Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Культура
Женщина гения
(№7 [397] 05.07.2022)
Автор: Дмитрий Стровский
Дмитрий Стровский

I

    В ночь с 11 на 12 февраля 1852 года – менее, чем за две недели до своей смерти – Гоголь сжигал второй том своей поэмы «Мертвые души». 

     Он сидел в невзрачной, плохо обставленной комнате, подле черного камина, в чреве которого беспрестанно вздымались – то стремительно от залетавших в комнату через открытую форточку потоков воздуха, то наоборот, медленно и словно неохотно – языки пламени, поглощавшие свою добычу. Гоголь методично кидал в огонь все новые страницы, исписанные своим мелким и не очень аккуратным почерком.  

     Так продолжалось долго. Гоголь, казалось, совсем забыл о времени, лишь сосредоточенно о чем-то думал. Его слуга Семен, встревоженный стуками и шорохами, доносившими из хозяйской комнаты, переступил ее порог и застыл в недоумении. «Что ж вы делаете-то, барин?» - озадаченно спросил он Гоголя, глядя на его хаотичные движения. «Не твоего ума дело, - тихо ответил Гоголь, повернувшись к Семену вполоборота. – Поди-ка ты лучше вон».

     Семен подивился услышанному, постоял еще какое-то время, не зная, что предпринять, а потом бесшумно вышел, тихо прикрыв за собой дверь. «Ишь ты, - подумал он с грустью, – барин, кажись, и впрямь не в себе. Говорил я ему: надобно чаще пиявки ставить. Так ведь не слушает…».

     Семен оглянулся по сторонам, словно убоявшись своих мыслей. А потом продолжил неспешный диалог с собой. Он уверял себя, что нездоровье хозяина временное, что не пройдет и недели, и тот оживет, а через некоторое время начнет собираться в дорогу, как это ни раз бывало прежде. 

     Сборы эти всегда были легкими и непринужденными, словно речь всякий раз о загородной прогулке. Только разве это прогулка, что ты, бери выше! И поедут они, нагруженные чемоданами да котомками на вокзал, а оттуда снова в Рим. А там будут опять ходить вдвоем на рынок, протискиваясь через толпы праздных итальянцев, живущих в «вечном городе». И все для того, чтобы купить к завтраку копченой рыбки, которую так любит Гоголь. 

     После суетной Москвы, забитой хаотично слоняющимся людом и дрожками, эта жизнь казалась Семену славной, душевной даже, хотя спроси его почему – и не ответил бы. Что он видел, бывая в Италии, окромя рынка да кухни? Да ничего. Только страсть как ждал путешествий с барином. Не всякому, поди ж ты, такое счастье выпадает.   

     Гоголь же, сидя в минуты размышлений Семена в соседней комнате, отчетливо понимал, что никуда он более не поедет – ни в Рим, ни в Петербург, ни даже поближе. А еще он знал, что уже совсем скоро оставит окружающий мир, и навсегда уйдет в небытие – туда, где и сможет, наконец, обрести долгожданный покой. 

   Весь последний месяц Гоголь рисовал в своем воображении эту картину вожделенного покоя, и внутренне готовился к неизвестности. Но готовился с ощущением неизбежного, как бывает всякий раз с теми, кто ставит перед собой трудно достижимую цель, но упрямо идет к ней ради достижения чего-то чрезвычайно важного для себя. 

II

     ...Вот уже который день Гоголь пил лишь отвар, прописанный ему доктором от болей в желудке. И совсем не притрагивался к пище. Ему и не хотелось никакой еды, даже самой простой; мысли о ней отравляли его теперешнее существование. Он и без того изрядно худощавый, буквально высох за это время, и делал это сознательно, словно руководствуясь чувством долга, теперь уже почти выполненного. 

  Собственноручное уничтожение своей рукописи стало для самого Гоголя составляющей этого долга, который он сознательно не хотел оставлять кому бы то ни было на этой земле. Те безумные старания, которые еще совсем недавно были потрачены на создание этого произведения, выглядели для него сейчас ненужными и даже бессмысленными. 

    Еще какое-то время назад, заканчивая «Мертвые души», он ни о чем таком не помышлял. Наоборот, лелеял саму мысль о том, что вскорости завершит поэму целиком, без остатка. Но отданные им в журнал отрывки из второго тома вызвали неприязнь со стороны многих: ревнителей православной церкви и ее хулителей, славянофилов и западников. Едва ли не все, кто до этого с интересом внимали гоголевскому слову, хвалили писателя, а порой даже восхищались им, вдруг, словно сговорившись, выразили ему неудовольствие. 

    Читающая публика упрекала Гоголя то в несовершенной композиции его поэмы, то в пренебрежении ко всему российскому, над которым он якобы потешался и даже дерзил, то в безусловной порочности поступков едва ли всех изображаемых героев. Даже духовник Гоголя выговорил писателю, что тот, мол, поверхностен в изображении своих персонажей. А потом и вовсе попросил убрать образ протоирея, углядев в нем богохульство и ерничанье над святостью. 

     Гоголь поначалу скептически воспринимал эти упреки, но потом они все более начали донимать его. Пока, наконец, окончательно не сделали его жизнь невыносимой. 

     Все последние месяцы Гоголь не находил себе места, и от осознания того, что все его усилия по поиску духовной истины – той самой, о которой он грезил давно и к которой, как ему казалось, приблизился своей книгой – так и остались безответными у читателей, делало душевное состояние Гоголя удручающим. У него наступила непроходящая хандра – та самая, от которой Гоголь всегда страдал временами, но которая сейчас в буквальном смысле накрыла его с головы до пят. Ему без конца хотелось понять, почему истина, к раскрытию которой он так стремился в поэме, так и не стала доступной ему. По ночам, сидя в полном одиночестве и беспрестанно размышляя о сделанном им, он отчетливо осознавал всю тщетность этих поисков. 

    Подчиняя им всего себя, Николай Васильевич непреодолимо мучался, страдая непрекращающимися мигренями, истощавшими его и без того уставший ум, и не мог подолгу уснуть. Забывался только под утро, хотя и эти сны были рваными и неглубокими. «Он смотрел как человек, для которого все слова разрушены, всякое чувство замолкло…», - отмечал в своем дневнике его лечащий доктор Алексей Терентьев.

III

    Поиск истины для Гоголя был неотторжим от стремления к идеалу. Еще с ранней юности он жил этим ощущением – понять, наконец, каким надлежит быть русскому человеку, каково его предназначение на земле. Он бесконечно думал об этом в ходе многих лет написания поэмы, будто от ответа на заданные им вопросы зависело благополучие всего российского государства. Они между тем бередили гоголевское сердце – подобно тому, как бередили они когда-то души немецких поэтов-романтиков, тщетно пытавшихся найти особый смысл в повседневном человеческом состоянии.

    Было, однако, то, что отличало Гоголя от предвестников немецкого романтизма. Если те видели своего героя сильным, пусть и не лишенным трагичности, часто гибнущим, но не сломленным обстоятельствами, не поверженным, то для Гоголя воплощением идеала стала… женщина.

     Наверное, это бытовало у него с детства. Первой его любовью стала мать Мария Ивановна, взявшая на себя после смерти мужа, отца Гоголя, всю полноту забот о своих многочисленных детях. 

     Маленький Николенька всецело проникся к своей маменьке душой, она стала для него настоящим другом и наставником – ни только тогда, но и все последующие годы. Уже на третьем десятке своих лет Гоголь писал о том, как хочется ему «повергнуться» в ее объятия и излить перед ней «изрытую и опустошенную душу свою». 

     Отчего в душе его жила такая теплота по отношению к матери? Может оттого, что рос Гоголь нескладным и отчетливо понимал, выходя из отрочества, что не может претендовать на дамское внимание. Да и могут ли быть уготованы для него флирты, если оставался он человеком бедным, без каких-либо возможностей обеспечить себе устойчивое положение в обществе… 

     В юности он очень комплексовал по поводу своего внешнего вида и неблагополучия, да и впоследствии не изжил в себе чувство несовершенства. По этим причинам он и сторонился барышень. Отсутствие и тогда, и позже плотских отношений с женщинами вылились в его сознании в чувство щемящей неудовлетворенности. А потом, наоборот, к удивлению для него самого, переросли в какое-то подобие законченной теории. Он сам вывел ее для себя и порадовался своему открытию. Важны духовные чувства по отношению к женщине, исподволь говорил он себе, вера в ее нравственное начало. Тяга к иным удовольствиям разрушает эти чувства. 

     Будучи человеком скрытным, Гоголь жил с этими ощущениями многие годы, погружая себя то в страдания, то в затворничество. Однако чувства эти не только не разрушали его внутренний мир, но, похоже, с каждым годом делали его все более цельным и гармоничным.

IV

     В 1831 году Гоголь опубликовал в «Литературной газете» небольшую статью, которую так и назвал: «Женщина». «Мы зреем и совершенствуемся; но когда? – задавался он вслух вопросом. – Когда глубже и совершеннее постигаем женщину». Гоголь писал о том, что женщине не обязательно обладать особым умом или знаниями. Ей достаточно оставаться красивой, «с не опозоренным, не оклеветанным именем», что и даст возможность ей обрести душевную чистоту. 

     Да найдется ли на свете такая женщина, на которую рассчитывал Гоголь? Не ответить сходу, сколь не гадай. 

    А может, все куда проще? Ощущая сполна свое мужское несовершенство, Гоголь, тем не менее, неустанно мечтал стать властителем женских душ, тешил этим свою душу. И видел, что его теория не только не рассыпается, но и создает ему в обществе особый ореол философа-пророка. Где бы он не появлялся, о чем бы не заводил разговор – всегда испытывал на себе повышенное внимание общества. О таком не могли мечтать ни Пушкин, ни Лермонтов...

     Уже став зрелым человеком и посещая столичные аристократические салоны, Гоголь не мог не замечать, что своей великолепной речью он приковывает к себе любое женское внимание, вызывает непрекращающиеся дамские восторги. Ему слали множественные записки с выражением почтения, которые и потом, по прошествии нескольких дней, продолжали поступать к нему от тех, кто попадал под его обаяние. 

    Не только барышни, но и зрелые дамы готовы были угождать перед ним и передавать ему разными способами бесконечные комплименты как признак обожания. Княжна Варвара Репина, зная о неравнодушии Гоголя к сладким напиткам, варила ему компот и тайно переправляла его по заранее обговоренному адресу. В свою очередь, княгиня Зинаида Волконская, устроительница одного из самых популярных московских салонов, нарочито кокетничала с Гоголем на публике. Невзирая на нарушения всех правил приличия, требовавшихся в тогдашнее время. Правила оказывались бессильными для страстной натуры Волконской, словно забывавшей в эти моменты о своем высоком статусе. 

      А более Гоголю и не требовалось ничего. Он ощущал себя героем Олимпа, чуть ли не богом женских грез, что, сдается, соответствовало его неустойчивой душе, жаждущей признания, как жаждут его все те, кто проходит путь признания и, добившись цели, самозабвенно купается в успеха и славы. 

     К рассуждениям о женской натуре он возвращался не раз. В том числе и в «Мертвых душах», где вел разговор о «чудной русской девице, какой не сыскать нигде в мире, со всей дивной красотой женской души, вся из великодушного стремления и самоотвержения». 

     Да найдется ли в реальности такая женщина, обладающая исключительно добродетелями, без какого-либо даже косвенного намека на свое несовершенство? 

     Найдется, утверждал Гоголь. «Влияние женщины может быть очень велико именно теперь, в нынешнем порядке или беспорядке общества, в котором [живет] нравственная усталость, требующая оживотворения, - отмечал он в статье «Женщина в свете» (1843). – Чтобы произвести это оживотворение, необходимо содействие женщины». 

Всю свою сознательную жизнь Гоголь верил в созданный им же женский непорочный образ. Верил и боготворил его.

V

     «Женщины – это такой предмет… просто и говорить нечего! Поди-ка попробуй рассказать или передать всё то, что бегает на их лицах, – все излучинки, намеки… а вот, просто, ничего не передашь! Одни глаза их такое бесконечное государство, в которое заехал человек – и поминай, как звали. Уже его оттуда ни крючком, ничем не вытащишь», - писал Гоголь еще в первом томе «Мертвых душ».

    Ну чем не идеал для него же самого! Но вот закавыка: Гоголю так и не суждено было встретиться с усердно создаваемым им образом. 

     Нет-нет, не так. Встречал, но не отваживался даже мысленно сказать себе, что мир дает ему надежду на счастье. Вроде бы даже тянулся к этому счастью, но когда брезжила надежда на то, что дело с очередной барышней пойдет на лад, Гоголь обнаруживал в себе всепоглощающую робость, не дававшую ему обрести что-то вроде внутреннего равновесия, а с ним и семейный покой. Покой этот так и остался предметом его тайных мечтаний, не облаченным в реальность. 

     Он очень боялся любви. Боялся того, что она когда-либо подчинит его себе, заставит думать о себе, ревновать. Ему казалось, что любовь или даже подобие ее разрушит в нем жизненный смысл, ради которого он и явился на белый свет. Изживет страсть к писательству, которое он испытывал со времени своего отрочества, а потом пестовал его. 

     Откуда в нем жил этот аскетизм, не дававший Гоголю раскрыться во всем богатстве чувств, которое приходят к большинству людей на определенном этапе их жизни? Не от той ли приниженной самооценки, зародившейся в нем когда-то?  

VI

   Нельзя сказать, что за годы своей 42-летней жизни Гоголь никогда не чувствовал душевных смятений. Еще в возрасте «слегка за двадцать» он сблизился с фрейлиной императорского двора Сашенькой Гассет

    Между ними начинается переписка, потом непродолжительные свидания. Гоголь остается в общении с ней мягким и восторженным. «Любовь, связавшая нас с вами – высока и свята. Она основана на взаимной душевной помощи, которая в несколько раз существеннее всяких внешней помощей», - пишет он Сашеньке.

     Тогда он все-таки влюбился. Сашенька в отношениях с Гоголем тоже давала надежду на продолжение отношений. Хотя какие могли быть надежды на счастливое будущее, когда их социальный, да и материальный статус существенно разнился. Гоголь пусть внешне и не показывал своей ущербности, но так и продолжал оставаться бедным человеком, лишенный явственной перспективы на изменение своего положения. И Сашенька это понимала.

     Через год она вышла замуж, и их нежная регулярная переписка естественным образом прекратилась. Впрочем, они и потом остались друзьями. Обменивались поздравлениями в преддверии праздников да время от времени встречались в частных собраниях, если оказывались в Москве в одно и то же время. Эти платонические отношения были для Гоголя куда более привычными, и он благодарил судьбу, что все разрешилось именно так, а не иначе. 

     Между тем через некоторое время судьба дала ему еще один шанс на уход от одиночества, ставшего к тому времени неотъемлемым от гоголевской мятущейся натуры. 

     Во время путешествия в Италию Гоголь знакомится с Аней Виельгорской – натурой романтической и возвышенной. 

     Как же он тотчас преобразился! Аня была на много лет моложе Гоголя и он, к неожиданности для себя самого, предстал перед ней в роли учителя. Давал ей советы и наставления по множеству вопросов, видя во всем этом пестуемое им же самим «желание моральной чистоты». А Аня с большим вниманием слушала Гоголя и очаровывалась тем, что он говорил. 

     У Гоголя в эти моменты возникало ощущение удивительной гармонии с этой девушкой. Сама мысль о возможности наставничества необычайно согревала его и после несостоявшихся отношений с Сашенькой Гассет делала его жизнь осмысленной, наполненной надеждами. 

     Они часто оставались одни – в тени уютного сада в пригороде Рима, где жила семья Виельгорских. Отец и мать Ани не то, чтобы привечали Гоголя, но не препятствовали этим встречам, полагая, что общение дочери с умным и начитанным Гоголем пойдет ей на пользу. Так продолжалось несколько месяцев, пока Гоголь, наконец-то не решился на самый сокровенный шаг в своей жизни. 

  Он сделал Ане предложение. Гоголь готов был в буквальном смысле раствориться в своей избраннице. «Любовь душ, - писал он своему другу В.Т. Аксакову, — это вечная любовь. Тут нет утраты, нет разлуки, нет несчастий, нет смерти. Прекрасный образ, встреченный на земле, тут утверждается вечно; всё, что на земле умирает, то живет здесь вечно, то воскрешается ею, сей любовью, в ней же, в любви, и она бесконечна, как бесконечно небесное блаженство».

     Так Гоголь видел и отношения с Аней. 

   Он был уверен, что ее родители ему не откажут. Гоголь писал Ане, что, кажется, сам Господь благоволит его чувству. И спрашивал ее, какие виды на будущее имеет она, где предпочтет жить в зимние месяцы – в Италии или, быть может, во Франции. Кстати, в парижском Латинском квартале можно снять небольшую квартирку и поселиться там, если Аня пожелает. Конечно, на все про все потребуются деньги, и немалые, но он, Гоголь, непременно их заработает, благо издатели начали ему благоволить и даже делают заказы на написание одного, другого. 

   Однако все закончилось более, чем прозаично. Анины родители отказали Николаю Васильевичу в благословении на создание семьи с их дочерью. В самом деле, обрекать ее на беспросветное существование с тем, кто не имеет даже собственного дома? Разве это дает какую-либо надежду на счастье? Об этом напрямую написал Гоголю отец Ани граф Михаил Виельгорский. 

     Полученный ответ сломил Николая Васильевича. После разрыва с Аней все казалось для него лишенным свежести, выглядело неполноценным, бессмысленным. Гоголь по собственному желанию прервал пребывание в Италии, возвратился в Москву и чуть ли не с вокзала направился в Троице-Сергиеву лавру. Через несколько дней посещает ее вновь, неистово молится за спасение своей души и обретение долгожданного покоя. 

     Он словно в одночасье изменился. Покой для Гоголя отныне выражается в полном одиночестве, неустанном молении и обращении к мистике. Эти три добродетели полностью овладевают его душой. Перед ним уже более не стоит задача получения мирского счастья – только духовного. 

     Гоголь не то, чтобы внезапно, но как-то отчетливо ощутил большое влечение к тому, что живет в совершенно особом пространстве, неподвластной разуму. Да-да, конечно, если гармонии нельзя постичь в житейских взаимоотношениях, непостоянных и от этого неполноценных, то она непременно достижима в сфере иной, возвышенной, регулируемой Всевышним как высшим судьей. 

     «Внутреннею жизнью, – писал Гоголь в 1843 г. своему однокашнику по Нежинской гимназии Александру Данилевскому, – я понимаю ту жизнь, когда человек уже не живет своими впечатлениями, когда не идет отведывать уже известной ему жизни, но когда сквозь всё видит одну пристань и берег - Бога и во имя Его стремится и спешит употребить в дело данный Им же ему талант...» 

     Примечательно, однако, что, будучи погруженным в ирреальность, Гоголь продолжает неустанный поиск идеального образа все той же «прекрасной дамы». Этого нельзя не увидеть, прикасаясь к содержанию «Мертвых душ». К одной из таких правильных во всех отношениях женщин испытывает сильное влечение один из героев поэмы – Платонов. В нем, бесспорно, было что-то от самого Гоголя – та же мятущаяся душа, неустойчивая в своих надеждах и притязаниях, но одновременно неистово стремящаяся к своему счастью.

     «…В нем есть одно такое свойство, – говорит Гоголь словами платоновской избранницы – которое я не находила у других людей: это желание искреннее и сильное быть лучшим, чем он теперь есть; он… примет всякое замечание, совет, упрек, от кого бы то ни было и как щекотливы бы они не были, и умеет быть за это благодарным».

    Для самого Гоголя такое поведение стало органичным на протяжении последних десяти лет его непродолжительной жизни. Он возобновляет переписку с Сашенькой Гассет, которая давно уже не юна, но служит Гоголю тем нравственным ориентиром в его несостоявшейся личной жизни. Одновременно Гоголь регулярно обменивается чувственными посланиями со своей двоюродной сестрой Марией. Он признается в «привязанности» и к графине Евдокии Растопчиной, которую никогда не видел, но которая испытывала к нему сердечную близость. 

   В этой многослойной переписке писателя нет никакой сусальности или скабрезных намеков. Наоборот, она выглядит исключительно серьезной, платонической даже. 

VII

     Задумываясь сегодня о всех этих ниточках, которые выстраивались между Гоголем и окружавшими его женщинами, нельзя не подивиться тому, как мысленно растворялся он во всех этих отношениях, сколь чувственными и одновременно пуританскими они были. Гоголь черпал отдохновение в этих женщинах, бесконечным образом искал в них духовные смыслы, но дальше этого не шел. При этом никогда не был до конца откровенен ни с одной из женщин. Они знаменовали для него что-то особое, но особое исключительно в его понимании, далеком от ощущений многих других людей. 

     Пожалуй, не найти другого русского писателя за всю историю отечественной литературы, который так и не смог хотя бы на мгновенье отдаться прегрешениям, видя в них «грязное, неестественное». Именно в этом и состоял разлад Гоголя с действительностью, породивший в нем самом сомнения в том, что он чего-то стоит. Отсюда и сознательный уход Гоголя в потусторонний мир, казавшийся ему спасительным и мучительным одновременно. 

     …После сожженной в камине рукописи он почувствовал себя легче – будто сбросил с себя тяжелый камень, нести который не было никакой возможности. В последующие дни Гоголь уже не просил Всевышнего ни о чем, но все сделал по-христиански: говел, соборовался, прошел полную исповедь и принял Святое Причастие. А потом, в течение двух дней, остававшихся до смерти, лежал на кровати в полном сознании и молчал. Все попытки слуги Семена, ухаживавшего за ним, облегчить его мысли и чувства, нещадно подавлялись Гоголем. И не было решительно никакой возможности вывести его из этого состояния.

     Доведись это делать женщине – может, и результаты были бы иными. Но ни одной из них – с кем тесно общался Гоголь в своей жизни – не было рядом с ним в последние дни его жизни. 

     Наверное, ни один писатель – ни до него, ни позже – не посвятил изучению женской души столько же времени, сколько Николай Васильевич. В повестях своих, рассказах, эссе, поэме "Мертвые души", наконец, он скрупулезно исследовал все тонкости женской натуры, видя в ней чуть ли не спасение для человечества. Гоголь наделяет эту натуру всеми возможными добродетелями, стремясь соощутить ее, обнаружить то, что запрятано в тенетах ее души.

     Ему действительно удалось создать яркие женские образы, наделенные всевозможными добродетелями. Вчитываться в них – великое удовольствие, в первую очередь благодаря великолепному языку классика. Только вот жизнь оказалась много сложнее всех этих образов. По отношению к Гоголю она выстроила свой куда более противоречивый сценарий, и апофеозом этого действа стали последние дни его жизни. Быть ему поддержкой и тихо оплакивать его оказалось, по сути, некому. 

     За похоронной процессией в назначенный час шла огромная людская толпа. А вот той единственной, в поисках которой гениальный Гоголь прожил всю свою жизнь, так и не нашлось. 

     И такое бывает, оказывается.

_______________________

© Стровский Дмитрий Леонидович

Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum