Часть первая - прозаическая

«Поэтому с таким трудом могут приблизиться
один к другому - тот, кто пишет, и тот, кто читает,
между ними общая мысль, захлестнутая петлей,
которую тянут в противоположные стороны».
Милорад Павич

Как всегда, задача прояснилась, сформулировалась и обрела масштаб и форму как будто случайно. Хотя с высоты сегодняшнего дня мне кажется странным, как можно было подойти так близко к цели и так долго не понимать столь очевидные вещи. В какой-то момент многочисленные факты, недоумения, обиды и несовпадения сложились в чудесный узор, глаза раскрылись - пазл был собран.

Начнем с горьких памятных примеров.


На уроках по внеклассному чтению в классах, где русский язык давно уже стал иностранным, стали происходить непонятные для меня вещи. Годами проверенные прозаические тексты, с которыми учителя работали долгие годы, вдруг перестали оказывать благотворное действие. Не то, чтобы они были полностью непонятны, они почему-то поблекли, потеряли привлекательность и глубину. Ни «Каштанка» Чехова, ни «Ася» Тургенева, ни «Гранатовый браслет» Куприна, ни более современные Паустовский и Фазиль Искандер, горячо рекомендованные программой, - не производили на школьников должного впечатления.

На уроках литературы в обычных классах, где ученики занимались по стандартным программам русской школы, я стал замечать, что уровень понимания изучаемых текстов из года в год падает. Комментируя какой-нибудь отрывок, разбирая критическую статью, анализируя образ главного героя, расхваливая пророческую силу классического произведения, я чувствовал, что меня слушают, но не слышат, что мы говорим на разных языках, воспринимаем по-разному и форму, и содержание.

Следующий пример наиболее показателен.

В виде приложения к контрольным работам по русскому языку, а позднее и по литературе я ввел раздел «Понимание прочитанного». Сюда помещались изученные нами небольшие отрывки из знакомых произведений: «Евгений Онегин», «Герой нашего времени», «Мастер и Маргарита» и другие. К своему удивлению я заметил, что уровень понимания таких текстов был катастрофически низок. Получалось, что роман, который мы вместе прочитали и прокомментировали, отдали ему столько времени, совершенно не понят!

Вот тогда стала вырисовываться проблема в полном объеме. Я принял для себя рабочую гипотезу, которая могла стать прологом к теории.

- Любой классический литературный или просто серьезный публицистический текст покоится на нескольких китах, основах, уровнях, причем каждый уровень имеет свои параметры, задачи и аналитические подходы. Для того чтобы понять даже маленький отрывок текста, нужна огромная машина расшифровки, которая перевела бы заданный контекст в область понимания ученика (в его текст). Раньше, в период всеобщего повального чтения, такая машина понимания создавалась автоматически, путем накапливания и осмысления прочитанного.

- Современный ученик, напрочь лишенный такого автоматизма расшифровки, старается восполнить пробелы восприятия контекста общими словами и простым списыванием, даже не стараясь подняться до уровня понимания (мол, а зачем мне все это нужно?). Проведенные тестирования показали, что огромные пробелы есть на всех уровнях понимания.

- Условно говоря, нам следует создать такую модель, которая показала бы поэтапно развертку, то есть путь расшифровки художественного текста. Следовало увидеть, на каком этапе находится ученик, что он, собственно говоря, понимает или не понимает в прочитанном?

Тогда и родилась такая схема: текст – контекст – подтекст – метатекст.

Как мы понимаем ее, в каких терминах описываем.

Текст – однозначное, линейное, прямое, не связанное ни с чем, не вызывающее никаких ассоциаций понимание прочитанного. В свою очередь, уровень одномерного понимания текста вовсе не так прост и однозначен, так как расслаивается, распадается на несколько подуровней:

– речевой, на котором находится носитель языка, не обремененный излишним чтением; а также иностранец, усердно изучающий язык в течение нескольких лет. Это уровень свободного устного бытового разговора.

– грамматический, включающий полное изучение правил русского языка. Это подуровень восьмиклассника, прошедшего нормальную школу и умеющего написать письмо другу.

Контекст – на втором уровне, если мы сумели до него дотянуться, происходит завязка, переплетение некоторых внутренних (литературных) и внешних (реально исторических) связей. Для его расшифровки нужен уже некоторый литературный фундамент. Этот уровень понимания распадается на такие подуровни:

- информационный, основанный на знании как современных реалий, так и исторических, ментальных, политических особенностей жизни.

- литературный, на котором задействованы механизмы лексики и фразеологии: омонимы, синонимы, антонимы, переносное значение, фразеологические обороты, пословицы, поговорки, архаизмы и многочисленные заимствования.

Подтекст – мощная многомерная огромная структура, тысячами нитей связанная и сопряжённая в один узел понимания со многими подводными течениями предпочтений, разночтений, намеков, нюансов, вкусов и направлений.

Недостаточно ясен весь механизм работы уровня подтекста, на самом деле, целого комплекса, но описание отдельных подуровней можно представить себе так:

- художественный: выявление сюжета, композиционные приемы, авторская позиция, критические статьи, выработка вкуса и поиск любимого автора;

- поэтический: особый поэтический язык, метафоры, сравнения, параллели, тропы, авторские предпочтения ...

- история литературы: набор классических авторов, шкала предпочтений, умение анализировать и сравнивать, литературная история, биографические детали и прочее, и прочее, и прочее.

- подуровень политической направленности литературы. Журнальная полемика и борьба разных направлений. Западники и славянофилы, почвенники и либералы-демократы, социалисты и монархисты. Цензурные и подцензурные произведения и так далее.

Метатекст – философский уровень. С высоты понимания всех сторон контекста и подтекста философский уровень дает возможность увидеть место автора в мировом культурном процессе.

На такие высоты понимания ни мы, ни наши воспитанники не поднимаются в школе, так что не будем беспокоиться и обременять память составлением его подуровней.

Составив для себя такую рабочую схему, я понял, наконец, и причину прошлых ошибок, несовпадений и непониманий учителя и ученика. Ведь все дело в разных уровнях, на которых мы находимся, и, по определению, у нас нет общих точек соприкосновения.

Для среднестатистичного ученика то, что мы читаем и проходим в классе, то, о чем взахлеб и взволнованно вещаем, просто текст или в лучшем случае некий малозначащий контекст. Для нас то же произведение – выверенный, изученный, многослойный подтекст или даже метатекст, где мы видим ясные параллели с другими произведениями или оригинальные поэтические подробности. С одной стороны, некий надоедливый плоский текст, не имеющий никаких ассоциативных связей ни с жизнью, ни с другими текстами, не вызывающий никаких аналогий, тем более эмоций. С другой стороны, глубокий подтекст, который рисуется учителю, вдохновленному своими открытиями.

Не напоминает ли вам такая ситуация абсурдный разговор человека с пчелами, причем этот удивительный человек воображает, что пчелы его понимают.

Из рабочей гипотезы вытекали парадоксальные выводы.

Первый вывод – бедный ученик не то, чтобы не хочет читать данное программное произведение, он просто не может этого сделать, беспомощно простирая руки.

Второй вывод – учитель не может понять уровень ученика, хотя и хочет протянуть руку помощи. Их руки редко когда встречаются.

И последний вывод: проигрывает только непрочитанное произведение. Вряд ли кто-нибудь из наших воспитанников обратится в будущем к великой классической литературе.

Мое обращение к коллегам, мои статьи и учебники, все мои «теоретические» разработки вызваны только одним: я страстно мечтаю, чтобы ищущие друг друга руки встретились. Ведь для того, чтобы учиться, нужно хотя бы понимать друг друга, говорить с учеником на одном языке, представлять, на каком уровне находится класс и медленно, с удовольствием поднимать его до своего уровня.

Таким образом, родилась у меня программа коррекции понимания прочитанного, возможно, такую программу следовало назвать программой спасения.


Часть вторая - поэтическая

Даже самое мимолетное упоминание о теме, легчайшее прикосновение к ее бледно-розовому нежному телу, малейший намек или тишайшее проговаривание-проборматывание - наполняют русскую душу сладким нектаром и божественной амброзией. Посвященная в таинство душа взмывает в горние выси, подхваченная крылатыми конями Пегаса, и опускается на высоком Парнасе, где журчат священные источники Гиппокрены. Наслаждайся, душа, пением девяти Муз. И тело твое поет, играет каждая жилка, трепещет каждая струнка, ты дышишь полной грудью.

Все говорит о том, что сегодня мы осмелились говорить о Поэзии.

Русская культурная традиция именно так, с трепетом и придыханием, с дрожью и состраданием, следуя высоким античным терминам и героическим образцам, повелевает говорить о поэтическом творчестве. Неизъяснимо высоко возносит молва (или толпа) поэтов - небожителей, помещая их на светлом Олимпе, где раздаются звуки кифар и юные богини ведут светлые хороводы. На Земле, по слухам, восторженные почитатели помещают поэтов в чистейший Храм, Башню из слоновой кости, герметически замкнутую сферу, откуда им так легко изливать на головы презренной черни и гармоничные звуки, и пророческие молнии, и праведный гнев.

Печной горшок тебе дороже,
Ты пищу в нем себе варишь.

Образованный русский человек, как предписывает литературная традиция, отмечает всякое важное событие жизни утвержденной для этой цели, отлаженной веками гладкой цитатой; более того, многие и воспринимают саму реальность только сквозь знакомые знаковые строки, которые выявляют событие, освящают его, осеняют поэтическим крестом и вводят в поэтический ряд.

Вот как, к примеру, наступает зима для русского сознания:

Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце снег лежит.

Так вот, хоть наш дух и вознесся на поэтические вершины, но вот презренное тело не может закрыть глаза на досадные мелочи. Опустимся на грешную землю и заглянем в обычный класс, где идет урок по поэзии Александра Сергеевича.

Не встречались ли вы, мои любознательные читатели, с учеником, сердце которого не было поражено острой стрелой поэтического восторга, так как было прочно защищено другими обычным делами. Того, кто лишь мирно пасся на школьной площадке, щипал травку, насаженную минпросом, и проходил программу по разделу поэзия. Если не встречались, то значит, Бог вас миловал. Вы не смогли поговорить с ним о явно несъедобном предмете, не были убиты произнесенными словами и остались при своем твердом убеждении о хороших традициях русской школы.

Мне пришлось долгие годы вести занятия по русскому языку как иностранному. В классе, где все ученики говорили по-русски довольно сносно, хотя и прожили вне языковой среды долгие годы, я решил несколько отойти от рутинной программы и доставить классу удовольствие. Я стал читать внепрограммые стихи. Поверьте, выбрано было самое лучшее: стихи Пушкина и Лермонтова, Есенина и Ахматовой. С моей точки зрения, стихи были прозрачные и понятные, легкие и захватывающие. К моему удивлению, попытка оказалась неудачной: реакция во всех случаях была однозначной – скука и раздражение. В конце концов, одна простодушная душа открыто сказала: «Ну, зачем вы нам читаете стихи, разве это так интересно!?»

На уровне бытового иврита слова «стихотворение» и «песня» - это одно и тоже слово «шир». Ученики, даже сохранившие русский язык как родной, совершенно не чувствуют никакой разницы между плоской современной эстрадной песенкой и великим поэтическим творением. Ведь ясно сказано: и то, и другое - шир.

Если отнести данное замечание к обычной русской школе, то разница между этими понятиями пока еще видна, хотя зазор ничтожен – слова-то ведь разные. Но в последние годы ситуация здесь так быстро и резко меняется, что и разница в словах не поможет. Иди потом, доказывай, что между песенным шлягером и балладой Лермонтова, между поэтом–песенником Таничем и просто поэтом Мандельштамом – непроходимая пропасть.

Таким образом, перед серьезным учителем словесности встает многотрудная тонкая и даже неподъемная задача: сохранить понимание поээии.

Выше я уже писал о разных уровнях восприятия, об иерархической лестнице понятий: текст – контект – подтекст – метатекст. Начиная разговор о поэзии, следует ввести еще один уровень, еще одно важное для нас понятие – интертекст. Зачем, - не преминет спросить критически настроенный читатель, - зачем усложнять и без того громоздкую структуру? Что скрывается за этим понятием?

Для русского поэтического сознания знакомство с новым поэтическим творением – это прежде всего пробуждение памяти, вспышка ассоциаций, игра сравнений с прежними знакомыми лирическими строфами, подсознательный подсчет плюсов и минусов. Каждое новое поэтическое имя вписывается в незыблемый ряд: в русле поэтов «серебряного века», женская поэзия, что-то наподобие Бродского... То есть для нас не бывает поэтов в себе, самодостаточных и обособленных от поэтического цеха, - они все в плотном строю, на отведенной им полке.

Если вы согласны с данным спорным утверждением, то должны согласиться и со следующим горьким, но бесспорным: ученики еще не успели выработать такой интертекстовой сети. Любое стихотворение для них уникально и единично.

Следовательно, огромная и сложная задача понимания поэтического текста усугубляется еще одним камнем преткновения – невозможностью сравнивать. Мы можем только вздыхать по тем забытым временам, когда дети еще сами что-то читали и не требовалось дополнительных усилий для создания интертекстовой связи.

Если свести наши размышления и сетования к краткому резюме, то не нужно быть пророком, чтобы предсказать: мы присутствуем при агонии поэтического понимания поэзии. Перед нами последнее поколение, которое без страха и сожаления закроет глаза ушедшему поэтическому веку. «Закат поэзии» - так вскоре будет названа большая научная монография. Может быть, она уже и пишется?

Если подойти к вопросу практически, то, вероятно, процесс еще не зашел так далеко, еще есть время выработать единую программу, методическую установку, но это следует сделать экстренно и безошибочно.

Не возводя очи долу, не проклиная торопливое время, не перекладывая ни на кого вину, нам следует смиренно и терпеливо зачинать новые традиции чтения и понимания поэзии. Начинать обучению поэтической техники (метафор, сравнений, рифмы, ритма, размера и т. д.), анализу поэтического синтаксиса, инверсий, пониманию поэтической лексики и прочее.

А теперь, не касаясь фундаментальных теоретических основ, забыв о грозных пророчествах и грядущих катаклизмах, обратимся к одному поразительному примеру, случившемуся на уроке литературы. Думается, что тот урок «смеховой терапии» наглядно показал: можно еще исправить положение. Не панацея, не универсальное средство, а только случай дал возможность увидеть свет в конце тоннеля. Для этого пригодилось странное, редко употребляемое воспитательное средство – смех. Очищающий, просветляющий, после чего у кого-то открываются глаза, у другого замирает сердце и горят от стыда уши. А для третьего это повод вернуться и прочитать.

После начальной серии уроков по пушкинской лирике были подготовлены контрольные вопросы, которые должны были определить уровень понимания класса различных сторон поэзии Пушкина. Все казалось предельно просто.

Я уже 30 с лишним лет работаю в школе. Случались у меня разные уроки: шаблонные, унылые, откровенно слабые, неожиданно сильные, игровые, душевные, волнующие, запоминающие, прощальные..., но такого урока откровения, как урок разбора контрольных по лирике Пушкина, не было никогда. Я видел понимающие, смеющиеся, взволнованные, живые лица. Главное: каждое слово смаковалось, боялись пропустить любую реплику, все било наотмашь и попадало в точку; мы говорили на одном языке – жаль только, что общим для нас оказался язык ошибок, нелепостей и анекдотичных выражений. Я зачитывал классу только то, что они сами написали.

В конце концов, я вынужден был прекратить урок, так как класс лежал на столах от смеха, особо эмоциональные упали под столы, задыхаясь от хохота. Ни одной фамилии я не называл, но почему-то каждая фраза сразу находила автора.

Такого удовольствия я им больше не доставлял, слишком сильным оказалось лекарство, но даже сегодня, спустя два года, мы постоянно возвращаемся к приятным воспоминаниям. И вот теперь, с согласия моих невольных соавторов, учеников одиннадцатого класса, я публикую несколько примеров.

Задание первое.

Приведено несколько отрывков неизвестных поэтов. Один из них принадлежит перу великого А. С. Пушкина, остальные написаны поэтами пушкинской поры. Нужно найти пушкинский отрывок и объяснить, на основании чего сделан такой вывод?

В результате абсолютное большинство отвечающих не то чтобы не нашли заданный отрывок, они его просто не искали, так как не представляли себе, что может быть другой поэт, который смеет писать так, как Александр Сергеевич. И если перед тобой стихотворение под названием «Осенний вечер», ясно, что оно и есть искомое - Пушкин ведь так любил осень. Вторая часть вопроса и вовсе повисла в воздухе, потому что не требуется никаких доказательств. Пушкин, по определению, выше любого поэта! Вот дословные образцы ответов:

- Обычно Пушкин описывает природу, а также погоду тех мест, в которых он находится. Ему всегда удается передать изюминку тех мест, где он находится. Во всех его стихотворениях описываются прелести мира, и в некоторых они сравниваются с природой.

- Это стихотворение несет в себе какое-то оптимистическое пушкинское настроение. Набор слов очень соответствует его писаниям.

- Пушкин любил осень, а это бывает не так уж часто. Здесь он олицетворяет осень.

Задание второе.

Какое из данных стихотворений Пушкина тебе больше всего понравилось?

- Больше всех из этих замечательных стихотворений понравилось «В глуши во мраке заточенья». В этих строчках описывается страдание о том, что поэт в унынье. Он хочет вырваться из плена, но не может.

- Мне понравилось «Пора, мой друг, пора». Поэт чувствует, что он устарел и вспоминает, как в расцвете молодости изливал грядущую славу. Пушкин – умный, образованный человек, который пишет чудесные рассказы. Рассказывает о жизни людей, и в культуре ему отвели немаловажную роль.

Задание третье.

Как ты понимаешь данные отрывки из стихотворений Пушкина?

Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он;
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.

- Тот, кто ты думаешь, относится к тебе с уважением, но может сделать тебе очень плохо.

- Пальцами, легкими как сон моих глаз, коснулся он – и выпали бедные глаза.

- Прикосновение к глазам вызывает испуг пронзительных глаз.

Ревет ли зверь в лесу глухом,
Трубит ли рог, гремит ли гром,
Поет ли дева за холмом –
На всякий звук
Свой отклик в воздухе пустом
Родишь ты вдруг.

- Это означает – находясь в шуме, закричи сам.

- Во всяком звуке или шелесте в воздухе есть что-то твое, частичка тебя.

- О том, как звук может вызвать в голове образ нового стиха.

- Поэтам часто не разрешают, не дают писать. А если он что-то и пишет, то приходится скрывать.

- В этом отрывке поэт говорит, что если ты свободная душа, то у тебя есть на все свое мнение.

- Мне кажется, что здесь описывается сцена родов.

Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянно бряцал...

- Как поэт пишет стихи, когда он вдохновлен этим делом. У него есть мысль, он прямо весь горит этим желанием.

- Поэта что-то подтолкнуло на написание стихотворения, и он не ожидал от себя такого напора чувств и эмоций.

- Вдохновенный поэт что-то пишет. Но пишет он чисто наброски.

Можете себе только представить, какие неожиданные ассоциации, какие бурные эмоции вызвали у моей аудитории другие цитаты. Ответы на них я опускаю, потому что они годятся скорее для театра абсурда, чем для анализа. Но вы вообразите.

Надменный! Кто тебя подвигнул,
Кто обуял твой дивный ум...


Вместо эпилога

Немецкий философ Э. Кант как-то сказал знаменательные слова (цитирую по памяти, а потому не претендую на академическую точность): меня всегда неизменно поражали две вещи – бесконечность звездного неба и нравственный закон внутри человека.

Мне бы хотелось добавить еще одну вещь, поразившую уже меня, заставившую изучать ее долгие годы: гибкость, глубину и оригинальность детского мышления. Почему-то детский мозг, не обремененный чуждыми влияниями и эгоистичными расчетами, понимает дело так, как оно есть на самом деле, выдвигает такие версии, какие и в голову не придут взрослому.

Так вот, эта самая гибкость мгновенно сумела оценить мой урок смехотерапии, правильно оценить ситуацию и отреагировать на нее звонким смехом.

Я не утверждаю, будто весь класс повально вдруг обратился лицом к поэзии, однако выяснилось, что анализ стихотворения – это сложное, нетривиальное, запутанное, но интересное дело, доступное каждому. Надо только внимательно прислушаться и хорошо подумать.
____________________________
© Бендерский Яков Михайлович