|
|
|
«Были когда-то и мы жеребцами…» - глядя на меня, пропел когда-то один старик, и пошёл через дорогу на наш ленгородской базарчик к корешам, как и он, бывшим токарям, слесарям, колесникам паравозоремонтных мастерских, сокращённо Лензавода, - пошёл «сообразить», то есть выпить в честной компании пару стаканов портвешки по рубль двенадцать бутылка. От тех времён остались у меня кой-какие, совсем мало, записи.
* * * Всемирный великий праздник 7 ноября 1969 год! Да, не больше и не меньше – всемирный. Из города марши. Ленин… Ленин… Великие достижения! И прочее, и прочее. Шум этот перекрывает глотка: Слава КПСС – вождь и организатор наших побед… Слава рабочему классу и колхозному крестьянству… Миру - Мир… И легко представляется Театральная площадь, заполненная народом с красными полотнищами над головами, трибуна с радостным начальством и Глоткой впереди. Чума на ваши дурные головы!.. Ну а вообще-то стоит осень, то тепло, то холодно, то дождь, то солнце, перед нашей хатой расцвели дубки, осень как осень. И жизнь наша почти растительная. Живём одним днём, ничего годами не меняется: проезд на трамвае стоит три копейки, троллейбусом четыре, автобусом пять; хлеб двадцать копеек буханка, а слойка девять; цыплята, когда их «выбрасывают» на прилавок, первый сорт 3,20 килограмм, второй 2,50, третий, досрочно умершие синюшные дохлики 1,80. Ну и так далее… Так было, так будет! А сейчас нас вроде бы как и нет. Но это уж крайний пессимизм. А вот вариант посветлее. Что-то всё же происходит, ищет выход. Вот хотя бы только что вышедший в «Новом мире» роман «Три минуты молчания». Пробился же в свет. А как написан. Люди готовы погибать не исчерпав свои возможности. Когда в высший ранг возведена глупость, людьми, вынужденными подчиняться этой глупости, овладевает что-то фатальное, человек устаёт раньше положеного, влагая свою жизнь в руки судьбы. И вот такой необычный роман появляется в официальном журнале. Это что-нибудь да значит.
* * * А я женился. И как раз от безнадёжности, пессимизма то есть. Хоть кому-то буду нужен. Уже полтора месяца. Она не верит, что всё это всерьёз и уже несколько раз хотела уйти. Я точно знаю, что да, не всерьёз, и изо всех сил удерживаю. Целый моток противоположных чувств не позволяет мне смириться с поражением. Очень её жалко. Очень хочется писать, чтоб раз навсегда успокоиться. Для этого и решился завести жену, для этого уродовался, приводя в порядом флигелёк с коридором в два квадратных метра и комнаткой в пятнадцать. Между прочим мы очень даже разумно и уютно устроились на этой площади, но… «А она полна сомнений»…
* * * Каким я зверем был в прошедшее воскресенье. Пришли Галка с Пашей и привели с собой каких-то своих Лёшу с Белкой. На пятнадцати квадратных метрах особенно не разгуляешься. Можно только сидеть за столом и пить. Так и было. А когда хватили достаточно, сначала Паша с Галкой стали драться, потом эти чужие Лёша с Белкой, потом моя Мариша от них возбудилась и стала на меня что-то кричать. Утром проснулся ничего не помнящим. Но собирающаяся на работу Мариша была какая-то перекошенная, припадающая на правый бок. «Что это с тобой?» Долгое молчание, а потом бросила: «Избил меня. Не помнишь?» - и, мстительно дыша, шагнула за порог. На целый день я потух. Вспомнил только, что она кричала чушь, я рассердился, бросил её на диван лицом вниз и два раза стукнул ладонью по заднице. Что избивал, вспомнить смог. Вечером, вернувшись, она с порога сказала: «Это я виновата. Прости». И рассказала, как дело было. Я оказался не очень злодеем. Просто не рассчитал силу пьяной руки. Что это всё-таки было? Это была наша поселково-слободская любовь в разгаре. Друг другу мы нужны, друг без друга не можем, но ради вас мы делаем аборты, рискуя потерять здоровье, мы честны, вы же сволочь, вы ведёте себя нечестно. Любить, любиться хочется, надо, без этого нельзя. Но вы скоты. 14-11-69
*** Вчера видел Валю. Тольке Дудникову дали четыре года. Во мне всё упало. Четыре года! А как мы боялись тюрьмы… И вот с ним это случилось. И случилось не случайно. – Так суд всё-таки был. И аж четыре года! – сглупил я. – Он тоже думал, что это ему как-нибудь сойдёт с рук. Всегда ж сходило. А суд состоялся. Прокурор просил два года, а судья дал четыре. - Но почему я об этом не знал? Ведь мы с ним многие годы водой не разольёшь, сама знаешь… Могла бы хоть записочку с кем-нибудь прислать. Да ведь с вами близко живут Витька Седой, Яшка Шкраб, Доносьяны. Им ты тоже ничего не сказала? Они бы ко мне точно прибежали. – Он никого не хотел. Я тоже. Тебя в том числе. Ни к чему это. Пусть теперь сидит и знает, как это. И дальше пошло невыносимое: слёзы, угрозы, подробности, о которых никто ничего не знал и не надобно бы их… 28-11-69
* * * Ах, эти предрассудки! Вчера Виталий Сёмин, побывавший в Москве, сказал, что в Москве, даже в самом «Новом мире», не очень высокого мнения о «Трёх минутах молчания». Например, Марьямов говорит, что с самого начала роман выстроен не совсем правильно, что герой – парень конечно же безграмотный, не может так тонко чувствовать природу, так правильно понимать человеческую психику. Но разве это не предрассудок, которым болен и сам Виталий? Вот ведь они сами (Марьямов и Сёмин в том числе) сумели подняться выше обстоятельств. Но человек, поднявшийся выше обстоятельств – герой. Сеня Шалай, несмотря на свою тонко организованную натуру – не герой. Он равен обстоятельствам, он весь внутри царства обстоятельств (я в том числе), хотя, конечно, у него ещё всё впереди. Дело в том, что потомственный интеллигент подготовлен к своему подвигу подвигами предков. Это у него наследственное. Тогда как ум, тонкость Сени явление необычайное среди всей его родни. Сеня сначала должен понять, зачем он должен быть выше своего отца машиниста, матери прачки, дяди сапожника и несметного количества таких же, путь которых был давным-давно пройден их пра-пра-пра… дедушками. 28-12-69
* * * Идёт снег. Если не считать того, преждевременного, который выпадал то ли в октябре или ноябре – это первый снег зимы. В квадрате, образованном соседским забором, нашим угольным сараем, материной хатой, моей избушкой, он то кружится, то в одну сторону вся масса качнётся, то в другую, то снежинки начинают сечь друг друга и получается ромбом, или вдруг с крыш пометёт так, что ничего не разобрать. На это можно смотреть час, два, три. Я и смотрю. Это само моё раннее детство зимы 40-41-го года. Было мне тогда ровно три с половиной годика. А запомнилось по той причине, что после была война и мирная жизнь вспоминалась как сказка, как чудо. Слишком часто вспоминалось и не ушло из памяти навсегда. 29-12
* * * Ехал в новом чешском трамвае. Матовый чистый потолок, большие окна, сиденья мягкие, с подогревом. Во всём законченность, обтекаемость, герметичность, острые углы отсутствуют. Двери, когда открываются и закрываются – это же тихая песенка. А ход самого трамвая!.. А в кабине водителя стекла зеленоватые, через эти стёкла мир будто впервые видишь: всё чистое, хорошо очерченное. Подумал: вот бы наши предки такое увидели, что бы они сказали. Те, которые до 19-го века вообще бы ничего не сказали, только рты разинули, а 19-го века – века научно-технических достижений, что все их мечты сбылись, дальше ничего придумывать не надо, как в раю с ангелами, который на веки вечные неизменный. Написал про неизменный рай и поразился: да ведь я, для себя по крайней мере, сделал открытие. Рай, как его подают боговерующие – это всё та же, только белая смерть: вечное блаженство, окутанное в белое сияние, ни боли тебе, ни голода, ни злобы, ни… всего-всего. Ад смотрится как-то более человечным, по меньшей мере вполне понятным. И пошло поехало… Всё выросло из нашей потребности иметь веру во что-то объединяющее людей, чтобы иметь какую-то защиту от сил природы и себе подобных соседей. Шаманы, жрецы, священники, попы, наконец секретари обкомов, горкомов, парткомов. Появлялся в племени вдруг очень сильный человек, предлагал племени какую-нибудь похожую на правду версию правильного существования племени. Версия удачно входила в головы, подтвержденная вдруг удачными практическими происшествиями. Автор идеи чаще всего погибал, постепенно превращаясь в легенду, а его идеи в религию, художественно оформленную последователями, быстро превращающимися в служителей культа, специалистов, надзирателей, извлекающих из культа вполне осязаемую власть, средства к небезбедному существованию. СССР – результат смены старого миропорядка на новый, очень злой и несомненно имеющий быть приговоренным к великой каре. Ни о каком прощении большевиков не может быть и речи. Между прочим, трамвай приехал к нам из Чехословакии, страны, рвущейся в западную свободу, куда совсем недавно было вторжение советских танков и подавление человеческих желаний. Подавили, и ведут себя будто так и надо. И абсолютно спокойно берут трамваи, и другое, к чему сами не способны. Свиньи. 30-12
* * * Итак, пошло новое десятилетие – семидесятилетие. Чего ждать? Публицисты, моралисты «Литературной газеты» и кучи столичных журналов, которые выписываю, что-то у себя под ногами желают найти. Обращаются к истокам, к земле, к национальному духу загадочной русской души. Ещё какие-то странные рассуждения о «внутренней свободе». Штрекбрейхерство какое-то. Когда нет действительной свободы, надо найти её в себе. Ещё много плача по погубленной русской деревне с её простотой. Ну, правда, всё больше и больше всплывает рассказов о войне. Но это ложка мёда в бочке дёгтя. Например, воспоминания Жукова. Просто вой восторга по поводу выхода книги. На самом деле это нечто бездушное, надиктованное бездушным человеком. У умного, думающего человека такая книга просто не получится. 7-1-70
* * * Баня! Место, где голос принадлежит народу и говорят в основном старики. Вот сегодня я услышал разговор о старых хозяевах владикавказских паровозоремонтных мастерских, ныне Лензаводе (Ленинском заводе). Заправляли делами два брата, один умный, строгий, другой любил себя показать. Наймёт карету, разбросает по сиденью шляпу, трость и едет королём. Зарабатывали 3,50 в день, а водка стоила 40 копеек 600-грамовая бутылка, мерзавчик 12 копеек, сальники стоили 5 копеек пара, хлеба хватало на копейку. Какое-то странное единодушие во всех таких рассказах. Признают, что сейчас жизнь лучше. Один восьмичасовой рабочий день вместо десятичасового чего стоит. Но рабочего человека уважали, понимали. Например, таскали из цехов подшипники, всякую другую мелочь. А здесь же за проходной была лавочка, где это добро можно было по хорошей цене сдать. И сама-то лавочка была хозяйская. Черта с два хозяина обманешь. И никаких преследований… После тяжёлой работы в цехе пить хочется, но хоть полведра выпей, всё равно обыкновенная вода не помогает. А выпил две кружки пива – то тебе сразу по новой жить захотелось. Кроме лавочки подшипниковой, в обе стороны от проходной стояли магазинчики. Здесь тебя и накормят, и напоят, и гостинца с зарплаты купишь. О, гостинца с зарплаты домой – святое дело. А главное – пиво!.. И вдруг поворот на день сегодняшний: - А что теперь? То разрешают, то запрещают. В нашем ленгородском садике (в нашем железнодорожном районе всё имени Ленина) как «Голубой Дунай» исчез. Ехал какой-то большой начальник мимо и увидел, что какой-то мужик раскачивается и ссыт под нашу родимую, в кусты отойти он уже не в силах. Через какой-нибудь час приехал грузовик с работягами, лопатами, ломами и пивную ударно враз снесли. Что в результате получилось? В Сталинграде Мамаев Курган так бомбили, что на нём потом целый год трава не всходила. А на месте нашей родной уже лет пять голое место. Так вот и стоит, хоть памятник ставь. Прям он просится. И следующий голос: - А Леонид Ильич сказал, что по сравнению с 1964-м годом у нас на душу населения произвели на 36 штук яиц больше. Я вот думаю, яйца то яйцами, а кто кур жрёт? – Хохот: - От Ильича до Ильича… Мысли по поводу Ильича Второго, сказанувшего про производство яиц, произведённых на 36 штук в семидесятом больше, чем было в 64-м, когда он скинул с престола соратника Никиту. Ленин и Сталин и другие большевики, профессиональные революционеры, были всё-таки людьми просвещёнными. Недостаточно, конечно, оттого все и случилось, но кое-что интересное они из себя представляли. Хрущёв и его партийный любимец Брежнев были обыкновенными карьеристами (выдвиженцами), выползшими из тёмной массы народной. Не случись несчастий начала двадцатого века, быть бы им благодаря уму, изворостливости видными хозяевами в своих сёлах, мироедами, а набравшись сил возможно предпринимателями, купцами. Но грянула революции, появилась масса возможностей. Надо было только сделать выбор, с кем ты. Подыскать хорошего хозяина. По своему папаше, мелкой сволочи, могу судить об этих вождях. Все они одинаковы, что мелкие, что везунчики. Хрущёв, Брежнев, да все, кто по праздникам делает ручкой с Мавзолея, в своё время уцелели и поднялись оттого, что выбрали себе каких надо хозяев. Никита – любимый холуй Сталина, Брежнев – Хрущёва. 23-1-70
* * * Снился Толя Дудников. Будто он освободился и рассказывал, что очень там плохо, что на свободе даже самая ничтожная жизнь лучше. Почти одновременно пришло письмо от него чуть ли не слово в слово о том же. Я разразился ответным письмом. «Ну да, Толя. От того всё у тебя и получилось, что наша так называемая свободная жизнь тоже казалась тебе ничтожной. Долгое время мы были заодно. Неприкаянные, очень много пили, чтобы заполнить пустоту. «Веселящимися единицами» были, как у любимых (особенно тобой) Ильфа и Петрова сказано. Но у меня оказался более здоровый организм. Пятидневная беспробудная пьянка – мой предел. Вдруг видел, в какую превратился тряпку. Руки потеют, сам какой-то нечистый. Отправлялся бегать в ботанику или собирал пацанов играть в футбол. Потом летом летний душ, зимой баня. После этого сон. После сна книги, что-то сам пишу. С пятнадцати лет возненавидел, как и ты, окружающую нас житуху. Почему так? Откуда это взялось? Ответы, понял, можно получить из книг. Классическая литература, философия просветителей, история. Чем дальше, тем больше в это дело втягивался. И после нового и нового открывающегося мне, как-то трудно было начинать запои. Никогда не понимал твоего непреодолимого желания по утрам «опохмеляться». А опохмелился – уже не остановиться. У тебя это такая же страшная привычка как курение. Но куренье мне ведомо, «опохмелья» не понимаю. Между тем именно оно тебя погубило и не продвинулся ты ,Толя, с твоими блестящими способностями дальше Швейка, Ильфа и Петрова, любимого Оси Бендера». – и так и далее, и так далее. А я вот в данный момент читаю Гердера. Совершенно умный, совершенно ясный. Вот так, Толя. Читаешь, и о том, о чём смутно догадывался, а чаще и вообще не догадывался, вдруг тебе объясняют вполне внятно, кое что хочется переписать на память. И недавно вдруг мне стало ясно, что просветители 16, 17, 18-го веков они о том же, но куда понятнее, глубже чем религии древних веков: христианство, мусульманство, индийские, тибетские и прочие. То было детство, а вот пришли со своим словом ставшие взрослыми. Сама Библия кажется мне такой дикостью. «Сначала было слово», - хорошо сказано. Но потом такая дикость. Оживи всех тех старых, ничего общего у даже нас, уличных шалопаев, не возникнет. До свиданья, Толя. Твой друг Алик. 28-1-70 * * * Из «Нового мира» ушли Твардовского, ушло вслед за ним часть редакторов. Следовательно, изменится неугодное начальству лицо журнала. У меня была надежда, что дорасту до уровня этого журнала. Ведь была очень хорошая рецензия на меня в этом журнале, побывал в редакции, познакомился. Даже чаю предлагали, но отказался. Да, закручивают гайки, сказал Виталий. Твардовский удивительный человек. Написал поэму про Василия Тёркина – чисто нашенского Иванушку Дурачка, лихо воюющего с немцами. Всё дурачку нипочём. Пули летят мимо, немец в любом случае повержен. Идиотская поэма с будто бы истинно русским героем. Начальству не могла не понравиться. Критики в восторге. Высоко вознесшемуся автору вроде хорошо, но на самом деле ему стыдно за свой успех и когда его назначают главным редактором Н.М. , делает разворот на сто восемьдесят градусов. Не желает прикидываться дурачком, как и его персонаж, Привечает в журнал жаждущих возрождения правды нашей жизни. Главное достижение журнала Солженицын - «Один день Ивана Денисовича» - и явления миру многих совершенно лишенных подобострастия писателей не совсем молодых, сквозь цензуру благодаря Твардовскому, пробившихся в свет, в числе которых и Виталий Сёмин, покровительствующий мне и каждый раз огорчающий: «И это, Алька, не пойдёт, не пропустят». 25-2-70 * * * Сегодня понедельник и нас загнали в красный уголок слушать доклад о международном положении. И даже здесь действует железная система обмана. Доклады «О международном положении» говорятся без бумажек, лекторы позволяют себе убийственные вольности о проклятой забугорной жизни. А вот о внутреннем положении докладов вообще не бывает. Бывают доклады «О достижениях в нашем народном хозяйстве». Оратор устремляет глаза в листочки и бубнит, бубнит цифрами. 28-2 * * * «Зло, существующее в мире, почти всегда результат невежества, и любая добрая воля может причинить столько же ущерба, что и злая, если только эта добрая воля не достаточно просвещена. Люди – они скорее хорошие, чем плохие, и, в сущности, не в этом дело. Но они в той или иной степени пребывают в неведении, и это–то зовётся добродетелью или пороком, причём самым страшным пороком является неведение, считающее, что ему всё ведомо, и разрешающее себе посему убивать». Альбер Камю «Чума». Это абсолютно точно о нашей «классовой борьбе». Лучше не скажешь. ПРАВИЛА Первое условие творчества – его безусловная положительность. Всякий, кто берётся творить, должен думать, что что-то в этом мире после его творчества поколеблется в лучшую сторону. 24-3-70 * * * Был пьян и привиделась такое. Покорённый германец вдруг почувствовал в себе силу, восстал. О! Сколько в нём было гордости, мыслей о Родине, Свободе, как глубоко ему дышалось. Но началась битва и восставшая молодая сила наткнулась на железо римских легионов. Меч выбили из рук германца, самого повергли на землю. И вот лёжа на спине, с поднятыми к плечам руками, ожидая последнего удара, он забыл о Родине, о Свободе, в тоске смертной виделся ему только его милый дом, родители, жена, дети, сам посреди всего этого… У Хэмингуэя праздник состоялся. У древнего германца не состоялся. У меня тоже не состоится. 17-4- * * * «Наше дело – сделать тело, ну а душу вставит бог». Сегодня утром пришел человек с тремя листами кровельного железа и продал их мне. Получив деньги, человек ушёл, скоро вернувшись с бутылкой вина. Попросил стакан, выпил один стакан, следом второй и вдруг разболтался. Об искусственном голоде 33 года, о том, что был он лётчиком, был сбит под Берлином, попал в плен, жил в Америке, воевал в Корее за американцев, потом вернулся в Россию, получил пять лет, отсидел, женился во второй раз, его 22-летний сын был в Чехословакии, получил ранение, руку чуть не потерял, если б не дал взятку хирургу. Боря мой оборвал его, стал кричать, что надо снова Сталина, чтобы болтунов перестрелял. Когда опьяневший мужичок ушёл, Трофимов соскочил с риштовки и как большую тайну доверил нам, что мужичок на самом деле был переводчиком английского языка в МВД, потом застрелил жену и сильно ранил любовника, застав их в кровати. За это отсидел пять лет, в общем вывернулся, получив пять вместо двадцати пяти, теперь работает жестянщиком.
* * * Вчера показывал телевизор старую революционерку. Ужасную полуживую, костлявую мумию, на лице её только губы шевелились. Говорила она о государственной монополии на торговлю хлебом, которую придумал Ленин. Крестьянам и спекулянтам запретили въезд в город революции, чтобы не наживались. Тем самым была спасена Россия, спасена диктатура пролетариата. Что-то подобное шептала идиотка. А на экране был Голод во всей красе. На заснеженной площади, окружённой застывшими имперскими домами, группы бог знает во что закутавшихся людей, одни что-то продают, другие покупают, третьи замерзают, четвёртые лежат под стенами домов, особенно страшно смотреть на замерзающих детей, а их немало. Картину со старухой показывали как нечто закономерное исторически. Но если в те времена ожесточившихся людей можно было всё это как-то понять, то преподносить как нечто положительное, а именно этого хотели постановщики передачи, в 71-м году – это выглядело полным идиотизмом нынешней власти. Всё-всё было! - когда читаешь историю. Вот например, в 20-х годах евразийская школа белоэмигрантов утверждала, что Чингиз-хан опирался не на класс, не на национальность, а на определённый психологический тип людей. Здорово! А я думаю, что классы есть, и классовая борьба есть, но когда между ними начинается заварушка, над нею мгновенно возникает вполне определённый тип людей, вроде большевиков, который либо погибает, либо приходит к власти. В несчастной Российской империи с выродившимся до полного маразма царизмом, родился совершенно новый, именно психологический (психически ненормальный) тип людей вроде бы добившихся полной победы, категорически овладевший властью. И мне их искренне жаль, потому что прежде чем победить, они действительно многим жертвовали, многие жизнью. И в конце концов они ведь со своею властью не совладали и либо погибли, либо выродились, превратившись в нечто позорное, недостойная звания человека. Какими людьми держится всё у нас теперь? Не большевиками, нет. На почве старого большевизма взросло поколение трусливое, совершенно бесчестное, эти жертвовать собой абсолютно не хотят – жертвовать должны те, кто под ними, то есть простолюдины. Это карьеристы: жить, жить не смотря ни на что, жить несмотря на войну, жить не смотря на дрянной мир, которому конца никогда не будет. Всё у нас неправильно, глупо – и не понимать этого нельзя. Они же, комсомольцы 20-30х, властвующих в 50-х, 60-х с помощью самых бесчестных хитростей, утверждают, что всё правильно. Такова святая Необходимость. Иначе нельзя: государство развалится. Последнее абсолютно верно. Да здравствуют негодяи! Это необходимо. «Но в том-то и сатанинская сила их, что они сумели перешагнуть все пределы, все границы дозволенного, сделать всякое изумление, всякий возмущённый крик наивным, дурацким . И всё та же неугасимая энергия, ни на минуту не ослабевающая вот уже скоро два года. Да, конечно, это что-то нечеловеческое». Иван Бунин «Окаянные дни». 7 ноября 71-го года
* * * Освободился Толя Дудников. Несколько дней он владел мною полностью. Пили и говорили. «Вошедший сюда, не печалься!..Уходящий отсюда не радуйся, - так когда-то легендарный зек написал на воротах одного лагеря. Надпись была стёрта, едва обнаружившись, но из голов зеков такое не сотрёшь.» «Гражданин начальник, вы говорите, что я не хочу работать. Вырвите моё сердце! Оно раскалённое от работы, на нём большими буквами написано: РАБОЧИЙ. А сам же, подлюка, всю жизнь придурялся». Ходит опер по бараку. «Чем занимаемся?.. – Самовоспитанием, гражданин начальник! – Гражданин начальник прошел ещё трёх человек, пока до него дошло. Вернулся. – Чем-чем занимаешься? – Самовоспитанием. Шахматы, шашки, кроссворды. Чувствую, вот-вот готов к свободе». Живут семьями по 2-5 человек. Объединяются, чтобы легче добыть чего пошамать, обсушиться, обогреться, кино посмотреть, ну и всегда иметь кого-то, кто за тебя голос подаст. Гул и суета в секции стоят до самого отбоя, драки, разборки часто. Самые несчастные шофера, сделавшие аварию. Эти мужички совершенно не подготовлены к лагерной жизни. «Рабы! Дайте закурить». С готовностью тянутся к бригадиру с десяток рук с сигаретами. И каждый уж надеется на какие-то послабления. «Лагерный врач Жанна Эсэсовка. В прошлом зэки её изнасиловали, а потом посадили голой жопой на раскалённую плиту. С тех пор она свирепствует: мастырщик, придурок, иди работай… Настойчиво требующему освобождения может сказать: Хочешь, жопу покажу? – И показывала. Пораженного радикулитом отправляла в карцер, где по бетонным стенам вода течёт. Но наверное она и раньше была порядочной тварью. Изнасиловать шпана кого хочешь может, но хорошую на плиту не посадят. Носителей всевозможной этики в лагере сколько хочешь, каждый может что-нибудь вякнуть. А между тем дверь у опера не закрывается, стукач идёт за стукачём». Когда навстречу колоне зэков попадётся женщина, её обсмотрят с ног до головы и вечером после отбоя лежат и обсуждают всё-всё, особенно горячо какую-нибудь дырочку в чулочке. Отрицалово и беспредел. Беспредельщина - это ясно: гонор, гомон, драки, изображать из себя не то, что ты есть на самом деле. И всё это до первого окрика, до первой настоящей угрозы. Отрицалово гораздо интересней. Это уже проявление духа, который выражается в полном презрении к закону и наказанию. Карцеры, подвалы нисколько не пугают настоящее отрицалово. Выходит он из подвала шатаясь от слабости, и по прежнему не признаёт над собой власти, снова готов спуститься во мрак. Это жестокость на жестокость, слабый старается победить сильного, вернее имеющую власть машину. Таких очень мало. Толя не видел ни одного. 15-11-71 * * * Опасность там со всех сторон: в лагере Толю поначалу чуть не зарезали: . Один молодой, решивший подзаработать себе авторитета, стал к нему придираться, оскорблять. Толя выманил его за барак и поколотил. Скоро уже Толю вытащили за барак, стали задавать вопросы. Толю спасло умение говорить с разными людьми по разному. С блатными он заговорил как блатной. Высокий Толин интеллект произвёл впечатление. Блатные порешили, что Толя свой и резать не стали. И на начальство Толя скоро стал производить хорошее впечатление. Запутавшийся, потерявший на так называемой воле себя, в лагере он как бы ожил, проснулся, как бы вспомнил, что рождён быть лидером, потомственный донской казак, атаманом. Не прошло и двух месяцев, как Толя выдвинулся в бригадиры строителей. По большому счёту вообще-то бесхитростный, Толя, едва, попав в лагерь, объявил себя стротелем, бывшим прорабом. Он собственно им и был, но, так сказать, без документов. В лагере это и подавно не требовалось. «Мозоли я себе там снаружи , на костяшках заработал. Веришь – нет! Дрын толщиной с кисть ломал на спинах. Такая там дрянь водится. Ты бы тоже не выдержал. Просишь его по хорошему, умоляешь чуть ли не на коленях. А он смеётся. Ах ты гад…» «В кошмарных условиях невозможно держаться какой-то нормальности и не впасть в крайность. Понял?» « В лагере если хотя бы трое держатся друг за друга железно, способны держать хоть тысячу под собой. Но это работа деннонощная. Всегда кто-то ждёт твоей ошибки, и надо укрощать, надо доказывать, что ты лучше, сильней. Да!». 15-11 * * * По поводу старой записи из Альбера Камю о неведении, которое желаем мы того или нет, по сути есть невежество, которое может завести очень далеко, особенно обладателей большой власти. Пример: Наполеон, Гитлер, Сталин. Не всё им было ведомо. Просто брали на себя слишком много, чего другие не смели. До поры до времени это действовало, увлекало. Вот почему нужна семья, шалаш спасения, где практически каждому доступно ведение.
* * * Встречать Новый 1972 год ездили с Маришей в Макеевку, в посёлок Холодную балку при шахте (название забыл) к семейству маришиной сестры, которая замужем за бригадиром шахтёров, добродушном человеке с мощной красивой фигурой и некрасивым лицом. Шахтёры настоящие работяги, это становится ясно с первой же минуты знакомства при рукопожатии. Такие руки никакими тренировками не заработаешь. Затеяли отжиматься на руках от пола. В Ростове я бы всех обскакал, в Холодной Балке оказался самым слабым. Правда, первое место дамы дали мне, так как я упражнение делал вроде бы правильнее всех, а одна сказала «красиво», что породило шутки. В Макеевке и Донбассе (бывший Сталино) - а он рядом, какую-то речушку переехать, попечение начальства о народе чувствуется гораздо сильнее, чем у нас в Ростове. В магазинах есть колбаса, мясо, сливочное масло, а главное, пахнет нормальной едой, не отбросами, как в некоторых наших родных. И дома, и улицы построены как будто с большим старанием и размахом. И плакаты с лозунгами горячей призывают быть достойными грядущего коммунизма, то есть работать и учиться, учиться и работать… И памятники великому вождю человечества огромнее, храмов отдыха трудящихся, то есть Дворцов Культуры больше. А народ здесь, как и везде, недоволен жизнью: начальство плутует, производство ведётся неправильно, на всякие попытки втянуть их в общественную жизнь смотрят насмешливо и во всю гонят самогон. Зарплата, самогон, а ещё здесь научились делать из радиоприёмников радиопередатчики и крутят для себя, для соседей, для белого света Высоцкого, Петра Лещенко, Вертинского и прочих и прочих от кого идёт правда, душевность, неподдельная человечность. Народ, он вполне разбирается кто чего стоит. «Идеология нашего бюрократического самодержавия и в главном, и в подробностях всегда была замечательно стационарна; она чуждалась какой бы то ни было эволюции, и даже с внешней стороны все свои элукубрации, все издевательства над здравым смыслом старалась выражать в самых однообразных формах». «Наше правительство живёт ложью, ибо правда пугает тирана, как и раба». Тарле «Былое» 4-1-72 * * * Когда был фактически ребенком и верил, что Ленин великий человек, решил изучать его труды. Купил «Развитие капитализма в России» - примерно как-то так книга называлась. Долго ничего не понимая, будто впервые учился чтению, мучился, расшифровывал какие-то таблицы, заучивал наизусть. Давно понял, что Ленин не моего ума дело, а главное зачем мне про капитализм, тем не менее продолжал мучиться, купил трёхтомник с его избранными материалами, начал читать и бросил навсегда: очень злой, если что было не по нём, друзей не просто предавал, а обсирал на весь мир… Но главное нашлось для меня всего в двух-трех строчках. Примерно так: мы возьмём власть, чтобы построить новое общество, а не согласных будем помещать в концентрационные лагеря... Ах ты гад! Так вот откуда это пошло. Не Гитлер вовсе… Тогда же, потрясённый, не угомонившись, чтобы разгадать загадку нашего, так сказать, первородства, приобрёл три толстенных тома «Капитала». В стране, строящей коммунизм, никто не знал что это такое. У многих спрашивал – бормотали что-то маловразумительное. Но ответ из первого тома «Капитала» я получил совершенно чёткий: коммунизм – научно организованное общество, которым управляют учёные, художники, музыканты, лучшие люди всей земли. И это, в стране победившей новой религии марксизма почему-то никто их обыкновенных не знает… И вдруг в один прекрасный день понял, что гении всех времён и народов так заморочили мне голову, что я перестал петь. Петь я любил сколько себя помню, пел всё подряд, что передавала коробка радио. Вот моё призвание! Однако петь я мог только для себя, когда на меня никто не смотрит. Но как-нибудь я дикую свою застенчивость преодолею. Ещё спорт. Старшая сестра моего товарища не раз говорила, на меня глядя, что я должен заниматься спортом. Спорт отвратит меня от улицы, вместо этого будут поездки по разным городам, а может и странам. Она была учёная. И вообще я чувствовал себя очень не простым, особенно с тех пор, как любимыми моими героями сделались классики литературы. 28-1 Сегодня работал у старухи, у которой прошлой осенью умер муж. Я приласкал их кота – доверчивого, отлично откормленного кота. И старуха, которая то и дело вспоминала своего мужа, рассказала, что этого кота очень любил её дед, брал с собой в постель спать, а когда умер, кот лез к нему в гроб и последнюю ночь они спали вместе. Кроме кота у старушки был непутёвый сын. Почти мой ровесник, он долгое время жил на Камчатке, потом в Смоленске. В Смоленске его жена спуталась с грузином (грузин её уже бросил), а он прилетел на постоянное жительство к матери в Ростов. Сначала этот сын был пень пнём и я подозревал, что и недаром его жена спуталась с грузином. Потом пришёл сосед и увёл сына. Вернулся мамин сыночек совершенно преображенный, ко мне – как старому знакомому. «А знаешь ли ты того? А этого…» В глаза он теперь смотрел смело, прям-таки жёг. Ещё бы, раз в своём околотке он всех знал, то и его знали. Пространно вспомнил одного недавно помершего, какой умер великий сапожник. И все здесь великие, а значит и сам он великий. 16-3 * * * В прошлом году у меня украли замечательный чехословацкий мотоцикл ЧЗ-250. Как он ходил – скрипка. Сколько радостей благодаря ему случилось: Кавказ, Крым, Цимла, Приазовье, родной Дон в конце концов – каждое лето были доступны с лёгкостью, причём в дальнюю дорогу один никогда не ездил. А заработок! Сколько денег заработал, гоняя на нём по адресам в городе и за. Шесть лет с марта месяца и до декабря я с него не слезал. Но жесточайший радикулит, да и мотоцикл всё сильнее дребезжал своими железками, заставил копить деньги хоть на какую-нибудь машину, хоть на подержаный горбатый запорожец, чтобы ветер насквозь не продувал тебя, чтобы крышу над головой иметь. Честно могу сказать, что пропажа мотоцикла меня не очень огорчила. Ровно через год после пропажи я купил за три тысячи «прямой» тридцатисильный запорожец. За магазинную цену в 3 тысячи, по базарной цене за те же три тысячи я смог купить подержаный, слегка побитый запорожец без мотора. Впрочем, два мотора, старый и совершенно новый, мне дали как бы в придачу. Старые хозяева собирались чинить машинку, сняли мотор вместе с коробкой передач, но подвернулся новый мотор. Однако нашелся покупатель, согласившийся в стране всестороннего дефицита купить всё старое хозяйство по цене нового, то есть я. 27-3 * * * Неделю назад начали мы с Серёжей Илёлей делать машину. Это ещё одна загадочная русская душа. На два года моложе меня, низкорослый, кривоногий и косолапый, не очень внятно разговаривающий, я знал его года с 47-го и никогда за человека, можно сказать, не считал. Покладистый, искренне восхищающийся сильными, ловкими героями нашего посёлка, словом простой дальше некуда, Серёжа после нашего детства надолго исчез куда-то, а когда вернулся первое время называл меня дядей Аликом, то есть я вроде как вырос во взрослого, а он каким был, таким остался. Однако при этом он успел обзавестись женой и двумя детьми и мастерством работяги на все руки. Четыре дня мы с Серёжей с помощью газосварки латали проржавевшие места машины, потом устанавливали новый мотор с коробкой передач, ну и всякие мелочи устраняли. Четыре дня я слушал Серёжину жизнь. Антон Павлович Чехов писал о каторжанах Сахалина: «Эти люди ничего в жизни кроме преступления не знают, ни о чём другом говорить не могут». С утра я внутри машины ставил пару бутылок «Три семёрки» или портвейна, закусить, Серёжа выпивал, почти не закусывал, курил работая, работая, работая и… «Ты!» - и тот в откате, тот в умате, того подрезали, другого зарезали, Чорт сдох, Бог ещё жив, но тоже с утра до вечера в кодляке под Белым магазином торчит, Бздынь получил пятёрку, Армян проиграл 40 тысяч, его первая жена соска, его вторая жена - «Это уже моя жена!» - застала Серёжу в кровати с блядью и теперь когда Серёжа пьяный, не даёт. А чего стоят его рассказы о мести. В гостинице «Ростов» офицеры обозвали Серёжу «рабом». Падлы, я вам сделаю, сказал себе Серёжа, и заплавил в их крыле сваркой газовую трубу. Долго они в холодрыге разбирались… Одна бабушка на виду у них держала баллон с наливкой. «Бабушка, налей по стаканчику» - «Работайте!» - Ладно. Начали работать и засунули её любимого кота в печку. Ночью кот разбудил весь дом и бабушка поняла, что нельзя обижать рабочего человека из-за какого-то стаканчика вина… А в Лензаводе 120-килограммовая повариха всё сбивала пузом Серёжины прихватки на трубах. Серёжа напустил в двухдюймовую трубу ацетилена и когда повариха опять покусилась на прихватки, сунул в трубу горелкой. Получился бабах-шарах. Повариха грохнулась на пол и обделалась. Даже контора сверху прибежала. На третий день Сережа привёл с собой Колю Зайца, у которого уже пять раз было сотрясение мозга. Коля был явно не в порядке и как помощник нам не сгодился. Налили ему стакан вина, он долго тянул в себя жидкость. С вытаращенными от усилия глазами, отставив стакан пошатался, пошатался и вырвал себе и нам под ноги. Серёжа накричал на него: «Не умеешь себя вести!» - и прогнал. Потом Серёжа стал говорить, что Зайца ему от души жаль, что Заяц добрый, безотказный, но здоровье плохое, бьют все, кому не лень. После этого я не выдержал и запил вместе с Серёжей. Причём, так как мой желудок не переносит креплёного сладкого вина ростовского азербайджанского «Азервинтреста», то я пил водку, а Серёжа по прежнему «Три семёрки». И пошли новые, совсем доверительные Серёжины рассказы. Как, например Сережа кого-то подрезал, урод Карпуха собрал малолеток и Серёжу затащили на кладбище и распяли на кресте, отошли на десять шагов и стали метать в мученика кто что. «Ну гад, подрежь и ты меня, но зачем же бить камнями? Когда-нибудь ногу ему оторву, или вторую выверну», - переживая прошлое стонал Серёжа. Опять почему-то он стал называть меня дядей Аликом. Наконец пришёл день четвёртый. В главной роли был теперь я. Пьяные, мы поставили на место мотор с коробкой передач, прикрутили на место все болтики, гайки, провода, шланги… «Но сегодня заводить бесполезно! Может быть завтра решусь. Это как молодоженство, когда оба совсем ничего не ведавшие». И отправились в пивную на «Радугу». По дороге Сережа вспомнил, что кажется у этой моей пивной тасуется Влад Таманский. И тут же последовал рассказ как Влас у Серёжи четырнадцатилетнего, пьяного, снял часы, подарок матери – в то время ни у кого из пацанов часов ещё не было. «Никогда ему этого не прощу», бормотал Серёжа. И вдруг на подходе к ларьку Влас собственной персоной. И вдруг совершенно изменившийся Серёжа: «Владик… Владик…» На Радуге, как и везде вокруг ларьков, магазинов тасовалась своя компания опустившихся, не желающих работать обормотов. Власа я знал прекрасно, одно время мы сидели за одной партой, Влас был глуп, разноглаз, ловок физически, даже ходил в ДСШ и подавал надежды. Теперь он обрюзг, обтрепался, поседел. Я устроил ему праздник, купив бутылку водки, из которой полный до краёв стакан осушил он с большой жадностью. Серёжа пил только пиво, произнося что-то приятное мне. Серёжу развезло. Я довёл его до конечной остановки 15 трамвая, втолкнул в вагон на половине чего-то очередного из его жития. «Не забудь, что у тебя в кармане деньги». И развернувшись идти домой, вдруг почувствовал себя счастливым: а дома-то у меня стоит машина. Моя машина! И ходить она будет у меня обязательно. 25-5
* * * Как только мой запорожец завёлся, мы с Маришей съездили к её родным в село за Ейском. Туда и обратно около 500 километров машина прошла хорошо и Мариша была весела. Но в голове я держал большую поездку. В июле получил отпуск и объявил Марише, что поедем на Одессу, и далее по всем западным городам до Таллина и Ленинграда. Мариша тоже взяла отпуск, но ехать хотела только в своё село на берег Азовского моря. «Зачем это надо: ехать, ехать? Где мы будем ночевать?» - «Страну посмотреть, а ночевать в машине. Что здесь непонятного? Разве можно из-за каких-то неудобств страну не посмотреть… Боишься? Сознайся, что боишься». В конце концов сказал, что поеду в одиночестве. И, одного не отпустив, в путешествие она поехала, но каждый день мне демонстрировалось, насколько всё это против её воли, ничего ей не нравилось. В Одессе, Львове, Риге предлагал ей сесть в поезд или лететь самолётов в родной Ейск. «Когда ты сидишь рядом целыми днями с видом жертвы, я злюсь. А когда особенно сильно, начинаю делать опасные обгоны, напропалую нарушать правила. Заметила или как?» Пожалуй, и правда ей всё это было не нужно, но порвать со мной она давно уж не хотела. Этого она теперь не хотела больше всего. Сначала через юго-восточную Украину поехал на Одессу. Потом была Молдавия, Западная Украина, Литва, Латвия, Эстония, наконец Россия. За семнадцать дней, отмахав пять с половиной тысяч километров, много я увидел странного и удивительного. Зажиточно жили люди среди полей Запорожской, Херсонской и других южных областей. Это было видно хотя бы по тому, как кормили в столовых, забегаловках. Где-то под Николаевом громкоголосые толстые тетки накормили меня необыкновенно вкусным фасолевым супом с мясом. Им и себе на радость я опустошил три полных тарелки. Они даже свару прекратили и смотрели на меня, "дытину", с умилением. В Одессе тоже было хорошо. Молдавия вообще показалась цветущей. В виноградниках ни одного сорняка, в полях во время ливней и ураганов полегшую пшеницу не бросают и не сжигают, как в Ростовской и украинских областях, а жнут серпом и вяжут в снопы. Новые районы во всех городах, через которые я проезжал, были абсолютно одинаковы - из пятиэтажных бетонных или кирпичных домов. Но уже на Украине умели разнообразить однообразное с помощью красок, облицовочной плитки и даже... дурацких плакатов вроде "Слава КПСС", подвешивая их в таком месте, где они выглядели как украшениие, не более того. В Молдавии все те же многоквартирные пятиэтажки я сначала просто не узнал... Особенно тронуло меня частное домостроение. Дома почти все двухэтажные, окна большие, наружные двери стеклянные, легкие, все со вкусом покрашено. А самое удивительное - колодцы в деревнях. Устроены они так, что одна половина колодезного сруба во дворе, а вторая на улице; и с той стороны, которая на улице, обязательно стоит расписная кружечка: подходи прохожий, выпей с нами тоже... Чем западнее я забирался, тем меньше над дорогой нависало лозунгов, тем больше порядка, работы, сытости, вежливости. Во Львове чувствовалась История. Это несомненно была восточная оконечность западной цивилизации. Побродив по нему целый день, побывав в нескольких музеях, двух кафедральных соборах и одном кладбище, я так разволновался, что впервые захотел спиртного, купил бутылку водки и отъехав от города километров на пятнадцать и остановившись на ночлег на поляне перед ручьем, осушил ее. После Риги и Таллина я тоже пил водку. Но вот кончились улицы Нарвы, последнего города Эстонии, и въехал в Ивангород - Россию. Здесь увидел вывеску кафе и решил поесть. Господи, новый панельный пятиэтажный дом, в котором располагалось заведение, стоял какой-то голый, уже осыпающийся; в кафе на первом этаже гулко, как в банном зале, потому что тоже все голое - окна, столы, полы. Кроме горохового супа с кусками вареного свиного сала /суп с корейкой/, рассыпающихся от избытка хлеба шницелей да компота из сухофруктов ничего не было. Зато работали в кафе не какие-то тихие чухонки, хранительницы домашних очагов, а развеселые русские девки, азартно отвечавшие на шуточки проезжих шоферов... И дальше голь, голь перекатная. В Ленинграде, когда вышел из метро и увидел уходящие вдаль дворцы, ахнул: какая красота! Вот куда стекались денежки России! Вот откуда наша нищета! Однако город был необыкновенный, после него я пил коньяк. И дальше снова голь, голь... В полях непонятно что - и свекла, и картошка, и рожь растут одновременно, все вместе заросшее сорняками. Дома в селах черные бревенчатые, с маленькими окошками, часто с просевшими крышами. Попадались кирпичные строения, но всюду прямая кладка - не дома, а бараки. Во всем безнадежность, потерянность. Лишь после Воронежа начали появляться признаки зажиточности, желания иметь хороший вид.
* * * Работал у делегата ХХ11 съезда КПСС, Он почётный ударный токарь Лензавода, бывших ремонтных мастерских Владикавказской железной дороги, известных рабочей стачкой 902-го года, про которую что-то там сказал дедушка Ленин – она его очень обнадёжила. И, оказывается, депутат был наш дальний родственник. Про съезд он рассказал так: «То было одиннадцать дней при коммунизме. Взял трубку, вызвал машиу, и он обязательно приедет. Садишься и едешь куда хочешь. Один занимал номер на двоих. На том съезде присутствовал Мао. Здоровый, толстый. Китайская делегация хлопала только после него. Потом, как только решили выбросить Сталина из Мавзолея, уехали». Рассказал о Новочеркасске. Про бунт было известно. Его вызвали как организованного представителя рабочего класса Ростова. Выступить не пришлось, так как секретарь нашего обкома со своей свитой сбежал и бунтари, пустившие впереди себя детей, остались один на один с войсками. «По ту сторону стояли наши, пехота и танки. У всех были холостые снаряды, здесь же был Плиев, командующий войсками СКВО, он был в машине на лапах, связанный рацией с Кремлём, а по ту сторону были они – говорили что хотели. А потом старый казак с лампасами крикнул: «Вы что, крови боитесь?» - и казачки бросились отнимать у войска карабины. И тогда Плиев, связанный с Москвой, отдал приказ стрелять. И будто бы вооружённые холостыми патронами войска стали стрелять, и люди сразу стали падать и побежали» 29-3-74
* * * Смотрел «Андрея Рублёва». Невероятная вещь: с середины картины зал стали покидать зрители. Любую муть смотрят до конца, а здесь что-то им показалось как бы чересчур. Просто ненависть породил во мне один лысый, уводивший будто бы на свет божий своё семейство, жену толстую и троих резвых детишек. Сволочь безмозглая. А фильм – наша родная история и художник в этой истории. Никто не хочет понимать, откуда берётся красивое, умное, и что делает нас такими, какие мы есть. Не только же папа с мамой, не господин боженька, а и окружение. Да ещё как делает. Уродует до полной противоположности. Вообще-то у счастливо-несчастного Андрюши Рублёва есть сочувствующие, по мере сил помогающие ему. Но до поры, до времени. До беды! Татары поганые, собственные господа, а ещё больше холуи господ, моры, перемены климата с неурожаями, потопами. Когда художника забывают или обижают, он остаётся один и надо сохранить себя, чтобы не пойти в услужение господам, не сделаться маляром. Я так понял, что фильм про нас, и никак по-другому быть не может. Всё это вижу на примере Сёмина и собственном.
* * * Украсть у немцев велосипед. – Шёл мимо ихней комендатуры. Смотрю, велосипед стоит к стенке прислоненный. И чорт попутал. Оглянулся раз, оглянулся два: вокруг ни в комендатуре, ни на улице ни души. Прыг в седло и домой. А дома страшно стало. Найдут, что я – расстреляют. Быстренько разобрал машину и спрятал на чердаке в сарае под хламом, который там с полвека копился. - И воспользовался на зависть соседям, когда наши пришли? – Нет! До сих пор он так и лежит разобранный на чердаке… А наши что? Обязательно спросят, где взял? А не получил ли ты этот велосипед от немцев, чтобы служить им на нём? И пожалуйте на Воркуту, как враг народа… Вот как могло обернуться. Вроде как я диверсию совершил, меня наградить бы надо, а свидетелей нет. Сказать, что в личных корыстных целях совершил, поверят, но тогда тоже ничего хорошего не жди.
* * * Рассказ о велосипеде, услышанный мною в трамвае от попутного мужичка, один из бесчисленных шедевров нашей жизни. И вот пожалуйста, только что случившийся новый на моих глазах шедевр: в Ростове состоялся всесоюзный (всесоюзный!) слёт передовиков ДПО! Просто жаль, что я не Гоголь. По этому случаю мне не давали зарплату, написав в ведомости: «К директору». Директор мне объяснила, что с завтрашнего дня у нас произойдёт слёт передовиков со всего СССР, величайшая для Ростова честь. А так как у меня есть машина, то не помогу ли я организации повозить встречать приезжающих делегатов, ну и там вообще, что понадобиться. Когда во время слёта я возил главным образом наше начальство по их личным делам, то честь и совесть ДПО, парторг Матюша, говорил о экономистке Аврутке, какая она хитрая, жадная, стукачка и блядь, никому не отказывающая. Потом вёз Аврутку и уже плохое слушал о Матюше: законченный алкоголик, взяточник, развратник, стукач, пробы на нём ставить негде… И вот пришло врямя удивиться: ведь в обоих случаях и Матюша, и Аврутка говорили правду, только правду! Перед слётом у нас появилось две новых должности – главного инженера и зам директора производственного предприятия. Оба из работяг, один из пропитчиков чердаков огнестойким составом, другой из зарядчиков огнетушителей. Оба преобразились, надев костюмы с галстучами, ну и поведение…Ехали через Дон на турбазу и товарищ Главный изрёк: «Мелеет Дон. Да! И наступит время, когда наши потомки скажут: «Здесь текла река Дон». Потом за мостом увидели милиционершу всю в чёрной коже и зам. Директора тоже изрёк: «А дыра у неё как у обыкновенных». После слёта их скорей всего уволят. Вся эта беготня, все куда-то спешили, готовы были чем-то жертвовать, а смысла никто не знал. «Из одного корыта жрём. А куда деваться?» - так можно назвать это радение. Сегодня с одной из дежурных ездили встречать делегата из Читы. Дежурная оказалась из тех, у кого накопилось в душе. Пребывая в ожидании поезда я спросил честную не глупую русскую женщину, в чём всё-таки суть работы нашего Добровольного пожарного общества, ДПО сокращённо. – 10 лет работаю, а ничего понять не могу? У нас второй этаж занимают в основном офицеры отставники и за зарплату целыми днями чего-то пишут, пишут. Ни одного добровольца я ещё в глаза не видел. Где же добровольцы? - А они там, на предприятиях. Мы - организационно-массовая работа. - И что это такое? - Членские взносы собираем, лекции читаем, на предприятиях организовываем добровольные дружины, в которых люди должны знать, что делать в случае пожара, а главное, чтобы у себя на рабочем месте всё находилось в пожаробезопасном состоянии, щиты с баграми, вёдрами и прочим. Ну и пишем, пишем… Бумаги входящие, бумаги исходящие. Начальник моего Ленинского района пишет целыми днями, головы не поднимая. - Так есть кроме областного, ещё и районные отделения? Это же если по стране, то получится целая армия! – поразился я. – И откуда деньги на содержание этой банды? - А ваше производственное предприятие при ДПО обеспечивает. Печники, пропитчики, зарядчики, жестянщики… Целое предприятие. После этого она, поняв, что наговорила лишнего - «не руби сук, на котором сидишь», - прикусила язык. А начался у нас разговор после моего вопроса: - А как мы узнаем этого депутата из Читы? Вызовете по радио? Про какое-то ДПО никто ж ничего не знает, удивится народ. И вот мы везём не ударника, а ударницу из Читы, маленькую, кургузую какую-то, стопроцентную подхалимку. - А приехали Павел Ефимович из Свердловска?.. А Леониду Владимировичу из Петропавловска операцию должны были делать. Он, мне писали, отложил до после съезда… - она оказывается была в переписке по всему необъятному сесесеэру. Мама родная! Бесполезная многотысячная армия дармоедов, благодаря глупости родивших нашу организацию, казавшаяся мне мёртвой, жила, кипела страстями. От той же Аврутки я услышал, что директор нашего предприятия Тамара и председатель ДПО (бесполезной организации) в состоянии войны, «веник не поделят». Вот уж шедевр нашей жизни так шедевр!!! 13-3-74
РЕЗЮМЕ Россия тупо государственная держава. Священный союз помещиков и московского, а затем петербургского правительства: царь даёт, помещик служит своему дающему. Кормит это объединение простой народ. Главное – крепость государства, которую осуществляет огромный военно-полицейский аппарат. Долгое время пространство России пребывало почти в таком же невежестве, как народы, живущие, так сказать, по левую руку от России – татария, монголии, очень склонные к дракам, грабежу, воровству, обманам. Но справа была Европа. Главное, что стала перенимать родная орда – огнестрельное оружие, затем, страна оседлая, покрытая тысячами помещичьих хозяйств, культуру домостроения, наконец образ жизни, образование, но всё это доступное только достаточно обеспеченному дворянству. В стране с по-прежнему диким народом, с одичавшей в России византийской религией, получившей красивое название - Православие, лучшим образованным людям было над чем подумать и в пику идее самодержавия в союзе с православием, родилось Правословие. В Х1Х веке Россия стала цивилизацией Литературной. Шедевр под названием «Русская литературная цивилизация» родился под воздействием условий европейской жизни. И наш Х1Х век, не только подражающий, но и соревнующийся, выдал миру замечательную литературу, музыку, науку, философию. В ХХ веке наступила в российской империи ещё более замечательная, перетрясшая весь мир со знаком минус, жизнь. Как никогда требовалось всем понятное честное слово. Однако преступники, устроившие на территории России удивительную жизнь, сделали её как бы государственной тайной. Правда про действительную жизнь просто напросто стала запретной. Хорошо только то, что порешит партия ВКПб во главе со своими вождями, лично товарищем Сталиным. То есть мы в ХХ веке стали всей «нашей бучей, боевой, кипучей» шедевром из шедевров, если понятней, Красной Заразой, распространившейся на весь земной мир. ____________________ © Афанасьев Олег Львович |
|