 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
I О каждой из ее любовных историй можно написать целый роман и снять телесериал. Однако роман до сих пор не написан, а фильм даже не начали снимать. И вообще, по прошествии почти века после ее ухода в мир иной, ее имя не стало широко известным. Она так и осталась где-то там, в тенетах давным-давно ушедшей эпохи. Ей довелось напрямую общаться с Тургеневым и Львом Толстым. Те, встретившись с ней «шапочно», уже на склоне своих лет, признавались затем в своих письмах, что эта женщина «очень непохожа на современниц» и что «в ней есть нечто магическое, чего не встретишь более ни в ком». Каким же таинственным образом можно обаять обоих классиков, чтобы они чуть ли не в один голос высказали такие признания! И Тургеневу, и Толстому к тому времени, кажется, опротивел весь белый свет. Они жили в явном конфликте с окружающим миром, с близкими и самими собой. Оба часто брюзжали, но во время встречи с этой женщиной, кажется, разгладили свои морщины и внимательно слушали ее. А она без какого-либо стеснения перед этими могучими людьми рассуждала о сложных вопросах мироздания, не стесняясь спорить с ними, не соглашаться. А потом, после встреч, оба инициировали со своей гостьей короткую переписку, в которой недвусмысленно выражали свое признание ее открытой натуре. В свою очередь, немецкий писатель Курт Вольф, познакомившись с ней, восторженно утверждал, что ни одна женщина за последние 150 лет не имела столь же сильного влияния на страны, говорящие на немецком языке, как она. Преувеличение? Возможно. Тем более, что и сам Вольф – личность далеко не самая выдающаяся. Ну да: журналист, редактор, в какой-то мере даже писатель… Так что с того. Мало ли что насочиняют в своих письмах и мемуарах все эти любители словесности. И не разберешь потом, где правда, а где вымысел. Но вот как воспринимал эту женщину тот, влияние которого на просвещенную Европу трудно было переоценить, – великий немецкий философ Фридрих Ницше: «Эта русская проницательна, как орел, сильная, как лев, и при этом очень женственный ребенок». А в другом письме Ницше указывал на то, что она «самая умная в мире». Каким же невероятным даром воздействия надо обладать, чтобы получить такую оценку от человека, который, по отзывам современников, знал себе цену и слыл законченным интровертом, не говорившим о других людях ничего хорошего… Однако об этой женщине сказал, да еще и как восторженно! «Без [нее] я никогда не смог бы найти свой жизненный путь», – выразился о ней же другой немецкий титан – поэт Рене Рильке. Она придумала ему впоследствии и особое поэтическое имя — Райнер. С ним он и вошел в литературу. Сам же Рильке посвятил музе своей души несколько стихотворений. Одно, написанное в 1897 году, было особенно пронзительным. «Нет без тебя мне жизни на земле. Утрачу слух – я все равно услышу, Очей лишусь – еще ясней увижу Без ног я догоню тебя во мгле. Отрежь язык – я поклянусь губами. Сломай мне руки – сердцем обниму. Разбей мне сердце – мозг мой будет биться Навстречу милосердью твоему. А если вдруг меня охватит пламя, И я в огне любви твоей сгорю – Тебя в потоке крови растворю». На момент написания этих строк Рильке было 22 года, а его музе – 36. Даже сегодня любовные отношения между мужчиной и женщиной намного старше его воспринимаются не очень привычно, порождая подчас неуемные шептания за спиной. На стыке XIX и XX веков они выглядели совсем непривычными. Но поэт и дама его сердца не обращали на это никакого внимания. Рильке искренне и самозабвенно любил эту женщину, которая пленила его необычайной живостью ума и образованностью. Любой мужчина замолкал в ее присутствии. Нет, она не говорила громко или воинственно, наоборот, ее голос был приглушенным и даже тихим, но природный интеллект, помноженный на университетские знания (что все-таки было редкостью для тогдашнего поколения женщин), давал свои плоды. Мало находилось тех, кто мог составить ей конкуренцию в красноречии. И Рильке осознавал это, испытывая ярко выраженный пиетет перед ней. Он долгое время находился под ее влиянием. Даже учил русский, причем преуспел в этом настолько, что пытался сочинять на этом языке стихи. И всем своим нутром стремился понять дух России. Временами казалось, что эта страна для него, коренного немца, ближе, чем для нее, родившейся в Петербурге и прожившей в России все свое детство и отрочество. Неравнодушие Рильке к русской душе делало его поэзию необычайно философичной. Их отношения продолжались несколько лет. А потом по не очень понятной причине они расстались. Наверное, она устала от инфантилизма Рильке. Большие поэты по духу часто остаются детьми, не очень приспособлены к жизни, и Рильке, остро нуждавшийся не только в ее внимании, но и опеке, не стал исключением. Он умолял ее остаться. Она же непреклонным тоном сказала ему: «Довольно». А вскоре до нее дошло известие, что он погиб. Злые языки склонны были усматривать в произошедшем самоубийство. Дескать, сам Рильке не смог пережить разрыва отношений со своей возлюбленной и сознательно бросился со скалы в пропасть. По прошествии стольких лет не дознаться, так ли все это было на самом деле. Известно, однако, что все годы своей жизни, последовавшие после расставания со своей избранницей, Рильке пребывал в полной депрессии. Она настолько охватила его всего, что он сознательно отказался от поиска новой музы и обрек себя на душевное одиночество. Подобные чувства, судя по всему, ощутил и хорватский студент Виктор Тауск, который покончил с собой сразу же после разрыва отношений со своей возлюбленной. Ею стала все та же женщина. Для обоих было очевидным, что дело идет к развязке, и оба мысленно согласились с этим. Но когда наступил финал, Тауск не выдержал. А что почувствовала после этих трагических случаев сама женщина, осталось тайной для окружающих. Она никому не распространялась о своих чувствах и после неожиданной смерти Тауска неистово ушла в работу, принимая по многу часов в день пациентов в своей психиатрической клинике в немецком Геттингене. Окружающие лишь замечали ее возросшую отстраненность от внешнего мира. II Она всегда считала себя психоаналитиком. Ее остро интересовало эмоциональное начало личности в зависимости от ее возраста. На практике это выражалось в ее профессиогальном стремлении понять душевное состояние людей на разных этапах их жизни. Все те, кто выстраивали с ней отношения, называли ее по-простому — Лу. Она сама настаивала на этом. Не очень жалуя свое полное имя — Луиза. Оно казалось ей каким-то чопорным и нарочитым. Лу Саломе – это во всех смыслах женщина-явление. Непонятая до конца даже применительно к ее основной сфере – психиатрии. А сегодня еще и забытая как личность. И это несмотря на незаурядность своей натуры, не оставлявшей равнодушной многих по-настоящему известных людей своего времени. Встречаются люди, способные раствориться в собеседнике. Редкое во все времена качество. Общаясь с пациентами своей клиники, Лу пропускала через себя весь их мир. На оселке психоанализа произошло ее сближение с Фрейдом. Оказалось, что подвижные эмоциональные ощущения этой женщины органично легли на его теорию познания личности. Оба искренне удивились происходящему: бывает же такое! Складывалось ощущение, что еще раньше она прослушала курс по психоанализу, который Фрейд читал в Венском университете. Однако ничего этого не было. Просто у нее оказалась прирожденная способность, удивлявшая многих, – исподволь проникать в человеческие чувства, словно сканируя их. Фрейд сполна оценил ее способности. К тому времени ей было уже пятьдесят, ему же на пять лет старше. Это не помешало Фрейду влюбиться в Лу как мальчику – наивно и беззастенчиво. Несмотря на свое к тому времени прочное семейное положение, он открыто, на глазах у всех, демонстрировал свои чувства к Саломе – настолько, что их общим знакомым было даже неудобно оказываться в эти моменты рядом с ними. Очень уж недвусмысленно воспринимались со стороны чувства великого Зигмунда Фрейда. Кажется, он впервые на себе ощутил то, что так активно исследовал на протяжении всей своей жизни. Ощутил, но так, похоже, не мог поверить, что это случилось с ним. Он невероятно стеснялся самого себя, ощущая не непроходящее неудобство перед близкими. Ему казалось, что вся Вена, в которой он прожил многие годы, смотрит сейчас с осуждением. Но при этом ничего не мог с собой поделать. Фрейд с регулярностью присылал Лу цветы и неустанно стремился найти повод, чтобы побыть с ней хоть какое-то время. Чтобы без конца вести их диалог. Тема любви формально не занимала в нем никакого места, однако было очевидным: о каком бы разделе психологии не заговаривал он, подспудно он выплескивал из себя то главное, без чего никакой разговор не станет открытым – неприкрытый интерес к своей собеседнице. При этом Фрейд в такие моменты ощущал и то, что, казалось бы, не должно быть присуще людям такого интеллектуального уровня: свою сдержанность перед ней. Обычно красноречивый в своих суждениях, он в этих разговорах частенько замолкал и просто слушал Лу. Несмотря на почти схожий возраст, между ними ощущалась огромная разница в годах. Ей чуть ли не по волшебству удалось сохранить прежние черты лица и фигуру. Так что выглядела она, к удивлению окружающих, знавших ее, лет на двадцать пять. При этом совсем не кичилась своей привлекательностью, чем тоже вводила его в «тихое помешательство». Он же внешне напоминал увядающего старика. Как человек проницательный, Фрейд отчетливо улавливал психологическую разницу между ними и в душе беспокоился по этому поводу. Правда не показывал при этом своих чувств. – С вами я чувствую себя много старше, чем есть на самом деле, – признался он как-то в их разговоре. – Старость – ответила она, – не зависит от возраста. Так что и вам по силам разрушить в себе это состояние. Как раз в это время Фрейд исследовал проблему психологического старения человека и подивился такому емкому умозаключению. Он высказал ей комплимент. Она промолчала, а потом заметила: – Современный человек часто живет штампами и условностями. Моя задача не идти по этому пути, губительному и даже предательскому для личности, а оставаться собой. Потом Фрейд не раз ссылался на ее высказывание в своих публичных выступлениях. А когда его спрашивали, кому принадлежит авторство этого суждения, отвечал уклончиво: «Моей доброй знакомой, которая добилась отменных результатов в том, что мне оказалось не по силам». Присутствующие при этом улыбались и даже беззлобно иронизировали над Фрейдом. Всем было понятно, что тот шутит. А он и не думал о шутках. Фрейд действительно считал, что по части проникновения в таинства человеческой психологии Луизе Саломе нет равных. К этому времени она издала книгу под завлекающим названием «Эротика». Однако ее работа оказалась совсем не развлекательной, но содержала отчетливую попытку понять, как меняется женская чувственность при соприкосновении с мужской энергетикой, и насколько этот процесс может воздействовать на людские характеры, привычки, манеры поведения. На заре XX века книга выдержала пять изданий. Об этом, конечно, тоже знал Фрейд. Как опытный психолог, он понял: труд Лу автобиографичен. За непростыми по смыслу рассуждениями стоял образ самого автора, мучительно пытающейся понять саму себя. Появлению книги предшествовали ее статьи по психологии, которые она писала и отдельно, и вместе с Фрейдом. В близком кругу Лу называли «матерью психоанализа». Ее подкупало это, хотя внешне она оставалась равнодушной ко всякого рода почестям. Как-то даже сказала: – за славой, всегда удаляются от нее еще больше. – Почему? – прозвучал в ее сторону удивленный вопрос. – Суета не делает человека мудрее. Стало быть, и к славе он оказывается не готов. Даже если ему самому так не кажется. У этой женщины, писал Фрейд, «был дар полностью погружаться в мужчину, которого она любила». При этом он понимал: у него нет шансов влюбить ее в себя. А дальше добавлял: «В моей долгой жизни я никогда не видел никого, кто понимал бы меня также быстро и полно, как Лу. Она, безусловно, не была по природе своей ни холодной, ни фригидной и тем не менее не могла полностью отдать себя даже в самых страстных объятиях". Вероятно, в этом и была, по-своему, трагедия ее жизни. Она искала пути освобождения от своей же сильной личности, но тщетно». Искала или не искала – это нам, по сути, неведомо. Дневников после себя она не оставила, подруг у нее не было, детей тоже. Все свои чувства, и прежние, и сохранившиеся, она унесла с собой. Сегодня их приходится восстанавливать по крупицам. III
Живя с молодых лет в Италии, а потом Германии Лу всегда тяготела к немецкой философии. Ей нравилось, как она ставит вопросы духа и бытия и, конечно, нравилось общаться с философами – этими милыми, как ей казалось людьми с несколько отрешенными взглядами, но добрыми и сострадательными. Таким был для нее Пауль Рэ, которым стал для нее всем – советчиком, учителем, другом. Это потом, на склоне лет, Лу Саломе поняла, что идеализировала его, а тогда, в возрасте двадцати она просто обожествляла этого человека – сильного, статного, зрелого, как ей казалось. Рэ и познакомил Луизу со своим другом Фридрихом Ницше. В глубине души Рэ совсем не возражал, чтобы Лу стала любовницей их двоих. Молодой философ, что сказать еще… Свое желание он облек в озвученную им фразу: «вести хозяйство втроем». И Ницше горячо поддержал эту идею. Лу согласилась, добавив, что совсем не возражает против такой жизни, но с одним условием: никакой физической близости. Есть только духовная близость, и ничего более, внушала она Паулю Рэ, только так люди добиваются совершенной дружбы. Рэ посмотрел на нее, как на сумасшедшую. Перед своим приездом к другу Ницше отправил ему письмо. «Скоро я отправляюсь завоевывать ее, — писал он о Саломе, – она нужна мне, если иметь в виду мои планы на ближайшие десять лет. О женитьбе разговор особый, и я мог бы в крайнем случае согласиться на двухгодичный брак». Рэ охладил его пыл: «Ты видно не понимаешь, – писал он Ницше, – с какой женщиной мы собираемся иметь дело. Она божественна, но совсем не такая, какой ты представляешь ее себе. У нее есть странности, и боюсь, что тебе будет не по силам справиться с ними». «Слюнтяй!», – бросил ему Ницше. Самонадеянный Фридрих, возомнивший отчего-то, как все почтенные немецкие бюргеры, что солнце вращается вокруг земли. И зачем ему были даны отличное образование, место на кафедре, если в нужный момент все это оказалось погребенным под спудом самомнения и иррационализма. Он еще не подозревал, с какой женщиной он собирается иметь дело. У нее же было чуть ли не гипнотическое воздействие на мужчин. Поговорив по приезде с двадцатилетней Лу лишь несколько минут, 38-летний Ницше стал покорным, как овечка. Ни слова «против»! «Какие звезды свели нас вместе?», – озвучил Ницше, когда они остались в первый день одни. Она рассмеялась ему в ответ, не уловив в его словах никакого подтекста. Он, словно под гипнозом, остался вместе с Рэ и Лу под одной крышей. Его вела за собой какая- то магическая страсть к этой юной женщине. Несмотря на свой молодой возраст, она умело руководила этими куда более зрелыми мужчинами. По требованию Саломе, все они все жили в разных комнатах. Вставая по утрам, неторопливо пили кофе и начинали свои каждодневные диспуты, напоминавшие оттачивание ораторского мастерства. Накануне вечером Лу раздавала им задание на завтра: прочитать то-то и то-то. И они следовали ее указаниям покорно и безропотно. «Я до конца жизни отказалась от любви и превыше всего ценю полную свободу», — объясняла им Лу, искренне считая, что только точные знания и житейский опыт открывают человеку дорогу к сохранению самого себя. Странным было ее восприятие свободы. Ни Рэ, ни Ницше не понимали, почему ради этого стоит отказываться от милых сердцу любовных чувств. При этом – вот загадка человеческой природы - они выполняли все, что Лу требовала от них. Наверное, в глубине души она ощущала большое удовольствие, видя, насколько велико ее влияние на двух вполне состоявшихся людей. Что при этом думали Рэ и Ницше, ее не волновало совсем. Может быть, только в таких условиях и рождаются настоящие философы, не способные достичь жизненного идеала? Первым не выдержал Ницше, сделав Лу предложение. Он отчего-то полагал, что Саломе сходу примет его и новый статус их отношений изменит сложившуюся ситуацию. – Вы, видно, до сих пор не осознали моих жизненных принципов? – как-то спросила она Ницше. И не услышав никакого ответа, привычно потребовала: «Ну а теперь заниматься, заниматься!». Через секунду-другую вдруг что-то проскользнуло в ее сознании: «Кстати, мы же хотели обсудить, где в конечном итоге собираемся жить втроем. Вас устроит, мой милый друг, наша прекрасная Вена? Или, может, мы выберем Берлин? Лично я бы обустроилась в Париже, по-моему, это совсем неплохо». Ницше издал натужный рык и вышел вон из комнаты. Привычного занятия в этот день не получилось. Для самого Ницше этот разговор стал поистине поворотным. Он замкнулся, отказывался от их уже привычных утреннего кофе и диспутов, манкировал совместным общением. При этом не съезжал с насиженного места, словно в глубине души надеясь на какие-то изменения. Но те не наступали, и дни для Ницше стали совсем серыми и унылыми. «Жизнь для него была сплошным страданием», – отмечала несколько лет спустя Лу. В Ницше совершенно неожиданно для Пауля Рэ и Лу обнаружились признаки душевного недомогания. Он уже не хотел делить Лу со своим другом. Временами устраивал крайне неприятные для всех сцены ревности, подозревая их обоих в сговоре друг с другом против него. «Каждые пять дней между нами разыгрывается маленькая трагедия», - писал Ницще одному из своих друзей. Все это вызывало ответную реакцию со сторону Лу. Она все больше отдалялась от Ницше, с неизбежностью сближаясь с тихим и на все согласным Паулем. Он стал для нее, как она писала сама, «благороднейшим, единственным спутником из тысяч других». Отсюда и идея совместного проживания втроем окончательно дала крах. А Ницше накалялся все больше. Иногда он выходил из своей комнаты, подходил поочередно к дверям Пауля и Лу, прислушивался к тому, что происходит в их комнатах. Если он улавливал какие-то звуки, начинал кидать в стену тяжелые предметы. Если за стенами было тихо, это тоже выводило Ницше из себя. Иногда приходилось даже вызывать полицию, чтобы образумить вконец обезумевшего Фридриха. Он на время успокаивался, временами на него даже находило прозрение. «Такие отшельники, как я, должны не спеша привыкать к людям, которые им дороже всего: будьте же ко мне снисходительны в этом смысле», - умолял он Лу. Однако через некоторое время все начиналось сызнова. «Когда я спрашиваю себя, – записала тогда Саломе в своем дневнике, – что в первую очередь сказалось на моем отрицательном отношении к Ницше, то прихожу к мысли, что это были участившиеся намеки, с помощью которых Ницше хотел выставить в моих глазах Пауля в дурном свете». То же самое она сказала Ницше перед их расставанием. «Если я бросаю тебя, то исключительно из-а твоего ужасного характера, – бросил он в лицо Лу. А следом написал ей: «Как в вас мало уважения, благодарности, жалости, вежливости, восхищения, деликатности…» И уехал, чтобы никогда больше не встречаться ни с ней, ни со своим другом Паулем Рэ. И кто был прав и виноват в случившемся? Ни одна любовная история, наполненная печалью, не имеет однозначных ответов. Спасти такие отношения может только любовь, а когда она по тем или иным причинам рассыпается, не поможет даже дьявол. Уже отдалившись от прежних отношений, Ницше так и не сумел забыть случившегося. Как и не смог простить Лу и Пауля. О Саломе он говорил, что она была «совершенным злом» в его жизни, а о Пауле отзывался так: «Читать его крайне скучно. Он остроумен, но беден мыслями». Все эти чувства Ницше были малодоказательными. Просто сам он, как это часто бывает с человеком в критической ситуации, возвел их в абсолют, и решительно ничего не могло поколебать его убежденности в собственной правоте. Все годы, которые отпустил ему Господь, он страдал – от равнодушия к нему со стороны Лу, от неразделенной любви, от подавляющего его чувства предательства, которое подспудно ощущал каждодневно. В этом отношении Ницше вел себя сродни мазохисту, страдающему и получающему мучительное удовольствие от этого. Он сам долгое время изучал это состояние человеческой души, пришла пора самому оказаться в нем. Через шесть лет после случившегося Ницше был направлен в психиатрическую больницу, где в агонии и скончался. Лу пережила его на 37 лет. За все эти годы она ни разу – во всяком случае в своих дневниках – не возвращалась к Ницше. Он был словно вычеркнут из ее души. А может, она просто скрывало от мира свою духовную близость с ним. Не ответишь уже сейчас… IV Человек подобен флюсу… Его часто занимает одно и оставляет совершенно равнодушным другое. Луиза Саломе никогда не изменяла своим принципам. Она, похоже, так никого и не полюбила по-настоящему, хотя не могла не ощущать, что весь мир был у ее ног. Так бывает у людей сильных, независимых и сконцентрированных на себе. Было ли окружающим тепло с такой женщиной? Они, несомненно, попадали в орбиту ее магии, но, похоже, Лу не сделала по-настоящему счастливым никого. Те, кто сближался с ней, через некоторое время оказывались психологически опустошенными, а некоторые сводили счеты с собой. Ну, если не считать пациентов психиатрических клиник, у которых от общения с ней неизменно приходило просветление, и они искренне благодарили Лу за выздоровление. Чтобы через некоторое время вновь уйти в депрессию. Она жила в особом духовном мире и выстраивала жизнь так, как считала нужным, без оглядки на ближних. Отчасти ее теория оправдалась. Если уж Ницше и Фрейд были готовы пасть к ее ногам… Блестящие представления о психологии не всегда становятся спасительным «якорем» в жизненной суете. Так происходило не с ней, но с ее избранниками. Луизу Саломе извиняет только то, что она ни к кому не напрашивалась в друзья, не извлекала никакой выгоды от этого общения и никогда не отзывалась дурно ни об одном из своих избранников. Свое постоянное бунтарство, жившее в ее душе, не навязывала никому. У нее был даже муж - немецкий лингвист и востоковед Фридрих Андреас. Но и в семейной жизни Лу не изменила своему привычному поведению, беспрестанно строя отношения со все новыми поклонниками. Вступая в брак, она заключила с Андреасом договор, что он будет платоническим. Тот пошел на это и, судя по всему никогда не покушался на этот статус-кво. Служанка, бытовавшая в их с Лу доме, родила от Андреаса девочку. Лу сама предложила взять заботу над ней, а через какое-то время даже удочерила ребенка. Это не противоречило идее Саломе о свободе личности, которая в ее понимании была неотторжима от ответственности за тех, кто рядом. В этом для нее и содержалась идея "вселенской любви", которой, полагала Лу, и суждено главенствовать в мире Наверное, состояние ее души вкупе со стилем поведения и стали отражением внутреннего «я» этой женщины-загадки – во всяком случае, как она сама воспринимала его. «Это любовь без любви», – вынес ей приговор как-то тот же Ницше. Так ли это? Трудно сказать однозначно. Пусть уж свой приговор выносит Всевышний… _______________________ © Стровский Дмитрий Леонидович |
       
|
