О романе Д. Гуцко «Без пути-следа»

Новая проза связана, прежде всего, с новыми темами. Нестабильность общества подобные темы, как правило, и порождает. Когда-то, в далекие послевоенные годы В. Шаламов писал в своих дневниках о том, что война оказалась для поколения 40-х-50-х именно такой темой. Стало невозможно писать как прежде. Именно тогда и сформировался новый тип повествования – «человеческий документ», который Шаламов определил как «прозу пережитую, как документ».

«Апсны букет», дебютная повесть Д. Гуцко – пример именно такой попытки отстранения от собственного опыта, причем хотелось акцентировать внимание именно на слове «попытки». Поскольку следом была опубликована повесть «Там, при реках Вавилона». А в качестве своеобразного завершения стал роман «Без пути-следа», вошедший в шорт-лист Букера 2005 и получивший достойную награду.

Так что, попытка не удалась - одной из ключевых во всех перечисленных текстах оказывается новая для литературы тема – судьба вынужденных переселенцев. Понятие достаточно абстрактное, попытаемся уточнить. Согласно закону РФ "О вынужденных переселенцах", принятому 19 февраля 1993 г. N 4530-1 и действующему в редакции Федеральных законов от 20 декабря 1995 г. N 202-ФЗ и от 7 августа 2000 г. N 122-ФЗ, «вынужденный переселенец» - это "гражданин РФ, покинувший место жительства вследствие совершенного в отношении его или членов его семьи насилия или преследования в иных формах либо вследствие реальной опасности подвергнуться преследованию по признаку расовой или национальной принадлежности, вероисповедания, языка, а также по признаку принадлежности к определенной социальной группе или политических убеждений, ставших поводами для проведения враждебных кампаний в отношении конкретного лица или группы лиц, массовых нарушений общественного порядка" (п. 1 ст. 1 Закона). Утрата и чуждость всем – два состояния, характеризующие этих людей. Продиктованы они невозможностью вернуться на родину и, как правило, тщетными попытками прижиться в чуждой культуре. Именно об этих людях пишет Д. Гуцко.

Пытаясь дать определение вещам достаточно абстрактным, закон находится дальше, чем литература. Новая книга Гуцко носит заглавие «Русскоговорящий» (опубликованный в журнале роман «Без пути-следа» - его часть). Во многом именно это понятие объясняет нам больше, чем определение, данное Конституцией. Комичная ситуация: когда-то зарождавшаяся Советская держава стремилась обогатиться за счет своих республик, отправляя туда специалистов для разработки земли, хозяйств, недр и прочего. Люди прижились, освоились в новых условиях, в чужих традициях, ассимилировались. Новое поколение впитало в себя традиции разных культур. И это казалось нормальным. Но после того, как Советский Союз радостно похоронили, большинству «русскоговорящих» пришлось уехать обратно, на так называемую родину, в российские города, которые для многих были лишь картинками в учебнике русской литературы. «Ну вот, он в России. Почему же дом все-таки там, в Тбилиси? Так не должно быть, так не может быть!», - именно эта проблема оказывается в центре романа. И судьба главного его героя – Вакулы становится иллюстрацией «доли» всех «русскоговорящих», волей случая отказавшихся от своей родины в пользу одной большой страны, которая, предполагалось, должна была бы стать их родиной, но в силу непонятных причин так ею и не стала.

Тема поиска самоидентичности прослеживается на разных уровнях текста – через любовную линию с мулаткой Люсей, историю семейной драмы, воспоминания об утерянном прошлом (история Левана), осмысление героем ростовской жизни и попытки приноровиться к настоящему, через историю Генриха и, главное, через покаяние героя.

Трудно назвать Гуцко оптимистом. Даже язык не поворачивается. Каждая из рассказанных им историй – элемент общей картины неудач, потерь, расставаний. История Люси передается через историю ее волос, «истории непостижимого подлого бунта, отнимающего уйму нервов и времени». Один лишь эпизод с походом в парикмахерскую иллюстрирует чуждость Люси в мире во всем одинаковых людей: «Разглядывая в зеркале свой затейливый “барашек”, парикмахерша буркнула им вслед: “Настругают, а потом начинается: распрямить, осветлить”». Это – самое яркое проявление чуждости в романе, внешнее.

Чужой ощущала себя жена Вакулы, стремившаяся с юности спрятать свою красоту, так как «изнутри ее уже круглосуточно сверлили жестокие ледяные глаза» ее матери, от которых удалось избавиться только тогда, когда она встретила Кристофа.

Мы понимаем, что чужим кому бы то ни было можно стать по многим причинам. По бесконечному количеству причин. Именно эта внутренняя череда возможностей отдаления друг от друга порождает отдаление внешнее, как последствие, как желание отгородиться от тех, кто так не похож на тебя.

Специфической особенностью романа является то, что автор, воспитанный на разных культурных традициях (трудно себе представить постсоветского человека, воспитанного в какой-то единой традиции) пытается (через призму восприятия героя) взглянуть на российскую действительность не изнутри, а со стороны, отстранившись. Что это дает? Прежде всего, новый взгляд на действительность: «Я вот что говорил: только извне традиция хороша или плоха. Только извне и можно вообще ее судить. Тому, кто внутри, она просто дана». К тому же, у героя возникает осознание утраты ориентиров. И желание преодолеть самое себя. Но что может изменить человек, которому в течение всего повествования никак не удается поменять паспорт? «Может быть, он по природе своей такой вот созерцатель. Бездельник. Что ж, да — бездельник. Рассуждатель. <…> Созерцатель ведь заведомо в проигрыше. Скомандуют “внимание — марш”, а он засмотрится, как здорово все рванули, как всплывают и тонут лопатки, как локти механически тычутся в воздух на одинаковой высоте, будто в преграду. Кто-то приходит первым, кто-то двадцатым, кому-то лучше с трибуны поболеть. Устройство мира. Так нет, казнить, казнить, тащить на беспощадный капиталистический трибунал! Да пошли вы все!».

И, казалось бы, все неприятности в жизни героя (с позиции читателя) - лишь повод для того, чтобы попытаться понять, наконец, где ему место и кто он. Осознание приходит, но слишком поздно. Когда уже предал друга, предал себя, свою надежду и смирился. «Была возможность понять, был срок, чтобы стать сильным. Не стал. Предал, подумал — и предал еще раз. И предав, огорчился, что плохо себя чувствует».

О том, может ли изменить жизнь осознание собственной вины, читатель уже не узнает. Он (опосредованно, конечно) испытал главное – опыт человека, утратившего корни, но не приобретшего почву. Не способного прижиться в новых условиях. Не готового к изменениям. Смирившегося. И пустившего свою жизнь на самотек.

Но вернемся к Шаламову. Иногда сама тема диктует стиль повествования. В ранней прозе Гуцко это было именно так. В «Без пути-следа» он отходит от подобного рода «документальности». Опыт «русскоговорящего» дает иной взгляд на многие понятия, кажущиеся банальными. Кто задумается о родине, пока ее не потеряет? Даже такой, нелепый на первый взгляд, вопрос, как «С чего начинается родина?» приобретает иное значение в романе, теряя иронический оттенок.

Новый тип героя не становится началом нового языка повествования, новой прозы, о которой так часто говорят критики. Но, благодаря его появлению, меняется точка зрения на многие действительно важные проблемы, с силой времени превратившиеся в «вопросы, о которых не принято говорить».

Переосмысление предыдущего опыта порой важнее, чем создание нового стиля письма. Хотя бы потому, что найти новую точку зрения в уже существующей системе мировосприятия гораздо сложнее, чем придумать свою собственную систему координат.
___________________________
© Антоничева Марта