- Ну вот, барин, и Вятка!

   Старый возница повернул голову к сидевшему в кибитке моложавому господину с взлохмаченной несуразной бородкой, какую можно было встретить разве что у церковных дьячков и городских приказчиков, и прищурился, словно купаясь в лучах летнего солнца. Следом возница вновь стегнул лошадь, и та припустила во всю прыть – насколько позволяли ей силы после двух десятков верст утреннего пути.

     Кибитка резво поднялась на косогор, откуда открылась панорама старого города. С высоты холма хорошо просматривались несколько широких улиц, уходящих чуть ли не к горизонту – туда, куда мог дотянуться взгляд. 

     Улицы города были заполнены одноэтажными деревянными строениями, теснившимися друг к другу и создававшими ощущение театральной декорации. Вдалеке виднелась белокаменная церковь с большим золоченым куполом, поодаль виднелась другая, чуть поменьше, за ней еще одна. Они опоясывали город, а сам он благодаря им казался лубочным, сошедшим из старых сказок.

     Сидевшего в повозке путника, въезжавшего в губернскую Вятку, звали Михаилом Салтыковым-Щедриным. Ему было 24 года, и сюда из Петербурга судьба занесла его не ради славы и удовольствий. Он ехал отбывать ссылку, в которую его отправил император Николай I. Сколько должна была продлиться эта ссылка, Салтыкову-Щедрину было неведомо. При получении соответствующего предписания, он услышал от чиновника, что та может растянуться даже не на годы – на десятилетия. 

     И сейчас, сидя в повозке, Михаил Евграфович вновь чертыхнулся про себя: это ж надо было так оступиться, чтобы вызвать личное неудовольствие царя! И как его, человека во всех отношениях пристойного, угораздило настрочить эту несуразную повестушку, появившуюся тогда под названием "Запутанное дело"?! Ту самую, которая и вызвала все эти суды-пересуды, дошедшие до самого "верха".

     По правде говоря, он и никаких антигосударственных мыслей даже не держал, не то, чтобы думать об их претворении в жизнь. А то, что Французская революция 1848 года стала поводом для пространных рассуждений героев упомянутой повести... Так мало ли кто о чем не станет говорить в домашнем кругу или со своими товарищами за карточным столом. Тем более, что о парижских событиях знали и до появления окаянной повести. Вести о них мгновенно просочились во все российские собрания и клубы. 

     Но его литературный труд признали вредным и даже клеветническим на российский строй. Будут тут еще всякие Мичулины, пусть даже литературные, рассуждать о несправедливостях тогдашней российской жизни. Этак и до призыва к революции недалеко!

     Поначалу начинающему писателю и одновременно чиновнику военного министерства, прочили не ссылку, но куда более суровое наказание. Впрочем, как-то обошлось без тюремной камеры. Вятки ж, однако, было не избежать.

     Приехав в город, Салтыков-Щедрин остановился в только что отстроенном одноэтажном доме, где снял четыре комнаты – три для себя, а одну для своих слуги и камердинера. Накопления у него были, к тому же и сам Салтыков-Щедрин решил без дела не сидеть. Написал прошение о поступлении на службу в Вятское губернское правление, благо к казенной работе привык. В просьбе не отказали, так что бездельем маяться ему не довелось.

     Чиновные дела у него пошли неплохо, и потому его вскоре назначили правителем канцелярии, а через год Салтыков-Щедрин сделался советником губернского правления. Местное начальство отнеслось к ссыльному благосклонно, благо в бумажной работе он оказался и усердным, и щепетильным. 

     Неудивительно, что и интерес к нему в Вятке не ослабевал. Салтыкова-Щедрина охотно приглашали к себе в гости и местные чиновники, и фабриканты. Тогда это не казалось из ряда вон, даже поощрялось. Ссыльный всегда на людях, тайными заговорами тешиться не станет. Испытывали к нему интерес и местные барышни, особенно молодые, мечтавшие о пристойном замужестве. Благо семьи у Михаила Евграфовича к тому времени еще не было. А он, в свою очередь, активно жуировал со светскими дамами, беспрестанно шутил с ними, смеялся. И был глубоко довольным собой. 

     Поговаривали даже, что молодой Салтыков-Щедрин тайно закрутил роман с супругой губернатора – женщиной намного старше его. Сам Михаил Евграфович подсмеивался над такими пересудами, в изобилии распространяемыми по Вятке и за его пределами. Разговоры эти, признавался он уже в личной переписке, шли от непрерывной скуки, пронизывавшей окружающее пространство. "Живут здесь люди одними баснями да сплетнями, от которых порядочному человеку поистине тошно делается...", – писал Салтыков-Щедрин своему брату.

     Заняться чем-то для душевного отдохновения в губернском городе и в впрямь было решительно нечем. И если бы не знакомство с Анной Болтиной, дочерью здешнего вице-губернатора, то, возможно, все завершилось бы традиционно для российского чиновника средней руки: замасленный сюртук, страсть к спиртному и подагра, превращавшие любого, даже подающего надежды человека, в существо унылое и малопочтенное.

     Анна Болтина сполна разбудила в нем интерес к жизни. 

     В этой семье росло две дочери-близняшки – Аня и Лиза. Обе были юны, и о свадьбе ни той ни другой речи пока не шло. Дома считали, что Аня была красива, а Лиза умна.

     Салтыков-Щедрин, не особо задумываясь, остановил свой выбор на Ане. Вскоре начался и их роман, если можно считать таковым отношения между взрослым мужчиной и совсем юной особой, почти девочкой. Впрочем, Аня тоже страстно прикипела к нему, ждала встреч. Она казалась взрослее своих сверстниц, да и природа старалась сполна, быстро превращая ее из девочки в приятную молодую женщину. Анина свежесть и молодость неистово влекли к себе Салтыкова-Щедрина, он, что называется, серьезно приударил за ней.

     И по-настоящему расстроился, когда ее отца перевели по службе во Владимир. Вся семья вице-губернатора последовала за ним. Броситься же вдогонку за Аней наш ухажер не мог. К ней его по-прежнему тянуло неумолимо, но ссылка... Ссылка под государственным надзором не позволяла Салтыкову-Щедрину бросить всё и уехать. Ему приходилось ограничиваться письмами Болтиной. Злые языки, впрочем, говорили, что пару раз Салтыков-Щедрин всё-таки нарушил условия ссылки, тайно съездив на встречи со своей любимой. Может было, а может и нет, поди разбери, тем более спустя почти два века…

    Они перестали скрывать свои пылкие отношения только в 1855 году, после семи лет пребывания в ссылке, когда умер Николай I и на российский престол зашел Александр II. Анин отец к тому времени уже тоже ушел из жизни. "Умоляю, – обращался Салтыков-Щедрин в письме к ее матери. – Умоляю... Дайте, наконец, благословения на наш брак с Вашей дочерью". Та ответила отказом. "Не созрела Аня для женитьбы, юна еще. Разве что через год, ежели повзрослеет. Тогда и я перечить не стану..."

     Через год дело действительно срослось. К огромной радости Салтыкова-Щедрина. Его Аня переехала к нему.

     И всё вроде было исправно. Но удивительно, право, как они уживались друг с другом! Всё нутро Салтыкова-Щедрина вопило о вселенской несправедливости, окружавшей его. Во многом именно поэтому его характер оставался неуживчивым и склочным. И во время ссылки, и потом, уже после ее окончания, их вдвоем, бывало, приглашали то на обеды, то на ужины. И всякий раз после этих застолий Салтыков-Щедрин бранил и трапезы, и хозяев, их организовавших. Всё ему казалось не так. А иногда выплескивал свою природную желчь прилюдно, чем невольно заставлял Аню съеживаться под взглядами присутствующих. Сам же Салтыков-Щедрин никакого дискомфорта в этих ситуациях не чувствовал. "А что, душечка, я правду говорю. Всю правду, как она есть", – приговаривал он в ходе своих же монологов. 

     Вроде и спорить с этими словами было не с руки. Но невыносимо-склочный характер мужа оставлял в сознании Ани необычайную тоску. Так хотелось ей укрыться от нее, да не могла.

     А Ане совсем не с кем было обсудить свои проблемы. Временами они в буквальном смысле обволакивали ее, затягивая будто в омут. И тогда ей хотелось наглухо закрыться от окружающего мира и, как она признавалась в одном из писем сама, лежать под толстым пуховым одеялом и не двигаться. 

     Со временем, однако, она примирилась и к такой жизни. Как свыклась и с мужем, чья писательская известность в России становилась всё больше. Ей неимоверно льстило это, и наверное, именно поэтому на людях она делала вид, что жизнь в полной мере удалась. Всё также безмятежно улыбалась на губернских приемах и балах, и многие завидовали Аниному счастью. И никто, решительно никто, не догадывался, что в действительности творилось в ее мятущейся душе.

     Впрочем, Салтыков-Шедрин по-своему любил жену. Он был благодарен ей за молодость, за ту свежесть жизни, которую она несла благодаря своему милому характеру. Всё это отчетливо разнилось с его уже безусловной зрелостью, выраженной в повадках умудренного жизнью человека. И хотя Салтыков-Щедрин часто отчитывал Аню "за бесхозяйственность", изводя ее своими нудными сентенциями по самым разным поводам, но временами вел себя с ней и по-отечески, а подчас и сам признавал несносность своего характера. 

     Наверное, это и примиряло её с действительностью. Правда, она с грустью замечала, что их сын, родившийся в браке довольно поздно, очень походил и внешностью, и характером на своего отца – такой же худощавый и ворчливый по пустякам. Но преодолеть недостатки его характера она, сколько ни пыталась, не могла. Материнство не сделало ее безмятежной и спокойной, скорее даже наоборот, со временем она стала резкой. И это, конечно, сказывалось на ее отношениях с мужем.

     Со временем оба изрядно поднадоели друг другу, предпочитая общаться значительно меньше, чем когда-то. Расходились спать они теперь в разные комнаты. И оба привыкли к такому стилю жизни, воспринимая его как вполне естественный и даже удобный для себя.

     Человеческая природа во все временами оставалась потемками, преодолеть которые суждено немногим. Сдается, что и они оба – Салтыков-Щедрин и Аня – так до конца и не поняли друг друга. Слишком уж разнились их характер, манеры, интересы. Это, впрочем, не помешало им прожить вместе около трех десятков лет – ровно столько, сколько отвел Всевышний Михаилу Евграфовичу. 

     И такое бывает…

_____________________

© Стровский Дмитрий Леонидович