Эту женщину я не забуду никогда. Среди тысяч лиц, встретившихся в течение всей жизни, на смертном одре, я знаю, вспомню ее лицо – до мельчайших черточек; ее строгий профиль, идеально ровную прямостоящую фигуру, спокойный мягкий взгляд черных внимательных глаз, смотрящих на каждого человека с неизменным интересом. Это директор самаркандской средней школы №37 – вначале мужской, потом смешанной. Фамилия ее была Максимова, а имя и отчество - забыл. Потому что она не преподавала никогда в моем классе, и вообще не помню, какой предмет она преподавала. Она пришла на должность директора в первый или второй послевоенный год, после нескольких малообразованных мужчин, через короткое время спивающихся и исчезающих, пришла, чтобы поднять школу. Чтобы сделать это раз и навсегда. Помню, что еще маленьким был зачарован ее личностью, ее взглядом, ее поведением в разных, часто сложных ситуациях послевоенной жизни. Помню, как в огромном зале рекреации она заступила дорогу матерым бандитам, пришедшим грабить школу, перед которыми до этого задрожали и все учителя, и самые отъявленные хулиганы из старшеклассников, и даже неуверенно что-то бормотавший участковый – стала перед распоясавшимися наглыми уголовниками с ножами и кастетами в руках - вплотную, глядя им в глаза абсолютно уверенным взглядом, резко отчитала и холодно предложила удалиться. И опешившие бандиты растерянно отступили...
А когда через 30 лет приехал на юбилей школы, увидел её не изменившейся, в таком же строгом черном костюме с галстуком и такой же прямостоящей, неразговорчивой и смотрящей так же заинтересованно и внимательно на каждого…
Потеряв всех родных в Великой Отечественной, лишившись всего, она вложила всю себя в это дело, которое стало сутью жизни, единственным ее смыслом. Борясь с жестокой формой туберкулеза и победив ее, перенося одну за другой тяжелые болезни, испытывая явную нужду, постоянно недоедая и десятки лет донашивая и перелицовывая один и тот же костюм, она черпала силы в огромном удовлетворении от созидания. От того, что сотни ребят, на три четверти сирот из детских домов, стали людьми, гражданами Отечества, которыми она гордилась. Она, не вмешиваясь открыто и много не говоря, не устраивая шумных разборок и мероприятий, принимала, как и положено директору, неизменно точные и верные решения в сложнейших ситуациях, спасая детей от тюрем и гибели, участвуя в судьбе каждого ученика так, как только очень любящие родители (тоже редко встречающиеся) участвуют в судьбе единственного чада. Она добилась очень многого, она создала коллектив педагогов, для которых школа была не местом работы, а жизнью, судьбой. И сделать это можно было только ценой собственной жизни, то есть, перечеркнув собственную жизнь!.. Она никогда не была замужем, у нее никогда не было собственных детей. У нее не было ничего. Кроме школы.
Я много и часто думал об этой женщине. Наверное, думал я, Бог ей не давал умереть, потому что судьбой ей было определено выполнять свою миссию. Но какой же огромной ценой! Много повидав, и, занимаясь множеством дел, видя интерес к жизни в смене занятий и мест, я не мог представить, как такое возможно – перечеркнуть собственную жизнь (!) – даже ради того, чтобы чужие дети стали людьми. И вспоминая, мысленно преклонял колени, понимая, что я так не смогу никогда…
Прошли десятилетия, я был уверен, что директор школы Максимова – уникальный и единственный случай в мире. Но судьба подарила мне повторение опыта. Это уже директор школы, где учились мои сыновья, ростовской школы в 70-е–80-е, Анна Владимировна (а фамилию и не знал). И к моему удивлению, я снова столкнулся с такой же судьбой: человек сознательно всю свою жизнь, одну, единственную и неповторимую жизнь - без остатка - отдал чужим детям, не имея семьи, собственных детей, ничего… С юности и до могильного холмика, куда часто приходят с цветами и стоят люди разного возраста, иногда и пожилые. Они молчат, потому что сказать нечего, а процесс учительского воздействия тем временем продолжается…
Не сомневаюсь, что такие учительские судьбы были, а возможно, и будут. В школе. В вузе они встречаются реже, а если и встречаются, то уже в другом виде. Ведь к воспитанию, к духовному формированию добавляется профессиональная подготовка. К несчастью, последнее преобладает так и настолько, что о воспитании личности в вузе разговор давно уже не ведется. Но память хранит воспоминания о педагогах, которые не просто умели научить, но делали это так, что обучающийся никогда не мог забыть их уроки…
Помню, как на первом курсе ташкентского железнодорожного вуза нам преподавал физику человек по фамилии Якобсон, внешне похожий на известного театрального режиссера Товстоногова. В то время в начальном курсе физики понятие интеграла возникало впервые, раньше, чем в математике. Вот это его объяснение, что такое интеграл, в чем его сущность, я запомнил сразу и на всю жизнь. Он объяснил и то, как писать знак интеграла. Якобсон нарисовал на доске латинскую букву S и со словами - «а теперь возьмите ее за «ушки» и растяните» - показал это загнутыми указательными пальцами двух рук - как буква S растягивается вверх и вниз одновременно, превращаясь в неизвестный пока еще слушателям знак интеграла. Объяснения педагога сопровождались таким убедительным взглядом добрейших глаз под огромными стеклами очков, такими движениями рук и скрипом крошащегося мела на доске, таким бархатным, но напористым баритоном, что не понять было просто невозможно. Помню всё, сказанное этим педагогом, до мельчайшего штриха, как сейчас.
Там же, в ТашИИТе, читал начертательную геометрию декан строительного факультета Абдулходжаев. Крепкий энергичный узбек лет сорока, с живыми глазами, европейскими манерами, говорящий на русском абсолютно без какого-либо акцента, скоговоркой, но с богатым набором интонаций, отражающих любые эмоции в самых разных ситуациях. Начертательная геометрия в то время, при той школьной математической подготовке (до реформ), сваливалась на голову первокурсника неожиданно, массированным давлением пространственных образов. Слушать лекции Абдулходжаева было увлекательно из-за его голоса и тембра речи, но главное, конечно, из-за методики объяснения сложного материала. Когда он рисовал на доске одну за другой линии, трудно было удержать в памяти объемное изображение: чертеж становился нагромождением множества фигур. Поэтому лектор не давал слушателям потерять нить мысленного восприятия объема. Когда прямые уходили за пределы плоскости доски вглубь, он, быстро рисуя на доске спиной к аудитории, громко кричал, чтобы слушатели не забыли, что линии уже там, за стеной, в соседней аудитории, а в точке пересечения этих прямых он вращал мел вокруг своей оси так энергично, будто ввинчивал бур, до тех пор, пока мел, скрипя и крошась, заканчивался в его руке, оставляя на доске огромную жирную точку размером с чайное блюдце. Когда же то же самое надо было проделать с прямыми, выходящими из плоскости доски, то он, чтобы показать суть пространственного образа, поворачивался лицом к аудитории и, приложив мел двумя пальцами и тыльной стороной ладони к точке пересечения этих прямых, снова быстро проговаривал путь движения линий и, замедляя слова, неожиданно резко бросал мел в аудиторию (естественно, под общий восторг все понявших студентов).
А позднее, в Ростовском институте инженеров железнодорожного транспорта, помню сухощавого человека (внешне похожего на кинокритика Капралова) по фамилии Грушко, который преподавал строительную физику. Один раз этот человек нарисовал на доске сечение стены здания и показал, как температура внешней среды, пройдя через штукатурку, кирпич, утеплитель, снова штукатурку, превращается в температуру внутреннего помещения. Один раз объяснил, почему возле стекла возникает ощущение прохлады, употребив понятие «инфильтрация воздуха». И – знание осталось во мне навсегда - в ощущении физической сущности явления, пригодившись множество раз и на производстве, и в проектировании, и в преподавании, и в быту…
И опять все повторилось: сын, слушая лекции на мехмате Ростовского университета, постоянно рассказывал о преподавателе Литвере. В окружении многих докторов наук, профессоров математики этот человек, не имея никаких ученых званий, чувствовал себя абсолютно независимой, самодостаточной личностью. О нем ходили легенды, восхищенный сын завел блокнот, куда записывал высказывания педагога воспитательно-нравоучительного характера, сопровождающиеся тонким юмором, но главное - его художественные образы, благодаря которым сложнейшие математические понятия и зависимости запоминались мгновенно и навсегда.
Приведу один пример. В лекциях по математике очень важно отметить значимость той или иной темы, иначе студенты трудно воспринимают все эти дебри, нескончаемый массив формул. (Не все преподаватели это делают). Желая подчеркнуть особое значение излагаемого материала, Литвер говорит:
- Запишите тему: "Критерий нетривиальной совместности однородной
линейной системы". И рядом пометьте: "Запомнить на всю жизнь!"
Вопрос с места:
- Что, прямо на всю жизнь?
Литвер:
- Даже дольше. Дело в том, что когда математик умирает и попадает
на тот свет, там, возле ворот рая, его встречает апостол Петр и
спрашивает: "А ты помнишь критерий нетривиальной совместности
однородной линейной системы?!" И если математик помнит, то пускает его
в рай, а если не помнит, то нет.
Прошли годы. На сайте Ростовского университета выпускники разных лет оставляют свои записи об учителях. Есть там теплые высказывания и о педагоге Литвере. Человека нет в живых 25 лет, а люди вспоминают, как их научил Он, настоящий педагог, для которого это было не работой, а смыслом существования…
Так о чем это я? А о том, должны ли учебные заведения иметь возможность находить и поддерживать учителей милостью божьей и просто талантливых педагогов. Это кажется очевидным. Ну, если хорошего инженера предприятие отмечает высоким заработком и положением, то что же говорить о тех, кто тысячи хороших инженеров научил? Но нет, совсем не так обстоит дело. Я повторяюсь, пишу об этом больше тридцати лет, это стало общим местом, об этом все знают: одинаковую зарплату получают бездельники и неутомимые трудяги; бездари и таланты; прошедшие перед учениками как тени и оставившие след в их душах и делах, определившие их последующую после учебы жизнь, вложившие в учеников то, что впоследствии сформировало из них специалистов высокой квалификации и ученых, влияющих на прогрессивное развитие страны…
А пока я скажу, как сейчас. Находит вуз классного специалиста по курсу, на который у себя некого поставить, в другом городе. Приглашает. Это – нормально, это естественно. И Галилей тоже ездил и читал лекции в разных городах будущей страны Италии, и в других странах. Мало того, это ведь выгодно вузу, который не может рассчитывать, что у него будут работать в штате асы по всем направлениям. А выход как раз в этом – пригласить на короткий срок опытного специалиста, который прочтет цикл лекций по данному предмету, либо, например, проведет защиты дипломных работ или научную конференцию. Это займет не много времени, не потребует много денег, но решит важную проблему, обеспечит научно-педагогический уровень профессиональной подготовки. Но тут возникают проблемы.
Тут на страже, как предполагается, государственных интересов, стоят чиновники от образования и зорко следят за тем, чтобы ученому жизнь медом вдруг не показалась. Командировочные расходы приезжему профессору оплачивают не все (например, не оплачивают страховой взнос и оплату за предварительную покупку билета, хотя, казалось, а как иначе купить билет?). Это при унизительном уровне командировочных. Оплату проезда производят в один конец, второй, обратный билет, бухгалтерия оплатит только, если человек вернется и вышлет по почте, потом кто-то из коллег по оформленной раньше доверенности получит и при оказии передаст. На это уходят месяцы, кроме того, нередко билеты теряются - и при пересылке, и просто в бумагах вуза. Поэтому обычно принимающий гостя зав. кафедрой, которому стыдно за ситуацию, платит из своего кармана человеку, надеясь когда-то получить компенсацию по доверенности, что бывает не всегда. А получить зарплату за выполненную работу приглашенному профессору тоже редко удается в период приезда, с ней то же бывает, что и с командировочными. Если дело касается диссертационных защит, расходы вуз обычно сваливает на соискателя, скрывая от члена совета или оппонента, что деньги ученый секретарь получил не из кассы, а от защищающегося.
Всё это и масса других унизительных процедур постоянно сопровождают, казалось бы, святое дело. Речь идет, напомню, об ученых и преподавателях высшей квалификации, редких специалистах, каждого из которых в любом европейском или американском вузе оторвут с руками, оплатив его работу в сто раз выше и без всяких препон. Но те, что не уехали, чувствуют потребность учить своих, российских, детей; в конце концов, они потратили на эту миссию жизнь! Глубоко плевать на это чиновникам, они так запугали вузовский аппарат, что тот шага шагнуть не может без глупых, не обоснованных никаким здравым смыслом, установок минвуза: держат в руках проездной билет и не оплачивают. Заставляют ходить и собирать подписи на каждый вид работы. Без бумаги из вуза, где работает специалист, вообще оплата приезжему не производится! Почему, спрашивается? Значит, постаревшего, не работающего профессора уже и пригласить нельзя? Странно...
Ну, советской власти, понятно, надо было унизить интеллигента, уравнять, показать зависимость от каждого офицера первого отдела, стукачей и бухгалтеров. Но ведь 15 лет демократии, новой политики и новой экономики! Или нет?
Впрочем, успокоиться как-то надо, попытаться меньше реагировать. В конце концов, по большому счету, все же в другой стране живем, что и говорить. Я подумал об этом, когда студент двух вузов, хороший парень Дима вез меня в Тольятти на машине родителей, моих коллег, из города на дачу. Дима рассказал, что пока лето, хочет подзаработать, я поинтересовался, как это может студент, обучаясь на стационаре в двух вузах, еще и работать, на что Дима охотно поведал мне варианты возможностей для студентов, живущих с родителями, зарабатывать на мелкие расходы («кто на пиво, сигареты, кто на девушек»), чтоб уж совсем не сидеть у предков на шее. Среди разного подивился я слову «мерчендайзер». Это такая работа: приходишь в несколько магазинов и расставляешь на полках товары своей фирмы. Полки уже арендованы, но «свои» товары надо расставлять соответственно, чтобы виднее были получше. Ездить можно в разное время, как договоришься, либо на своей машине с компенсацией бензина, либо машину дают, иногда и на гортранспорте. Дима вполне успевает и занятия не пропускать, и работать без напряжения в рабочие дни после занятий, а вечера и выходные хватает на подготовку заданий и отдых. Вспомнив ночную погрузку и разгрузку товарных вагонов, стипендию и объемы институтских заданий в период туманной юности, я порадовался за то, что нынешние студенты не так замордованы, как мы в свое время, выглядят приличнее, сытнее едят (по ТВ однажды показывали бастующих студентов, один из них возмущенно говорит: «Ну, что это за питание у нас? Макароны, сосиски, яичница - и так каждый день!», - я так рот и раскрыл, вспомнив, как в докторантуре иногда весь день обходился батоном хлеба…).
А платят как, хорошо? - спросил я Диму. «Не-а, - ответил он. 10 тысяч только. Вот, подружка моя 20 зарабатывает, она уже супервайзер, вроде бригадира. Это когда не раскладываешь на полки товар, а командуешь, как это делать, договариваешься с продавцами от имени фирмы. Конечно, тоже не деньги, но все же… Однако ж и времени больше тратить нужно, она в одном институте учится, успевает, а я уже не успею…»
Порадовался я за Диму и его родителей, а приехав домой, попросил у знакомого бухгалтера узнать, сколько сегодня получают преподаватели вузов. Ответ последовал такой:
- преподаватель, 12 разряд - 2665 рублей 30 копеек
- преподаватель, 13 разряд - 2889 рублей
- кандидат наук, 15 разряд - 3339 рублей 60 копеек
- доктор наук, 17 разряд, максимальный - 3861 рубль.
Но доцентам и профессорам с максимальным стажем еще положена надбавка - 40 и 60 процентов к тарифу соответственно. Справедливости ради надо отметить, что зарплата у профессоров высшей категории постоянно растет: за последние три года увеличилась аж на 1000 рублей или чуть больше. Если такие темпы сохранятся и в дальнейшем, глядишь, через четыре года опытный профессор догонит студента, который два-три часа в день в пятидневку хорошо раскладывает на полках товары. Если, конечно, хозяин за это время не добавит парню, потому что, как сказал мне один предприниматель, «стыдно платить меньше»…
Но в правительстве у нас сидят не просто умные, а очень умные люди: они знают, что учитель и ученый – это ведь не работа, а миссия. Вон, Перельман от миллиона долларов отказался, и ничего. А Вы, автор, о деньгах, не стыдно?
Чувствую: стыдно…
_________________________
© Акопов Александр Иванович
