Безопасность - это слово, имеющее и частное, и общественное значение. В последние несколько лет в Кавказском регионе произошел коллапс безопасности в обеих сферах». С этими словами эксперта Лондонского Института мира и войны Томаса де Ваала трудно не согласиться. Понятия «Кавказ» и «конфликты» (равно как «Кавказ» и «война», «Кавказ» и «беженцы») оказались будто зарифмованными позднесоветской и постсоветской историей. Из семи вооруженных межэтнических конфликтов на постсоветском пространстве пять случились в Кавказском регионе. Это - армяно-азербайджанский и грузино-абхазский конфликты, осетино-ингушский и российско-чеченский конфликты. До сих пор ни один из них не урегулирован до конца. Конфликтное урегулирование в Карабахе, Южной Осетии, Абхазии, Пригородном районе Республики Северная Осетия не стало необратимым процессом. Параллельно с актуализированными («открытыми») конфликтами развиваются и латентные («скрытые») конфликты, порой переходящие в «открытую фазу». Именно Кавказ стал своеобразным «поставщиком» непризнанных государственных образований на постсоветском пространстве (Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Чеченская республика Ичкерия в 1991-1994 и в 1996-1999 годах). Здесь располагаются три из четырех ныне существующих непризнанных государств постсоветского пространства. Помимо них на территории Кавказа существовали и существуют неконтролируемые территории («серые зоны»), не имеющие даже и непризнанных государственных институтов. К ним можно отнести так называемую Кадарскую зону в Республике Дагестан в 1998-1999 годах, западные области Грузии в начале 1990-х годов, и Кодорское ущелье («Абхазскую Сванетию»).

Сегодняшний Кавказ является одним из самых милитаризованных регионов мира. Закавказские государства обладают военным потенциалом средней европейской страны. В азербайджанской армии под ружьем находятся 70 тысяч солдат и офицеров. Численность личного состава вооруженных сил Армении составляет 45 тысяч человек. Максимальная численность вооруженных сил в Грузии в 2006 году составила 31 тысячу 878 военнослужащих.
Помимо военного потенциала трех признанных международным сообществом государств, есть еще и военные машины трех непризнанных образований, сопоставимые с армиями признанных государств. Вооруженные силы непризнанной Абхазии - это 5 тысяч человек, а Южной Осетии - 3 тысячи. По огневой же мощи обе эти армии практически не уступают грузинской. Танков у Грузии - 80-100, у Абхазии -100, у Южной Осетии - 87. Тяжелых орудий (калибром свыше 122 мм) - соответственно 117, 237 и 95. По данным руководителя Международной кризисной группы Сабины Фрейзер, в рядах сил самообороны Нагорного Карабаха служат порядка 10 тысяч граждан Армении, что составляет половину ее списочного состава.

Помимо армий всех признанных и непризнанных акторов Кавказской «большой игры» в регионе находятся миротворческие силы. В зоне грузино-абхазского конфликта на основе мандата Совета глав государств СНГ расквартированы российские военнослужащие; в зоне грузино-осетинского конфликта они действуют на основе четырехсторонних Дагомысских соглашений 1992 года, заключенных между Грузией, Россией, Южной и Северной Осетиями. Совокупный военно-конфликтный потенциал Северного и Южного Кавказа сопоставим с ближневосточным. На российском Северном Кавказе главным вызовом региональной безопасности являются незаконные вооруженные формирования чеченских сепаратистов и диверсионно-террористические джамааты в других северокавказских республиках (джамааты «Шариат», «Дженнет» в Дагестане, «Джамаат Карачаево-Черкесии» и джамаат «Ярмук» в Кабардино-Балкарии). Помимо этих сил можно назвать также полузаконные военизированные группы (от различных дружинников, служб охраны и безопасности высших должностных лиц в национальных республиках до неоказачьих образований «русского Кавказа»). При всем расхождении в определении истоков и причин кризисных и конфликтных ситуаций на Северном и Южном Кавказе, при всей разноречивости подходов к их урегулированию, и Россия, и Евросоюз, и США сходятся в одном. Устойчивое экономическое развитие, масштабные инвестиции, взаимовыгодное партнерство и полноценная интеграция кавказских держав - России. Грузии, Армении и Азербайджана - в международное сообщество невозможны без разрешения активных и латентных межэтнических конфликтов на территории бывших союзных республик Закавказья и автономных образований РСФСР. Экономическое процветание Кавказа требует преодоления «коллапса» в области безопасности. В причислении России к государствам Кавказского региона нет оговорки, равно как и политической претензии на то, что РФ выполняет в регионе «особую миссию» неоимперского характера. Во-первых, по своим размерам территория российского Кавказа превышает независимые государства Южного Кавказа. Во-вторых, характеристика России как «кавказской державы» не ограничивается географией. Большая часть конфликтов на территории российского Кавказа тесно связана с конфликтами в бывших республиках советского Закавказья, и наоборот.

Армяно-азербайджанское противостояние из-за Нагорного Карабаха привело к значительному перемещению армянских беженцев на территорию Краснодарского и Ставропольского краев. По официальным данным, с 1989 по 2001 год количество армян Кубани выросло на 42,52 % (на 244 783 человека, т. е. на 3,7% общего населения этих территорий). Сегодня армяне составляют 12% населения Туапсе, 15% - Сочи, 38% -Адлера. «Армянский вопрос» стал в Краснодарском крае одним из важнейших общественно-политических факторов, а антиармянская (мигрантофобская) риторика - одним из способов политической легитимации краевой элиты, списывающей собственные просчеты на чужаков-мигрантов.
Один из ярких примеров «связанных» этнических конфликтов - «осетинская проблема». Грузино-осетинский конфликт стал первым межэтническим противоборством в постсоветской Грузии, переросшим в масштабные вооруженные столкновения, продолжавшиеся с января 1991 года по июль 1992 года. Этот конфликт оказал существенное воздействие на ход и результаты первого межэтнического конфликта на территории РФ - осетино-ингушского. Его военная фаза пришлась на октябрь-ноябрь 1992 года. В результате эскалации грузино-осетинского противостояния в Северную Осетию в начале 1990-х годов прибыло около 43 тысяч беженцев из Южной Осетии и внутренних районов Грузии. Они способствовали радикализации этнонационалистических настроений в североосетинском обществе. В это же время лидеры Северной Осетии и северо-осетинские националисты оказались вовлечены в другой межэтнический конфликт. Принятие российского Закона «О реабилитации репрессированных народов» от 26 апреля 1991 года предполагало территориальную реабилитацию одного из таких народов - ингушского. Территория Пригородного района, ставшая «яблоком раздора» между осетинами и ингушами, была передана под юрисдикцию Северной Осетии после депортации ингушей в 1944 году, и во время восстановления Чечено-Ингушской АССР в 1957 году не была ингушам «возвращена». Отчасти поэтому беженцы из Южной Осетии стали массовой опорой североосетинских радикалов, требовавших сохранения «территориальной целостности» своей республики. Результат - 40 тысяч (по ингушским данным - более 70 тысяч) вынужденных переселенцев-ингушей.

Грузино-абхазский конфликт способствовал консолидации адыгских этнонациональных движений («черкесского мира») в Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкесии, Адыгее, а также активизации Конфедерации горских народов Кавказа, сыгравших свою значительную роль в грузино-абхазском конфликте 1992-1993 годов. И сегодня «черкесский мир» - один из важнейших участников (хотя часто не декларирующих свое участие) грузино-абхазского противостояния.
Выдавливание из Грузии кварельских аварцев в начале 1990-х годов привело к завязыванию конфликтного узла на севере Дагестана. Переселяющиеся в Кизлярский и Тарумовский районы Дагестана аварцы (представляющие горский хозяйственно-культурный тип) вступили в конфликт с русскими и ногайцами (представителями равнинного хозяйственно-культурного типа); следствием стал отток русского населения из северных районов Дагестана. При этом проблемы этнонационального развития дагестанских народов Азербайджана (лезгины, аварцы) находятся в сфере пристального внимания как властной элиты Дагестана, так и общественно-политических движений разных этнических групп этой республики.
«Чеченский фактор», а также конфликт из-за Нагорного Карабаха на протяжении всех 1990-х годов ухудшал двусторонние российско-азербайджанские отношения. Заметим, что разрешение «чеченского вопроса» не в последнюю очередь зависит от стабилизации ситуации в Ахметском районе Грузии (Панкисское ущелье).

Таким образом, главной причиной превращения Большого Кавказа в «территорию войны» являются межэтнические конфликты. Их урегулирование - основная предпосылка для превращения Кавказа в «территорию мира и стабильности». В связи с этим искусственное разделение этнополитических проблем российского Кавказа и независимых государств Южного Кавказа не способствует адекватному пониманию вызовов региональной стабильности и безопасности. Для поиска ответов на существующие вызовы необходимо диагностировать такую страшную болезнь, как межэтническая конфликтность. Причем диагностику нельзя ограничивать модными геополитическими изысками и «геолого-минералогическими» прогнозами по поводу очередного добытого барреля нефти на шельфе Каспийского моря (будто до эпохи борьбы за нефть и прочие ресурсы Кавказ был оазисом мира и процветания).
Для определения первопричин масштабного межэтнического противостояния в регионе нужны нетрадиционные подходы, выходящие за рамки сугубо правовых размышлений и юридической казуистики, равно как и не втиснутые в прокрустово ложе социально-экономических конструкций. Здесь следует учитывать много иррациональных факторов, которые порой трудно идентифицировать.

Для Кавказского региона характерно то, что статусные и этнотерриториальные конфликты практически всегда совпадают. У народов Кавказа сложилось свое понимание этнической идентичности, существенно отличающейся и от «немецкой» концепции нации (по крови), и от «французской» (по гражданству). Центральным моментом «кавказской» идентичности выступает «своя» земля. Родная земля здесь рассматривается как святыня, как нечто совершенно независимое от ее экономической или геополитической ценности. Абхазской стороне предлагается план возвращения грузинских беженцев в Гальский район, где они составляют подавляющее большинство. В ответ выдвигается контраргумент о древней абхазской Самурзакани (территории нынешнего Гальского района Абхазии), где большинство было этнически абхазским. Ту же абхазскую элиту обвиняют в проведении «этнической чистки», которой подвергались в 1993 году более 200 тысяч грузин (составлявших тогда большинство населения республики). В качестве ответа представляются таблицы, из которых следует, что к началу вооруженного конфликта между грузинами и абхазами в 1992 году грузины оказались большинством в результате процесса «грузинизации» абхазской территории, проводившейся руководством Грузинской ССР. Армянская сторона говорит о более древнем своем появлении на территории Карабаха; азербайджанская настаивает на более «старой» государственности своих соплеменников на этой же территории. Ингуши требуют территориальной реабилитации на основании соответствующих статей «Закона о реабилитации репрессированных народов» (рассматривая часть Пригородного района Северной Осетии как «колыбель ингушского народа»), а осетины не готовы поступиться ни метром «своей территории». В так называемых «русских регионах» Кавказа (Ростовская область, Краснодарский и Ставропольский края) «своя земля» воспринимается как российский форпост, территория, отвоеванная у враждебного окружения, а затем освоенная и интегрированная в состав России. Отсюда и ксенофобия (мигрантофобия), и стремление закрепить в основных законах регионов (уставах) тезис о казачестве как «коренном населении», и перенос стереотипов прошлого в современный политический контекст.

В результате при таком подходе общественно-политические «картинки» мира разных конфликтующих сторон на Кавказе всегда будут непересекающимися параллельными прямыми. Для грузин борьба за Южную Осетию будет защитой грузинского «Самачабло», фамильных земель грузинских князей Мачабели, а для осетин - борьбой против «малой империи». Армянская «историософия» продолжит концентрироваться на избиении армян в Сумгаите и Баку в 1988 и 1990 годах, а азербайджанская ограничится лишь панорамой Ходжалы (гибель азербайджанского мирного населения от рук армянских формирований в 1992 году).
Для грузин грузино-абхазский конфликт будет начинаться с «этнической чистки» 1993 года. Напротив, абхазские политики и эксперты будут вести историю конфликта от насильственной грузинизации 1930- 1950-х годов до вторжения войск Госсовета Грузии в августе 1992 года. Осетинская сторона будет говорить об агрессии со стороны Ингушетии в октябре 1992 года, а ингушская - делать акцент на 70 тысячах беженцев из Пригородного района. Если нарисовать образ формирования подобной «картинки», то это будет похоже на просмотр киноленты с купюрами. Каждая сторона делает свои купюры без учета купюр своих визави.

«Своя земля» как идеологический концепт предполагает приоритет этнической коллективной собственности. Этнос выступает верховным собственником и распорядителем этой земли. При этом (в отличие от обоснования прав собственности в гражданском праве) права на «свою землю» трактуются произвольно, на основе исторического «презентизма», без учета реальных фактов прошлого. Тот факт, что последовательная реализация принципа jus primae occupations в конечном итоге обесценивает сам концепт «своей земли», в сознании лидеров национальных движений на Кавказе не является логическим противоречием. В самом деле, если следовать этой логике, то у греков будет не меньше прав на Абхазию, чем у абхазов и грузин, а удин можно будет признавать «заинтересованной стороной» в защите «своего» Карабаха.
Следование принципу «своей земли» заложило мину замедленного действия под легитимность независимых государств Южного Кавказа и административных образований на российском Кавказе. Одна нация (понимаемая как синоним этноса) - одно государство - не лучшая модель для обеспечения легитимности в полиэтничных сообществах с многочисленными образами «своих земель». Доминирование этнонацио-налистических принципов государственного строительства превращает представителей «нетитульных» этнических сообществ в граждан второго сорта. Государство, построенное по принципу «Грузия для грузин», оказывается чужим и нелегитимным для осетин, абхазов, армян (Джавахети), азербайджанцев (Квемо Картли), а «Азербайджан для азербайджанцев» никогда не станет приемлемым для армянской общины. Очевидно, что и Адыгея, рассматриваемая как результат волеизъявления «коренного народа», не будет своей для русских, составляющих свыше 60 % населения этой кавказской республики в составе России.
Результатом кризиса легитимности на Кавказе стало появление непризнанных государств - Абхазии, Южной Осетии и Нагорного Карабаха, - а также самопровозглашенных республик, которые не просуществовали и полугода (например, Баталпашинская и Зеленчукско-Урупская казачьи республики в Карачаево-Черкесии). Претензии на легитимность непризнанных и самопровозглашенных образований также основывались на апелляции к «своей земле». Родившись в результате «бегства» от нелегитимности признанных образований, непризнанные республики оказались в той же ловушке. Абхазия оказалась «чужой» для грузин, а Карабах для азербайджанцев. Круг замкнулся.

Можно ли разорвать этот порочный круг? Очевидно, что финансовой поддержкой «мирного процесса» такую проблему не разрешить. Защитники «своей земли» охотно «осваивают» средства, выделяемые на мирный процесс, для борьбы за этническую чистоту. На наш взгляд, речь должна идти о масштабной идеологической работе, рассчитанной на годы и нацеленной на изменение самих основ представлений о нации, этносе, их правах и взаимоотношениях. В этом плане политическая деэтнизация может рассматриваться в качестве необходимой предпосылки для урегулирования межэтнического противоборства. В качестве альтернативы этническому пониманию нации необходимо рассмотрение нации как «политического сообщества», «согражданства». Нации при таком понимании выступают как результат человеческой активности, а не природной заданности. При этом нация понимается как «слияние доброй воли, культуры и государства».

В кавказском контексте это означает переход от этнонационализма (принципа «крови») к гражданскому (территориальному) национализму. Нация, таким образом, выступает как надэтническая (политическая и территориальная) форма интеграции. В этом случае лояльность «титульному этносу» (или этнической нации) как суверену уступает место лояльности общему для всех этнических общностей государству. При таком подходе кавказские государства получают большую степень легитимности. Трансформация этнонационализма в гражданский национализм предполагает изменение концептуальных основ нациестроительства во всех кавказских государствах. Концепции «Грузия для грузин», «Армения для армян», «Азербайджан для азербайджанцев» должны будут уступить место другим проектам - «Грузия для граждан Грузии», «Армения для граждан Армении», «Азербайджан для граждан Азербайджана». В российском же случае строительство «единой гражданской нации» должно способствовать формированию у кавказских народов лояльности к государству, выстроенному на надэтнической основе.
_______________________________
© Маркедонов Сергей Мирославович

Опубликовано (текст и фото) в русском издании Le Monde diplomatique, июль 2006. Стр. 16-17.