 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
У нас, кубанских мальчишек начала 70-х годов (когда эти полвека просвистели? Не заметил…), самой любимой песней была эта: По берлинской мостовой Кони шли на водопой… И ещё лихой припев: Казаки, казаки, Едут, едут по Берлину Наши казаки… Мы знали, что Берлин – это столица поверженной Германии. Но даже предположить не могли, что такое мостовая?! В степи такого по определению не могло быть. Большак? Перекрёсток? И как кони могли идти на водопой? Да они просто летят, почуявши воду…
Кубань. Июль 1974 года Тогда нам коней никто не седлал. Просто подсаживали на острые, как шляпки рассыпанных гвоздей, худые хребты колхозных кобылок, и отправляли «двухголовое шестиногое чудовище» на водопой… Поначалу лошадки мирно ковыляли по станице, потом по ласковой, засыпающей под стрёкот тысяч цикад симфонии звёздного вечера, степи. Вы когда-нибудь пригибались под огромной звездой южного неба, боясь задеть её макушкой? А нам было страшно, потому что казачата стрекотали не хуже цикад, рассказывая, что прошлым летом двое пацанов зацепились за серебряные лучи звёзд и сгорели спичкой в этом пламени, которое достигает 600 градусов в тени… Мы ехали не на отборных жеребцах орловской породы, а на уработавшихся доходягах, для которых главной задачей было не поймать в копыто осколок камешка. Но чем ближе мы приближались к реке Чехрак, тем наши животные становились опаснее. Их ноздри раздувались, грива взметалась, ноги срывались в галоп, и, казалось, ещё чуть-чуть, и они полетят навстречу лунному диску, выстроившись друг за другом, как стая гусей на юг. Наши «пятые точки» отстукивали барабанную дробь, лошадиные «костомахи» впивались в них нещадно, и к концу этой гонки, мы могли передвигаться по земле только по-утиному, широко расставив худые ноги, чтобы где-то, упаси боже, не возникла сила трения. Иначе домой вернёшься с производственной травмой… А по утру никто не освободит тебя от рутины – полсотни кроликов за день съедали два мешка «зелёнки», особо любили «берёзку», и мы, с братом, старались взъерошить траву так, чтобы она занимала объём мешка, хотя там было не больше «четвертинки». Но и кролики не дураки – точили всё это за пять минут, и горе, если в это время появится бабушка и хитро погрозит нам пальцем: «Что-то уж подозрительно быстро они всё съели…» В один из ночных выводов коней на водопой, мы с соседским Толиком кое-как доползли до его хаты, а там он, поправ законы казачьего братства, махнул рукой, мол, тебе недалеко – доползёшь… Я было возмутился, споткнулся об обрезок алычи, торчавший над землёй на высоту спичечного коробка, рухнул, и не приходя в вертикальное положение, так и пополз на четвереньках к родной калитке. Где и был встречен мелковатым, но временами злобным псом Пиратом. Возможно, он возвращался со своих собачьих ночных гулянок, потому что на его шее болтался обрывок цепи – сорвался… Пират, оценив ситуацию, гавкнул так, что остаток пути до двери я пронёсся быстрее любого скакуна. Спасибо, что не оставил в пасти кусок от штанов – в том, что это он это может – убеждался не раз… Бабушка что-то проворчала, но не проснулась.
* * * А утром мы встретились с Толиком. Я хотел было «вложиться» с температурой в 600 градусов ему в глаз, да не успел. Он, вместо того чтобы защищаться, протянул ладонь, на которой сверкнула на ярком южном солнце медаль. Мы присели с ним возле калитки – бабушка уже успела привязать Пирата – и прочитали алую запись на обороте серебристого диска: «За отвагу». И разглядели три самолета вверху медали, и танк внизу… – Где взял? – изумился я. – У моей калитки нашёл? – Нет, – с гордостью ответил Толька. – Дедушка дал поносить, до вечера. – Это его? – Ну, конечно. – А за что? – Почём я знаю? Давай махнём ко мне, у него и спросишь… Я откровенно побаивался его маму, очень статную и строгую даму – тётю Дусю. Она могла вогнать в дрожь и дюжего мужика. Про таких говорят: бой-баба. – Не дрейфь, мамка на работе, один дед дома…
* * * Дед Кузьма встретил нас ласково. В первую очередь нарезал на сковородку с дюжину пластин умопомрачительного розового сала, чуть-чуть припустил его в «собственном соку», вбил шесть оранжевых, с домашним желтком яиц, а когда гигантская яичница была готова, разделил её по-братски, между мной и Толиком, щедро посыпал зеленью укропа, петрушки, кинзы (о базилике и рукколе тогда никто не имел понятия). Молча полюбовался, как два молодых растущих и прожорливых организма с жадностью поедают эту красоту, крякнул, глотая ароматный чай из плодов шиповника, облепихи, мать-и-мачехи, липового цвета. Каюсь, не запомнил, что ещё у деда Кузьмы было намешано… Наконец, мы отвалили от стола, слегка осоловевшие. Прошли в комнату. – Деда, расскажи, за что тебе медаль дали? – спросил Толик не в силах сдержать судорогу зевоты, перекосившую рот. – Да, расскажите, пожалуйста, – попросил я. Дед Кузьма не успел ответить – через полминуты мы добирали сон, который потеряли в ночном. Он тихо вернулся в кухню, подогрел воду, вымыл две почти начисто вылизанные тарелки и сковородку, погрузился в воспоминания и тоже заснул, примостивши свою голову с проседью на краешек стола… Несвиж Нас разбудил дед Кузьма. – Ну и горазды вы спать! – мягко пожурил он. – Солнце уже давно к вечеру катится, три часа пополудни. Уже и обедать пора… Но нас с Толькой невозможно было второй раз подряд провести на мякине. – Мы отказываемся обедать до тех пор, пока ты, деда, не расскажешь нам о своей боевой награде! – Не хотите, как хотите, – усмехнулся Кузьма. – Устраивайтесь поудобнее на диване, рассказ может затянуться. Мы, как два воробушка уселись рядышком и раскрыли «клювики». – Я служил в 10-й гвардейской Кубанской кавалерийской дивизии, в 36-м гвардейском кавалерийском полку, – начал свой рассказ ветеран, но тут же был безжалостно прерван внуком: – Кавалерия? А я думал, что ты геройский лётчик или танкист… – Не волнуйся, мы фашистских гадов причесывали ничуть не хуже геройских лётчиков или танкистов – не всегда уворачиваться успевали. У нас такие рубаки были, что фрицев крошили на полном скаку, бывало и немецких мотоциклистов догоняли. В конце июня 1944 года мы вели наступательные бои в Белоруссии. Наша часть была в числе тех, кто атаковал на северном фланге от Минска, и должны были отражать атаки врага, который пытался разжать клещи, чтобы разблокировать минский «котёл». Бросили нас в прорыв 25 июня, а уже через 5 дней, пройдя с боями более 100 километров, мы освободили город Слуцк. А дальше наш путь лежал в направлении Копыль – Несвиж – Городея, где мы должны были перерезать железную дорогу, чтобы перекрыть фашистам путь переброски резервов. Под Копылем мы долго не задержались, а вот в Несвиже пришлось туго. Первоначальный план был таков – освободить город ударом в лоб, используя маневренность кавалерийских частей. Наш легендарный казачий генерал Исса Плиев, к тому времени уже Герой Советского Союза, на рассвете 1 июля поставил командирам кавалерийских дивизий задачи на наступление, наше соединение должно было овладеть сначала Несвижем, а потом и Городеей. Но гитлеровцы тоже не дремали, стягивали к этому району свои танковые части. Нашим соседям повезло больше – они практически сходу освободили Бобовню и пошли дальше, на запад. А перед нами оказалась болотистая местность, причём, сильно заболоченная. Фрицы считали её непроходимой, ведь никакие танкисты и артиллеристы не смогли бы здесь пройти. А мы, конники, сумели, хотя и потеряли много времени и сил. А лишние часы помогли фашистам укрепиться в Несвиже. Зато мы захватили дорогу, по которой в район города подошло два танковых полка. Мы начали атаковать на рассвете 2 июля вместе с танкистами. Но нас встретили сильным артиллерийским огнём. Тогда боевые машины ринулись на север, стараясь охватить Несвиж с фланга. Гитлеровцы увидели манёвр советских танкистов, перебросили часть своей артиллерии к северной окраине. А мы тем временем ворвались на улицы города. Мне удалось с тыла пробраться незамеченным к одному из артиллерийских орудий. Гитлеровцы меня увидели в последний момент, но сделать уже ничего не успели – я уничтожил весь расчет, фрицев там было пять человек. Потом ко мне подскакали другие казаки. Вместе мы развернули пушку и начали бить по врагу. Обычный боевой эпизод. Но меня представили к награде – медали «За Отвагу». Той самой, которую вы уже видели… Пока дед Кузьма рассказывал, мы не проронили ни слова. Толька был ошарашен куда больше моего – его добрый дедушка оказался таким героем! И я тоже осмелел: – А второй посёлок, который на железной дороге, тоже удалось взять? – Да, туда была отправлена часть нашей дивизии. Городею взяли ещё раньше Несвижа. А вскоре и мы отправились туда. А дальше случилось неожиданное. И к Несвижу, и к Городее подошли колонны немецких танков. Два батальона пехоты, усиленные четырьмя десятками танков, прорвали нашу оборону и выбили красноармейцев из Несвижа. Но это был последний успех фашистов – к городу подошли наши части второго эшелона и освободили город от гитлеровцев окончательно. Это случилось уже 4 июля. Вот так за один небольшой белорусский город три дня шли упорные бои… * * * В комнате повисла тишина. Как вдруг она была прервана боем часов, из которых выскочила механическая кукушка и прокуковала четыре раза… – Скоро мать будет дома, а я ещё почти ничего не успел сделать по хозяйству, – всполошился вдруг фронтовик. – Ну, деда, – заканючил Толька. – Расскажи нам ещё про войну. Хоть полчасика. А мы с Юрой тебе поможем всё сделать. А то ты никогда про бои не рассказывал… – Точно поможете? – Я готов картошку на ужин почистить, а Юра лук порежет… Ради нового рассказа, я даже не стал спорить, хотя и без микроскопа было видно, что мой дружок откровенно плутует… – Ладно, – согласился дед Кузьма. – Вы работайте, а я вам тем временем про своего друга Васю расскажу… Вася – Мы познакомились с ним за два года до начала войны. На ярмарке, в Армавире. Сюда свозили свою продукцию колхозники из окрестных станиц. И хотя Вася был моложе меня, но мне он понравился своим неунывающим характером. Ночевать нам было негде, но мой новый друг не растерялся, предложил прилечь здесь же, на ярмарке, на возах с душистым сеном. Заснули мы только под утро, когда звёздочки на небе погасли, наговориться не могли… – Я родился в станице Новоукраинской, – рассказал Вася. – Окончил семилетку, работаю колхозником. Мама, Ефросинья Ивановна, всё уговаривает: оставайся дома. Но мне в Новоукраинке тесно, тем более обстановка напряжённая. И если получу повестку, отправлюсь служить…
* * * В следующем, 1940 году, на осенней ярмарке мы с ним не встретились. Пропал казак, как в воду канул. Но незадолго до прорыва в Белоруссии, в конце июня 1944 года, нашу 10-ю гвардейскую кавдивизию укрепили казаки из 15-й запасной стрелковой бригады – 9 младших командиров и 21 рядовой. Им ещё предстояло стать настоящими гвардейцами… Однажды в вечерних сумерках меня кто-то окликнул: – Кузьма, ты ли это? Я обернулся, и в первую минуту не поверил. Это был он, Вася Савченко. Конечно, долго разговаривать мы не могли, но он успел сообщить, что в августе 1940 года, сбылась его мечта, он был призван в пограничные войска, служил на одной из застав в Закавказье. С началом войны долго просился на фронт, но разве защита наших рубежей была менее важным делом? На фронт он, конечно, попал, но был ранен, лечился в госпиталях, просился к своим землякам-кубанцам. …Мы были в разных эскадронах. Виделись не часто, в минуты затишья. И всегда вспоминали огромное осеннее кубанское небо под Армавиром, звёзды, как плошки, предутреннюю свежесть, от которой мы до костей продрогли… Во время освобождения Белоруссии мы уцелели. Потом были Люблин-Брестская, Дебреценская, Будапештская наступательные операции. После Венгрии была Словакия, где бои шли за каждый горный посёлок. За три дня до наступления победного, 1945 года, наш полк атаковал село Ладзань. Линия фронта была неустойчивой, мы знали, что впереди гитлеровцы, но чем они готовы были нас встретить?! В разведку вызвался пойти Вася Савченко. Он вихрем пронёсся на своём боевом коне вдоль села, вызывая огонь на себя. По нему «сыпанули» из огневых точек и слева, и справа, но главное, он остался невредим и засёк их. А зная, откуда тебя будут поливать из пулемётов, комэска быстро сориентировался в обстановке, и наш эскадрон оказался перед селом, откуда его не ждали. Кстати, в этом бою были взяты в плен 20 вражеских солдат… А уже 31 декабря за умелые действия в разведке, гвардии казак Василий Савченко был награждён медалью «За боевые заслуги». Спустя три месяца, 28 марта 1945 года, состоялся последний бой моего друга. Их эскадрон подошёл к северной части села Федимеш. Сложилось такое впечатление, что село оставлено противником. И тут неожиданно застрочил пулемёт. Он мог бы скосить большую часть эскадрона, казаки просто не успели бы как следует окопаться. Угомонить пулемётчиков вызвался Савченко. Он взял две гранаты, скрытно, по-пластунски приблизился к доту, метнул оба смертельных ядра в амбразуру. Пулемёт ненадолго замолчал. Но видно дот был с секретом, состоял из двух секций. В первой гитлеровцы погибли, а во второй – уцелели. Они притащили свой пулемёт и открыли огонь. Вася попытался их достать автоматными очередями. Но видно фрицы хорошо укрепились, создали заслон. Вскоре автоматный диск сухо щёлкнул – закончились патроны. И тогда у Савченко остался последний шанс – он накрыл амбразуру своим телом, повторив подвиг Александра Матросова. – Деда, – не выдержал Толик, – а Васе присвоили звание Героя Советского Союза? Дед Кузьма вздохнул, отвернулся от нас, и глухо произнёс: – Нет, ребята, этот подвиг ничем не отметили, ни орденом, ни медалью. Не хочу говорить почему… Похоронили мы Васю там же, у церковной ограды, за которой находилось местное кладбище. И давайте, больше не будем об этом… На войне, ка на войне…
* * * – А Берлин вы брали? – опять перебил Толик. – Нет, – ответил фронтовик. – Мы закончили войну в предместье Праги – Ритки. 4 июня 1945 года 10-й гвардейской Кубанской кавалерийской дивизии было приказано конным строем выдвигаться в район восточной Польши. Мы совершили 900-километровый марш чуть больше, чем за месяц – за 34 дня и вышли на границу со Львовской областью в районе Перемышля. Там нас погрузили в вагоны и отправили на родную Кубань. Наш эскадрон разместили в нашей родной станице. То-то радости было у моей жены и дочери. – Деда, а ты когда-нибудь ездил в Новоукраинку, к Васиной маме? Ведь в станице её, наверное, знали? – Не довелось, – нахмурился Кузьма. – Но спустя четыре года после окончания войны режиссер Иван Пырьев снимал свой знаменитый фильм «Кубанские казаки». Сцены ярмарки разместили в нескольких километрах от нашей станицы, меня пригласили в массовку. А потом я поехал сниматься в совхоз-миллионер «Кубань», на местный ипподром. До Новоукраинки было рукой подать, но время тогда было такое – каждая минута на счету. Не попал… – Ну а хотя бы песня: «Едут, едут по Берлину наши казаки» тебе нравится? – не унимался Толька. – О, песня эта отменная. И у неё очень интересная история. Она единственная в своём роде, так как написана в один день – 9 мая 1945 года. Поэт и военный корреспондент Цезарь Солодарь ранним утром, в Берлине, на одном из перекрестков увидел, как ефрейтор-регулировщица, красивая дивчина, руководит движением автомобилей. И вдруг за машинами показались конники. Она остановила движение и махнула палочкой: – Давай, конница, не задерживай! И конница «дала», перейдя на рысь. А один из командиров эскадронов на прощанье помахал девушке-ефрейтору рукой… Через три часа Солодарь возвращался в Москву на военно-транспортном самолёте. Именно на его борту и родились строчки стихотворения. Прямо с аэродрома Цезарь помчался к композиторам братьям Даниилу и Дмитрию Покрассам. Стихи им понравились, но они предложили добавить короткий озорной припев: «Казаки, казаки, едут-едут по Берлину наши казаки». А вечером того же дня родилась и музыка. Вскоре песня ушла в народ…
* * * Я рассказал эту историю своим одноклассникам. Им она очень понравилась. А классный руководитель даже предложила выступить на общешкольном собрании. В первый же день осенних каникул я поспешил в станицу, очень хотелось разделить свой успех с дедом Кузьмой. Мой поезд приходил слишком поздно, к Толику я отправился наутро. Я его не узнал – всегда весёлый, на этот раз он был очень грустный. – Вчера деда Кузьму похоронили. Не выдержало сердце. Эх, мировой был дед! Герой! |
       
|
