оказывается и еще одна оттепель. Н. Громова, рассказывая о драматурге Е. Шварце, упомянула такую еще оттепель: «В 1940 году происходит я не хочу сказать «оттепель», но происходят какие-то послабления. И тогда на сцену выходит «Тень» с этим странным городом, в котором правят в большом количестве людоеды, хоть это сказочный город, там есть всякие мальчики-с-пальчики. И это в тот момент людям, сидящим в зале, все было слушать невероятно. Но оно каким-то странным образом существовало, потому что элемент сказки прикрывал этот опасный момент. Потом спохватывалась цензура и эти вещи вылетали» [2]. Рассказывание историй, создание нарративов может существенно менять массовое сознание. И за сменой сознания идет смена поведения. Вот рассказ о создателях одного журнала: – «они приняли решение отказаться от фото, потому что снимки отвлекают читателя от текста и ограничивают полёт фантазии. Они убеждёны, что истории должны быть толчком к фантазированию – к тому, чтобы представить ситуацию в красках, воссоздать её в своём воображении и, соответственно, по-настоящему окунуться в неё без посредников»; – «сделали журнал хорошего качества в плане бумаги и печати, потому что это помогает завоевать доверие людей, – рассказывает автор. – Если они держат в руках стоящий журнал, они верят, что и истории в нём стоящие»; – «Есть огромная разница для мозга между чтением книг и просмотром сериалов, – говорит Пунтас. Фильмы и сериалы прежде всего развлекают людей и остаются в памяти на более короткое время. О прочитанном мы думаем больше и помним дольше. Книги сильнее активируют нашу фантазию». [3] Как видим, виртуальное меняет реальное. Прецеденты смены массового поведения бывали в прошлом, а не только сегодня, когда технологии существенно усилили возможности для воздействия. Книги “Страдания Юного Вертера” Гете и “Бедная Лиза” Н. Карамзина породили волну самоубийств. Гете – в Европе, Карамзин в России. И даже газетная заметка о самоубийстве сегодня может выступить в роли такого триггера. Этот феномен воздействия медиа исследовался в десятках публикаций. Битлз, джинсы, фильмы разрушали СССР в головах молодого поколения гораздо активнее всех “советологов” вместе взятых “Советологи” скорее работали с индивидуальным сознанием, а развлекательный модус – с массовым. СССР был идеологической страной, что косвенно порождало и любовь к книгам и цитатам. Но одновременно идеология проникала повсюду, например, лозунг “Слава КПСС” висел на улице, а елочные игрушки, особенно в довоенное время, кстати, елка была реабилитирована только в 1935 году, должны были отражать реалии социалистического строительства [4-5]). И вот в этой идеологической действительности появляется западная эстрадная музыка, включая Битлз. Атмосфера того периода стала такой: «Вопреки представлениям о наглухо закрытой стране, где “Битлз” не пускали в официальную прессу и не издавали на грампластинках, СССР времен железного занавеса мог похвастаться сотнями публикаций о вездесущих “Жуках” и многотысячными тиражами их произведений еще при жизни коллектива. В конце 70-х “Мелодия” начинает (впрочем, без разрешения артиста) выпускать сольные альбомы Леннона и вставлять его “протестные” и “антибуржуазные” песни в различные сборники. Музыкальные редакторы исправно выносили на поверхность самые идейно заряженные песни Леннона-борца — за социальную справедливость и против угнетателей всех мастей. Песни “Герой рабочего класса”, “Дайте миру шанс” и, прежде всего, “Власть народу” позволяли чиновникам от культуры использовать Леннона как певца труда и находить место его декретам в музыкальных программах и “Голубых огоньках”. Их переводы звучали в курилках и бардовских вылазках, на них ссылались политобозреватели и красные битломаны-марксисты. Критикуя “загнивающий Запад”, они идеально подходили для карикатур “Крокодила” и рубрики “Их нравы”. “Они делают тебя зависимым от религии, секса и телевидения// Пока ты думаешь, что ты умный, свободный и не принадлежишь какому-либо классу// Хотя ты все тот же затравленный крепостной”, — негодовал Леннон. Такой “битл” и такой рок партийную прессу вполне устраивал. Рассерженный глобалист, готовый к самопожертвованию, что может быть лучше? [6]. Развлекательный модус может нести существенные трансформации сознания. Битлз делали так, переходя границы и цензуру. Они тоже меняли мозги, даже в закрытом от западного влияния Советском Союзе. И оказывается, что даже Путин не избежал этого воздействия, у него была даже любимая песня – Yesterday [7-8]. Но в мире все меняется. Сегодня так уже не скажешь, когда Россия и Беларусь активно занялись борьбой с иноагентами и оппозицией. И часто это одни и те же люди, поэтому и идет такая борьба. Под каток попали и ректоры, например, ректор Московской высшей школы социальных и экономических наук (Шанинки) С. Зуев [9-10]. Нужные политологи дружно поддерживают такой поворот событий: – политолог А. Мартынов: «Все эти Шанинки, либерально заточенные друзья родом из 90-х, нулевых <…> продолжают заниматься тем, что умеют лучше всего. Пилить бюджеты, воровать. У меня это вызывает недоумение» [11]; – политолог Д. Журавлев: “Фонд Сороса же деньги не платит просто так… Достаточно их воспитать, и дальше они для Запада будут работать абсолютно искренне, абсолютно даром, с искренней уверенностью, что таким образом они помогают России стать более современной, более развитой, более счастливой. Фабрика по производству агентов влияния” [12]. Вот также мнение Л. Гозмана: «Главная причина состоит в том, что наша нынешняя власть, наш верховный начальник хотят изменить страну. И они ее практически изменили. Они устанавливают тоталитарное правление, которое вовсе не обязательно сопряжено с такими морями крови, как это было при Сталине, но включает в себя контроль не только поведения, но и мыслей. Говорят, что они несправедливо делают людей “иноагентами”, те не получали денег из-за рубежа. Но у всех этих людей есть реальный грех перед этой властью, ровно такой же, как у вас, у меня: мы ее не любим. Они запрещают их не любить. Они запрещают к ним плохо относиться. И всех, кто к ним плохо относится и даже это выражает как-то, они считают врагами, объявляют государственными преступниками» [13]. Сегодня мы имеем более послушное поколение. Возможно, это связано с тем, что государство удерживает “рамки”, разрешая многое, если не лезть в политику. А новые поколения не поколения бунтарей… Г. Павловский видит поколение 50-х как более сильное, чем сегодня: «Когда снимают кино о 1950-х годах, то там может быть выбор из двух линий: либо про зэков, либо про стиляг. А это была еще более крупная и объемная эпоха, чем те же 1960-е, поскольку 1950-е годы во многом предвосхитили следующее десятилетие. Тогда в стране сформировалось общество победителей, и это было их заслуженное ощущение. Они выиграли великую войну и пережили Сталина. В людях 1950-х годов больше чувства собственного достоинства, чем в позднейших советских поколениях 1970-х, не говоря уже о более позднем времени. Они победили в самой страшной войне в истории и ожидали от будущего большего, чем произошло. Мне повезло, что я рос именно в этот оптимистический период, который хронологически очень ясно разграничен» [14]. И еще: «Я по себе знаю, что после с годами всегда возвращаешься к чему-то надежному. А что более надежно, чем то, с чего начинал в молодости? Я сейчас многое заново открываю в своих 1960-1970-х. И Путину это свойственно. Например, в последнее время стал часто цитировать Высоцкого. Он делает это искренне, поскольку Высоцкий когда-то сильно повлиял на формирование его представлений о жизни — о чистом мире без измены и коварства, о бескорыстной верности сильных людей. Но все эти старые добрые понятия не объясняют настоящего. В нынешней России у людей много разных интересов, которые нужно учитывать. Возникла другая страна с совершенно иным обществом, ее нельзя объяснить ностальгическими советскими формулами. А у нас с помощью средств массовой информации и старых кинофильмов формируется ложная историческая память о советском времени. Но все это нам никак не поможет в начинающемся мировом кризисе” (там же). Влияние кино привлекает внимание, поскольку возникает ощущение, что вернулся советский способ управления массовым сознанием с помощью кинофильмов и сериалов. Правда, советский мог быть и более тонким, чем сегодняшние прямые воздействия типа “Крымского моста». Массовое сознание “плохо” для власти тем, что оно не хочет все время ходить на парады и демонстрации, а жаждет развлечений, отвлекающих его от парадов и демонстраций. Напряженная жизнь требовала разрядки. Может, в этом также было объяснение успехов советского кино. Оно не было “зеркалом” жизни, оно было мечтой… И это было всегда, даже в самые суровые годы. Откуда приходит это знание чужой жизни как более привлекательной. Свою роль здесь сыграло кино. После войны пришли не только фронтовики, которые увидели реальный Запад, но пришло и трофейное кино, которое показывало иную жизнь. Исследователи фиксируют следующие особенности: «В настоящее время феномен «трофейное кино» существует как парадокс. С одной стороны, на государственном уровне явления «трофейное кино» как будто бы и не было. С другой стороны имеется довольно внушительный корпус текстов, которые дают основание говорить о роли этого феномена в интеллектуальной и бытовой жизни современников»; – «Фильм «Девушка моей мечты» имел огромный успех его оборот на копию составил 103,9 млн. зрителей, и это при полном отсутствии рекламы. Как отмечает Майя Туровская, «успех “Девушки моей мечты” свидетельствовал об острейшем дефиците нормального благополучия, европейского уровня жизни (пусть и в стиле кич), наконец, эротической ценности женщины». Послевоенные мемуары, действительно, подтверждают то, что трофейные фильмы были своеобразной формой эскапизма для целого поколения, а Марика Рёкк на долгие годы стала его секс-символом»[15] В этом же ключе можно говорить и о моде, появление так называемых стиляг. Исследователи так объясняют их появление: ХХ съезд КПСС, политика оттепели ослабили работу пропагандистского аппарата и цензуры. То есть мозги людей не могли быть ориентированы только на пропаганду, они искали иной путь. Сегодняшняя ситуация опять чем-то напоминает прошлую. Россия вновь готовится к войне. Именно так многие, например, оценили статью Д. Медведева в “Коммерсанте”. А поскольку первые лица статей не пишут, им просто приносят их на подпись, то это мнение коллективного Путина: «Украина находится в поиске своей идентичности и особого пути, сочиняет свою отдельную историю (хотя та же история учит, что на это требуются столетия). А вот украинские руководители, особенно первые лица,— люди, не имеющие никакой устойчивой самоидентификации. Несчастные люди. Кто они, гражданами какой страны являются, где их корни, какова их историческая идентичность, этническая составляющая, каким богам они молятся? Кем они себя ощущают? Они «щирие» украинцы? «Европейцы»? Русские? Евреи? Татары? Венгры? Караимы? Нынешний президент этой измученной страны — человек, имеющий определенные этнические корни, всю жизнь говоривший на русском языке. Более того, работавший в России и получавший значительные средства из российских источников. Тем не менее в определенный момент, став руководителем государства, из страха получить очередной «майдан», направленный против его личной власти, полностью поменял политическую и нравственную ориентацию. А по сути — отказался от своей идентичности. Начал истово служить наиболее оголтелым националистическим силам Украины (которые, надо признаться, там всегда были, но составляли от силы 5–7% активного населения). Можно только представить, сколь омерзительно ему было совершить подобное нравственное «сальто-мортале». Это напоминает безумную ситуацию, когда представители еврейской интеллигенции в нацистской Германии по идейным причинам попросились бы на службу в СС» [16]. Точно так в кольце врагов видит Россию и Н. Патрушев [17-18]. И это не только естественный взгляд силовика, но правильных политологов, так как врагами можно объяснить любую ситуацию, поскольку причины любых негативов уводятся за пределы страны. Г. Павловский объясняет эту ситуацию так: «Система РФ возникла и 30 лет обитает в войне. В конце перестройки по окраинам СССР высыпали горячие точки боевых конфликтов. Некоторые разгорались нешуточно — армяно-азербайджанская война 1990–93 годов, гражданская война в Таджикистане 1990-х, осетинский и грузино-абхазский конфликт. В Приднестровье стороны действовали образцово зверски, пока генерал Лебедь со своей армией их варварски не подавил. Мир провозглашали, но он не решал проблем, из-за которых возникла война. Культура насилия расцветала и монетизировалась. Тренировочные полигоны горячих точек вскармливали кадры для будущих войн. Шамиль Басаев играл в футбол отрубленными головами грузин в Абхазии. Среди окопов сновали курьеры с сумками наличности — бесцельные войны оплачиваются особенно щедро. Мининдел Козырев придумал доктрину «ближнего зарубежья» для обслуживания амбиций России в горячих точках, месторождениях ада на земле» [19]. Кстати, и Г. Явлинский видит выступление Медведева как переход к войне [20]. И он прав в том, что всякая война начинается в словах, лишь потом начинаются реальные действия. За что хочет воевать Россия? Нет видения будущего, поскольку все время идет борьба за прошлое, поскольку именно там оказалось “лучшее время”, когда СССР был если не сильнее всех, то по крайней мере мог сам так считать,и рассказывать об этом своим гражданам. Но внятное видение настоящего и будущего отсутствовало. Откуда могло прийти понимание будущего? Из кино, из фантастики. Научную фантастику, кстати, активно издавали в советское время. Однако это будущее скорее было западным, чем советским. Д. Травин видит проблему создавшейся неопределенности так: – «Неопределенность представлений партийно-государственной верхушки Советского Союза была связана с несколькими обстоятельствами.Все они принадлежали к поколению шестидесятников – людей, сформированных в постсталинскую эпоху идеологией ХХ съезда КПСС. Шестидесятники хорошо представляли себе ошибки и преступления советского руководства прошлых лет, искренне стремились отойти от губительного курса, связанного с «культом личности» вождя, но при этом часто идеализировали социализм. Они полагали, что можно построить так называемый социализм с человеческим лицом. И в этом своем стремлении к трансформации социализма шестидесятники руководствовались не знаниями фактов, а лишь добрыми намерениями. Когда выяснилось, что по крайней мере в экономике этими добрые намерениями «выложена дорога в ад», идеологи Перестройки вынуждены были экстренно трансформировать свои взгляды, и каждый делал это, исходя из личного жизненного опыта, случайно полученной по ходу преобразований информации, слухов, страхов, эмоций и всего того груза текущих обстоятельств, под давлением которого всегда находятся руководители государства»; – «Если бы советские реформаторы эпохи Перестройки были внутренне независимы от шестидесятнической идеологии поиска социализма с человеческим лицом, они, возможно, решились бы преодолеть систему встроенных ограничителей, характеризующих любое коллективистское общество. И тогда уже в процессе Перестройки началось бы движение к рыночной экономике. Однако вряд ли подобное было возможно. Конечно, многие шестидесятники приняли «капиталистический» рынок и «буржуазную» демократию независимо от возраста и мировоззрения, связанного с принадлежностью к определенному поколению. Но в целом шестидесятничество все же не было готово к осуществлению столь радикальных трансформаций. Поэтому совершенствование системы управления советской экономикой пошло по пути перестройки общества, которое практически невозможно было успешно перестроить».[21] С точки зрения Г. Павловского роль “шестидесятников” не столь значима: «Эпоха 1970-х годов была нами потеряна. Это стало заметным еще в конце 1980-х, когда в период перестройки и гласности на арене неожиданно появились «шестидесятники». Причем это был очень узкий круг персонажей — людей XXII съезда КПСС, успешная карьера которых рухнула после свержения Хрущева в 1964 году. Многих из них в 1970-е годы я знал как незаурядных интеллектуалов, но во второй половине 1980-х эти «гранды гласности» вдруг заговорили какими-то общими формулами и ничего не смогли предложить нашему обществу. [Это можно объяснить] оскуднением среды. Понимаете, еще в начале 1970-х годов, когда я только приехал в Москву, это была культурная столица мирового уровня. Было ощутимо влияние русской классической традиции и трагического опыта ХХ века. Мы надеялись, что этот подпирающий нас культурный вал обязательно чем-то прорвется — надо подставить свое плечо. Но потом одних арестовали, другие уехали в эмиграцию, а остальные просто замолчали. В результате во второй половине 1980-х годов вперед выдвинулись люди с каким-то совсем нищим и плоским дискурсом, но с претензией на представительство от имени России. Они бесконечно клеймили советскую систему, но не видели в стране сколь-нибудь сложного опыта, который могли бы передать. Поэтому, обличая существующий режим, «шестидесятники» конца 80-х не смогли толком сформулировать повестку дня для общества ни по одному вопросу политики, экономики, национального строительства» [22]. Важной причиной являлось и то, что Советский Союз активно боролся с любым независимым мнением. Он постепенно превращался в страну-цитату, в которой не могло появиться ничего нового. Любые отклонения жестко преследовались. Даже музыка была опасной: “в ходе эскалации процесса «ждановщины» дело дошло и до музыкального искусства. И действительно, начало 1948 года было ознаменовано трехдневным совещанием деятелей советской музыки в ЦК ВКП(б). В нем приняло участие более 70 ведущих советских композиторов, музыковедов и музыкальных деятелей. Были в их числе и несомненные, признанные мировым сообществом классики — Сергей Прокофьев и Дмитрий Шостакович, почти ежегодно создававшие сочинения, удерживающие за собой и сегодня статус шедевра. Однако поводом для обсуждения состояния современной советской музыкальной культуры стала опера Вано Мурадели «Великая дружба» — один из рядовых опусов советской «исторической оперы» на революционную тему, исправно пополнявших репертуар тогдашних оперных театров. Ее исполнение в Большом за несколько дней до того посетил в сопровождении своей свиты Сталин. «Отец народов» покинул театр в бешенстве, как некогда, в 1936 году, — представление шостаковичевской «Леди Макбет Мценского уезда». Правда, теперь для гнева у него были гораздо более личные основания: в опере шла речь о спутнике его боевой молодости Серго Орджоникидзе (погибшем при не вполне выясненных обстоятельствах в 1937 году), о становлении советской власти на Кавказе, а стало быть, и о степени собственного участия Сталина в этой «славной» эпопее” [23]. Это напрямую напоминает вводимые правила контроля с иностранными учеными, о чем И. Преображенский пишет так: «Допустим, под контролем надо держать “технарей” или айтишников – но какие гостайны может выдать, скажем, культуролог или зоолог? Или, скажем, филология с историей? Их уже тоже записали в секретные оборонительные науки, которым ставится задача “помешать изменить генетический код россиян”, о котором так заботятся далекие от науки, а равно и жизни старцы в высоких московских кабинетах. В общем, как говорят сами ученые, с проблемой контроля иностранных контактов по стратегически важным направлениям можно было бы справиться и без введения тотального учета. Но в итоге Минобрнауки ставит бюрократический барьер на пути всех российских ученых. Кто-то из них теперь может со страху вообще отказаться от иностранных контактов или грантов. Другие – снизят их интенсивность» [24]. Мысли контролировать не так просто, о чем сам Советский Союз убеждался неоднократно. А когда удается, то это ведет к политическому застою вместе с экономической катастрофой. Правда, А. Дьяченко, которого Эхо Москвы подает как бывшего зятя Б. Ельцина, после таких воспоминаний поспешил вывести Пугачева из списка “близкого круга”, говоря «Мне кажется, что Пугачев, очень мягко говоря, преувеличивает свою роль в делах второго Президента России. Владимир Владимирович – это человек, который к 1999 году точно знал, «кто есть кто» в кремлевской системе власти» [25]. Государство хочет прямого перехода своей виртуальности в реальность. Именно в этом оно видит в этом пользу идеологии. Однотипно происходит и с религией, формирующей поведение в физическом пространстве, отталкиваясь от поведения в пространстве виртуальном. Россия и Китай наращивают свое воздействие в виртуальном и информационном пространствах, чтобы получить результат в физическом пространстве – в США. В свое время и США в период холодной войны активно занимались тем же, продвигая свою модель мира за рубежом, даже с помощью выставок абстрактного искусства, призванных продемонстрировать свободу творчества. Геополитические противники остаются такими и во времена дружбы. У них просто нет другого выбора, с кем дружить и с кем ссориться. Сегодня начинают активно говорить вообще о стирании границы между виртуальным и реальным [26]. И это является правдой хотя бы потому, что мы все больше времени проводим в виртуальном пространстве. И мир реально сначала строится в этом пространстве, и лишь затем появляется в пространстве физическом. А современный Архимед должен сказать фразу: “Дайте мне виртуальное пространство, и я переверну Землю”. Но сегодня Архимедов нет, но войны все равно хочется… Литература
* Статья вышла в свет на сайте: https://rezonans.asia/kak-ostanovit-mir-ili-uskorit-ego-razvitie/ 28.03.2022 Публикуется в сокращении __________________________ © Почепцов Георгий Георгиевич |
       
|
